Текст книги "Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942"

Переехав железную дорогу, колонна поехала дальше на запад по проселочной дороге и достигла большого села, вероятно Ефремовки, расположенной на истоке реки Орель. Эта река течет в этом месте на юг.

На своем пути, как и в предыдущие дни, мы обгоняли двигавшиеся пешком свежие пехотные части, тяжело нагруженные грузовые автомашины, различные обозы с лошадьми. Встречали идущих и едущих в тыл раненых, отечественные легковушки М-1 Горьковского автозавода, тракторы, коней с телегами. Постепенно стали слышны раздававшиеся все громче и громче выстрелы из пушек танков, артиллерийских батарей, а потом – минометов и стрелкового оружия. Вот-вот можно было ожидать появления на небе вражеских самолетов, имеющих целью воспрепятствовать движению наших резервов вперед.

И действительно, внезапно прилетело более десятка самолетов. Наши ребята, ехавшие на грузовиках, немедленно отцепили от них орудия, сняли с кузовов автомашин несколько ящиков со снарядами и доставили их к пушкам, а грузовики отъехали в стороны. К нашему орудию присоединились остальные четыре номера боевого расчета, и мы, не дожидаясь команды лейтенанта Кирпичева, быстро открыли в автоматическом режиме огонь по самолетам. То же самое произошло со вторым орудием и с пулеметом на грузовике ЗИС. Однако пострелять пришлось недолго – самолеты улетели назад, нанеся немалые потери не нам, а главным образом залегшей в это время на землю пехоте.

Конечно, впереди они обрушились на атакующие неприятеля танки, но небо над местом их нахождения было для снарядов с наших орудий недосягаемо, и мы не могли помочь танкистам и мотопехоте. Все вокруг возмущались, что в это время на небе не было ни одного советского истребителя.

После окончания налета авиации мы проехали через село Ефремовка, которое, как оказалось, по сравнению с селом Берека не так сильно пострадало во время прошедших боев. По выезде из Ефремовки батарее понадобилось снова пострелять на ходу по пролетавшим опять над колонной немецким самолетам.

К вечеру сделали остановку, по существу, в чистом поле – в неглубоком, но широком овраге со свежей низкой травой.

Затем, как положено, установили на открытой позиции, отцепив от грузовиков, обе пушки, почистили банником их стволы от грязи и образовавшегося при стрельбах нагара, замаскировали их как могли.

В этот день мы оказались совсем недалеко от передовой линии фронта – на расстоянии, наверное, не более трех километров от нее.

На ночь совсем близко перед нашими зенитными орудиями и автомашинами встали танки нашей 199-й отдельной танковой бригады. Сзади, в углубленной части седловины широкого оврага, где мы устроились на ночлег, разместились полевые и переносные кухни.

Еще до рассвета утром 18 мая все танки с мотопехотой на них быстро рванули вперед и помчались дальше. Я, отстоявший тогда ночью свой положенный час на посту, а затем крепко уснувший перед рассветом, этого не заметил. Затем и мы быстро собрались в путь. Но предварительно все позавтракали из полевой кухни горячей вермишелью с мясом, холодным компотом и свежим черным хлебом и налили себе каждый в свои фляги кипяток. Кухню, обслуживавшую нашу батарею, командование оставило на месте же, чтобы она там могла спокойно приготовить для всех обед и потом доставить его нам вслед.

Пока мы завтракали, готовились к отъезду и снялись с места, танки с мотопехотой уже подъехали к передовой линии фронта, открыли огонь по позициям немцев и, не прекращая его, навалились на них. Они двигались, увлекая за собой и прикрывая одновременно своими корпусами как собственных мотопехотинцев, соскочивших с брони на землю, так и бойцов и командиров основной пехоты, ранее сидевшей в окопах. Немцы, обстреливая пехотинцев из автоматов, пулеметов и минометов, а танки – из противотанковых орудий, были вынуждены, бросив свои окопы, перебегать из них назад на следующие позиции, и так продолжалось много раз. Мы, находившиеся далеко сзади, разумеется, всего этого не видели, но хорошо себе представляли по вечерним рассказам товарищей – непосредственных участников тех боев.

