Текст книги "Девочка-находка"

8

Удивляюсь, как папочка не сбежал от меня в ту же минуту, как переменил костюм. Вместо этого он забрал меня в свою новую квартиру. Чьей она была – его или её, Сильвии? Есть такая дурацкая песенка: «Кто такая Сильвия и где она живёт?» Папочка постоянно её напевал. Я отлично знала, кто такая Сильвия. Его новая подруга. Злая ведьма, укравшая его у мамочки.

Может быть, я к ней несправедлива. Я не знала, где они познакомились и когда начали встречаться. Зато я знала, что, если бы не Сильвия, папочка остался бы с мамочкой и ей не пришлось бы вскрывать себе вены.

Разумеется, мне её не показали. Никто не говорил о том, что произошло, но я ловила обрывки шёпота. Я представляла себе мамочку с бритвой в руках, бледное тело в алой воде. Это была их вина – папочки и Сильвии.

Когда он уехал на похороны, меня оставили с Сильвией. Я ещё не знала, что такое похороны, и не просилась с ним. Папочка купил мне новую Барби, большой набор карандашей, цветную бумагу и книжки с картинками, но я к ним даже не притронулась. Я попросила ножницы и взялась за журнал. Сильвия была помешана на моде, и я аккуратно, высунув от усердия кончик языка, вырезала из её журналов длинноногих, худых моделей. Я старательно обводила ножницами их костлявые запястья и острые колени, то и дело случайно лишая девушек рук и ног.

Сильвия принесла мне старый альбом и тюбик клея, но я не хотела сажать моделей на бумагу. Мне хотелось, чтобы они остались свободными. В журнале их звали Наоми, Кейт, Элль и Наташа, но теперь они стали моими, и я дала им новые имена: Роза, Фиалка, Нарцисса и Колокольчик. Я смягчилась, взяла карандаши и разрисовала их модные черно-белые наряды ярко-красными, лиловыми, жёлтыми и синими цветами под стать именам.

– Очень в стиле «Вог», – раздражённо сказала Сильвия.

Большую часть дня она молчала. Она приготовила мне обед, а затем просто наблюдала за мной из своего угла. Должно быть, не забыла, как ей пришлось отстирывать костюм. Но, видя, что бутерброд с арахисовым маслом и газировка не лезут из меня наружу, она успокоилась и включила телевизор. А затем, ближе к вечеру, вернулся папочка.

– Как выглядела мамочка? – спросила я.

Папочка нахмурился, не зная, что сказать. Я не хотела его смутить. Я не понимала, что мамочка мертва и лежит под слоем земли. Мне сказали, что она спит, что она не вернётся домой, но когда-нибудь я встречусь с ней в раю. Мамочка часто читала мне сказки, и я представляла себе, что она спит в замке, окружённом шипами, далеко-далеко, в месте, которое называется Рай.

Папочка не ответил.

Он подолгу шептался с Сильвией. Иногда они ссорились и переходили на крик. За этим следовало страстное примирение, и я заставала их друг у друга в объятиях. Я старалась делать вид, что ничего не замечаю. Я крепче стискивала бумажных девушек и мысленно играла с ними во взрослых, представляя, как мы танцуем в клубе – я, Роза, Фиалка, Нарцисса и Колокольчик.

Я не могла танцевать круглыми сутками. По ночам, когда мне было положено спать, я плакала. Я рыдала днём в туалете, а затем вытирала лицо жёсткой бумагой и высмаркивала нос, чтобы никто не заметил.

Воспитатели ходили вокруг меня на цыпочках. Детей, наверное, предупредили, чтобы они не заговаривали со мной о маме. На всякий случай они вовсе перестали со мной разговаривать – даже Бетси, моя лучшая подруга. Она вела себя так, будто самоубийство заразно. Мы по-прежнему сидели за одной партой, но она отодвигалась от меня на самый край и, стоило прозвенеть звонку, убегала подальше, чтобы не играть со мной. Она нашла себе другую подругу – Шармен. Они ходили по двору под ручку и делились секретами. Я попыталась отвоевать Бетси назад, подарив ей свою новую Барби, но она сказала, что куклы для малышей. Я прекрасно помнила, что у неё дома целая куча Барби. Когда-то я приходила к ней на чай, и мы в них играли.

