Текст книги "Река, текущая вспять"

Глава девятая
Порт

Повозка, которой управлял Хильгом, один из Парфюмеров, катилась ни шатко ни валко по прибрежной дороге. Я сидела позади возницы и вспоминала, что говорил сказочник о реке Кьяр. По его словам, она где-то «за песками горючими, за морем-океаном…». Через пески я уже прошла. А тут до самого горизонта простиралось море-океан, сверкая под осенним солнцем. Мерно шумели волны.

Океан… Я столько времени до него добиралась! «Как же мне теперь его пересечь? – думала я. – И какие опасности ждут меня там, за океаном, если я туда все-таки попаду? А еще ведь и возвращаться надо будет…»

Такие мысли одолевали меня, когда впереди завиднелись шиферные крыши портового города.

– Как он называется?

– Оскеди-бекалидем! – бросил через плечо Хильгом.

– Ос… как дальше?

– Оскеди-бекалидем. Здесь все названия такие, что язык сломаешь, да и имена тоже, вот увидите.

Мы въехали на какую-то мощеную улочку, которая шла круто вверх между кирпичными домами. Трое ребятишек скатывались по ней в самодельной тележке. В верхнем конце улочки мой парфюмер помог мне слезть с повозки:

– Вам ведь надо за океан, верно? Тогда пошли со мной, может быть, у меня будет чем вас порадовать. Один шанс на тысячу, но чем черт не шутит…

Он постучал в какую-то дверь, такую же, как все другие, только дверной молоток у нее был в виде якоря. Окошко на втором этаже отворилось, и выглянул едва уместившийся в нем жизнерадостный гигант.

– Вот это да! Хильгом, дружище! – вскричал он. – Да в какой хорошей компании! Заходите, заходите оба!

Минуты не прошло, как уже в гостиной Хильгом знакомил нас с хозяином:

– Ханна, это капитан Огали-бахибомбар. Сам он не скажет – слишком скромный, – но океан он знает как никто. Капитан, это Ханна, мы ее подобрали и разбудили на прошлой неделе.

Человек-гора дружески улыбнулся мне.

– Поздравляю! Жалко было бы, если б эта малютка не проснулась!

– Правда ведь? – робко подхватил Парфюмер. – И как раз о ней-то и речь: видите ли, капитан, ей за океан нужно, и я подумал, может быть…

– И правильно подумали! Вы же знаете, я ни в чем не могу отказать моим друзьям Парфюмерам. Да и с виду она не больно-то тяжелая, вряд ли от такого груза корабль затонет! – И, обратившись ко мне: – Мы отплываем послезавтра, мадемуазель, вам это подходит?

Поскольку я молчала, онемев от неожиданности, он забеспокоился:

– Ах, я понимаю, для вас это слишком скоро. Вы не успеваете собраться, уложить вещи, да?

– Уложить… вещи? – пролепетала я и глянула на котомку, лежавшую у моих ног. – У меня только вот…

– Да, видите ли… – несколько неуверенно начал Хильгом, – у нее вещей всего ничего. И кстати, она, наверно, сейчас не сможет оплатить всю стоимость…

– Понятно, понятно… – задумчиво протянул капитан, обозревая мою тощую котомку и одеяло. – Ладно, что-нибудь придумаем. А вы куда, собственно, хотите попасть, мадемуазель?

Откуда же мне было знать куда? Просто за океан. Я пустилась было в путаные объяснения, как вдруг из кухонной двери выглянула растрепанная женщина.

– Дамы-господа с нами откушают?

– Конечно! – заявил Огали-бахибомбар, даже не спрашивая нас. Потом объяснил: – Это моя жена, Тасмира-дуофиниль. Баранье рагу она готовит как никто, вот попробуете, сами скажете!

Мужчины пока пили пиво, а я – молоко. Они оживленно беседовали; я ловила каждое слово и на ус мотала. Огали-бахибомбар был владельцем громадного пятимачтовика, самого величественного судна на всем побережье. Он перевозил чай. Океан пересекал, избирая самый долгий путь – но и самый безопасный, пролегающий вдали от штормов и пиратов. Настолько безопасный, что у него не было отбоя от пассажиров, желающих повидать дальние страны. В это плавание собиралась даже семья капитана.

Хильгом все дивился, как мне повезло.