Во время нашего движения шедший впереди нас бой все более и более разворачивался, и шум от него непрерывно усиливался. Сначала мы добрались до линии, где расположились и вели огонь далеко на запад артиллерийские орудия, установленные на отрытых неглубоко в земле позициях, а затем – и до мест, где работали минометчики, также ведшие стрельбу. Грохот стоял неимоверный. Добрались, наконец, и до позиций пехотинцев, которые недавно там были, а потом покинули их, уйдя вперед, на немцев. При нашем приближении к этим позициям минометчики прекратили свою работу и начали сниматься с них, чтобы последовать за нами и в дальнейшем обогнать нас.

К сожалению, опять пришлось увидеть несколько наших павших бойцов и около десятка раненых, которых вели в тыл их товарищи. Ужасно было проезжать мимо истекавших кровью тяжелораненых, громко или тихо стонавших от боли и просивших помощи.

Три-четыре вражеские мины разорвались и перед нашими автомашинами. Я в это время, как второй наводчик орудия, сидел на нем на своем месте. Вскоре батарея остановилась перед небольшим смешанным лесом, к которому раньше нас пришла шедшая за танками пехота, сразу вступившая там с неприятелем в специфический для леса бой. В результате и здесь немцы покинули подготовленные ими у опушки леса окопы и, отстреливаясь короткими автоматными очередями, ушли в глубь леса. Наши бойцы их преследовали только редкими одиночными выстрелами из винтовок. При этом английские танки 199-й отдельной танковой бригады не могли пехотинцам помочь, так как были маломощны и не могли ломать толстые деревья. Так что пехоте одной пришлось выгонять неприятеля из леса, что ей удалось сделать без больших потерь.

Батарея остановилась недалеко от этого леса. Перед ним мы также нашли как убитых, так и раненых военнослужащих. Среди убитых ни одного немца не было.

Командир батареи Сахаров приказал установить обе пушки и пулемет на боевые позиции в овраге, находящемся от леса на расстоянии примерно 200 метров. Он ожидал, что вот-вот вражеские самолеты опять начнут налет.

Не успели мы выполнить приказ командира, как самолеты немедленно появились, но спокойно пролетели дальше над нами на восток, так как, вероятно, разыскивали на земле более серьезные цели, чем мы. Танки и автомашины, замаскированные накануне в лесу, они, видимо, не заметили. При возвращении этих самолетов назад мы обстреливать их не стали.

Лишь к вечеру появилась полевая кухня, предоставившая нам, как это уже не раз бывало, и обед и ужин одновременно. После того как трапеза была завершена, я, Вася Трещатов, Виктор Левин и еще ряд товарищей отправились в освобожденный от немцев лес, чтобы там найти чистую воду, помыть ею котелки после еды и сделать мелкие постирушки.

Предварительно пришлось возле лесной опушки пересечь ряды брошенных немцами окопов, внутри и снаружи которых уже бродили несколько любопытствовавших танкистов и пехотинцев. Воду мы быстро нашли, сделали с нею то, что хотели, и на обратном пути тоже подошли к тем окопам. И здесь мы, как и другие лица, обратили внимание прежде всего на обрывки добротных и красивых упаковочных материалов и остатки заключенных в них продуктов, которыми питались немецкие солдаты и офицеры. Это были, к большому удивлению всех, в основном мясные и рыбные консервы (включая великолепные шпроты из Португалии в овальной металлической банке высотой около трех сантиметров), различные колбасы, окорока и сосиски, сливочное масло, белый хлеб, шоколад, печенье, торты, пирожные, джемы и варенье, кофе, какао и прочие деликатесы, о которых мы у себя, постоянно голодные, и мечтать не могли. Один из присутствовавших, пожилой военный, тогда заявил, что у немцев, долго готовившихся к войне, белый хлеб может быть даже выпечки 1928 года и что он мог храниться в нормальном состоянии плотно упакованным вплоть до наших дней.

