Текст книги "Дом последнего дня"

История вторая. Повесть о смерти

Коте Кощей, так все его звали в деревне, был глубоким стариком. Сколько лет ему, он и сам не помнил, но что больше ста, это уж точно. Когда он умер первый раз, ему исполнилось семьдесят семь. Его уже и в гроб положили, и свечку у изголовья зажгли, собираясь хоронить на следующий день, а он вдруг взял и ожил. Прийдя в себя, он поведал людям о том, что с ним произошло: иного объяснения собственного воскресения все равно нельзя было придумать. Со смешанным чувством страха и любопытства слушали соседи и близкие старика, а рассказал он следующее.

– Будто я спал и проснулся. Передо мной сидит пожилой мужчина в старом потертом костюме и как заговоренный твердит: «Вспомни нужные слова. Пока не произнесешь их вслух, ты не сможешь умереть». Потом я окончательно пришел в себя, вижу: лежу в гробу, а вокруг вы стоите и оплакиваете меня.

– Ну и ну, – удивлялись соседи.

– И что же это могло значить?

– Дело в том, что с этим человеком в потертом костюме я встречался и раньше. В молодости со мной произошла одна странная история. До сих пор об этом никому не рассказывал, полагая, что все это мне просто померещилось или приснилось, а вот теперь не знаю…

– Да не тяни ты за душу, расскажи, что там с тобой приключилось? – взмолились заинтригованные соседи.

– В ту пору мне едва исполнилось тридцать, молодой еще был, легкомысленный. Именно тогда он и заявился в мой дом. Случилось это под вечер, погода стояла отвратительная, дождь лил как из ведра, а в небе не переставая громыхало, даже из дома страшно было выйти. Слышу – стук, открываю дверь – а на пороге человек стоит. В такую погоду собаку на улицу не выгонишь, как же мне было его не впустить? Я сразу понял, кто передо мной. Во-первых, как уже сказал, дождь лил как из ведра, внутри дома тоже страсть что творилось, а он был весь сухой, будто целый день под палящим солнцем находился; притом, глаза его были пустыми, именно что пустыми, без цвета и выражения, как у слепого. Одним словом, нечистая сила. Вот такие дела.

– Брешешь, – не выдержав, перебил один из соседей.

– В том-то и дело, что нет, – печально вздохнул Котэ Кощей. Он был в старом потертом костюме, а под мышкой держал объемистый портфель. Войдя в дом, гость бесцеремонно уселся за стол, раскрыл свой портфель и стал доставать оттуда какие-то бумажки и бланки. Теперь он походил на сельского бухгалтера из колхозной конторы. Надо сказать, что в ту ночь я был дома совершенно один, жена с детьми уже несколько дней гостила у своих родителей.

– Вижу, узнал меня, – обратился гость ко мне, закончив раскладывать на столе бумаги.

Я не знал, что и ответить, и молча смотрел на него, от страха даже во рту пересохло.

Заметив это, он ободряюще улыбнулся и хлопнул меня по плечу:

– Да не бойся, я же к тебе в гости пришел. Такая вот отвратительная погода, спасибо, что приютил. Не люблю в долгу оставаться; проси, что хочешь – все исполню.

«Ага, а взамен…?», – подумал я.

По выражению лица гость уловил мою мысль и громко рассмеялся:

– За свою душу испугался, глупый ты человек?! Что такое душа? А может, ее и вовсе нету? Вот умрешь и останешься ни с чем. А жизнь – вот она, перед тобой. Хочешь – богатым сделаю, все тебе завидовать будут, или красавцем писаным – женщины по тебе с ума будут сходить. А может, прославиться хочешь – сделаю знаменитым, весь мир о тебе узнает. Ты только попроси, я ведь всемогущ. И учти, тебе несказанно повезло: не каждому смертному я являюсь с таким предложением. Ну, не будь же дураком, не упускай своего шанса, всю жизнь ведь потом жалеть будешь, я-то уж знаю…

И впрямь, как можно было отказаться от такого? Нечистая сила говорила правду: упустив я такую возможность, от досады в ад превратилась бы вся моя дальнейшая жизнь. Заметив на лице моего гостя самоуверенную ухмылку, сразу понял: продавай-не продавай душу, ада мне все равно не избежать, и стал ломать голову, как выкрутиться из этой беды. Вы ж меня знаете, человек я не глупый, а когда приспичит, мозгами поневоле шевелить начнешь. Вот и придумал выход.

