Текст книги "Укрощенная любовью"

Глава 5

Казалось, она спала всего несколько минут. Не успела Беренис закрыть глаза, как Далси уже стояла у кровати с завтраком на подносе. Беренис поднесла руку к глазам, защищаясь от ярких солнечных лучей, пробивающихся между портьерами.

Воспоминания нахлынули на нее, и она застонала, без всякого желания оторвала голову от подушки и села, желая лишь уснуть навсегда, чтобы забыть вчерашний день и все то, что произошло. Далси, выглядевшая бодрой и свежей в своем коричневом ситцевом платье, аккуратном переднике и чепце, смотрела на нее веселыми глазами, очевидно, умирая от любопытства и желания узнать, как прошла брачная ночь. Беренис угрюмо молчала, отпивая кофе с мрачным видом и гадая, где сейчас может быть Себастьян.

Далси предвосхитила ее вопрос:

– Он поднялся с первыми лучами солнца, мадам, и отправился в доки проверить, готово ли судно к отплытию. Я закончила упаковку вещей. Все готово! – Ее бурлящая жизненная энергия так и рвалась наружу, широкая улыбка освещала хорошенькое личико девушки:

– О-о-о, разве вы не чувствуете радостного волнения? Я никогда даже и не мечтала, что буду путешествовать по морю – как пассажир, я хочу сказать. Правда, когда-то меня перевозили на корабле – вы, конечно, знаете, что я имею в виду – чтобы продать, потому что я была воровкой. Но я и представить не могла, что буду путешествовать, как честная гражданка!

Хотелось бы Беренис испытывать хоть сотую долю энтузиазма своей служанки… Охваченная мрачными раздумьями, она встала с кровати и начала одеваться. Уже давно было решено, что именно она наденет сегодня, чтобы все оставшиеся вещи упаковать в сундуки. Не было времени принять ванну, чтобы устранить запах пота Себастьяна – запах, который все еще держался на ее коже, поэтому она тщательно умылась и скользнула в сорочку, позволяя Далси надеть ей через голову платье. Оно было ярко-зеленого цвета с кружевным воротником, скромно закрывающем шею. Так как день был прохладный, она добавила к своему одеянию подобранный в тон платья спенсер,[13]13
  Короткий утепленный женский жакет.


[Закрыть] застегивающийся спереди, с длинными узкими рукавами.

Сидя в последний раз перед зеркалом, Беренис была полностью поглощена работой над своим лицом, втирая дорогой, душистый крем в кожу и промокнув излишки салфеткой перед тем, как воспользоваться заячьей лапкой, чтобы добавить мазок румян на щеки. Она зачерпнула пальцем крошечную щепотку кармина и накрасила губы, затем начернила свои похожие на крылья ласточки брови и расчесала ресницы.

Этот ритуал всегда успокаивал ее. Не стало исключением и сегодняшнее утро, когда она так нуждалась в утешении. Далси проявила не свойственную ей нервозность, трудясь над прической своей хозяйки. Никогда прежде не страдавшая неуклюжестью, сейчас она постоянно роняла то шпильки, то гребни, приседая, чтобы поднять их, волнуясь и суетясь.

Наконец, ей удалось закончить, уложив темные локоны Беренис в искусную прическу, увенчанную стильной шляпкой.

– Он перехватил мое последнее письмо к Перегрину, – произнесла Беренис, глядя на отражение своей служанки в зеркале. – Показывал его мне прошлой ночью, насмехался, использовал его как предлог, чтобы грубо обращаться со мной!

– Неужели, миледи? – Далси была убеждена, что ее хозяйка не столько глубоко оскорблена, сколько хотела казаться таковой. Она сложила косметические принадлежности в маленькую кожаную сумочку, затем сказала:

– Это его слуга, этот Квико! Он украл письмо. Околачивался в саду, вот что…

– Значит, я была права! – Это как-то объясняло негодование Беренис. – Себастьян послал этого проклятого индейца шпионить за мной! Тебе придется следить за ним, Далси, потому что я твердо намерена продолжать любовные отношения с сэром Перегрином.

