Текст книги "Река, текущая вспять"

Глава четвертая
Пустыня

Когда вступаешь в пустыню, Томек, важны только первые десять шагов. Следующие все одинаковы. И чем дальше заходишь, тем нелепей возвращаться назад…

Было не так уж жарко. Шагалось мне весело. Да, именно весело, я это хорошо помню. По левую сторону – барханы таких мягких очертаний, что хотелось их погладить; по правую сторону – тоже барханы. А когда я взбиралась на какой-нибудь из них, чтобы поглядеть вдаль, я видела только барханы, еще и еще, сколько хватало глаз. Они как застывшие морские валы. Их плавные изгибы повторяются до бесконечности. Песок здесь не такой, как у нас, нет, – он тончайший, как мука, а цвета почти оранжевого. Сидя на гребне, я с наслаждением пропускала его сквозь пальцы. На солнечном склоне он теплый, а на теневом – холодный. А если пошевелить его ногой, образуются маленькие лавины, которые скатываются до самого подножия, а потом как будто откатываются обратно… Я сидела так подолгу, слушая тишину и отдыхая. Съедала немного вяленых фруктов, которыми снабдил меня Грегуар, отпивала воды, потом съезжала вниз, туда, где песок под ногами плотный и можно идти хорошим шагом.

В середине дня, когда солнце стояло в зените, меня очень выручал компас Иорима. Без него я бы сбилась и стала кружить. Я то и дело на него смотрела. «Не теряй направления, держи на юг! – твердила я себе. – Где-то там скоро будет оазис, так сказал Иорим!» И мое доверие оправдалось. Ближе к вечеру я вдруг замерла на месте. У ног моих цеплялась за зернышко песка тоненькая былинка. Оборачиваясь от ветра вокруг своей оси, она прочертила по песку окружность, такую легкую, такую совершенную, что я опустилась на колени, чтоб получше ее разглядеть. «Откуда ты взялась, былиночка? Не знак ли ты, что я приближаюсь к цели?»

Не прошло и часа, как я обнаружила первый оазис. О, может, это всего-то и было, что небольшая рощица с чахлыми деревцами, но там нашлось достаточно сухих веток для костра, а главное – источник, из которого я тут же напилась. Я обустроила свой скромный бивак, а когда на небе показались звезды, легла навзничь, чтоб любоваться ими…

Разбудил меня холод. Костер погас. Я разожгла его заново, но, как только он догорел, меня опять стала пробирать дрожь. В пустыне ночи могут быть прямо леденящими. Сколько я ни куталась в одеяло, согреться никак не удавалось. Признаться, ночь я провела хуже некуда. Так что с первыми лучами солнца собрала пожитки и двинулась дальше, несколько обеспокоенная: смогу ли я после почти бессонной ночи шагать целый день напролет? И что со мной станется, если кончатся силы?

К счастью, утреннее солнце скоро меня согрело, черные мысли улетучились, и ко мне вернулась вчерашняя веселость. Так я шла довольно долго, а потом случилось это…

Я в очередной раз взобралась на бархан и сидела, любуясь плавным изгибом его тени, как вдруг мне почудился отдаленный перезвон бубенцов. Я прислушалась, но больше ничего не услышала – только великое безмолвие пустыни. Через несколько минут перезвон возобновился, уже явственнее и ближе. И наконец я увидела длинный караван, движущийся с востока. Он без конца то показывался, то снова скрывался за барханами. В караване было не меньше сотни верблюдов, да еще овцы и козы. Прошло довольно много времени, пока он поравнялся со мной. Я смотрела, как он идет, и это было так красиво, что я даже не думала, спрятаться ли мне, окликнуть ли, побежать ли навстречу. Смотрела, и все. Там были мужчины, женщины, дети, все в длинных разноцветных одеждах; головы у них были закутаны до самых глаз. Одни ехали на верблюдах, другие шли по бокам стада. Я слышала, как они перекликаются, болтают. Молодые девушки, около дюжины, сбились стайкой, они пели и смеялись на ходу. «Хоть эти-то меня, наверно, заметят», – думала я, но ни одна даже головы в мою сторону не повернула. Как будто меня вовсе не было. Вот уже все прошли. Мне надо было на что-то решиться. Я уж собралась спуститься и догнать их, когда показался отставший: парнишка примерно моих лет, с непокрытой головой, одетый в темно-синюю тунику. Он-то меня сразу увидел и взобрался ко мне на бархан:

– Как тебя зовут?