– Вот это да, подумать только, Ханна! Послезавтра! Послезавтра вы отплываете на лучшем в мире корабле! Вы хоть понимаете, какая это удача?

Я, надо сказать, понимала разве что наполовину. Все это было так внезапно.

– А сколько времени занимает плавание? – спросила я.

– Два месяца, мадемуазель, – отвечал капитан, – и столько же – обратный путь… Но мы заходим во многие порты, желающие могут сойти на берег, потом дальше плывем.

– Для тех, кто хочет повидать мир, – заметил Хильгом, – что может быть прекрасней такого путешествия! Ах, поверьте, я бы и сам охотно сплавал…

– А что вам мешает? – спросил капитан.

– Морская болезнь… Это ужас какой-то. Стоит мне только подумать о качке – и уже желудок подкатывает к горлу.

Соблазнительный аромат бараньего рагу просачивался из-под двери и щекотал нам ноздри. Около полудня из кухни появилась Тасмира-дуофиниль и высунулась в окно, выходящее на улицу:

– Жюстофил-антуртифас! Верида-люсидемона! Колино-трамоностир! Обедать! Бросайте свою тележку и живо за стол!

– Сейчас, мама! – отозвались три детских голоска.

Через несколько минут в столовую, где мы сидели, с разгона влетели два мальчика и девочка.

Пока мы воздавали должное бараньему рагу, они вели себя примерно, только девочка, Верида-люсидемона, не сводила с меня глаз.

– Как эту даму зовут? – шепотом спросила она наконец у матери.

– Даму зовут Ханна, – ответила та.

Дети переглянулись и прыснули.

– А ну прекратите! – прикрикнула на них мать. – Нашли над чем смеяться! Нет, в самом деле, совсем вы у меня дурачки, давно пора вывезти вас повидать мир…

Дети и рады были бы прекратить, но это оказалось выше их сил: они давились смехом, уткнувшись в салфетки. Думаю, они никогда еще не слыхали ничего смешнее, чем мое имя.

После обеда мы все вместе отправились в гавань, и только тут я по достоинству оценила свою удачу. Можно ли вообразить зрелище прекраснее, чем этот парусник, стоящий на рейде? Он был как игрушечка, только великанская: полированное дерево, канаты, свернувшиеся, словно спящие змеи, пять стройных мачт, вздымающихся к небу.

– Это еще что, – с воодушевлением заверял Хильгом, – а вот под парусами! Увидите, какая красота!

Вокруг корабля жизнь била ключом. По сходням туда-сюда сновали люди, таскали тюки и ящики всевозможных размеров. Окликали друг друга, пересмеивались. Трое детей теребили отца:

– Пап, можно нам на корабль?

– Нет. Послезавтра. И, само собой, с госпожой Роскали-крокалибур.

– О нет! Только не с Драконом! – заныл Колино-трамоностир, самый младший.

– Ну а я, – извинился капитан, – должен вас покинуть, мне надо собрать команду, приготовить судно к отплытию. Хильгом, друг мой, до новой встречи!

Немного погодя Хильгом тоже с нами распрощался. Он собирался переночевать в гостинице и с утра двинуться обратно в свою деревню.

– Прощайте, мадемуазель Ханна, счастливого вам пути…

– Вам тоже, Хильгом, и спасибо за все. Передавайте от меня привет всем Парфюмерам. Скажите, что я их никогда не забуду.

Уложили меня на кровати Вериды-люсидемоны, которая была рада без памяти по-походному ночевать на матрасе в комнате братьев.

С утра зарядил дождь, и я весь день провела с детьми. В лошадки, в карты – во что только мы не играли, а когда переиграли во все существующие игры, стали придумывать новые! И это еще не считая того, что я им читала, а они слушали – паиньки паиньками (после баталии за место у меня на коленях). Каждый слушал по-своему: Жюстофил-антуртифас сурово хмурился, когда история принимала драматический оборот, Верида-люсидемона жалась ко мне и поглаживала мою руку. Колино-трамоностир мог поднять пальчик и держать его так минуты три, а когда я спрашивала: «Что ты хотел сказать?» – оказывалось, что он уже забыл…

Вечером все трое долго не могли уснуть – сказывалось предотъездное возбуждение. Было уже совсем поздно, когда в доме воцарилась тишина и я смогла наконец задать их матери вопрос, который весь день не давал мне покоя:

– А вы не боитесь, что на корабле кто-нибудь из детей перегнется через борт и…

Тасмира-дуофиниль помотала головой:

– Исключено. Вдоль всего борта протянута сеть, и если кто из детей и кувыркнется, то упадет в нее! Вот увидите, у нас на корабле женщин и детей не меньше, чем на суше. Море-то не одним мужчинам принадлежит, правда ведь? Кстати, Ханна, я тут поговорила с мужем, и нам кое-что пришло в голову насчет вас…

– Насчет меня? Как это?