– Хочу бессмертия, – выпалил я после некоторого раздумья.

Гость от неожиданности даже тихо присвистнул, а самоуверенная ухмылка мигом исчезла с его лица.

– Может, что другое попросишь?

– Нет, хочу бессмертия, и все тут.

– Это что ж такое получается, решил надуть меня самого? Если будешь жить вечно, как тогда я смогу получить твою бессмертную душу?

– Не знаю, это уже твои проблемы. Обещал выполнить любое мое желание – вот и выполняй, а не то ступай прочь.

– Жить вечно, – задумчиво произнес гость, – что ж, я слов на ветер не бросаю. Хочешь быть бессмертным – будь им, договор составлять не станем – смысла нету. Если я выполню свое обещание, то ты никогда не умрешь, а если умрешь – то, выходит, я нарушил свое обещание и не вправе требовать твою душу.

Видно было, что он потерял ко мне всякий интерес. Недовольный своим промахом, гость спешно стал собирать со стола разложенные бумаги и бланки, засовывая их обратно в портфель. На пороге он неожиданно повернулся, и по его лицу скользнула зловещая ухмылка:

– Жить вечно…, а тошно не станет?

– Нет, не станет.

– Ну, ну, – сквозь зубы пробурчал он, – на всякий случай скажу тебе слова заклинания. Если устанешь жить, произнеси их вслух, и ты сразу умрешь, только произнеси их тогда, когда действительно решишь умереть, не раньше. – На прощание он сказал мне эти слова, на том и расстались.

Так ли это было на самом деле, как рассказал все Котэ Кощей, или нет, одному богу известно, но услышанное произвело на всех сильное впечатление.

– А может, тебе все это померещилось? – допытывались некоторые.

– Вы же видели, как я лежал в гробу, даже могилу для меня вырыли, – возражал старик.

– А вдруг это был лишь сон? Лекарь из соседней деревни рассказывал, что бывают такие сны: человек не дышит, сердце его не бьется, но это всего лишь летаргический сон.

– А как узнать, сон то был или явь?

– А ты произнеси те слова, и узнаешь.

– Боюсь, он ведь предупредил: скажешь эти слова вслух, и сразу умрешь, а умирать я не собираюсь.

– А может, и не умрешь. Ты хоть один раз шепотом скажи, кроме нас никто и не услышит.

– Еще чего, умирать – то буду я, а не вы, хоть распните меня, ничего я вам не скажу.

Шли годы, потом десятилетия. Котэ Кощею давно перевалило за сто, но он все никак не мог насытиться жизнью. На все уговоры открыть людям слова заклинания только отмахивался. Родные тоже пару раз пытались вытянуть из его уст эти тайные слова, но так ничего и не добились. Все его сверстники уже давно ушли в мир иной, даже из сыновей в живых никого не осталось, и только к нему одному смерть забыла дорогу. Тело его иссохло и сморщилось, став похожим на египетскую мумию: ходячий мертвец – и только. В деревне все его сторонились, стараясь не замечать, только иногда кто-нибудь возьмет да и спросит: «Не пора ли тебе произнести те слова?»

Котэ Кощей в ответ только руками махал.

– Нет…, не просите…, не могу я вам эти слова сказать, еще жить хочу.

– Ну тогда засохни вот так заживо, – ворчали раздасодованные соседи.

Люди никак не могли простить старику его долголетие. Зависть и любопытство не давали им возможности быть великодушными, и теперь только одни проклятия и насмешки слышались за его спиной.