Обнаружили мы еще и остатки сигарет (кстати, я раньше их в своей жизни вообще не видел), пузырьки из-под одеколонов, оригинальные, но уже опустошенные владельцами бутылки рома, коньяка, сухих вин и других напитков, а также разбитую большую стеклянную кружку для пива. Все увиденное потрясло многих.

Кроме того, увидели, как лежат вокруг в виде отдельных страниц, а также целыми различные немецкие газеты и богато иллюстрированные журналы с четкими черно-белыми фотографиями и графическими рисунками. Из этих рисунков наиболее поразительными были карикатуры. На них очень непохоже и уродливо были изображены И. В. Сталин с огромными усами, У. Черчилль с сигарой во рту, Ф. Рузвельт в инвалидном кресле, американские капиталисты, красноармейцы в буденовках, «жиды-комиссары» с длинными острыми носами и другие. Все страницы изданий были напечатаны на хорошей плотной бумаге, которая, к великому сожалению многих курящих бойцов, оказалась непригодной для свертывания из нее цигарок с махоркой.

Я стал брать в руки, листать и рассматривать подобранные в окопах и возле них отдельные страницы и целые немецкие газеты и журналы и, вытащив из нагрудного кармана гимнастерки свой маленький немецко-русский словарь, начал с его помощью сразу же на месте читать для себя и для окружавших меня лиц по-русски то, что было написано в заголовках и под иллюстрациями этих изданий. Некоторые из любопытствовавших подносили мне дополнительно отдельные страницы и обрывки газет и журналов и просили лично для себя перевести на русский язык заинтересовавшие их тексты.

К моему большому удивлению, среди таких лиц оказался и… пожилой комиссар мотострелкового батальона нашей танковой бригады, носивший две «шпалы» на петлицах своей гимнастерки и который в марте в поселке Решетиха напутствовал личный состав зенитной батареи. Рядом с ним находился лейтенант-танкист, командовавший танковым взводом. Они тоже оба просили об услуге. Я с удовольствием удовлетворял их просьбы, а также просьбы некоторых других присутствовавших лиц. Однако к собравшейся толпе стало присоединяться все больше и больше людей. Поэтому батальонный комиссар приказал всем немедленно разойтись, и толпа постепенно рассеялась. При этом он меня по-доброму предупредил, чтобы я больше «не занимался чтением вражеской литературы» и не привлекал к нему товарищей, а иначе – могут возникнуть «большие неприятности». Сказал также, чтобы я молчал обо всем происшедшем.

Вечером почти все стихло. Перед отходом ко сну старшина Ермаков выдал всем из грузовика с закрытым кузовом дополнительные порции продуктов для питания сухим пайком. Но это были примерно те же самые продукты, которые мы получили раньше.

Глава 14

19 мая погода выдалась солнечной и жаркой. Нас разбудили, как всегда, очень рано, и позавтракать пришлось в очень быстром темпе кашей и чаем из полевой кухни.

Первый орудийный расчет, к которому я относился, лейтенант Кирпичев определил на сегодня быть запасным и вспомогательным, а работать на пушке назначил второй расчет. Меня же лично он послал на помощь пулеметному расчету на грузовике ЗИС: в распоряжение наводчика старшего сержанта Чижа, с которым я, как и почти со всеми товарищами в нашем взводе, был в очень хороших отношениях. Я из своей грузовой автомашины перебрался без мешка с личными вещами, противогаза и винтовки на тот грузовик, на котором находился пулемет.

