Текст книги "Река, текущая вспять"

На этом король Нестор завершил свою речь и сел. За столом все шмыгали носом и доставали платки. Королева Альфонсина, которая все это время не выпускала моей руки, прошептала мне на ухо:

– Завтра Бланш, очень хорошая рассказчица, сообщит тебе все, чего ты не знаешь. Теперь ты достаточно большая, чтобы понять.

Глава двенадцатая
Зеркала

Я не стала ждать до завтра, Томек. Я не смогла бы уснуть, не узнав обещанного. Только улеглась, сразу дернула за шнурок, висевший у изголовья, и Бланш не заставила себя ждать. Чудной у нее был вид в ночной рубашке и чепце.

– Вы что-то хотели, принцесса?

– Да, Бланш. Королева Альфонсина…

– Вы хотите сказать, ваша матушка…

– Да, моя… матушка сказала, что вы можете рассказать мне то, чего я не знаю.

Она колебалась.

– Да, но время позднее, а вы, должно быть, устали…

– Мне не хочется спать.

– Ладно. Можно я сяду вот тут на стул возле вашей кровати?

– Как вам будет удобнее, Бланш.

Попробую, Томек, пересказать услышанное так же хорошо, как она. Это не так-то легко, ведь она привносила в свой рассказ вздохи, улыбки, паузы – все, что вплетается в него между словами и составляет его соль. Вот история, которую она мне поведала.

В одном маленьком королевстве жили-поживали уроды – один другого страшнее. Но уродство было для них нормой, оно их нисколько не огорчало. Так, склоняясь над колыбелью новорожденного, кто-нибудь мог сказать с умилением: «Боже мой, ну до чего же страшненький!» И польщенная мать подхватывала: «Правда ведь? Весь в папу!» Когда парень влюблялся и хотел жениться, он испрашивал согласия родителей, расхваливая свою избранницу так: «Она из хорошей семьи, честная, работящая, характер – золото, аккуратная…» А под конец, потупясь и краснея, добавлял: «И такая уродина, глаз не оторвешь!»

Король Нестор милостиво правил этим маленьким народом страхолюдин. Сам он был не менее уродлив: бородища от самых глаз, огромный красный нос торчком. Супруга его, королева Альфонсина, была ему по пояс; в одежде она не слишком придерживалась протокола, и частенько из-под ее королевской мантии торчал клетчатый край кухонного фартука.

Так все и жили тихо-мирно в этом королевстве и вот дожили до того, чего не хватало до полного счастья: стало известно, что королева ждет ребенка.

– Это будет девочка! – заявил Нестор.

И на том с тех пор и стоял.

Он заранее гордился ею и сообщал всем встречным и поперечным:

– Друзья мои, скоро у нас будет принцесса! Принцесса, верно вам говорю!

Король так сиял, так радовался, что все немало удивились, когда через несколько месяцев он сделался хмурым и озабоченным.

– Что это с тобой, носатик? – спросила его королева (так она иногда называла мужа в минуты нежности). – За обедом ты почти не притронулся к паштету из зайчатины, который так любишь. Скажи мне, что тебя гнетет.

– Да вот… – пробормотал король, – читаю я сказки, смотрю картинки, и нигде, нигде не нахожу ни одной принцессы, которая была бы…

– Была бы… договаривай, мой король!

– Была бы такой… как мы.

– Что значит «такой как мы»?

Король еще помялся, потом выпалил:

– Да что там! Сама знаешь, что я имею в виду! Где это видано, чтоб у принцессы посреди лица торчала морковь? А ведь так и будет, если она пойдет в меня! Где это видано, чтоб принцесса не дотягивалась до стола, если ей не подложить четыре подушки? А так и будет, если она пойдет в тебя! А ты только представь – вдруг, не дай бог, она пойдет в нас обоих! Нет! Я хочу, чтоб мое королевство получило принцессу, достойную этого звания! Я хочу, чтоб она была такая, как в книжках с картинками! Я хочу, чтоб она была красавицей, вот! Позвать сюда Брамсерфа!