– А вот как. Я сегодня наблюдала, как вы возитесь с детьми, и вижу, что они от вас без ума. А их учительница, госпожа Роскали-крокалибур, которая должна была с нами плыть, вынуждена отказаться от путешествия. Лодыжку подвернула. Между нами говоря, ничего удивительного: вы бы видели, какие у нее высокие каблуки… И мы подумали: может, вы бы ее заменили на время плавания…

– С удовольствием, только не знаю, справлюсь ли…

– Справитесь, я уверена. А дети-то как будут счастливы! Ее они знаете как называют? Дракон. Думаю, этим все сказано… А насчет учения не беспокойтесь. Им годков всего-то пять, шесть и семь; немножко счета, немножко письма – с них и хватит. По мне, так нечего детям чересчур голову забивать!

В эту ночь в слишком маленькой кровати моей будущей ученицы мне снились сумбурные сны: в них причудливо перемешались правила грамматики, белые паруса в синем небе, а главное – смеющиеся дети, которые барахтались в сетке, а я их выуживала палкой с крюком, как деревянных уточек в ярмарочном аттракционе.

Глава десятая
В море

Хильгом был прав, Томек. Что такое парусник без парусов? Все равно что невеста без фаты или павлин без хвоста… Когда матросы поднимают парус за парусом, и те вздуваются и хлопают, ловя ветер, чувствуешь, как и в тебе поднимаются радость и сила. С набережной сотни провожающих махали нам и, не сомневаюсь, завидовали. Глядя, как удаляется берег, я и смеялась, и плакала – все сразу. «Как чудесно, – думала я, – какая свобода!» Но была и другая мысль: «Где окончится это плавание? Я даже не знаю, куда держу путь…»

Первые дни на борту оказались не очень-то приятными. Было ненастно, и меня мучила морская болезнь. Я отлеживалась в каюте, не в состоянии ни есть, ни пить. Как-то под вечер меня навестила Верида-люсидемона.

– Тебе получше?

– Нет еще, меня тошнит…

– А когда мы начнем учиться?

– Скоро, Верида. Еще немного отлежусь…

Я думала, визит окончен, но девочка не двигалась с места.

– Ты хотела еще что-то сказать?

– Да. Ты не должна меня называть… так, как сейчас назвала. Это очень невежливо.

Она смотрела себе под ноги, хмурясь чуть ли не свирепо. Сама того не желая, я ее жестоко шокировала.

– Прости, я не…

– Ты должна называть меня полным именем.

– Хорошо. Отныне я буду называть тебя полным именем, Верида-люсидемона, и твоих братьев тоже. Но любезность за любезность: вы больше не будете смеяться над моим именем. Договорились?

Она подняла голову и улыбнулась.

– Ладно. Я им скажу.

На следующий день я проснулась ни свет ни заря, голодная как волк. На палубе никого не было. Восточный край неба наливался бледным светом, предвестием солнца. Я глубоко, всей грудью вдохнула свежий соленый воздух открытого моря. Выздоровела!

С этого дня у нас установился неизменный распорядок. В восемь утра я собирала своих маленьких учеников в библиотеке, и мы приступали к занятиям. Умножение и диктанты – с Жюстофил-антуртифасом, который уже умел писать. С его сестрой – сложение и прописи. Рисование и алфавит – с Колино-трамоностиром, все еще ошеломленным счастливым избавлением от Дракона.

– Уф! – то и дело повторял он. – Как здорово, что мы удрали от госпожи Роскали-крокалибур!