Пулеметный расчет, в составе которого кроме Чижа были, как я уже упоминал, любимец всей батареи мальчик Леня, принял меня радостно. При этом обычно малоразговорчивый и в то время, с моей точки зрения, уже пожилой украинец Чиж был очень сильно возбужден, так как ему хотелось со всеми поделиться большой радостью, что он и сделал в первую очередь со мной. Смешивая, как обычно, украинские и русские слова, он заявил, что сегодня, возможно, мы освободим от немцев его родную деревню, находящуюся совсем недалеко – в километрах пяти-шести от нашего места. Тогда он забежит в свою хату и обнимет жену, детей, родителей и близких. Я не мог придумать подходящие для данного случая добрые слова, так как имел какое-то смутное предчувствие, что сегодняшний день будет почему-то страшно неприятным.

После окончания завтрака батарея на грузовиках, снявшись с позиций недалеко от леса, освобожденного вчера от немцев, и оставив возле него полевую кухню, двинулась за танками своей бригады. К этому времени они вместе с другими войсковыми подразделениями добрались до реки Берестовая и форсировали ее на разных участках. На противоположном берегу Берестовой танки и пехота, немного не достигнув с юго-востока окраин большого села, за которым находится железная дорога, проходящая через Новомосковск, Красноград и Харьков, с ходу вступили в бой с немцами, подготовившими здесь крепкие оборонительные позиции. Мы слышали все усиливающийся шум того боя – непрерывный грохот выстрелов из разного оружия и рвавшихся снарядов и мин.

На этот раз нашим танкам и пехоте не удалось преодолеть позиции неприятеля, так как он открыл необычайно сильный огонь из противотанковых и других орудий, минометов, пулеметов и ручного автоматического стрелкового оружия. Немцы стали бросать из своих окопов на танки даже связки гранат и зажигательные средства.

Естественно, атаковавшие части несли значительные потери в живой силе и технике. На некоторое время бой прекратился. Но пока недоставало еще налета с неба на наши части вражеских пикирующих бомбардировщиков.

Батарея не доехала до реки Берестовая километра три и часам к десяти остановилась в расположенной к ней поперек балке. Правая сторона балки имела значительно больший уклон и большую высоту, чем левая сторона. И на этой правой стороне виднелась впереди, примерно в километре от нас какая-то деревня, через которую проходила проселочная дорога.

Обе пушки вместе с ящиками для снарядов и другие объекты мы установили, подготовив позиции, на правом берегу упомянутой балки примерно в 10–15 метрах от его края. Расстояние между орудиями было около 100 метров.

Два грузовика «Бедфорд» с открытым кузовом, тянувшие за собой пушки, водители поставили возможно дальше от орудий и по разным сторонам от них. В другом, тоже нешироком и сухом овраге, почти параллельном и аналогичном первому и находившемся слева примерно в 50 метрах от него, расположили автомашину «Бедфорд» с закрытым кузовом. Где-то возле нее же подобрали места для других автомашин, и в их числе – для находившейся непосредственно в ведении командования бригады закрытой машины медсанчасти с изображением красного креста на крыше.

Пулеметчики, вместе с которыми я теперь находился, сразу отрыли у своей автомашины ЗИС с двух ее боковых сторон – метрах в пятнадцати от кузова по длинному защитному окопу глубиной больше одного метра. То же самое сделали у себя орудийные расчеты обеих пушек. Однако хорошо замаскировать все объекты с воздуха не было возможности – сделать это практически было нечем: вокруг не нашлось ни одного деревца. На земле росла лишь низкая и очень зеленая молодая трава.

Между тем за рекой Берестовая вновь раздался близкий шум боя. Это танки и пехота, находившиеся в составе разных войсковых соединений (включая и нашу танковую бригаду), снова предприняли атаку на позиции немцев. Но сейчас положение атакующих сразу стало значительно худшим, чем в первый раз, так как в дополнение к вражескому огню на земле почти одновременно с началом их движения к противнику на них с воздуха налетели несколько пикирующих бомбардировщиков-штурмовиков. При этом мы – зенитчики снова были вынуждены не открывать по ним огня, так как не были уверены в его эффективности, поскольку находились слишком далеко от летящих целей.