– Как скажете, мадам, – согласилась Далси, чтобы успокоить ее.

– Прекрасно! Мы еще обведем их вокруг пальца – Себастьяна и его мошенника-слугу!

Печально сознавая, что невозможно дальше откладывать отъезд, Беренис в последний раз поправила шляпку, позволила Далси набросить на себя зеленую бархатную накидку и, взяв перчатки, в последний раз прошлась по комнате, которая стала свидетелем ее посвящения в тайны физической любви. Здесь она, Беренис, лишилась девственности, но вместо того, чтобы возвеличивать победу своего мужа, она испытывала лишь чувство негодования. Глаза наполнились слезами, и она отчаянно заморгала, чтобы остановить их, потом осмотрела ручной багаж и еще раз удостоверилась, что упаковала свой дневник. У нее будет очень много времени, чтобы сделать в нем записи, и, разумеется, есть о чем написать.

Вошедший слуга доложил, что карета готова. За ним следовала вереница лакеев, чтобы снести багаж вниз. Дэмиан, в высоких сапогах и плаще, ожидал в холле, раздавая приказания, внезапно став уверенным и властным.

Слуги выстроились в шеренгу, чтобы пожелать господам счастливого пути, и маркиз, чувствуя горькую тяжесть прожитых лет, вышел вперед, чтобы обнять своих детей, быть может, в последний раз.

Это был грустный и торжественный миг. С болью в сердце Беренис прижалась щекой к щеке отца. Что еще могла она сказать? Единственными словами, готовыми вот-вот сорваться с языка, были: «Отец, не отсылай меня прочь!» Но губы ее оставались сомкнутыми. Нужно было соблюдать приличия.

Она обрадовалась, когда это тяжелое испытание закончилось. Не в силах больше совладать со своими чувствами Беренис с облегчением вздохнула, когда они уселись в карету и под топот лошадей и грохот колес направились в сторону верфи, где стоял на якоре корабль Себастьяна «La Foudre».[14]14
  Пылинка (фр.).


[Закрыть] Пока Беренис и Далси растерянно оглядывались по сторонам на вымощенной булыжником набережной, Дэмиан организовал погрузку багажа. Себастьяна нигде не было видно – к вящей радости Беренис. Девушка с волнением обнаружила, что к ней прикованы любопытные взгляды множества людей, толпящихся на причале: она, с ее изысканной одеждой и исключительной красотой, была здесь, словно драгоценный камень в сточной канаве. Этот район города пользовался дурной славой: при обычных обстоятельствах ни одна порядочная женщина и не подумала бы здесь появиться.

Немного освоившись с окружающей обстановкой, Беренис тем не менее не могла побороть дрожи ожидания, пока разглядывала непривычные взору картины и слышала странные звуки. Ее ноздри улавливали в воздухе острый соленый запах, потому что даже здесь, высоко по течению Темзы, чувствовался морской бриз. Десятки разнообразных ароматов доносились из трюмов кораблей, находящихся в гавани – запахи специй и шкур, острый запах смолы, идущий от срубленных сосен… Пленительная смесь, которая нашептывала о небывалых приключениях в далеких экзотических странах. Далси чуть не прыгала от радости, с нетерпением ожидая того момента, когда они взойдут на палубу «La Foudre». Вскоре появился Дэмиан и повел их вверх по трапу этого торгового судна, принадлежащего Себастьяну.

Затем их проводили вниз, в кают-компанию – длинное и низкое помещение, где офицеры и пассажиры обедали и отдыхали. По другую сторону трапа располагались отдельные каюты, и самая большая из них предназначалась для Беренис и Себастьяна. Далси принялась распаковывать один из сундуков – остальной багаж размещался в трюме, – и каюта, обстановка которой до сих пор была сугубо мужской и аскетичной, заполнилась предметами женской одежды: служанка стремилась сделать ее максимально уютной для своей хозяйки.