Через несколько дней к моим ученикам добавилось трое других, через неделю – еще пятеро. Кончилось тем, что в моем «классе» высовывали язык над тетрадками полтора десятка школяров: трое называли меня Ханной (и не смеялись), а остальные двенадцать – учительницей. Заниматься с ними было одно удовольствие. Думаю, без этого время тянулось бы для меня томительно долго. Стыдно признаться, но правда в том, что на корабле мне было скучно! То ли дело пустыня…

При каждом заходе в порт я первой соскакивала на берег и последней возвращалась на борт. В каких только невероятных странах мы не побывали, Томек!

Представь себе…

…Страну, где все мужчины – ростом в три с половиной метра, и женщины почти такие же, так что, разговаривая с нами, они приседают на корточки, как мы, когда общаемся с маленькими детьми. Ложки у них с нашу лопату, чашки – с большой чан, будильник – с настенные часы, а чтоб взобраться на их стул, нам надо подставлять лестницу. Видел бы ты нашего гиганта Огали-бахибомбара рядом с ними! Как он ни приосанивался, а кажется, и сам чувствовал себя малявкой. Смех, да и только.

Или представь…

…Страну, где люди живут и умирают, не слезая с неимоверных размеров дерева – чтоб обойти его ствол, нужно больше четырех дней! По этому дереву они передвигаются не только в разные стороны, как по земле, но еще и вверх и вниз. Там они строят себе дома (деревянные), путешествуют по дорогам, проложенным вдоль сучьев, там у них и площадки для игр, и всякая скотина, и школы, и кладбища. «Мы – народец, живущий в воздухе», – говорят они. Об остальном мире почти ничего не знают.

…Или еще страна, где у людей кожа такая черная, что уже почти синяя. Из полого тростника они извлекают неизъяснимо печальные мелодии, а доиграв, покатываются со смеху. Видели мы и страну людей-кошек, и страну гуттаперчевых детей, и столько еще разных других…

Вернувшись на корабль, я давала своим ученикам задание – написать или нарисовать, что они видели. Или мы вместе придумывали, какой будет следующая страна, которую мы посетим. Мы вовсю давали волю фантазии, но действительность всякий раз оказывалась еще невероятнее.

Так шло время, и миновало уже почти два месяца с начала плавания, когда однажды утром Жюстофил-антуртифас постучал в дверь моей каюты.

– Ханна, папа ждет тебя на палубе. Он хочет что-то тебе показать.

Я поспешила на палубу. Капитан Огали-бахибомбар стоял, облокотясь на фальшборт, и улыбался. В руках он держал подзорную трубу. Я подошла к нему.

– Вы меня звали, капитан?

– Совершенно верно, мадемуазель Ханна. Во-первых, я хотел выразить вам восхищение и поблагодарить вас за вашу работу с детьми. Никогда еще не бывало, чтоб им так нравилось учиться. Боюсь, возвращение к госпоже Роскали-крокалибур будет для них болезненно!

– О, не стоит благодарности! Они такие милые…

Мы поболтали так еще некоторое время, потом капитан показал пальцем куда-то на юг и передал мне подзорную трубу.

– Да, так вот! Посмотрите-ка туда.

Сначала я не увидела ничего, кроме моря, но, присмотревшись, разглядела на горизонте зеленую черту между небом и водой.

– Кажется, я вижу землю.

– Совершенно верно. Вот почему я вас позвал. Вы ведь хотели «пересечь океан», если не ошибаюсь? Ну вот, пересекли. Дальше корабль не пойдет.

– Правда? А когда мы причалим?

– Причалим? Никогда. Мы здесь не подходим к берегу.

У меня вся кровь отхлынула от сердца.

– Как не подходите? А мне что делать?

– А что вы хотите делать, мадемуазель Ханна?

– Сойти на берег! Мне обязательно надо сойти!

Капитан удивился:

– Я не думал, что вы хотите сойти на берег… Вы не собирались возвращаться с нами?

– Нет. Высадите меня здесь. Пожалуйста!

Огали-бахибомбар помолчал – довольно долго, – потом заговорил очень спокойно:

– Мадемуазель, я никогда не приставал к этому берегу и не знаю, что там за деревьями. Как капитан этого корабля я не могу высадить вас здесь одну. Через несколько минут я, как обычно, дам команду повернуть обратно и взять курс на север. Сожалею.