Устал Котэ Кощей от такой жизни и сказал себе: «Будь что будет, скажу я эти проклятые слова, пора и мне умереть; и только собрался произнести заклинание, да не вспомнил… Оказалось, за давностью лет он и впрямь позабыл нужные слова. Как ни старался вспомнить, ничего не получалось. Так и застрял он в этой жизни навсегда, всеми отвергнутый и презираемый, но теперь люди не верили ему, и жалобы старика их только раздражали:

– Ничего ты не забыл, ненасытная твоя душа, прикидываешься, да и только.

– И не стыдно тебе столько времени жить на свете? Чего ходить по земле, твой век давно уже вышел?

И тогда Котэ Кощей навсегда ушел из деревни в лес, что за кладбищем. Здесь, вдали от людей, он нашел свое последнее убежище.

…

Врач сидел за столом и размашистым почерком заполнял историю болезни.

– Вы просто переутомились. Тем более, сейчас лето, в городе невыносимая жара. Съездили бы в горы или хотя бы на несколько дней за город.

Ираклий обреченно развел руками:

– Не могу – работа.

– Работа вам не поможет, если ваше здоровье ухудшится.

– У меня обнаружено что-то серьезное? – встревоженным голосом переспросил пациент.

– Ничего серьезного, во всяком случае, пока, но следить за своим здоровьем никому не помешает. Я вам выпишу рецепт, лекарство будете принимать регулярно, и побольше свежего воздуха. Через неделю придете на повторное обследование, а теперь прощайте, можете идти.

Выйдя из кабинета, Ираклий плотно прикрыл за собой дверь и только собрался покинуть приемную, как внезапно зашипел стоящий на столе динамик и оттуда донесся голос главврача, от первых слов которого Ираклий застыл на месте и весь превратился в слух. Видно, невнимательная секретарша, покидая кабинет, забыла отключить микрофон, а сидящий в кабинете главврач, ничего не подозревая, мирно продолжал беседовать со своим заместителем, не догадываясь, что каждое слово его может быть услышано тяжелобольным пациентом, только что вышедшим от него. Собственно, то, что он – тяжелобольной, Ираклий узнал только что, вслушиваясь в разговор двух медиков.

– В принципе, он уже обречен, рано или поздно, случится удар, и к сожалению, мы здесь бессильны, – голос главврача в динамике звучал как-то буднично уверенно.

– Да, помочь ему уже нельзя, – подтвердил другой медик, – достаточно небольшой нагрузки на сердце – и летальный исход неизбежен.

– И когда это может произойти? – спросил главврач.

– Через несколько недель, несколько месяцев, а может, прямо сейчас; господи, да в любой момент, ты же видел его рентгеновские снимки.

– А благоразумно ли, что мы его вот так просто отпустили?

– А чем мы здесь можем помочь? Наоборот, ему сейчас гораздо полезнее быть на воздухе, а не в закрытой палате, больничная койка только сократит его дни, да и наши показатели, если он умрет здесь, от этого не улучшатся. Рассуди сам, нужен ли нам еще один безнадежно больной: ведь кто заплатит за его содержание и лечение, которое стоит немало, кто за это будет платить? Но главное, ему нельзя волноваться и нервничать, вообщем, никаких стрессов. Поэтому я счел нужным скрыть от него истинное положение его состояния.

– Ты прав, – вздохнул главврач, – ну а как дела с новыми лекарствами? – Дальше беседа перешла на совсем другую тему, а по коридору послышались легкие шаги секретарши. Ираклий резким движением распахнул дверь и выскочил из приемной, при этом чуть не опрокинув девушку, державшую в руках кувшин с водой.

– Потише вы, куда несетесь, словно угорелый! – прокричала та вслед.

Улица своим светом и шумом словно оглушила его. Он несколько секунд стоял неподвижно, будто приходя в себя, а в голове роились мрачные мысли. «Да, мне известно, что человек смертен, и рано или поздно, он умирает, но по большому счету, я ведь чувствую, что весь этот мир существует ради меня, вокруг меня, и если я умру, тогда зачем все это, для чего?» Ираклий знал, что мысли эти банальные и даже глупые, но ничего не мог с собой поделать. Теперь мысли эти не казались ему банальными и, тем более, глупыми, а самыми что ни на есть важными и серьезными.