Этот Брамсерф, здоровенный бугай, этакий полузверь, жил в лачуге посреди дремучего леса. Весь в шерсти, как обезьяна (что позволяло ему обходиться без одежды), сильный, как буйвол, он, по слухам, знался с темными силами, но при случае мог оказать услугу, если заплатить, сколько он попросит. И вот король – о безумец! – послал за ним, и на другой день Брамсерф, это страшилище, явился в замок. Король объяснил, чего от него хочет. Брамсерф выслушал все до конца, а потом загробным голосом сказал:

– Все возможно, ваше величество. Если вы того желаете, ваша дочь будет прекрасна.

– Прекрасна… как что? – спросил несчастный Нестор, чтобы все уточнить, прежде чем заключать сделку.

Брамсерф огляделся и увидел восточную жемчужину, которую королева забыла на столе. Ухватил ее не без труда своими толстыми пальцами и покатал по ладони.

– Как вот эта жемчужина, ваше величество.

У доброго короля Нестора сердце дрогнуло и слезы подступили к глазам. Брамсерф же посмотрел в открытое окно. Была ночь, и миллионы звезд мерцали на небосводе. Он простер к ним руку.

– И как это звездное небо, ваше величество.

Тут Нестор совсем растаял от нежности и счастья.

– Отлично, отлично, – забормотал он, – а что вы за это просите?

Брамсерф долго думал, а потом ответил:

– Все возможно, ваше величество, но все имеет свою цену, да будет вам известно. И вот моя цена: дочь ваша будет несравненной красавицей, и красотой ее смогут любоваться все… кроме нее: она не должна видеть своего лица, пока ей не исполнится пятнадцать лет. Если же увидит, будь то случайно или умышленно, она будет отнята у вас на семь лет.

– На семь лет… – в испуге пролепетал король, – но где же она будет все это время? У вас?

– Нет, – сказал Брамсерф, – дети мне ни к чему, я их не люблю. Будет где-нибудь болтаться, мир велик.

– Где-нибудь болтаться?..

– Да, – проворчал колдун, – а потом она вернется. Но расспрашивать ее и не пытайтесь, она ничего не будет помнить. И имейте в виду: с ее возвращением заклятие не утратит силы. Ибо если, на свою беду, она снова себя увидит до своего пятнадцатилетия, тогда я заберу ее, и уж на этот раз навсегда.

Король Нестор, не на шутку напуганный, отослал Брамсерфа, обещав в ближайшее время дать ответ, но для себя он уже все решил: ни за что, никогда не допустит он и мысли о разлуке с дочерью! Ничего не поделаешь: будет уродиной, ну и пусть!

Вот только спустя какое-то время искушение вернулось. Когда король смотрел на жемчужину, на звездное небо, а главное, на округлившийся живот своей Альфонсины, его вновь одолевали мечты о принцессе, прекрасной, как в сказке.

«В конце-то концов, – говорил он себе, – пятнадцать лет быстро пролетят; надо только принять меры, чтоб она себя не увидела. Не так уж это сложно, черт побери!» Он поделился своими соображениями с королевой, и она дала себя убедить.

– Надо только убрать все зеркала, – вздохнула она. – И все, в чем можно увидеть свое отражение.

Через неделю король дал знать Брамсерфу, что принимает его условия.

Поскольку недолго уже оставалось до родов, он отдал приказ уничтожить все зеркала, все трюмо, все ручные и карманные зеркальца, сколько их есть в королевстве. Оконные стекла забелили. Серебряные ложки заменили деревянными, стеклянную посуду – глиняной. Засыпали болота и пруды, осушили озеро. Ничего более или менее способного отражать не оставили в королевстве; даже мелкие блестящие камешки – кусочки кварца – зарыли поглубже в землю.

Ребенок родился весной.

– Девочка! – объявила повитуха. – Как вы ее назовете?

В тот день веял легкий теплый бриз.

– Назовем ее Бризеллой, – предложила Альфонсина. – Согласен, мой король?

– Конечно, пышечка моя… – просипел король, лишившийся голоса от наплыва чувств.

Жители королевства, пришедшие посмотреть на новорожденную, глазам своим не верили. Никогда в жизни, ни в одной колыбельке не видали они такой прелести. Малютка была само совершенство, сама гармония; все в ней, от крохотных пальчиков до нежного личика, казалось каким-то чудом. «Пусть мы уроды, – думали люди, – зато наша принцесса краше всех сказочных принцесс!» С первого же дня она покорила все сердца – и навсегда.