В результате многие танки оказались подожженными или подбитыми на поле боя, а остальные машины либо прекратили движение на врага, либо отъехали назад на безопасное расстояние. В нашей бригаде пострадали в основном английские танки, которые имели карбюраторный двигатель. Потеряли много танков также 198-я отдельная танковая бригада и действовавший юго-западнее села Староверовка 23-й танковый корпус вместе с двумя приданными ему отдельными танковыми бригадами.

Остановились все пехотные части. Почти полностью утихла стрельба из минометов и полевых артиллерийских орудий. Снова не обошлось без потерь убитыми и ранеными, и главным образом среди пехотинцев, наступавших вместе с танками. Примерно к полудню дальнейшие атаки наших частей были прекращены.

В это время по балке мимо зенитной батареи проехали назад, вдоль правого берега речки около десятка отечественных танков 199-й отдельной танковой бригады. Они тащили за собой на буксире при помощи тросов несколько не очень сильно поврежденных в бою английских танков, которые после небольшого ремонта можно было использовать вновь. Пару таких танков их водители упросили буксировщиков оставить для ремонта совсем недалеко от места расположения нашей батареи, что вызвало недовольство ее командира – старшего лейтенанта Сахарова. Вероятно, он посчитал это опасным из-за опасности налета противника. В сопровождении лейтенанта Кирпичева Сахаров подошел к тем танкам и повел с их экипажем переговоры, после чего оба наших командира возвратились к себе ни с чем, позволив танкистам спокойно заниматься своим делом.

Вскоре лейтенант Кирпичев пришел проверить готовность к бою нашего зенитного пулемета на грузовике ЗИС. Выполнив эту работу очень быстро и, по существу, чисто формально, он неожиданно отвел меня с собой далеко в сторону от товарищей и тайком от них по-дружески сообщил плохую весть, одновременно попросив, чтобы я пока о ней никому не говорил. Он сказал, что при разговоре с Сахаровым танкисты заявили командиру батареи, что будто бы получен приказ о прекращении дальнейшего наступления на немцев на нашем участке фронта и о переходе войск исключительно к оборонительным боям, так как якобы глубоко в тылу 6-й армии оказались немецкие танки. Возможно, нам придется отступать, чтобы не попасть во вражеское окружение. Я поблагодарил командира за особое внимание ко мне и обещал молчать об услышанном.

Скоро мимо батареи начали проходить группы легко раненных, направлявшихся в тыл самостоятельно или в сопровождении кого-либо. Проехали над балкой севернее места расположения батареи и несколько автомашин с тяжело раненными бойцами и командирами.

После 14 часов дня я, стоя на кузове грузовика ЗИС рядом с пулеметом и ожидая появления полевой кухни с обедом, поглядел на юго-запад и увидел вдалеке, что туда, в тыл, форсировав обратно реку Берестовая, движется большая колонна танков и другой техники. (По-видимому, это был 23-й танковый корпус, наступавший раньше слева от нас на северо-запад и который сегодня высшее командование решило немедленно перебросить на помощь войскам Южного фронта. Об этом мне стало известно совсем недавно из соответствующих литературных источников.) Появление этих танков на горизонте тут же привело меня и моих коллег к мысли, что самолеты неприятеля вот-вот засекут их и начнут охоту за ними, и поэтому нам, зенитчикам, следует немедленно приготовиться к отражению атак авиации. И действительно, самолеты не заставили себя долго ждать: в небе возникла эскадрилья пикирующих бомбардировщиков-штурмовиков, сопровождаемая, как всегда, страшным воем сирен. Как и в прошедшие сутки, истребителей с ними не было, так как наши самолеты того же назначения, которые могли бы на небе противостоять вражеской авиации всех видов, давно уже не летали.