Меня словно громом поразило! Чего угодно я ожидала, только не этого. Я тут же подумала о больной амадине, которая меня ждет. Каждый день ведь на счету! Может, даже уже поздно… Я провела в море больше двух месяцев, и вот, когда наконец вижу заокеанский берег, меня не хотят высадить? Ну, это мы еще посмотрим!

Чтоб переубедить капитана, мне понадобилось все мое упрямство. А уж упрямства-то у меня хватает. Я все перепробовала: я рвала и метала, я плакала в три ручья, умоляла на коленях. Без толку. Тогда, совсем отчаявшись и плюнув на все, я встала перед капитаном, бледная от бешенства, и, глядя на него в упор, сказала мертвым голосом, четко выговаривая каждое слово:

– Я выпрыгну за борт, утону, и это будет на вашей совести, капитан Огали-бахибомбар.

Исполнила бы я свою угрозу или нет – не знаю, но в одном уверена: он поверил, что я так и сделаю. Я увидела страх в его глазах. «Девчонка сошла с ума!» – несомненно, решил он и проворчал:

– Ну, посмотрим…

Большего мне и не надо было. Я поняла, что победа за мной, и побежала в каюту за вещами.

На прощание я расцеловала всех своих учеников.

– До свидания, Ханна… Прощайте, учительница… – говорили они, а у меня так стеснило горло, что я не могла им ответить.

Все хотели мне что-нибудь подарить на память. Колино-трамоностир вручил самую невразумительную каляку из своих рисунков:

– Повесишь на стенку у себя над кроватью?

Я бы с радостью, милый мой Колино, но там, куда я отправляюсь, у меня не будет ни стенки, ни кровати! А будет только одеяло на плече, да две ноги, чтоб шагать, да остатки храбрости. Твой рисунок истреплется у меня в котомке и скоро, конечно, потеряется. Но я не забуду твою милую улыбку и как ты поднимал пальчик, когда я читала.

Для меня спустили шлюпку. Один из матросов сел на весла и погреб к берегу. По мере приближения к нему становилось видно, что это небольшой песчаный пляж, за которым возвышается лесистый холм, одетый в цвета осени. Когда днище шлюпки шаркнуло по песку, я спрыгнула в воду. Она была теплая и всего-то по колено. Матрос пожелал мне удачи и поплыл обратно. Я смотрела, как он гребет к кораблю. С палубы мне махали, но разглядеть я никого не могла, только неясные фигурки. А потом величественный парусник повернул на другой галс и стал удаляться. Я провожала его глазами сколько могла, до последнего крохотного проблеска белого паруса на горизонте.

Глава одиннадцатая
Бризелла

Ты замечал, Томек, как иногда бывает грустно ни с того ни с сего? А тут все было наоборот. Казалось бы, я, совсем одна на пустынном берегу, ни в чем не уверенная, должна была бояться, чувствовать себя несчастной, правда? Так вот, когда я отвернулась от моря и увидела буковый лес, ослепительно яркий, красный, желтый, охристый, у меня дух захватило от счастья. Мне хотелось зарыться лицом в это многоцветье! «Такое красивое место не может быть опасным, – подумала я. – И река Кьяр близко как никогда! Теперь бы только кого-нибудь встретить, кто показал бы дорогу».

С полным доверием вошла я в лес. В ветвях играло солнце. Шорох опавших листьев под ногами вспугивал рыжих белок. Я поднялась на холм и обнаружила тропинку, протоптанную в подлеске, которая вела куда-то вглубь страны. По ней я и пошла. Скоро тропинка расширилась, и вот я оказалась на развилке. Дороги, что правая, что левая, были совершенно одинаковые. Какую же выбрать? Без всякой на то причины я свернула на левую. До сих пор не знаю, радоваться я должна этому выбору или сожалеть о нем… Во всяком случае, как ты сейчас увидишь, Томек, завела меня та дорожка в удивительное приключение.

Я шла уже больше часа, но все еще не видела никаких признаков жилья, кроме нескольких шалашей из веток около дорожки, явно построенных детьми. Значит, местность обитаемая. Я забралась в один из шалашей, чтоб немного передохнуть, но кругом была такая благодать, такая тишина, что я не заметила, как заснула. Разбудили меня маленькие пальчики, трогавшие мои закрытые глаза.