Отсутствие зеркал оказалось не таким неудобством, как можно было бы ожидать. Кто так, кто этак, люди приспособились обходиться без них. Жены брили своих мужей, девушки делали друг другу прически. Сложнее всего, пожалуй, было холостякам, которые теперь нередко разгуливали со следами варенья вокруг рта. Ну да что за беда! В этом королевстве не очень-то обращали внимание на внешность.

Прошел год.

– Еще всего четырнадцать, – радовался король Нестор, – и опасность минует!

Но скоро случилось кое-что, заставившее его принять новые меры предосторожности. Дело было в парке, в прекрасный осенний день. Король подкидывал на коленях малютку-принцессу, а та заливалась смехом.

– Скок-поскок, скок-поскок, – весело приговаривал он, как вдруг девочка замерла, глядя ему в глаза. – Ты что, жемчужинка моя? – спросил король. – А, понятно, ты увидела у меня в гла…

Он осекся на полуслове и резко сбросил ребенка с колен. Малышка упала на траву и заплакала. Король, обезумев от страха, озирался, уверенный, что сейчас появится Брамсерф, схватит Бризеллу своими волосатыми ручищами и утащит на семь лет. Но ничего не произошло. «Она не успела ничего толком увидеть», – подумал король. Однако сердце у него все еще трепыхалось от пережитого ужаса. С этого дня он запретил подходить близко к принцессе. Это было дозволено только родителям и некоторым служанкам и только с прикрытыми глазами.

Еще постановили, что принцесса ни в коем случае не должна выходить на улицу в дождливые дни – из-за отражений в лужах. Благодаря всем этим предосторожностям следующие годы протекали без тревог.

– Осталось всего двенадцать лет, – считал король Нестор, – всего одиннадцать… всего десять…

И чем дальше, тем больше успокаивался.

Королева Альфонсина – та знала, что самое трудное впереди. Ее пугал тот возраст – с пяти до восьми лет, – когда девочки по полдня вертятся перед зеркалом.

– Перед каким еще зеркалом, пышечка моя? – отмахивался король. – Нет никаких зеркал!

Но не зря мать тревожилась: только было приготовились праздновать восьмой день рождения Бризеллы, как стряслась Беда.

Из всех служанок девочка больше всего любила одну, которую звали Этьенетта. И добрая женщина отвечала ей тем же. Кто вскакивал среди ночи, чтоб успокоить принцессу, когда той снились кошмары? Этьенетта. Кто никогда не забывал испечь ей к празднику «кукольные пироги», настоящие, только маленькие, которые так забавно выглядели рядом с большими? Этьенетта. А кто свято хранил детские тайны и никогда не выдавал их взрослым? Этьенетта.

– Если бы не было тебя, – говорила принцесса матери, – я хотела бы, чтоб моей мамой была Этьенетта…

И вот однажды пошли они вдвоем в лес погулять. Была у них там любимая полянка, где они столько раз играли в прятки, в «гости», в догонялки. Как могло случиться, что служанка, никогда глаз не спускавшая с девочки, вдруг потеряла ее из виду? Неизвестно. Так или иначе, из виду она ребенка потеряла.

– Бризелла! Куда ты делась? – крикнула служанка.

– Я здесь! – отозвалась та откуда-то издалека.

Этьенетта побежала на голос так быстро, как только могла при своей тучности.

– Бризелла! Ау!

– Я здесь! – послышался ответ, теперь уже ближе. – Иди сюда, посмотри: там в колодце какая-то девочка, она на меня глядит!

Услыхав эти слова, Этьенетта обмерла от ужаса. Старый колодец! Про него забыли! Она кинулась туда… Поздно! Бризелла, перегнувшись через край колодца, с интересом разглядывала свое отражение в неподвижной ледяной воде.

И вмиг из зарослей выскочил Брамсерф. Несчастная Этьенетта боролась с ним, но только глаза лишилась… Чуть живая вернулась она в замок со страшной вестью. В погоню за чудовищем выслали сотню охотников, но без толку. Оставалось только смириться. Король и королева были убиты горем. Особенно король; он только и знал, что твердить, колотя себя по лбу:

– Это все я, я виноват…

Жизнь тем не менее продолжалась. Люди всей душой разделяли горе своих повелителей, и общее горе сблизило их; они утешали и поддерживали друг друга с особой добротой и чуткостью, и было в этом что-то, оставшееся им от маленькой принцессы.