– Ханна. Меня зовут Ханна.

– А меня – Лалик. Хочешь идти с нами?

Черные вьющиеся волосы падали ему на лоб, и мне сразу бросились в глаза его широко расставленные передние зубы – так называемые «зубы счастливчика». Я не знала, что ответить, до того была ошарашена.

– Да вот… – промямлила я, – вы ведь идете на запад, а мне надо на юг…

– Жалко… – сказал парнишка, – ну, тогда до свидания…

И повернулся, чтобы уйти.

Как это – «до свидания»? Меня охватила паника. Мне не хотелось так сразу опять оказаться одной! Мы же были в пустыне! Не мог же он вот так покинуть меня, словно мы просто по-соседски обменялись приветствиями на деревенской площади! Я уже хотела ему это сказать, но тут он обернулся:

– А хотела бы ты узнать, Ханна, что было бы, если б ты пошла с нами?

Вопрос показался мне странным, но, боясь, как бы он не ушел совсем, я ответила:

– Да, хотела бы.

Сияющая улыбка озарила его лицо.

– Тогда пошли! – И он подхватил мою котомку.

Я встала, мы спустились с бархана, и он пустился бегом, чтобы догнать караван.

– Погоди, не так быстро! – крикнула я. – Я же не сказала, что хочу идти с вами…

Он остановился, поджидая меня.

– Знаю, знаю… Но ты и не пойдешь с нами. Ты только узнаешь, что было бы, если б ты пошла с нами. Как только ты захочешь, хоть через минуту, хоть через десять лет, все это сразу кончится, и ты снова окажешься одна на том же самом бархане. Я всегда буду поблизости, тебе стоит только попросить. Понятно?

– Нет. Я ничего не поняла.

– Ладно. Слушай внимательно. Сейчас мы догоним караван, вон там. Когда догоним, я спрошу тебя, хочешь ли ты обратно на бархан, и ты скажешь «да». Понятно?

Я не знала, что и думать, однако все-таки пошла с ним, и мы рысцой добежали до каравана. Замыкали шествие две девчушки. Одна, лет шести, не больше, взяла меня за руку горячей ручонкой:

– Как ты запыхалась! Хочешь сесть на верблюда?

Я не успела ответить – Лалик уже задавал условленный вопрос:

– Хочешь вернуться обратно?

Я кивнула.

– Да? Тогда закрой глаза.

Я закрыла глаза и в следующую секунду уже снова сидела на том же бархане, пропуская сквозь пальцы песок. Вдали двигался в мою сторону караван, многоцветный, кипящий жизнью. Он прошел мимо меня весь, в точности как в предыдущий раз: молчаливые мужчины, поющие девушки, верблюды. Это был не сон. Все было таким же реальным, как только что, вплоть до Лалика, который появился последним и опять был единственным, кто меня увидел и взобрался на бархан:

– Как тебя зовут?

– Ханна. Меня зовут Ханна.

– А меня – Лалик. Хочешь идти с нами?

– Хочу ли… да, хочу.

Поспевая за ним вдогонку каравану, я не удержалась и крикнула ему на бегу:

– Лалик! Лалик! Я правда смогу вернуться, когда захочу? Так же легко, как только что? Клянешься?

– Когда захочешь! Хоть через час, хоть через двадцать лет! Клянусь! Беги, не отставай!