Я больше не могла пригласить её к себе, потому что у меня не было дома.

А затем он у меня появился. Мы вернулись в наш старый дом – вместе с Сильвией.

– Это мамочкин дом! – сказала я. – Она не пустит Сильвию.

– Не глупи, Эйприл. Мамочка нас покинула. Это мой дом, и я буду в нем жить. Вместе с Сильвией. Она будет твоей новой мамочкой.

Я отказалась наотрез. Сильвии это тоже не понравилось.

– Ненавижу этот дом. Я постоянно ловлю на себе осуждающие взгляды! – кричала она. – Я не стану здесь жить. Не стану заботиться о твоей ненормальной дочери. Я хочу весёлой жизни! Я ухожу.

И она ушла. Какое-то время мы с папочкой жили вдвоём. Он не знал, что со мной делать. Он попросил миссис Стивенсон водить меня в детский сад и присматривать за мной, пока он на работе. Миссис Стивенсон ясно дала понять, что согласна сидеть со мной лишь изредка, в виде исключения. Я умоляла папочку попросить маму Бетси, надеясь помириться с лучшей подругой, но она тоже отказалась брать на себя ответственность.

– Ты можешь вести себя хорошо? – спросил папочка.

Я старалась вести себя хорошо: папочка был очень, очень раздражительным, и я стала тихой, как мышка. Я мысленно говорила с Розой, Фиалкой, Нарциссой и Колокольчиком. Мы играли весь день и танцевали ночи напролёт. Мы были самостоятельными. Мы не нуждались в мамах и папах.

Папочка нанял пожилую даму, чтобы та за мной присматривала. Она заявилась в наш дом и по-хозяйски заняла место перед телевизором. Я не могла вынести того, что она сидит в мамочкином кресле, погрузив огромный зад в её лавандовые подушки. Я свернулась в кресле и отказалась вставать. Она больно шлёпнула меня пониже спины. Я её лягнула. Она от нас ушла.

Тогда папочка нанял молоденькую студентку Дженнифер. Она была полной, розовощёкой и доброй. Она показала мне, как наклеить бумажных девочек на картон, чтобы они не порвались. Я полюбила Дженнифер. К несчастью, папочка тоже её полюбил. Она явно умела клеить не только картонные фигурки. Дженнифер переехала к нам. Она заняла не только мамочкин стул. Она заняла её кровать.

Теперь меня не пускали в спальню. Я слонялась по коридору, чувствуя себя одинокой и несчастной. Роза, Фиалка, Колокольчик и Нарцисса не смогли меня утешить.

Я пошла в ванную комнату и уставилась на квадрат, где когда-то была ванна. Папочка поставил на её место душевую кабинку, потому что Сильвии было страшно в ней мыться. Ещё одна перемена. Я хотела, чтобы ванна вновь оказалась на месте. Мне хотелось забраться в неё и представить, что я лежу рядом с мамочкой. Я бы насильно открыла ей глаза, и она бы больше никогда не уснула.

Как же мне было плохо без неё!

Я прошептала её имя. Я шептала все громче и громче, пока не начала кричать. Папочка и Дженнифер барабанили в дверь. Мне казалось, я задвинула щеколду, но папочка навалился всем телом, и дверь распахнулась. Он вцепился пальцами мне в плечи, оторвал меня от пола и затряс. Моя голова моталась из стороны в сторону, ванная плыла, как на американских горках.

– Прекрати орать!!! – закричал он на весь дом.

Я не могла прекратить, так я была напугана. Я не слушала просьбы Дженнифер. Я не слушала просьбы миссис Стивенсон, которая прибежала, решив, что меня убивают. Пришлось вызвать врача, который вколол мне лекарство. Он сказал, что теперь я усну, и от этих слов я развопилась ещё громче.

Врач сказал, что я страдаю от «нервного потрясения». Вообще-то ничего удивительного. Он добавил, что мне нужна любовь и забота.