– Еще только шесть лет… – снова считали Нестор и Альфонсина. – Еще только пять…

Но дни для них теперь тянулись как месяцы, месяцы – как годы, а годы – как столетия. Им советовали завести еще ребенка – тогда ожидание не покажется таким долгим. Они и слышать об этом не желали. Они ждали…

Они провели в ожидании тысячи дней и тысячи ночей, семь раз видели, как сменяют друг друга времена года, и наконец в один прекрасный осенний вечер маленький мальчик по имени Барнабе прибежал из леса:

– Мама, мама, я видел принцессу, она там, в моем шалаше…

– Вы спите, Бризелла?

О нет, я и не думала спать! Я взяла руку Бланш в свои.

– Чем же кончается это история, скажите?

Она молчала.

– А та служанка, Этьенетта, – она еще здесь?

– Да. Завтра вы ее увидите. Она маленького роста, тучная, лицо у нее совсем плоское, а один глаз всегда полузакрыт. А теперь я вас оставлю, уже очень поздно, вам надо спать. Что-нибудь еще нужно?

– Ничего не нужно, – сказала я. – Спасибо вам. Вы очень хорошо рассказываете…

А потом, вместо того чтоб отпустить ее руку, я крепче сжала ее и прошептала:

– Бланш, я не принцесса Бризелла… меня зовут Ханна… я приехала из-за океана… я не дочь ваших короля и королевы… я никогда не была в этом замке… я здесь ничего и никого не знаю…

Она улыбнулась и поцеловала меня.

– Не волнуйтесь, все будет хорошо. Вам только нужно немножко времени…

И вышла.

Я встала и открыла шкаф. На полке над платьями лежали стопкой пять или шесть больших тетрадей. Я вытащила одну наугад и открыла. К первой странице была приколота травинка, а под ней детской рукой написано: «Трава абыкновеная». На других страницах были приклеены листья разных деревьев с соответствующими подписями: «бук», «ребина», «дуб», «топаль»; был еще «коласок рожи». Я вернулась к «траве абыкновеной», и что-то стеснило мне грудь.

«Прости, Бризелла, что я роюсь в твоих вещах и занимаю твое место, но я не виновата… они не хотят мне верить… и никогда не поверят…»

Глава тринадцатая
Этьенетта

Каждое утро Сезарина распахивала настежь окно в моей комнате и вываливала на кровать целую охапку платьев. Я просыпалась в шорохе шелков и бархата.

– Какое сегодня наденете? Вот это? А может, это?

Платья были все такие красивые, что часто я так и не могла выбрать какое-то одно и говорила:

– Пожалуй, надену то же, что в первый день, белое с голубым. Оно мне больше всех нравится.

Сезарина укладывала мне волосы, прыскала духами… Я никогда не зацикливалась на своей внешности, но тут только и ждала, пока она уйдет, чтоб достать из котомки мое карманное зеркальце. В первый раз я себя не узнала и покатилась со смеху: она закрутила мне волосы в два жгута и уложила их этакими бубликами на висках, так что голова стала как котелок с двумя ручками.

Королева Альфонсина хлопотала на кухне, не жалея сил: чистила овощи, ощипывала птицу, что-то шинковала, что-то шпиговала, сновала от плиты к плите. Ей хотелось, чтобы каждая трапеза была настоящим пиром, и пиром каждая и оказывалась. То подавали на огромном овальном блюде целого павлина, украшенного собственными перьями; то устилали стол настоящим мхом и на нем сервировали фрикасе из грибов. Мужчины пили вино, а я – воду, настоянную на цветах мяты или вербены.

К концу недели у меня уже получалось обращаться к королеве на «ты» и называть ее мамой. С королем Нестором это давалось труднее. А между тем он заботился обо мне, как лучший из отцов. Научил меня ездить верхом, даже галопом. Мы выезжали пораньше и все утро скакали по дорогам – эх, видел бы меня Грегуар! – и король кричал всем, кто попадался навстречу:

– Это моя дочь! Ваша принцесса! Узнаёте?

– Еще бы не узнать! – отвечали ему. И обнажали головы, и кланялись мне, так и сияя.