Мы догнали караван. Замыкали шествие две девчушки. Младшая взяла меня за руку горячей ручонкой.

– Как ты запыхалась! Хочешь сесть на верблюда?

За несколько часов я перезнакомилась по меньшей мере с двадцатью детишками, а за несколько дней – со всеми. Никто не спрашивал ни откуда я, ни куда путь держу. Взрослые раздавали нам пищу, воду, заботились о нас, не разбирая, который ребенок чей. Я, ничей ребенок, стала ребенком всех.

Наш караван не следовал какому-то прямому маршруту, а двигался от водопоя к водопою. Там мы останавливались на ночлег. Какое это было счастье – спать под звездами, тепло укутавшись в толстую кошму! А главное, чувствовать себя защищенной. Как-то выдалась нескончаемая неделя, за которую нам не попалось ни одного оазиса. Воды оставалось совсем мало. У каждого ребенка была своя кружка, и ее наполняла перед едой одна из женщин:

– Держи. Этого тебе должно хватить, чтоб попить, умыться и ополоснуть тарелку.

В первый раз я подумала, что это шутка, что она меня разыгрывает. Нет, ничего подобного. И на все это действительно хватает одной кружки, если правильно ею распорядиться. И много чему я еще научилась: печь хлеб, доить коз, ориентироваться по звездам. И сама тоже учила других: я, умевшая читать и писать, обучала грамоте тридцать с лишним ребятишек!

Так проходили месяцы за месяцами. Между небом и песком. Иногда мы целый сезон оставались на одном месте – столько времени, сколько тамошние пастбища могли прокормить наше стадо. Но рано или поздно мы всегда уходили. Казалось, нашему походу никогда не будет конца. Первое время не было такого вечера, когда я не сказала бы себе перед сном: «Так, Ханна, еще несколько дней – и ты попросишь Лалика вернуть тебя обратно». Вот только «несколько дней» проходило, а у меня никак не получалось это сделать. Все время что-нибудь мешало; я говорила себе: вот посмотрю, какой ягненок родится у этой овечки… вот дождусь, чтоб малышка Даен научилась как следует читать… вот обновлю кожаные сандалии, которые тайком сшил мне кто-то из парней, – может, если повезет, узнаю, кто именно…

Так я все откладывала и откладывала расставание с моей новой семьей. Прошли годы. Между небом и песком. Я и не замечала, как время заволакивало легкой дымкой мои воспоминания и всю мою прошлую жизнь. Я начала забывать прежнюю девочку Ханну с ее птичьей ярмаркой и амадиной. Когда я старалась вспомнить ее, она казалась мне далекой и словно дразнила меня, как ребенок, играющий в прятки, которого никак не углядишь.

Не мне бы, конечно, говорить, но я стала красивой девушкой. Я это видела по взглядам парней и взрослых мужчин. Мне было двадцать лет, когда мы поднялись на какой-то холм, у подножия которого перед нами раскинулся огромный город.

– Этот город называется Топка… – сказал Лалик. – Мы, может быть, здесь и осядем. Начинается другая жизнь. Что ты на это скажешь?

Я не дура, и смысл этого вопроса был мне ясен. Лалик хотел сказать: «Хочешь вернуться на тот бархан, Ханна? Или предпочитаешь остаться с нами?» Несколько секунд я колебалась, но любопытство взяло верх.

– Останусь с вами.

Лалик оказался прав. Большинство наших осело в Топке, где жить было хорошо. Мне безумно нравился этот шумный, многоцветный, удивительный город. Там через два года я вышла замуж за юношу по имени Амос. Того самого, который сшил мне сандалии. Хватило же у него терпения так долго ждать! Мы с ним держали ресторанчик. Работы было – только поспевай. Я стряпала, Амос обслуживал клиентов. Мы заработали достаточно, чтоб купить красивый дом в тенистом уголке на холме. Нашего первенца мы назвали Шаан, что означает «Пустыня». Потом родилась дочка, Аида. Оба они любили играть в ресторане. День-деньской мы только и знали, что выгонять их на улицу, а они, не успеешь оглянуться, возвращались… Приходилось покрикивать:

– Шаан, не приставай к клиентам!