– Хода, отстань… – пробормотала я, – ты же знаешь, я этого не люблю…

У моей сестренки была такая манера: когда она хотела меня разбудить, она иногда старалась поднять мне веки. Но голос, который я услышала, был не ее:

– Смотри, скажи: в какой руке? – Передо мной сидел на корточках мальчонка лет четырех и протягивал два сжатых кулачка. – В какой руке?

Я знаю, Томек, никогда нельзя говорить про ребенка, что он урод. Это жестоко. Так что про этого скажу – он был далеко не красавец, бедняжка: слишком большая голова, крохотный острый носик, совсем утонувший между толстыми красными щеками.

Я показала на его левый кулачок.

– В этой.

Он раскрыл ладонь.

– Не угадала. В этой. – И показал мне камушек, который держал в правой руке. – Давай еще раз. В какой руке?

Я показала теперь на правый кулак.

– Нет. Опять не угадала. Тебе сегодня не везет…

Я улыбнулась ему, зевнула и спросила:

– Как тебя зовут? Ты живешь где-то тут, недалеко?

– Меня зовут Барнабе, – ответил малыш, перекатывая в пальцах свой камушек, – я живу в деревне под замком. А ты – принцесса Бризелла…

– Нет, – возразила я, стараясь не рассмеяться, – я не принцесса… как ты сказал?

– Бризелла…

– Я не принцесса Бризелла. Меня зовут Ханна.

Он поднял на меня глаза, и одного взгляда ему хватило, чтоб развеять все сомнения.

– Ты – принцесса Бризелла, и я сейчас всем скажу, что я тебя нашел…

Тут он вылез из шалаша и по-ребячески неуклюже потрусил по дороге. Слишком длинные штанины путались у него в ногах. Смешной человечек!

Я не спешила покинуть шалаш. Не может быть, чтоб такой малыш жил далеко отсюда, так что скоро я встречу кого-нибудь из местных жителей. Я уже представляла, как спрошу: «Вы знаете реку Кьяр?» «Конечно! – ответят мне. – Идите так-то, а потом сверните туда-то, и придете!» В тот день мне все казалось легким… «Ну что ж, принцесса Бризелла! – сказала я себе, перекусив толикой своих припасов. – Вперед, к реке!»

Мне жалко было покидать этот буковый лес, такой тихий и мирный. Дальше дорога шла полями, потом вдоль ручья. Уже вечерело, когда я увидела деревню, лепящуюся по склону холма. Несомненно, из этой деревни и был Барнабе, потому что он говорил «под замком», а на вершине холма и впрямь стоял замок, мягко озаряемый последними лучами солнца. «Ага, вот мне и ночлег, как раз для принцессы!» – подумала я. Если б я только знала…

Из-за поворота навстречу мне выскочили трое ребятишек, но при виде меня тут же бросились наутек. Мордашки у них, как я успела заметить, тоже были так себе. Чуть подальше еще двое так же моментально от меня убежали. Между тем обычно, когда приходишь в незнакомое место, дети вот уж не робеют при виде пришельца – наоборот, тут же увязываются следом, осыпают его вопросами. Ну да ничего, обращусь к кому-нибудь из взрослых… Навстречу мне как раз брели не спеша две маленькие старушки. Должно быть, сестры – у обеих были одинаковые вздернутые носики.

– Добрый вечер, сударыни! – окликнула я их еще издалека, чтоб они меня не испугались.

Но вместо того чтоб поздороваться, они развернулись и помчались от меня со всех ног. Ну вот, теперь и старушки туда же! И ладно бы это был последний сюрприз…

Барнабе, несомненно, оповестил всю деревню, и меня ожидал самый невероятный комитет по встрече. Во всех окнах – лица, лица, но какие, боже милостивый! Никогда в жизни, кроме как на карнавале, не видала я ничего подобного этой портретной галерее! Уши лопухами, уши как цветная капуста, носы крючковатые, носы приплюснутые, носы как кувшинное рыло; подбородки скошенные, подбородки калошей, рты до ушей, ротики как куриная гузка, волосы торчком, вовсе никаких волос… Впору было испугаться, но все эти страшилища улыбались так приветливо, что я, наоборот, едва удерживалась от смеха. Потом люди высыпали из домов и окружили меня плотным кольцом. И раздались первые радостные крики:

– Это она!