Думаю, папочка пытался доказать мне свою любовь. День или два.

– Не грусти, Эйприл. Папочка с тобой. Папочка тебя любит. Ну же, улыбнись. Хочешь, я тебя пощекочу? Ха-ха-ха! – Он тыкал жёстким пальцем мне в подмышку или шею, пока я не кривила губы в некоем подобии улыбки.

Но чаще он просто не обращал на меня внимания. У меня разладились дела в детском саду. Воспитательница спрашивала папочку, высыпаюсь ли я по ночам. Уж что-что, а спит она как убитая, отвечал он. Я не успевала вовремя проснуться и добежать до туалета. На заднем дворе постоянно сушились мои простыни. Папочка злился и говорил, что я веду себя как младенец. Дженнифер заступалась: это не моя вина, у меня просто слабые нервы, я в мать.

– Она ей не мать, – сказал папочка.

Что ж, он не был мне отцом, и я просто счастлива, что в моих жилах нет ни капли его крови. Он тоже был этому рад. Со смерти мамочки не прошло и нескольких месяцев, а ему уже надоело со мной возиться, и он сдал меня социальным работникам. В приют.

Вот теперь до меня точно никому не было дела.

Интересно, мамочка бы тоже во мне разочаровалась? Сколько я ни стараюсь, не могу вспомнить её лица. Лишь тепло, лёгкий запах лаванды да печальный вздох.

И все же мне надо её увидеть. Я знаю, где её найти.

9

Кладбище Гринвуд. Так говорится в моем деле. Я представляла себе зелёный лес, сказочное кладбище в готическом стиле, высокие тисы, плющ и мраморных ангелов. Гринвуд оказался районом в предместье Лондона. К кладбищу ведёт длинное шоссе. Я подхожу к воротам и ищу кого-нибудь, кто мог бы мне помочь. Никого нет.

Мне не по душе, что здесь так пусто. Мне тревожно одной. Мне хочется убежать на станцию, но бросать начатое слишком поздно.

Я могла бы попросить Мэрион…

Нет. Я уже здесь. Все в порядке. Я достаточно взрослая. Я не верю в призраков, несмотря на то что прошлое не прекращает меня преследовать.

Я бреду куда глаза глядят. Вижу ангелов с отломанными крыльями и отбитыми головами. Глажу каменные ноги, поросшие мхом, провожу ладонью по мраморным одеяниям, беру за руку крошечного безносого херувима. Мне страшно, оттого что эти могилы никто не навещает. Хулиганы разбили статуи бейсбольными битами, желая посмеяться. Мне хочется плакать, хотя я знаю, что люди под этими плитами давно обратились в прах. Сотню лет назад или даже больше. Мамочка должна быть в другой стороне.

Я иду по тропинке и уже боюсь заблудиться. Под ногами хрустит гравий. Время от времени я останавливаюсь: мне слышатся чужие шаги. Я оглядываюсь по сторонам. Деревья шелестят свежей листвой, качаются ветви. Здесь может прятаться кто угодно. Вандалы с дубинками, бродяги, бездомные…

Глупо. Здесь никого нет. Мне слышится эхо собственных шагов. Я глубоко вздыхаю и иду мимо могил Викторианской эпохи в богатую часть кладбища, где много памятников, надгробий и мавзолеев. Кто-то может проследить свою семейную историю далеко в прошлое, притронуться пальцами к золочёным буквам на могиле прапрабабушки. Моя прапрабабушка с одинаковым успехом могла быть дамой в шёлковом кринолине и побирушкой в лохмотьях. Мне никогда этого не узнать.

Я поспешно иду к строгим рядам свежих могил, на которых лежат венки. Я хожу среди них, мечтая, чтобы их можно было расположить по алфавиту. А может быть, у мамочки нет даже надгробного камня? Захотел ли папочка тратиться? Да и что бы он велел высечь? «Спящая красавица»? «Любимая жена Дэниела, почти что мать Эйприл»?