– Аида, положи дяденькину куртку на место!

– Да ничего, – с улыбкой говорили люди, – пускай себе, дети есть дети…

И скармливали им половину сладостей.

Эти счастливые годы пролетели так быстро! В пустыне я узнала, что жизнь длится одну секунду, и эта секунда вмещает в себя вечность. Так оно и есть. Едва успела я потетешкать Аиду-младенца, как она уже стала женщиной с собственным младенцем на руках. Но меня это не пугало. Из меня получилась прелесть что за бабушка, честное слово!

Когда стряслась беда, Лалик давно уже жил и работал в другом конце города. Он стал золотых дел мастером. И теперь, надо думать, был совсем старым.

Ребенку Аиды шел девятый год. Он заболел лихорадкой, которая никак не проходила. Многие врачи пытались его вылечить. Безуспешно. Тогда обратились к знахарям.

– Мы справимся с этой болезнью! – заверяли они, и у каждого было в запасе свое средство…

Ребенка поили молоком слепой верблюдицы; укрывали слоем теплой золы; над ним читали бесконечные заклинания на давно забытых языках; его заставляли каждые три часа в течение трех суток глотать три левые лапки саранчи… Это было бы смешно, если б не было так безнадежно. Однажды ночью, когда я сидела с ребенком, чтобы дать передохнуть Аиде, он слабо застонал. Я подошла. Он весь горел и был как неживой. Я ласкала его, звала: «Открой глазки, открой глазки!» Но он уже ни на что не реагировал. И тут мне стало страшно. Так страшно…

Я выбежала в ночь как полоумная, черное покрывало полоскалось у меня за плечами. В своем помрачении я несколько раз ошибалась улицей.

– Куда тебе надо, бабушка? – крикнул мне из окна какой-то человек.

– К Лалику! Мне нужен Лалик!

– Золотых дел мастер?

– Да!

Человек вышел и проводил меня до мастерской. Я торопила его:

– Скорее! Скорее!

Лалик, конечно же, спал. Я заколотила в дверь, и он в конце концов открыл. Его черные волосы стали теперь совсем седыми. Едва увидев меня, он все понял.

– Чего ты хочешь, Ханна?

– Сам знаешь, Лалик: я хочу обратно. То, что происходит, мне…

– Можешь не объяснять, Ханна. Вспомни, тебе достаточно просто попросить меня. Значит, ты решила?

– Да, решила. Давай скорее.

– Прощай, Ханна… Я рад, что мне довелось с тобой встретиться. Теперь закрой глаза…

Я закрыла глаза.

Сквозь пальцы у меня сыпался песок почти оранжевого цвета. Послышался словно бы отдаленный перезвон бубенцов. Приближался караван. Вот он прошествовал весь мимо моего бархана: молчаливые мужчины, поющие девушки, дети, верблюды, козы, овцы. В сотне метров позади шел парнишка примерно моих лет в темно-синей тунике. Вьющиеся черные волосы падали ему на лоб. «Уж он-то меня сейчас увидит», – подумала я. Но он даже головы не повернул.

– Лалик… – тихонько окликнула я. – Лалик…

Он не обернулся. Стройная фигурка медленно скрывалась вдали. С ним уходили друг, которого у меня не будет, муж, чьей женой я не стану, девочки, которых не научу читать, дети, которые у меня не родятся. На миг у меня мелькнуло искушение закричать во весь голос: «Лалик! Лалик!» Но я знала, что этого делать не следует, да и он все равно не услышал бы. И я только прошептала:

– Прощай, Лалик… Прощай, Даен… Амос… Шаан… Аида… Все, все прощайте…

Глава пятая
Молчальники

Следующие дни мне плохо запомнились. Несомненно, мыслями я была далеко, все еще полная кипением моей другой жизни – той, которую я прожила за несколько секунд, пока сидела на бархане. Я шагала и шагала, что еще было делать? Вечером, закутавшись в одеяло у жалкого костерка, я почувствовала себя до того одинокой, что впервые за все путешествие достала из котомки тетрадку и карандаш. И принялась писать. Это стало моей каждодневной привычкой. Все это – мои секреты, но ты, Томек, имеешь право знать все мои секреты. Ну, почти все… Вот, слушай. Это мой пустынный дневник.

День первый

Шагала с самого утра, останавливалась мало. Такое чувство, что у меня все отнято, только и осталось, что компас Иорима да собственные ноги. Компас указывает, куда идти, а ноги идут… Пробовала петь, но дыхание сбивается. Костер мой еле теплится. Подмывает навалить в него весь сушняк, сколько есть в оазисе, чтоб пламя было видно за сотни километров, и закричать: «Я здесь! Я здесь! Придите ко мне кто-нибудь!» Но нельзя. После меня придут другие люди, им тоже нужно топливо, чтобы согреться. Здесь каждая хворостинка на счету.

День второй

Вчера я, сама того не зная, как в воду глядела. Пустыня, оказывается, не так пустынна, как принято думать. Ползут по ней и другие муравьи! Ближе к вечеру меня догнал маленький караван: пять человек и пять верблюдов, нагруженных какими-то мешками. Разговорчивостью они не отличаются – что верблюды, что люди. «Вы на юг идете?» Четверо из пяти все-таки ответили – одинаковым жестом: руки в стороны, открытыми ладонями вверх. Яснее некуда, это значило: сама видишь.

Первый урок: у того, кто идет на юг, глупо спрашивать, на юг ли он идет!

«Можно мне идти с вами?» Легкое покачивание головой. Перевод: иди, если хочешь.

Они укутаны в просторные белые бурнусы и очень похожи друг на друга. Правда, видны у них только глаза.

Вытерпела два часа с лишним, прежде чем решилась задать следующий вопрос: «Что вы везете в мешках?» «Соль», – ответил тот, что шел ближе всех ко мне.

Уже легче: они хотя бы не немые! Я переспросила: «Соль?» – в надежде завязать разговор. Напрасно. Раскрытые ладони, воздетые к небу: «Жаль, – говорили эти ладони, – ты задала наконец осмысленный вопрос, тебе ответили, а ты все опошлила, задав его еще раз…»

Заткнулась до вечера.

День третий

Да, спутники мне попались не из болтливых. И это еще мягко сказано! За утро они своим молчанием довели меня чуть не до умопомешательства. Нарочно отстала, чтоб наговориться всласть, сама с собой и довольно громко. Молола что попало. Всякие глупости. Под конец горланила таблицу умножения! Потом догнала их, чувствуя себя гораздо лучше.

У них мало что есть, но они всем со мной делятся. Предложили табаку. Фу!

День четвертый

Что было сегодня? Да ничего. А, нет: видела маленькую пустынную газель, которая никогда не пьет… За день сказала шесть слов: «Доброе утро!» – когда встали; «Спасибо!» – два раза днем; «Спокойной ночи!» – перед сном.

Утешение нахожу в обществе верблюдов. Мне ужасно нравится идти с ними рядом. Они огромные, а ступают по песку своими ножищами мягко, как большие кошки, и так же бесшумно. Впечатление такое, что они могли бы идти и идти без конца, никогда не останавливаясь.

День пятый

Спросила: «Знаете город Бан-Байтан?» Кивок: да. «А город Топку?» Удивленные глаза: не знают.

Солнце палит нещадно. Они закутали мне голову большущей белой тряпкой. Она плохо пахнет, зато хорошо защищает от солнца и от песчаной пыли. Во всяком случае, лучше, чем мой носовой платок. Я теперь как они: одни глаза видны.