Оба зенитных орудия и пулемет, который теперь обслуживал и я в качестве помощника наводчика и подавателя лент с патронами, без промедления открыли по целям огонь. Однако стрельба не дала положительного результата. Сначала самолеты, как и вчера, не трогая нас, спокойно пролетели вперед. Но на обратном пути, видимо где-то уже почти полностью отбомбившись и отстрелявшись, принялись с оставшимся боекомплектом за нас, а также за стоявшие недалеко автомашины и два ремонтируемых танка. Сделав на небе пару разворотов, они дали по нам несколько пулеметных очередей и побросали вокруг как попало небольшие бомбы.

Командиры и бойцы батареи, непосредственно не занятые стрельбой, быстро укрылись в это время в окопах, а остальные, и я в их числе, не обращая внимания на свист пуль и падавшие рядом осколки от бомб, продолжили стрельбу. Особенно хорошо постреляла пушка второго взвода, над которой «колдовал» первым наводчиком мой земляк и соплеменник старший сержант Василий Алексеев. Наверное, в значительной мере благодаря Василию, к великой радости всех нас, один из пикирующих бомбардировщиков загорелся в воздухе и где-то впереди рухнул на землю, подняв огромный столб пламени и дыма. Однако кто был конкретным исполнителем этого события, сказать было невозможно.

Самолеты полностью разбили пару не принадлежавших нам автомашин, убив или ранив их водителей, повредили машину медсанчасти и ранили несколько других лиц, не сумевших вовремя и надежно укрыться от пуль и осколков бомб. Легко была повреждена одна наша английская автомашина «Бедфорд», тянувшая за собой пушку, и совсем не пострадали оба ремонтировавшихся танка.

Очень плохим последствием налета авиации противника оказалось для всей зенитной батареи то, что уничтожило бомбами подъезжавшую к нам полевую кухню вместе с грузовиком ГАЗ. Из-за этого, конечно, в этот день весь личный состав батареи остался без более или менее сытных горячих обеда и ужина. А многих бойцов, кроме того, очень огорчил тот факт, что на кузове разбитого грузовика находился и пропал бидон с водкой. К счастью, водитель той автомашины и повара, успевшие при появлении самолетов укрыться, не пострадали.

Между прочим, весь этот период, несмотря на получаемое совсем недостаточное и плохое питание, я не чувствовал себя голодным, потерял аппетит и даже имел отвращение к любой пище, в то время как мои коллеги только и думали о том, чтобы досыта наесться. Мне чаще всего хотелось пить, жажда мучила постоянно. И вероятно, причиной этому было то, что я принимал ежедневно вечерами хинин из-за заболевания малярией. В результате с каждым днем я слабел и слабел физически, но как-то все же держался на ногах.

О несчастье с полевой кухней нам сообщил подошедший проведать своего подопечного мальчика Леню старшина Ермаков. Он дополнительно заявил, что теперь всему личному составу батареи в лучшем случае только до завтра придется питаться сухим пайком. И поскольку в этот момент уже давно прошло обеденное время, мои коллеги-пулеметчики вытащили каждый из своих вещевых мешков вяленую рыбину, два-три сухаря, несколько кусочков сахара и закусили ими, запив съеденное водой из стеклянных фляг. Я же, совсем не имевший желания есть, ограничился тем, что выпил лишь глоток воды из собственной фляги, подвешенной за спиной на поясном ремне. А напиться досыта, несмотря на большую жажду, не решился, так как питьевую воду надо было экономить, поскольку поблизости ее трудно было найти и набрать во флягу.

Примерно часам к трем с половиной дня над нашей балкой начали двигаться на восток другие уцелевшие в боях танки нашей, 199-й, и 198-й отдельных танковых бригад, которые накануне тоже переехали обратно реку Берестовая.

Танки вместе с мотострелковыми батальонами покинули передовую линию фронта, оставив ее полностью в распоряжении пехотных частей. Между танками двигалось и множество разных автомашин с прицепленными к ним орудиями и без них, а также редко – мотоциклы.