Я брожу по дорожкам. Глаза слезятся от ветра. Мне её не найти. Но мне и не нужно видеть её могилу. Лучше я буду думать, как в детстве: Белоснежка, спящая в зеленом лесу, нарисованном моей фантазией…

Вот она! Дженет Джонсон. Яркие золотые буквы на чёрном камне – слишком пёстро и кричаще. Фотография в рамке в виде сердца. Я подхожу ближе, силясь унять дрожь.

Это не она.

Как это может быть не она?

Наверное, это другая Дженет Джонсон. Не такое уж редкое имя. Но даты рождения и смерти совпадают. Значит, это она.

Она совсем молоденькая. В волосах замысловатый бант. Нет, глупышка, это же фата. Свадебный снимок. Очень показательно, папочка! Ты считаешь, что день, когда она вышла за тебя замуж, стал самым счастливым в её жизни. А может, так и было. Мамочка сияет. Так всегда говорят о невестах, но её лицо в самом деле озаряет внутренний свет, глаза блестят, рот приоткрылся, улыбка ослепительна.

Я её такой не застала. Её свет погас. Бедная мамочка.

Почему же я её толком не помню? Интересно, она меня хоть немного любила? Не так, как папочку, а нежно, по-матерински. Или я так и осталась для неё ребёнком со свалки, который не принёс им счастья?

Я плачу. Лезу в рюкзак за платком.

– Что случилось, крошка?

Я замираю на месте.

Между могил идёт мужчина. Его волосы всклокочены, одежда перепачкана, в руке бутылка. Я оборачиваюсь. Кроме нас, ни души. Только он и я. А ворота остались далеко, далеко позади.

Я разворачиваюсь и иду прочь.

– Эй! Не уходи! Я просто хочу помочь. Дать платок?

Он вытаскивает из кармана штанов засаленный лоскут и машет им.

Может, он и правда хочет мне добра? Непохоже. Я мотаю головой и испуганно улыбаюсь:

– Спасибо, не надо. Мне пора идти. До свидания.

– Постой! Давай поговорим. Что ревёшь, а? Может, выпьешь? Тебе сразу полегчает.

– Нет. Не нужно.

– Ради бога. Мне больше достанется. – Он поднимает бутылку и пьёт.

Я ухожу, а мужчина, прихрамывая, идёт за мной.

– Что, кто-то умер?

– Да. Моя… мама, а мой отец – он там, ждёт меня. – Я машу рукой в сторону могил. – До свидания, мне надо бежать.

И я бегу. Не думаю, что он мне поверил. Он окликает меня, но я не останавливаюсь. Я слышу за спиной его шаги. Сжимаю кулаки и бегу так быстро, как только могу. Рюкзак колотится о спину. Я несусь, мчусь, спотыкаясь о дёрн, петляя, как заяц, среди могил, уже не понимая, в какой стороне ворота. Мужчина вот-вот догонит меня, достанет своими костлявыми руками – но впереди уже виднеется арка. Почти спасена! Я выбегаю на шоссе, где мчатся машины.

Прислоняюсь к каменной стене и пытаюсь отдышаться. Я готовлюсь позвать на помощь, если из-за надгробий появится его силуэт. Но незнакомец исчез. Отчаялся меня догнать и остался на кладбище. Моё сердце бьётся ровнее. Я возвращаюсь на станцию. Я все ещё дрожу, мне страшно, но я чувствую себя в относительной безопасности.

Я не знаю, сообщать в полицию или нет. Он мне ничего не сделал. Возможно, он искренне желал мне добра, но я ещё не сошла с ума, чтобы проверять. Мне не понравилось, как он на меня смотрел. Мне было неприятно слышать от него слово «крошка».

Я думаю о маме, не о мамочке, лежащей под чёрной блестящей плитой, нет – о моей настоящей маме. Может быть, её изнасиловал пьяный незнакомец, и поэтому она не могла на меня смотреть?

Я не понимаю, куда бреду. Мимо проносятся машины, сбивая меня с толку. Я оглядываюсь: вдруг он меня все ещё преследует? Я не знаю, что я тут делаю. Все как во сне. Все кажется нереальным.

Впрочем, к этому ощущению я давно привыкла.