День шестой

Вчера вечером после ужина со скуки нарисовала в своей тетрадке одного из них, того, что с кривым носом, и показала ему рисунок. Никакой реакции… Остальные подошли посмотреть – и ну смеяться, да как! Они прямо помирали со смеху. Уже ночью один вдруг опять рассмеялся: видно, вспомнил. Это разбудило остальных, и они тоже стали смеяться. Сегодня вечером самый старший попросил меня нарисовать теперь его. У него во рту не хватает одного резца. Я нарисовала его улыбающимся: новый повод для веселья.

День седьмой

Странное дело: мне начинает нравиться их молчание. Мне от него становится хорошо. В сущности, не так-то много мы имеем сказать, как нам кажется. И потом, мне вдруг пришла в голову одна мысль, простая до глупости: когда говоришь, во рту пересыхает, а воды у нас мало… Слюну надо беречь. Здесь ценно все.

День восьмой

Чем дальше, тем лучше понимаю язык их рук:

– быстрое прикосновение к груди (утром): «С добрым утром!»

– рука, протянутая ладонью вверх: «Дай!» (если еще и шевелит пальцами – «Давай быстрее!»)

– быстрый взмах кистью, как веером, на уровне лица: «Так не годится!»

– проворные «ножницы» из указательного и среднего пальца: «То, что надо!» (как правило, вечером, в смысле «здесь остановимся»)

– распрямленная ладонь, как маленькая стенка: «Подожди!»

– волнообразное движение расслабленной кисти: «Хорошо, правда?» (как правило, за вечерней трапезой)

И еще не меньше сотни жестов, каждый из которых что-то означает. Но есть и много таких, которые не имеют никакого смысла, кроме удовольствия поиграть пальцами.

День девятый

Сегодня я буду спать… в кровати! Объясняю: мы дошли – пятеро Молчальников и я – до края пустыни, то есть здесь пустыня кончается! Это большой город, шумный и многолюдный. Какое столпотворение! Сердце кольнуло: похоже на Топку… Я собиралась распрощаться со своими спутниками, но один из них выставил ладонь стенкой: «Подожди». И я села на камень и стала ждать. Они вернулись через четыре часа (но что такое четыре часа для тех, кто только что пересек пустыню?). Один из них развязал платок и протянул мне несколько банкнот. «Почему?» – спросила я. Его руки ответили: «Бери!» – а глаза: «Не задавай вопросов!» Я поняла, что они продали свою соль и хотят поделиться со мной выручкой. У меня навернулись слезы. Я отдала им обратно белую тряпку. Они попрощались со мной: сложили руки перед грудью и слегка поклонились. А потом скрылись в толпе. Я чувствовала себя нищенкой. Мне так хотелось бы тоже им что-нибудь подарить, но у меня не было ничего, совсем ничего. Тогда я вспомнила, что за весь наш путь так и не назвала им своего имени. Я побежала за ними: «Подождите! Постойте!» Они обернулись, и я издалека крикнула им: «Меня зовут Ханна!» – и убежала. Первый раз я преподнесла свое имя, как подарок…

День десятый

Итак, благодаря деньгам моих Молчальников я ночевала в гостинице и… в кровати! Я и забыла, как это мягко. По правде говоря, слишком мягко. Проснулась с ломотой во всем теле. Села в дилижанс, идущий на юг. Вспомнила «Ласточку», Грегуара, Иорима…

Дни одиннадцатый, двенадцатый и тринадцатый

Местность меняется на глазах: возделанные поля, деревья – да, настоящие деревья с настоящими листьями! А сегодня утром – даже ручей! Прохожу деревушки, одна другой приветливее. Однако я все-таки приустала. Наверно, надо побольше есть. Кажется, я похудела. Хочется сладкого. Карамельки – вот чего мне хочется! В следующей деревне хоть все лавки обойду, а куплю себе карамелек!