– Она вернулась!

– Принцесса Бризелла!

Малыш Барнабе, сидевший на плечах своего отца, с которым, увы, был на одно лицо, кричал с не меньшим пылом:

– Принцесса Бризелла! Это я, я тебя нашел!

Значит, меня приняли за другую. И не один Барнабе!

– Я не принцесса Бризелла, – пыталась объяснить я, – меня зовут Ханна.

Но среди такого гвалта нечего было и надеяться, что меня услышат. Тем более что подойти к кому-нибудь поближе мне никак не удавалось: все держались на расстоянии и расступались передо мной. Вдруг раздался крик, перекрывший остальные:

– Король и королева! Дорогу!

От замка в облаке пыли мчалась карета, запряженная парой вороных. Она остановилась на деревенской площади. Прежде чем кучер успел отворить дверцы, пассажиры выскочили. Король явно не стал тратить время на одевание. Он был в халате, одна пола которого зацепилась за пояс, и в шлепанцах, тоже не очень-то по-королевски. С распростертыми объятиями король кинулся ко мне.

– Доченька! Доченька!

Мощные руки подхватили меня, как котенка, прижали к широкой груди. Лицо мое утонуло в дремучей бороде короля, из пышных зарослей которой выглядывал только его огромный красный нос.

– Доченька моя! Маленькая моя, моя принцесса… – повторял он срывающимся голосом.

Глупо, конечно, но оттого, что меня вот так прижимали к груди, обнимали с такой любовью, все во мне перевернулось. Как же давно я этого не испытывала… И как давно никто не говорил мне «доченька»… Я уткнулась в грудь этому человеку, которого видела впервые в жизни, и дала волю слезам. Потом он поставил меня на землю, чтобы моя матушка тоже могла меня обнять. Тут мне пришлось низко наклониться, чтоб оказаться с ней на одном уровне. Королева была маленькая толстушка, этакий кругленький шарик. Она тоже обливалась слезами.

– Бризелла, принцесса моя… Как ты выросла! Какая ты красавица!

Что тут было делать? Как защититься от этой бури нежных чувств? Я безропотно принимала все эти объятия и ласки. «Там видно будет, – сказала я себе, – подожду, пока улягутся страсти…»

Меня усадили в карету. Я сидела между «родителями», а лошади прокладывали путь сквозь толпу, кричащую «виват!».

Замок ничем не напоминал те величественные и холодные чертоги, которые рисует нам воображение. Наоборот, в каждом помещении во всех каминах жарко пылали дрова. Туда-сюда в радостном возбуждении сновали люди – по коридорам, переходам, галереям. На моем пути со всех сторон распахивались двери, из которых высовывались новые и новые сияющие лица, и все мне кланялись. Каждый раз я вздрагивала – казалось, на меня выскакивают маски, чтобы напугать или рассмешить: ни одного нормального носа, ни одного правильного рта, ни одного обыкновенного лица. Королева Альфонсина – так ее звали – провела меня в мою комнату.

– Смотри, мы тут ничего не трогали… Узнаешь свой кукольный домик? Ты так любила в него играть… А твои гербарии все здесь, в шкафу; вот посмотришь, все целы, до последнего листочка.

Я, само собой разумеется, ничего не узнавала, так что только улыбалась.

– Я тебе постелю фланелевые простыни. Бог весть, на чем тебе все это время приходилось спать! Ты тем временем примешь ванну, а потом оденешься, как тебе подобает. Что это на тебе за обноски? И это гадкое одеяло! Давай сюда, я выброшу.

– О, прошу вас, мадам, – возразила я, – мне хотелось бы сохранить эти вещи…

Глаза ее затуманила печаль.

– Родная дочь зовет меня «мадам» и говорит мне «вы»… Как больно это слышать! Бризелла, неужели ты правда все забыла? А мне вот кажется, что ты исчезла только вчера – хотя, правда, жизнь моя тогда остановилась. Но постепенно ты все вспомнишь, я уверена. Прости меня. Не буду тебя торопить.

Две служанки, одна другой косоглазее, внесли большую деревянную лохань с водой, над которой поднимался пар.

– Раздевайтесь и залезайте! – сказала первая. – Водичка в самый раз, всю усталость смоет.