Теперь, по логике, и нашей батарее предстояло немедленно сняться с позиций и последовать за танками 199-й отдельной танковой бригады, так как мы входили в ее состав, но, по-видимому, нам приказа об этом еще не было. Опять можно было ожидать налета вражеской авиации, но пока все шло спокойно.

Вдруг к ремонтировавшимся двум танкам у берега речки в балке подъехала грузовая автомашина ГАЗ, на открытом кузове которой сидели на двух скамейках несколько красноармейцев с винтовками, а между ними – человек без оружия. К этой машине стала собираться большая толпа. Нам стало интересно, почему же это происходит. Старший сержант Чиж попросил меня присоединиться к той толпе, узнать, в чем там дело. Я быстренько прибежал туда и увидел, что на машине находятся двое часовых и охраняемый ими человек, оказавшийся… пленным немецким солдатом. Он был молоденьким, примерно моего возраста, но несколько выше меня по росту и, как я, тоже худеньким. На нем был такой же мундир, как и у того погибшего немецкого солдата, тело которого мы видели 13 мая.

Сразу можно было догадаться, что пленный является рядовым. Часовые сказали, что его взяли в плен сегодня утром в том самом лесу, где я вчера с товарищами побывал. Якобы он сидел более суток на дереве, а потом слез с него, пытался выйти к своим и при этом был пойман с рацией и автоматом в руках.

Многие присутствовавшие громко кричали на пленного, грозились его прикончить, но часовые не давали им это сделать. Особенно отличился пожилой сержант-водитель ремонтировавшегося танка, попытавшийся даже взобраться на грузовик. Он возмущался тем, что его семья в Смоленской области, оккупированной врагом, теперь вынуждена терпеть великие муки, так как «немецкие изверги-фашисты издеваются над ней и держат ее в голоде. А может быть, семьи уже нет и в живых».

Однако не все были так агрессивны к пленному, как этот смолянин. Они пытались, даже совсем не зная немецкого языка, вступить с ним в разговор и задавать ему вопросы. Но тот, как мне тогда казалось, мелко дрожал от страха перед окружавшими его чужими людьми, молчал и бросал на всех беспокойные и умоляющие взгляды.

Мне удалось протиснуться близко к грузовику и громко задать пленному по-немецки первый пришедший в голову простенький вопрос одним словом: «Infanterie?» («Пехота?») И тут все окружавшие автомашину лица вдруг затихли, удивились моему произнесенному немецкому слову и стали ждать ответа от немца. «Nein, nein. Funker» («Нет, нет. Радист»), – произнес тот, почувствовав какую-то надежду. Я перевел сказанное пленным на русский язык и вызвал тем у всех повышенный интерес к этому человеку. «Значит, он был разведчиком и по рации сообщал своим о наших передвижениях и силах», – сказал кто-то.

После ответа на мой вопрос немец сам задал мне вопрос о том, что его ожидает, и, не дождавшись ответа, начал говорить и говорить. А я, до сих пор фактически еще никогда не слышавший живой и быстрой немецкой речи, не мог многого уловить и понять. Тогда я подумал, что, может быть, немец сам расскажет по-русски о том, что он хочет, если воспользуется моим немецко-русским словарем. И поэтому сказал ему: «Ich habe Deutsch-Russisches Wörterbuch, sagen Sie mit ihm russisch, was Sie wollen» («У меня есть немецко-русский словарь, скажите с ним по-русски, что вы хотите»). Затем протянул немцу свой словарь. Но тот лишь замахал руками, дав понять, что не хочет брать эту мою книжечку. Одновременно он ответил: «Kann nicht, kann nicht» («Не могу, не могу»). И лишь после этого я сообразил, что поступаю неверно, считая собеседника таким же достаточно образованным человеком, как я сам, а ведь он, наверное, даже не был знаком с русским алфавитом. У меня возникла большая жалость к пленному.