Иногда в коридорах замка я встречала Этьенетту, но мне ни разу не удалось поймать ее взгляд. Она проходила, потупившись, всегда грустная, в темной одежде, и, кажется, меня избегала. Я видела, что вместо одного глаза у нее зажившая рана, и мне хотелось поблагодарить ее, так храбро сражавшуюся за меня… Но тут же я одергивала себя: «Ханна, не сходи с ума: ты с этой женщиной незнакома, для тебя она ничего не делала – за что ты хочешь ее благодарить?»

Вообще в голове у меня все начинало путаться. Когда тебя по двадцать раз на дню называют Бризеллой, трудно не стать немножко ею. Я жила во лжи, конечно, но это была сладостная ложь, в которую все безоглядно верили. Ложь, которая их осчастливила. И что было делать? Иногда я злилась на Бланш – зачем она рассказывала так хорошо? Я представляла себе, как Этьенетта отгоняла от меня ночные кошмары, как мы играли в прятки на полянке, представляла себе колодец и мое отражение в ледяной воде, и мне казалось… Да, я знаю, звучит жутко… но мне казалось, что я все это помню! У меня начинала кружиться голова, и, чтобы остановить это кружение, я нещадно отчитывала себя: «Ханна, ты не Бризелла! Иначе как бы ты могла безнаказанно смотреться в зеркальце? А ну вспомни птичью ярмарку! Вспомни Ходу, свою сестренку! Не во сне же она тебе приснилась!»

Миновала осень, выпал первый снег.

– Еще только несколько месяцев, – вздыхал король Нестор, – и мы отпразднуем твое пятнадцатилетие! Будь очень осторожна, родная, умоляю тебя… На улице подморозило, а лед может отражать. Солдаты не успевают скалывать его. Прошу тебя, лучше вообще не выходи из дому…

– Не бойся, отец, – говорила я, – я ведь уже не маленькая. Я буду осторожна. Посижу дома.

Чтобы я не заскучала, король созывал в замок со всего королевства всевозможных артистов: музыкантов, акробатов, фокусников, актеров, разыгрывавших комедии масок, – для меня, впрочем, так и осталось загадкой, зачем им маски! По вечерам они давали представления в парадном зале, где в очаге пылали целые бревна.

– Мы посвящаем это выступление принцессе Бризелле! – часто объявляли они.

Я благодарила их легким полупоклоном, как велит обычай.

Проходили дни, недели, а я старалась не загадывать вперед. «Подождем до весны, – говорила я себе. – Не стоит пускаться в путь по снегу и в мороз. К тому же – как знать? – вдруг не сегодня завтра на деревенской площади объявится девушка, похожая на меня, и правда восторжествует». Бризелла… Где же она? Я о ней часто думала. Больше-то некому было…

Но вот пришла весна, король Нестор приказал начинать подготовку к моему дню рождения, а Бризелла все не появлялась… С каждым днем ее возвращение казалось все несбыточнее, и меня стала одолевать тревога: а что, если она так и не вернется? Неужели я должна буду сбежать среди ночи, как воровка, даже спасибо не сказав? Неужели должна буду покинуть мать, отца и всех этих людей, которые меня так любят, оставив их безутешными? Или что, остаться здесь навсегда? Даже вообразить невозможно… Я не могла больше отмахиваться от этих вопросов, а ответа на них не было.

А потом настала та достопамятная ночь – ночь накануне дня рождения. Я не могла уснуть и пошла на кухню попить. В кухне стояла тишина, а около плиты сидела Этьенетта.

– Вы еще не ложились, Этьенетта?

– Нет. Видите ли, я пеку «кукольные пироги» для завтрашнего праздника. Расставлю их около больших пирогов… Вас это всегда забавляло, когда вы были ребенком…

Я пододвинула стул и села рядом с ней.

– Я хотела поблагодарить вас за то, что вы пытались отбить меня у Брамсерфа… За ваше мужество…

Она только головой покачала.

– Почему вы так несчастны, Этьенетта? То, что тогда случилось, – не ваша вина. Вас никто и не винил. И я ведь вернулась… не так ли?

Последовало долгое молчание, а потом она беззвучно заплакала.

– Что с вами, Этьенетта? Почему вы плачете?

Она по-прежнему молчала. Я приподняла ее плоское лицо. Скулы выступали над впалыми щеками, как две сливы. А взгляд был печальный и кроткий.

– Этьенетта, что с вами?