Он спустился по лестнице и направился вдоль улицы. На перекрестке перед площадью стояла людская толпа, среди которой мелькали журналисты с видеокамерами. Объективы были направлены в одну сторону. Обернувшись туда, Ираклий увидел средних лет лысого мужчину с канистрой бензина в руках. Он что-то кричал, но слов его не было слышно.

– Чего это он? – спросил кто-то рядом.

– Грозится, что обольет себя бензином и устроит самосожжение.

– Он что, политик или просто сумасшедший?

– Да нет, его недавно с работы уволили, а дома жена и трое детей, кормить их нечем.

– А журналисты откуда взялись?

– Так ведь он сам их и позвал, чтобы сняли все это, вечером по телеку будут показывать в девятичасовых новостях. Вон видишь, операторы уже камеры наводят.

– А толпе чего здесь надо?

– Да интересно ведь, не каждый день такое увидишь.

– Почему никто не отберет у этого несчастного канистру? – вмешался в разговор Ираклий.

– Не знаю, все стоят, – осведомленный сосед неловко поежился.

– Что же, столько народу вокруг собралось, и все так и будут безучастно смотреть на это самоубийство?

– Тебе нужно, вот ты и вмешивайся, а мне неприятности ни к чему.

– А вообще-то ведь есть специальные службы для подобных инцидентов, где же полиция? – спросил чей-то голос.

Кто-то в толпе стоял, кто-то покидал место происшествия, одни громко возмущались, другие молча наблюдали за происходящим.

– Маркеса бы сюда. Ну, натуральная хроника заранее объявленной смерти.

В это время лысый мужчина поднял канистру над головой, и прозрачная жидкость полилась сначала на голову, а потом и на одежду. Через мгновение вспыхнуло яркое пламя. Журналисты включили микрофоны, операторы направили видеокамеры в упор, а заинтригованная толпа еще больше зашумела и подалась вперед.

Пламя переметнулось на одежду, еще миг – и было бы поздно, но неожиданно мужчина то ли от страха, то ли от боли пронзительно закричал и начал срывать с себя одежду, а затем проворно прыгнул в брызжущий неподалеку фонтан. Огонь на теле мгновенно потух, только совсем рядом догорали сброшенные лохмотья.

Наконец появились несколько полицейских, они вытащили из фонтана полуголого мужчину, на лице которого застыла жалкая улыбка. Теперь он чем-то напоминал маленького ребенка, потерявшегося в большом и чужом городе. Стражи порядка посадили бедолагу в черный ворон и куда-то увезли. В толпе кто-то свистнул, кто-то съязвил, послышались отдельные смешки, и только журналисты с разочарованием укладывали аппаратуру в машину: сенсационного материала явно не получилось. Все это больше походило на комедию, чем на драму.

«И надо же было именно сейчас наткнуться на такое», – подумал Ираклий. Город, где он провел большую часть своей жизни, теперь казался ему чужим, злым и бесчувственным. «Если я сейчас упаду на улице и умру, никому до меня просто не будет дела. Я буду умирать, а люди будут просто проходить мимо, спеша по своим делам, да разве только я… Господи, живем в миллионном городе, а на самом деле каждый из этого миллиона одинок, словно на необитаемом острове. Одиночество в большом городе среди людей, куда от него деться?»

Ираклию еще раз вспомнился потерянный и жалкий вид лысого мужчины, когда полицейские под насмешливые выкрики толпы заталкивали его в машину. Город, словно огромный каменный мешок, давил и душил – ни вздохнуть, ни пошевелиться.

…

Позади послышался протяжный сигнал, стук колес, и через минуту из-за поворота выскочил состав поезда. Немного оглушенный, Ираклий отскочил подальше от рельс и прижался к бетонной стене. В ночной тишине горели только две передние фары электровоза, и ощущение было такое, будто рядом мчится какое-то огромное доисторическое чудовище. Чудовище, изрядно прошумев, промчалось мимо и скрылось за следующим поворотом. Еще некоторое время слышен был стук колес, а потом наступила девственная тишина, которую нарушало только журчание реки да квакание лягушек. Река протекала рядом, по ту сторону железнодорожного полотна, и теперь под тусклым лунным светом казалась серебристой. А по другую сторону поднималась покрытая буйной растительностью гора.