Дальнейшее мое и других лиц пребывание возле немца прекратилось совершенно неожиданно: на небе снова появилось звено вражеских пикирующих бомбардировщиков-штурмовиков, из-за чего вся собравшаяся толпа моментально разбежалась кто куда. Лишь двое часовых с охраняемым ими пленным остались по-прежнему сидеть в кузове грузовика совсем беззащитными. А я быстро прибежал к Чижу и сразу помог ему открыть из пулемета огонь по целям. Конечно, начали стрелять одновременно и обе пушки, которыми в этот момент командовали непосредственно командиры огневых взводов Кирпичев и Алексеенко. Рядом с ними периодически находились также командир батареи Сахаров и комиссар Воробьев.

На этот раз, по-видимому, немецкие пилоты были сильно озлоблены на батарею за то, что накануне ею был сбит один их самолет. Они начали атаку прямо на нас и, как мне показалось, непосредственно на наш пулемет. При этом, не долетев до нас не менее чем метров триста, головной штурмовик резко изменил горизонтальное направление своего полета на наклонное к земле и, спикировав на цель со страшным воем сирены, сбросил из-под крыла прицепленные к нему снизу бомбы. (Кстати, мы все хорошо знали, что если бомбардировщик сбросит бомбу, находясь прямо перпендикулярно над нами, то эта бомба упадет не на нас, а где-то впереди в соответствии со скоростью полета самолета.) Все номера пулеметного расчета сразу это хорошо увидели и, отлично зная, чем это грозит, немедленно попытались спрыгнуть с кузова грузовика.

Я тут же взял в руку свою маленькую саперную лопату без чехла, которой утром копал защитный окоп, и вылетел с нею за левый борт кузова. Затем двумя-тремя прыжками очутился у того окопа и плюхнулся в него. А два товарища спрыгнули одновременно со мной за противоположный борт и укрылись в другом – правом – окопе. Однако, как стало известно чуть позже, лишь на мгновение запоздали вовремя покинуть грузовик и скрыться в окопах Чиж и мальчик Леня. (Шофера в кабине машины тогда не было.)

И как раз в тот момент, когда я растянулся в окопе, специально широко раскрыв рот, чтобы от возможных сильных ударов звуковой волны не лопнули в ушах барабанные перепонки, раздались один за другим взрывы двух небольших бомб. После них у меня все же раздался сильный звон в ушах, я совершенно оглох. Все заволокло пылью. Падали комья развороченной земли, камушки, частицы песка, куски дерева от разбитого кузова машины и деревянных ящиков с патронными лентами, поднятые взрывами в воздух металлические части разбитого пулемета, стреляные гильзы и даже отдельные пули с лент. Некоторые из них упали и в окоп, но, к счастью, меня не задели.

Вдруг резко потянуло запахом бензина, вытекшего, вероятно, из изуродованной кабины грузовика. Тут же пришла в голову мысль, что этот бензин может сразу вспыхнуть, вызвать страшный пожар и даже взорваться. Я мог оказаться в пламени пожара или очаге возможного третьего взрыва, и на этот раз – бензина. Надо было немедленно избежать этого и, кроме того, защитить себя от осколков бомб и пуль при повторных атаках самолетов. Поэтому я быстро вылез из окопа и побежал как можно дальше от грузовика вверх по оврагу. Затем остановился и залег на его дне спиной кверху.

Взрыва около разбитого грузовика с пулеметом я не слышал (оказалось, его и не было). Повернув голову вверх, увидел, что самолеты, по которым продолжали стрелять очередями оба наших орудия, развернулись и опять начинают пикировать на пушки, автомашины и танки. Было ясно, что вот-вот они снова сбросят бомбы на все эти объекты и дадут пулеметные очереди по людям. И тут почему-то на миг мне вспомнился однокурсник по Институту стали Лева Гробман, который прошлым летом на трудовом фронте прикрывал при воздушных налетах свою голову металлической частью лопаты. Я автоматически поступил так же, как он.