10

Мамочка умерла, папочка от меня отказался. Я утратила чувство реальности. Я чувствовала себя хрупкой бумажной куклой, как Нарцисса, Колокольчик, Роза и Фиалка. У меня быстро сменились две опекунши, одна за другой. Об этом я узнала из досье.

Первая была вроде тёти Пэт – она брала детей на короткий срок. Я смутно помню свой шестой день рождения, который мы справляли в её доме. Я не притронулась к белоснежным розам с праздничного торта – они были такие красивые. Но у меня забрали тарелку, прежде чем я успела их спрятать.

Затем меня взяли Морин и Питер. Друзья звали их Большая Мо и Маленький Пит. Интересно, мы тоже их так называли? Не думаю. Наверное, для нас они были мамой и папой. Нас, приёмышей, у них было много. Кто-то оставался в доме на несколько дней, кто-то жил здесь годами. Были дети, которых они взяли навсегда.

Я спросила Большую Мо, могу ли я остаться насовсем.

– Возможно, сладенькая, – сказала она, а затем её внимание переключилось на старших мальчиков, которые затеяли драку, и младшего, который запутался в занавеске.

Так было всегда. Мы не успевали поговорить. У неё не было времени даже меня обнять. Впрочем, не сказать, чтобы мне этого хотелось. Большая Мо была славной, добродушной женщиной, но она мне не нравилась. Она казалась мне огромной – сейчас я думаю, что она была чуть выше среднего роста, но надо мной, маленькой и худенькой, она возвышалась, как необъятная башня. Нет, как скала: крутые утёсы живота, груди и бёдер. Она носила широкие цветастые платья, ярко-красные зимой и розовые летом. Не надевала колготок даже в самую холодную погоду, поэтому её ноги постоянно были красно-розовыми. Когда она садилась на потрёпанный диван, под платьем мелькали широченные панталоны. Мы не могли удержаться от смеха, когда она доставала эти панталоны из стиральной машины. Но Большая Мо не обижалась. Если у неё было хорошее настроение, она ещё и взмахивала ими в воздухе, как парусами, и тогда мы складывались от хохота пополам.

Маленький Пит был обычного, среднего роста, но рядом с Мо он казался ребёнком. Он зачастую вёл себя как мальчишка: встав на четвереньки, помогал младшим лепить куличики, чинил со старшими велосипеды и увлечённо болтал с ними о футболе. Однажды он одолжил у них скутер, упал и вывихнул запястье. Большая Мо очень рассердилась, узнав, что он целую неделю не сможет помогать ей по хозяйству. Маленький Пит радостно подмигивал мальчишкам, и они отвечали ему довольными ухмылками.

Я не вписывалась в их семью. Они привыкли к озорным мальчикам, а мамочка воспитала меня скромницей. На моем платьице не было ни единого пятнышка. Большая Мо купила мне комбинезон с мишкой на кармане.

– Держи, сладенькая, можешь носиться и пачкать его сколько хочешь, сказала она.

Но я не хотела пачкать комбинезон. Я сидела в углу, скрестив ноги, наклонив голову, и говорила с вышитым мишкой. Я представляла себе, что это живой медвежонок по имени Крошка. Колокольчик, Нарцисса, Фиалка и Роза по очереди ухаживали за ним, кормили мёдом, расчёсывали шубку и водили на прогулку на серебряном поводке.

– Эта Эйприл ненормальная! Она разговаривает сама с собой. Бормочет и бормочет себе под нос. Вот чокнутая! – говорили мальчики.

Иногда, играя в футбол, они нарочно на меня налетали. Однажды они опрокинули меня в грязь. Бумажные девушки высыпались из кармана. По Нарциссе прошёлся грубый ботинок, оставив след на жёлтом платье, а Роза лишилась ноги и до конца своих дней была вынуждена жить с нарисованным протезом.

Когда я пыталась общаться с мальчиками, они начинали меня дразнить. Я не знала, что люди из разных кварталов говорят по-разному. Я чувствовала, что отличаюсь от них. Наверное, я говорила, как мамочка. Тогда я этого не понимала, но мои чопорные манеры здорово их раздражали. Однажды я назвала Большую Мо мамочкой, и они взвыли от хохота. Меня дразнили несколько дней подряд, называя ломакой и кривлякой.