– Я плачу потому, что вы не Бризелла, – простонала она. – Как бы я хотела, чтобы вы были ею, но вы не она… У Бризеллы на руке есть знак, след от глубокого ожога, а у вас его нет…

– След от ожога? Но как же тогда… я хочу сказать, почему же родители ничего не заметили?

– Я одна про него знаю, Ханна. Вас ведь Ханной зовут, да?

Меня пробрала дрожь. Вот уже сколько месяцев я не слышала своего имени.

– Расскажите мне, прошу вас… Мне надо знать.

Она приоткрыла духовку, проверила, как там пироги, потом заговорила сквозь слезы:

– Я знаю, Бланш рассказала вам эту историю, но ей известно не все. Мы с Бризеллой на той полянке часто разводили костер. Грелись, просто любовались на огонь или что-нибудь «жарили понарошку», как она говорила. Когда у колодца появился Брамсерф, я думала, с ума сойду от страха. Как будто дьявола увидела. Схватила Бризеллу за руку – и бежать! Как мы бежали! Брамсерф догнал нас около костра… Мне это каждую ночь снится. Малютка цеплялась за меня изо всех силенок, руками, ногами, ногтями. А я обхватила ее и заслоняла собой от ударов Брамсерфа. Он пытался оторвать ее от меня, но она держалась как приклеенная. Ему пришлось бы тащить нас обеих! Тогда ему это надоело, и он выхватил из костра раскаленный уголь. Прямо голой рукой! Век не забуду. Запахло паленым рогом. Он приложил уголь к ручке Бризеллы, к тыльной стороне. Девочка закричала и разжала руку. Но он все еще прижимал к ней уголь, а мне крикнул со смехом: «Это чтоб ты ее узнала через семь лет!» Потом схватил ее в охапку и скрылся с ней в чаще. Из глаза у меня хлестала кровь, но я ничего не чувствовала. Одно было желание – умереть. Но все же я как-то поднялась и побежала в замок – поднять тревогу. Послали в погоню охотников, но все было напрасно.

И началась для меня долгая ночь. С того дня я разучилась смеяться, петь, спать. Только о ней все время думаю… Я как услыхала тогда, осенью, что вы уже здесь, меня так затрясло, что ноги не держали. Я подошла к той комнате, где вас купали. Дверь была приоткрыта, я еще с порога увидела вашу руку – и сразу поняла, что вы не Бризелла. Однако же вы на нее похожи! Господи, до чего похожи! Еще бы всем не обмануться! Одна только я – не считая вас, конечно, – знала, кто вы, вернее, кем вы никогда не были. Но у меня не хватило духу сказать об этом. Король и королева были так счастливы! Я не хотела сделать их опять несчастными. Вы ведь понимаете меня, правда?

О, как я ее понимала! Обе мы мучились в одиночку, обе были заложницами той же тайны. Я прижалась к ней, щека к щеке, и наши слезы смешались. Долго мы так сидели, потом она медленно поднялась.

– Простите, я боюсь, как бы пироги не сгорели.

Она вынула их из духовки – румяные, золотистые. Сняла фартук. Какая же она была маленькая! Чуть выше кухонного стола.

– Ну вот. Пойдемте-ка теперь спать. Завтра будет трудный день, нам понадобятся все наши силы.

– Вы правы. Доброй ночи, Этьенетта.

– Доброй ночи, Ханна.

Но что-то мешало нам расстаться. Я выглянула в окно: ночь была тихая и ясная.

– Этьенетта…

– Да?

– Мне хотелось бы увидеть ту полянку, колодец, место, где вы жгли костер…

Она вздрогнула:

– Прямо сейчас?

– Да, сейчас. В конце-то концов, Бризелла была отнята у вас на семь лет, а семь лет истекают сегодня. Если она должна появиться снова, то, наверно, это произойдет на той самой полянке, где она исчезла. И где гарантия, что через столько лет она вспомнит, как пройти оттуда к замку? Скажете, я сумасшедшая?

Этьенетта улыбнулась мне – первый раз.

– Да, ты сумасшедшая, но давай пойдем туда.

Я побежала в свою комнату и быстро надела бело-голубое платье. Поверх него накинула шерстяной плащ, а потом, сама толком не зная зачем, прихватила свою котомку и одеяло. Этьенетта ждала меня у дверей, вся в черном..