Ираклий шел по рельсам, еще с детства прекрасно помня, что это единственная дорога в этом диком и заброшенном крае. Ему было восемь лет, когда дед продал доставшийся от предков деревянный дом в деревне и их семья окончательно переселилась в город. Сколько времени кануло с тех пор, сколько воды утекло: деда давно уже нет в живых, а он сам теперь – взрослый мужчина, которому давно перевалило за сорок, но, и Ираклий это прекрасно осознавал, никогда потом он не был таким свободным, беззаботным и счастливым, как в те годы, когда маленьким мальчуганом бегал по склонам этих гор, вместе с соседскими ребятишками плескался в серебристых волнах тихо журчавшей реки, а вечерами, уставши от беготни и игр и присев где-нибудь на крутом склоне, слушал эту воцарившуюся вокруг божественную тишину. Странно, что за все тридцать пять лет он так ни разу и не нашел время, чтобы вырваться из города и навестить эти места. Все некогда было, но теперь он твердо решил: если ему суждено умереть, то пусть это произойдет здесь, а не в том душном и чужом городе. «Ну, прямо как у Гомера: Одиссей и его долгий путь возвращения домой», – промелькнуло в голове. Эта история о человеке, долго скитавшемся на чужбине и, несмотря на все трудности и невзгоды, не потерявшемся, как песчинка, а вопреки всему вернувшемся и отстоявшем свое место под солнцем, была всегда близка Ираклию. Одиссей скитался на чужбине двадцать лет, он носится по океану жизни с тех пор, как родители продали родовой дом в деревне и переехали в город. Тот последний день в деревне запомнился еще и тем, что у соседей родилась девочка, которую, как Ираклий потом узнал, назвали Марикой. Он уехал, а она родилась. Теперь ей тридцать пять: почти в два раза больше, чем тот срок, который боги определили Одиссею на скитания. Уже взрослая, зрелая женщина, наверное, имеет собственных детей; и за все время, что она живет, Ираклий ни разу не видел своего дома. Иногда даже казалось, что жизнь Марики, которую он не знал, каким-то мистическим образом была связана с его судьбой, и кто знает, может быть, она и была его Пенелопой. Как-то не верилось, что на этой земле обетованной его могла достать костлявая рука смерти. Здесь он родился и впитал первые радости жизни, здесь, среди этих гор, он снова вернет свои жизненные силы.

Он шел в темноте, по наитию, напрягая память и вспоминая дорогу своего далекого детства. Где-то впереди должен быть небольшой горный ручеек, оттуда поднимается вверх крутая тропа, ведущая к деревне. Сама деревня также находится на склоне горы как орлиное гнездо, скрываясь среди окружающего ее дремучего леса, но ручья не было видно, и Ираклий не знал теперь, как быть. Может, за эти годы он иссяк или его забетонировали, закрыв выход. Как же теперь найти дорогу, если, вероятно, и тропы не осталось? Единственное, что оставалось, это идти дальше, до пересечения с горной речкой. Вытекающая из огромного черного ущелья, она устремлялась под железнодорожный мост и впадала в другую реку, но в отличие от последней, такой спокойной и тихожурчащей, горная речка была буйным и шумным созданием природы. И впрямь, вскоре впереди послышался шум и плеск воды, без сомнения, это была она. Железная дорога вела на мост. Ираклий сошел с насыпи и наощупь спустился вниз. Оказавшись у берега, он стал подниматься вдоль русла, хорошо помня, что выше по течению должен быть водопад. Ощущения были как в сказке: «Неужели сбылось?! Неужели он опять здесь, среди этих гор?! Как это глупо, за тридцать пять лет ни разу не вернуться сюда, хотя часто мечтал об этом. Если бы не эта болезнь, то наверное, так и не удалось бы повидать здешние места, услышать знакомый с детства шумный плеск бьющихся о каменистые утесы темных волн, вдохнуть запах диких ущелий. А вот и водопад». Ираклий даже остановился в недоумении. Он хорошо помнил это место: сколько раз сидел на краю его, взирая на устремляющийся вниз поток воды. Водопад тогда казался ему огромным и опасным, а теперь воочию убеждался, что – так себе, метра три высотой, намного меньше, чем представлялось его детскому воображению; даже почувствовал некоторое разочарование. Вот придет сейчас и что увидит: село как село, и ничего особенного, как это казалось в детстве. Ведь воображение ребенка отличается от воображения взрослого человека, и тогда получается, что он зря пустился в этот путь в надежде встретиться со своим детством. Да и как отреагируют сельчане, увидев чужого человека, бесцельно слоняющегося по селу? Глупо все это, бродить здесь как Марсель Пруст в поисках утраченного времени, так тот хоть по страницам своих книг бродил, а не по колючим кустарникам и каменистому берегу. Ни дороги, ни тропинки, хорошо еще, что ночь и никто не видит, как взрослый дядя, свалившийся бог знает откуда, карабкается по крутым склонам. Наверное, все-таки нужна некоторая смелость, чтобы, не боясь разочарования, вернуться в свое прошлое.