– Не бойтесь занозиться, – добавила вторая, – мы застелили лохань простыней.

Какое же это было наслаждение! Я нежилась в теплой воде, а меня намыливали, терли спину, руки, ноги… Вот уже сколько месяцев я не мылась по-настоящему. Потом одна из служанок закутала меня в огромное полотенце, нагретое и душистое, а другая открыла дверцы шкафа, в котором висело добрых три десятка разных платьев. Она достала одно.

– Может, вот это подойдет?

Это было роскошное платье, белое с голубым, отделанное кружевом.

– Это… это мне? – еле выговорила я.

– А кому же еще? Надеюсь только, оно будет вам впору. Вы немного маловаты ростом для четырнадцати лет.

– Мне не четырнадцать, мне всего тринадцать…

Она ничего не сказала, но во взгляде ее читалось: «Ох, бедняжка, даже возраста своего не помнит!»

Я надевала платье и помалкивала. Только ткань шелестела, скользя по коже. Платье так хорошо сидело, что я, даже не посмотрев, как выгляжу, решила в нем и остаться. Однако все же спросила:

– А зеркало здесь есть?

И тут произошло нечто странное.

– Зер…? О нет, конечно же, нет! – воскликнула первая служанка, осеняя себя крестным знамением.

– О, Бризелла, пожалуйста, – взмолилась вторая, – не произносите этого слова.

Я пробормотала какое-то извинение, сама не зная, за что извиняюсь. Вопрос-то мой был самый обычный, а они вон как перепугались. Просить объяснений я не решилась. Только подумала про себя, что в этой стране зеркала явно не в чести. И понять это, увы, можно. Я была бесконечно далека от истины, но узнала об этом лишь много позже.

Затем обе служанки – одну звали Бланш, другую Сезарина – занялись моей прической, заметив одобрительно:

– А волосы у вас потемнели, совсем черные. Вам очень идет.

Ответ я оставила при себе: «Я с рождения чернявая, косоглазочки вы мои, и каково это – иметь светлые волосы, – знать не знаю…»

В завершение они принесли мне чулки, туфельки и красивый бархатный жакет. Все в точности моего размера. Бланш, снова повеселевшая, объявила со смехом:

– Теперь за стол! Нестор ждать не любит, а вы, должно быть, помираете с голоду, бедняжечка моя!

Я не королевская дочка, Томек, и ничего не смыслю в придворном этикете. Однако предполагаю, что он имеет очень мало общего с тем, чему я стала свидетельницей на этом обеде. Представь себе: вся посуда была деревянная, за столом сидело человек пятнадцать, и все говорили одновременно! Такой гвалт! Король, разумеется, восседал на почетном месте, но этим весь почет и ограничивался. Никто не говорил ему: «Не угодно ли вашему величеству вина?», а все больше: «Нестор, передай-ка кувшин!» А что касается королевы Альфонсины, то она не столько угощалась, сидя за столом, сколько обходила стол, угощая присутствующих.

– Никто не хочет доесть щавелевый суп? – уговаривала она. – Что там осталось-то, не выбрасывать же, вкусно ведь!

– Доедай сама, моя пышечка, тебе же хочется! – ласково говорил король.

В мою честь поднимали бокалы раз десять, если не больше, и у короля Нестора, красный нос которого понемногу становился пурпурным, всякий раз на глаза наворачивались слезы. После десерта – умопомрачительного грушевого торта с шоколадной глазурью – он встал и перед всем собранием заговорил, медленно и внушительно, обращаясь ко мне:

– Бризелла, дочь моя, моя принцесса, вот наконец ты вернулась к нам. Эти долгие семь лет без тебя казались нам вечностью. Но знаешь? По-настоящему ты ведь нас не покидала. Твой смех все это время слышался нам в коридорах замка; мы слышали, как ты поешь в парке, как играешь в своей комнате, бегаешь вверх-вниз по лестницам. И все эти семь лет мы с твоей матерью каждый вечер склонялись над изголовьем твоей кровати, в которой тебя не было, и желали тебе доброй ночи. И вот ты опять с нами, ты выросла, стала еще краше прежнего… Сегодня ты сама могла убедиться еще там, на улицах, на площади, как дорога ты всем нам. Ты наше солнышко, наше счастье. Дай Бог, чтоб ты осталась с нами.