– Только тихо. У стражи чуткий сон.

Мы без помех выскользнули из замка и быстрым шагом направились к лесу. Наша вылазка была чистым безумием, и обе мы это знали; но в небе проплывали такие причудливые облака, недвижимые ночные птицы провожали нас глазами, шептались листья, колеблемые бризом, – и мы почувствовали, что есть в этой ночи какая-то магия. Сердца наши забились чаще.

– Ханна, – прошептала Этьенетта, сжимая мою руку, – вот и лес. Ты не боишься?

Я не боялась. Теперь мы шли между деревьями; полная луна озаряла их неправдоподобным белым светом.

Думаю, мы увидели ее одновременно. Тоненькая фигурка с развевающимися на ветру волосами показалась в конце тропинки, двигаясь нам навстречу. Этьенетта замерла на месте. Я тоже. Обе мы ждали, затаив дыхание. А дальше… такое только во сне может присниться! Потому что девушка в грязном обтрепанном платье, которая подходила все ближе, эта девушка, Томек… это была я! Как еще сказать? Не точная моя копия, нет – просто я. Может, волосы чуть посветлее, ростом повыше. Этьенетта выпустила мою руку и бросилась к ней:

– Бризелла, бедная моя девочка!

– Этьенетта! – воскликнула девушка.

Она подбежала и опустилась на колени, чтобы принять служанку в свои объятия. Я для них больше не существовала.

– Где ты была все это время? – спрашивала сквозь слезы Этьенетта.

– Не знаю, – отвечала Бризелла. – Как будто я была в обмороке. Очнулась только что около нашего костра. Он погас, ты знаешь?

– Ничего, разожжем заново…

– Ой, нет, мне больше не нравится огонь!

На тыльной стороне ее левой руки кожа была сморщенная, тонкая, почти прозрачная.

– Папа с мамой, наверно, беспокоятся, мы ведь ушли уже давно…

– Да, очень давно. Пора домой…

Потом Бризелла обернулась ко мне, и во взгляде ее был вопрос: «Кто это?»

– Это Ханна, – начала Этьенетта, – она…

Я не дала ей договорить.

– Прости меня, Бризелла, я заняла твое место, сама того не желая, но теперь ухожу. Этьенетта все тебе объяснит.

Я сняла шерстяной плащ, сняла бело-голубое платье и протянула ей:

– Надевай. Это твое.

Еще я вернула ей красивый серебряный браслет, который оставался у меня на руке с вечера. Но, когда я стала снимать маленький перстень с открывающимся камнем, который мне очень нравился, Этьенетта остановила меня:

– Возьми его себе на память. А то со временем тебе станет казаться, что все это тебе приснилось.

В бело-голубом платье Бризелла была уже принцессой – такой принцессой, какой я никогда не смогла бы стать: лучезарной, прекрасной и, главное, настоящей! А я ощущала кожей простую ткань своего старого платья, вдыхала его знакомый запах, и мне совсем не было завидно. Наоборот, я словно облачилась в одежды свободы, вновь стала собой.

Мне пришлось присесть на корточки, чтобы расцеловаться с Этьенеттой.

– Прощай, Этьенетта. Слишком поздно мы стали друзьями…

– Стать друзьями никогда не поздно, – улыбнулась она. – Куда ты теперь?

– Я ищу реку Кьяр. Слыхала про такую?

– Да, только я ее никогда не видела. Думаю, и никто там не бывал. Говорят, чтоб добраться до нее, надо идти все на запад, оставляя океан справа. И где-то там, как я поняла, она берет начало. Прощай, Ханна. Нам надо вернуться в замок до рассвета. Счастливого тебе пути, и береги себя…

Я поцеловала Бризеллу – кожа у нее была нежнее, а глаза светлее, чем у меня. А потом смотрела, как они удаляются – высокая и низенькая, рука об руку. Когда они скрылись из глаз, у меня было такое чувство, будто я дочитала последнюю страницу какой-то сказки. Стояла торжественная тишина. Потом запела птица, приветствуя занимающуюся зарю. Ей ответила другая. Тогда я повернулась спиной к Этьенетте, к принцессе Бризелле, к моим «родителям» Нестору и Альфонсине, ко всему королевству добрых уродов – и снова пустилась в путь.