В доме жила ещё одна девочка. Она подражала мальчишкам, но не со зла. Эсме подражала всем и каждому. Она была старше меня, совсем взрослая, но во многих вещах так и осталась ребёнком. Она страдала болезнью Дауна. В шесть лет я уже умела читать, но Эсме никак не могла научиться. Иногда я читала ей вслух. Иногда я сочиняла для неё собственные истории о цветочных девушках и их приключениях. Эсме слушала как заворожённая. Она спрашивала, откуда я беру эти истории, не понимая, как они могут рождаться в моей собственной голове.

– Они берутся отсюда, – объясняла я.

– Покажи! – говорила Эсме, убирала волосы от уха и смотрела на мою голову, словно надеялась заглянуть внутрь.

Ей нравились мои длинные волосы. Она неуклюже расчёсывала их своими толстыми пальцами, как редким гребнем. Её собственные волосы были коротко острижены. Они висели сосульками по обеим сторонам её плоского лица. Интересно, она понимала, что некрасива? Когда Большая Мо не слышала, мальчишки дразнили Эсме обидными прозвищами, но она не принимала их слова близко к сердцу.

Мы часто играли вдвоём. Я стала подражать Эсме, копируя её речь: простые, короткие предложения. Я начала говорить так и в школе. Учительница вызвала Большую Мо к себе.

Вероятно, они беспокоились обо мне и моем окружении, не знаю – только через несколько недель Мо и Пит привели в дом новую девочку.

– Её зовут Перл. Она на несколько лет старше тебя и кажется чудесной девочкой, несмотря на все, что ей пришлось пережить. Ей, бедняжке, тоже досталось. Уверена, вы подружитесь, – сказала Большая Мо.

– У меня уже есть подруга, – пробормотала я, но они не принимали Эсме всерьёз, а о Нарциссе, Фиалке, Колокольчике и хромой Розе даже не догадывались.

Теперь моей подругой считалась Перл. У неё были чёрные волосы, огромные голубые глаза и жемчужные зубы, крупные и ровные, будто предназначенные для того, чтобы кусать. Она кусала меня, но, когда Большая Мо заметила на моей руке фиолетовые следы, я сказала, что сделала это сама. Я чувствовала, что, стоит мне пожаловаться на Перл, она устроит ещё не такое, когда мы останемся одни.

Вспоминая о ней, я до сих пор дрожу. Перл была куда страшнее кладбищенского пьяницы.

По субботам Большая Мо возила нас с Эсме и Перл в город. Однажды мы ходили в кино на «Красавицу и чудовище». Эсме очень понравился говорящий чайник. Она вскрикивала от восторга всякий раз, когда он появлялся на экране. Мне было не до смеха. Я с трудом удерживалась от слез – в темноте Перл выкручивала мне пальцы и плевала в мороженое. Большая Мо была уверена, что мы держимся за руки и едим один рожок на двоих. Все считали, что мы с Перл лучшие друзья.

Я думала, что получу передышку в школе, потому что Перл была на два года старше меня. Оказалось, она сильно отстала и даже не умела читать, поэтому её отправили к младшим. В мой класс. Меня отсадили от прежнего соседа. Я оказалась рядом с Перл, потому что мы были «чудесными подругами».

На переменах я пыталась от неё удрать, но она бегала быстрее и все время догоняла. Она со всей силой била меня книгой:

– Учи меня читать, Эйприл. Давай не отлынивай, или я на тебя настучу.

Мне приходилось садиться рядом с ней и по буквам разбирать сказки о Пышке и её мишке. Перл следила за моим пальцем, но произносила не то, что было написано. Она не умела читать книги, но отлично читала в моей душе.