Ираклий присел на камень и стер пот со лба. Он уже порядком устал и теперь оглядывался по сторонам, стараясь определить в ночной тьме, где он находится. Выше по течению должна находиться пещера, из которой и вытекала горная речка. Пещера, помнится, была темная и глубокая, а потолок ее весь усеян летучими мышами. Где-то здесь нужно свернуть в сторону и подняться в гору, на вершине которой находится сельское кладбище. При воспоминании о кладбище Ираклия пробрала дрожь. Неужели сейчас, ночью, ему одному придется держать путь среди заброшенных могильных плит?

Он помнил, ему тогда было пять лет, когда впервые узнал о смерти. Он играл во дворе, бабушка где-то рядом мыла посуду. Вдруг он поднял голову и заметил поднимающихся в гору одетых в черное людей. Дорога по склону была извилистая, и необычная процессия издалека походила на ползущую вверх огромную черную змею.

– Бабушка, смотри, что это за люди? – показал маленький Ираклий на гору.

– Они идут на кладбище, внучок.

– Зачем?

– Дядя один умер, вот его и хоронят.

– А что значит «умер»?

– Как тебе сказать: каждый человек, рано или поздно, умирает, то есть, перестает жить, и тогда его ложат в гроб, везут на кладбище и зарывают в землю.

– Бабушка, а почему человек умирает?

– Так положено, мы все умрем, когда придет наше время.

– И я когда-то умру?

– Ну, до этого еще очень далеко, маленький.

– А все-таки, я тоже умру?

Бабушка отложила тарелку в сторону и задумалась.

– Все люди умирают, малыш.

Эта новость стала для Ираклия целым открытием. Значит, все люди умирают, и его тоже когда-нибудь понесут на гору и…

– Бабушка, а что такое кладбище?

– Это место такое. Когда человек умирает, его несут туда и хоронят.

Ираклий не помнил, что еще сказала бабушка, но то обстоятельство, что он обязательно умрет и его понесут хоронить на гору, крепко засело в памяти ребенка. Кладбище с его торчавшими из-под земли крестами теперь казалось таинственным и страшным местом, одновременно ужасным и притягивающим. Все вокруг радовало его: высокие горы, полутемное глубокое ущелье с холодной горной речкой и водопадами, серебристая река в долине по ту сторону железной дороги; одно только кладбище на горе страшило и отпугивало, будто грозное напоминание о том, что вся эта радость и праздник жизни не вечны. Впоследствии Ираклий где-то в глубине души сохранил это почтительно-боязливое отношение к кладбищам, и хотя самому себе в этом не признавался, всегда чувствовал себя неуютно среди пустых могильных плит. И теперь он опять ощутил знакомую неприятную дрожь от мысли, что ему придется ночью пройти через это место.