– Жила-была глупая вонючка Эйприл, и никто её не любил, даже собственные мама и папа. Они бросили её в помойку… ха-ха!.. а вы как думали? А потом приходит жирная тётка и говорит: «Эйприл, сладенькая, не плачь. Перл будет твоей подругой». Как думаете, будет Перл дружить с Эйприл? – Она говорила это так, как будто действительно читала в книжке. Больно толкала меня локтем: – Эй, тупица, оглохла? Я тебе подруга? Подруга? А?

– Нет! Да! Не знаю, – беспомощно произносила я.

– Сама не знаешь, чего хочешь. Ну да ладно, я тебе помогу. Кто мне не друг, тот мне смертельный враг.

В школе было плохо, а дома – ещё хуже. Каждый вечер, когда приближалось время купания, мне становилось дурно. Нас было так много и всем надо было мыться, что Большая Мо решила купать нас вместе.

Я пыталась спрятаться, но ничего не вышло.

– Вот ты где! – сказала Большая Мо, вытащила меня из-под кровати и слегка встряхнула: – Сладенькая, ты ведёшь себя как мальчишка. Они тоже не любят мыться. Ты же не хочешь прослыть замарашкой? Беги скорее. Перл уже в ванной. Пускает мыльные пузыри, благослови её Бог.

Я просила, чтобы она разрешила мне мыться с Эсме.

– Нет, сладенькая. Эсме у нас совсем взрослая девушка. Ей положено мыться одной. Давай-ка, запрыгивай к Перл.

Большая Мо удерживала меня железной хваткой. Внезапно она прищурилась:

– Ну-ка, что случилось? Слегка поцапались с Перл, а?

Я помотала головой. «Слегка поцапались» – значит поссорились. Я не осмеливалась ссориться с Перл.

Мне пришлось мыться вместе с ней. Пока рядом была Большая Мо, Перл вела себя спокойно, только щипалась под слоем пены и царапала мне ноги. Но как только Мо выходила, чтобы принести с кухни свежие полотенца, Перл затевала свою любимую игру в русалок.

– Что делают русалки, Эйприл? – шептала она, придвигаясь ближе ко мне и сверкая зубами.

На бледных руках блестела мыльная пена. Мокрые тёмные волосы облепляли голову, и она становилась похожа на голландскую фарфоровую куклу.

– Я с тобой говорю, Эйприл. Слышишь? У тебя что, уши отвалились? – Она откидывала мне волосы и засовывала палец в ухо так, что в нем начинало звенеть.

– Не знаю… Не знаю, что делают русалки, – пробормотала я, услышав эти слова в первый раз.

– Ну ты и тупица! Смотри, мокрая, жалкая курица, у русалок длинные рыбьи хвосты, и они умеют – что?

Я сглотнула и стала потихоньку отодвигаться от неё, пока не упёрлась спиной в край ванны.

– Отвечай! Ты что, язык проглотила, а? – Её пальцы царапали мою нижнюю губу, и мне пришлось открыть рот. – Нет, вот он, гадость какая! Ну давай, поработай им. Скажи мне, зачем русалкам хвосты?

– Чтобы плавать, – прошептала я.

– Ура! Наконец-то дошло! Правильно – чтобы плавать!

Она схватила меня за щиколотки и резко дёрнула. Я сползла вниз, моя голова ушла под воду. Я хотела вырваться, но Перл навалилась на меня и не давала всплыть. Я слабо пыталась отпихнуть её ногой, но не понимала, где она. В голове шумело, в ушах бурлила вода. Я понимала, что она пытается меня утопить, и в глубине души помимо страха и отчаяния ощущала торжество – вот теперь ей достанется. Но внезапно она схватила меня под мышки и вытолкнула на поверхность. Я глотнула воздуха и зарыдала, кашляя водой.

– Заткнись, дура, – как ни в чем не бывало сказала Перл. – Думаешь, ты русалка? Ты совсем не умеешь плавать. Будем тренироваться. – И она вновь утащила меня под воду.

Она не всегда меня топила. Часто нас мыла Большая Мо, но, даже когда её не было рядом, Перл могла вести себя как обычная девчонка, плескаться и болтать глупости. От этого было даже хуже: я каждый миг ждала, что она слетит с катушек.

Но однажды слетела я.