Ираклий не был исключением, вся деревня его слыла особенной в том смысле, что у жителей ее сложились особые отношения со смертью и со всем тем, что с ней связано. Может, объяснением тому служили странные и необъяснимые вещи, часто происходившие в этих местах. Ему вспомнилась одна история из далекого детства. Умерла в деревне богатая женщина, и перед тем, как похоронить, родные положили в гроб ее золотые украшения. В первую же ночь после похорон двое воров раскопали лопатами свежую могилу, вскрыли гроб и стали срывать с трупа золото; одно кольцо с бриллиантом крепко сидело на пальце и не поддавалось; тогда вор, что постарше, достал из кармана острый нож и одним махом отрезал покойнице палец с перстнем. И тут на дне могилы раздался душераздирающий крик. Умершая женщина, схватившись за окровавленную руку, приподнялась и села в гробу. Вор с ножом умер тут же от разрыва сердца, а другой, который помоложе, разом выпрыгнул из двухметровой могилы и пустился наутек. По слухам, тогда ему шел семнадцатый год, но за ту ночь он поседел как глубокий старик. Сама женщина, очнувшись от боли, долго не могла понять, где находится. Обливаясь кровью, она еле вылезла из могилы и, спустившись в деревню, вся изодранная, явилась в свой дом на собственные помины. Можно было себе представить, какой переполох там поднялся. Врачи уже впоследствии установили, что на самом деле она была не мертва, а спала летаргическим сном, и только резкая боль, нанесенная ножом, смогла разбудить ее. Женщина эта прожила еще семь лет, и маленький Ираклий не раз видел ее идущей по деревенской улочке с перевязанной рукой. А когда она умерла уже на самом деле, ее долго не решались хоронить.

Вторая история произошла с деревенским мальчиком. Мальчик этот жил в другом конце села, и Ираклий знал его только издали. Случай, произошедший с ним, был одновременно и ужасным, и необычным. От прикосновения к оголенному проводу его насмерть ударило током, а после похорон он очнулся в могиле: видно, электрический заряд ушел в землю. Один случайный прохожий услышал приглушенный детский плач, прислушался, и к ужасу своему обнаружил, что плач идет из-под земли. От страха и смятения он ничего не смог предпринять, а сломя голову побежал в деревню звать людей на помощь. Пока крестьяне вооружались лопатами, поднялись на гору и раскопали могилу, мальчик задохнулся от нехватки воздуха. Смерть его была ужасная, в полной темноте и одиночестве, а внутренняя сторона крышки гроба вся была исцарапан ногтями. Похоронили несчастного мальчика уже во второй раз.

Не зря жители соседних сел деревню эту называли заколдованной и часто даже отказывались отдавать туда замуж своих дочерей. Как насчет села, бог его знает, но то, что лес позади кладбища был каким-то потусторонним и в нем происходили вещи весьма странные, в это вся деревня верила свято. Ведь и само кладбище находилось на его опушке, как бы являясь границей между этим и потусторонним миром, и даже самые смелые охотники это место обходили стороной. Ведь по поверию, души умерших с кладбища переселялись прямо в лес и там продолжали свое существование. Поговаривали даже, что в лесу была расположена еще одна деревня, в которой проживали все покойные жители деревни первой, и хотя не было тому очевидцев, утверждали, что вторая деревня точь-в точь была похожа на первую. А еще ходил слух, что очень редко, может, раз в сто лет, души покойников, приняв человеческий облик, выходили из леса и спускались в деревню. Такую душу в просторечии называли нелюдом. Единственное, что отличало нелюда от живого человека, было то, что боли он не чувствовал и раны его не кровоточили. Жители деревни искренно верили, что нелюди были единственными существами, способными поведать о том, что происходит с человеком после его смерти. Конечно, все это можно не воспринимать всерьез и посмеяться как над сказками и небылицами, но только на расстоянии и днем, а не ночью, да еще вблизи этих мест.

Где-то далеко послышался петушиный крик. Ираклий очнулся и, встряхнув головой, отогнал от себя нехорошие мысли, попутно обругав себя за суеверие. Пора уже было двигаться в путь. Скоро рассвет, и было бы странно и неудобно, если кто-то вдруг застанет его карабкающимся по крутому склону ущелья. Выше по течению он нашел извилистую тропу и ступил на нее. Тропа поднималась в гору, но не прямо, а петляя зигзагами, и скоро Ираклий потерял счет поворотам. Было еще странно, что рассвет все не наступал, а ведь уже, наверное, пора. Ираклий совсем отчаялся выбраться из ущелья, как вдруг тропа внезапно оборвалась, и он оказался в темной чаще. Сколько не силился, он никак не мог припомнить этого места, хотя в детстве, кажется, все здесь излазил и каждый камень знал наизусть. «Не мудрено, ведь как-никак, тридцать пять лет миновало», – попробовал ободрить он себя, однако от этого легче не стало. Место это было явно незнакомое и чужое. «Неужели он окончательно сбился с пути и теперь идет невесть куда, а может, это и есть тот нехороший, заколдованный лес?» От последней мысли стало не по себе, даже не было сил сердиться на собственное суеверие, да и не до того было. В голову уже лезли другие мысли: «Я тяжелобольной человек, вдруг сердце откажет или тромб, кто же мне здесь поможет, кого звать на помощь?»

Ираклий остановился и прислушался. Он знал, что деревня должна находиться где-то рядом, надо просто определить правильное направление. «Кажется, послышался собачий лай, точно, лай собаки». Ираклий приободрился и увереннее пошел вперед. Собачий лай становился все отчетливее, и вскоре он заметил тусклый свет. Из-за деревьев показался маленький деревянный домик; какой-то бородатый мужчина, одетый в камуфляж защитного цвета, стоял у порога и пристально всматривался в темноту: видно, раздраженный лаем, он резко прикрикнул на собаку; та заскулила и спряталась в будку. Мужчина был одноглазым и потому всматривался в темноту как-то косо. Подойдя поближе, Ираклий с удивлением заметил, что на плече незнакомца висел автомат. «Наверное, здешний егерь; странно, теперь егеря с калашниковым на боку по лесу расхаживают, что ли?», – подумал он, но виду не подал, а с приветливой улыбкой на губах подошел и поздоровался.

– Извините, уважаемый, я грузинский не совсем понимаю, – произнес бородач по-русски, и улыбнувшись, добавил, – собаки не бойтесь, не кусается, заходите в дом, гостем будете.

– Спасибо, – перешел и Ираклий на русский, – видите ли, я приехал из города, давно в здешних местах не был, вот и заблудился, потерял дорогу. А вы здешний егерь, да?

– Нет, впрочем, все равно, заходите в дом, гостям мы всегда рады. – Мужчина приоткрыл дверь и, повернувшись, позвал: – Саида, выходи, ничего страшного, просто человек заблудился.

В дверях показалась юная девушка лет пятнадцати с большими карими глазами на миловидном лице, которая приветливым жестом руки пригласила гостя в дом.

– Это моя дочь Саида. Мы чеченцы, живем в этом лесу уже не помню сколько времени, вернее сказать, скрываемся. Эти места надежные. Русские там, за горами, границу они не перейдут, а грузинская полиция сюда и подавно не сунется, да и местные жители нашу обитель стороной обходят.

«Только этого мне не хватало», – подумал Ираклий, – «откуда здесь взялись чеченцы? До русской границы не так уж и близко, да и кто они, что им здесь надо?»

– Я Руслан Гасаев, полковник вооруженных сил Республики Ичкерия, вернее, бывший полковник, так как я сбежал от войны. Не хочу больше убивать людей, не хочу, чтобы и меня убили. Спасая себя и свою дочь, я уходил через горы, пока не добрался вот до этого места. Скажешь, что я трус, бросивший товарищей в бою? Некого было бросать: товарищи мои в сырой могиле, все до единого; нету больше и Республики Ичкерии, и ее вооруженных сил. Я устал от войны и крови. А здесь хорошо, тихо, как в раю, и природа вокруг райская. Если б ты знал, сколько раз я за эти годы мечтал об этой тишине. Тот, кто был на войне, знает: счастье – это когда тихо.