Беренис приказала ей прекратить, чувствуя себя так, словно здесь было тесно и не хватало воздуха. В каюте находилось множество вещей Себастьяна, и его вкус чувствовался повсюду в выборе мебели и одежды, уже развешанной в шкафу. Беренис настояла, чтобы они снова вернулись на палубу, и Далси ничего не имела против, охваченная возбуждением при виде такого количества бронзовых и мускулистых моряков. Даже мысль о предстоящих неделях жизни в стесненных условиях не уменьшала ее энтузиазма.

Обе девушки стояли у поручней юта, наблюдая за происходящим внизу. Далси живо комментировала увиденное, когда Беренис приказала ей замолчать, заметив Себастьяна, разговаривающего с приземистым, коренастым мужчиной, чьи властные интонации позволяли безошибочно узнать в нем капитана. Даже когда ее муж скрылся из виду, она все еще слышала то там, то тут его голос, отдающий распоряжения и спорящий с помощником капитана, куда именно поместить груз. Дэмиан повсюду следовал за ним, всецело поглощенный происходящим, очарованный «La Foudre».

Перегрин прибыл поздно, сопровождаемый шумной компанией молодых людей, которые высыпали на причал, крича и улюлюкая, устроив ему горячие проводы. Беренис не доставило радости видеть бурное веселье и жаркие объятия его шикарно разодетых приятелей, потому что все это грубо вторгалось в ее одиночество. Даже когда Перегрин взошел на корабль и отыскал ее глазами, она оставалась холодно-сдержанной, что в какой-то мере объяснялось чувством стыда за то, что она нарушила свою клятву и отдалась Себастьяну. Понимал ли Перегрин, что произошло? Изменилась ли она? Быть может, теперь ее окружала некая аура, означающая, что она больше не девственница?

Отчитав себя за глупые фантазии, Беренис вернулась в каюту, где, к ее удивлению, Далси накрыла стол для ленча, который предусмотрительно захватила с собой. После этого Беренис попыталась отдохнуть – трудная задача, когда сверху, снизу и со всех сторон доносился шум: корабль готовился к отплытию. Беренис много бы отдала сейчас, чтобы увидеть леди Оливию, входящую в двери этой каюты, или мисс Осборн, самую скучную из всех своих компаньонок. Но та покинула Элсвуд-Хаус сразу после свадебной церемонии.

Как мадам графиня и уважаемая замужняя дама, Беренис больше не нуждалась в компаньонке. Парадоксально, но сейчас она была бы рада присутствию дуэньи в комнате, когда здесь был мужчина (она имела в виду Себастьяна), тогда как в былое время яростно восставала против этой условности, считая ее глупым, старомодным способом ограничения своей свободы.

Она устроилась в кресле – экзотическое, явно чужеземное, оно было обито тисненой испанской кожей и украшено лохматой бахромой, прибитой гвоздиками с медными шляпками – и достала из сумочки дневник. Эта тетрадь была подарком Люсинды к последнему дню рожденья Беренис, и она поклялась вести дневник регулярно, но в последнее время на его страницах появлялось совсем немного записей. Вначале, пока это было в новинку, она писала каждый день и, возвратясь к первым страницам, нашла отчеты о празднествах, именинах и лодочных прогулках по реке в Ричмонде. Потом тема отдыха и развлечений иссякла…

Читая эти строки, она расплакалась. Какой счастливой была ее жизнь, какой беззаботной! В ее ушах все еще звучал разговор с Люсиндой во время их последней встречи:

– Не забудь свой дневник, дитя мое! Пиши обо всем, что случится, и когда-нибудь покажешь мне. Я буду ждать писем и смертельно обижусь, если не получу их!

– А ты ответишь? – спросила Беренис, ласково потрепав Шебу, прежде чем отдать в руки подруге.

– Конечно, отвечу! – Слезы текли по нарумяненным щекам Люсинды. – И обязательно приду в церковь, чтобы бросать конфетти, даже если не буду приглашена на торжество.

Беренис вытерла слезы, струившиеся по лицу, отыскала карандаш, открыла дневник и начала писать:

«Я на борту корабля. Нет, это не то, с чего я хотела бы начать… Я его жена! Прошлой ночью я узнала, что значит подвергнуться грубому обращению мужчины. О, Люсинда, если ты когда-нибудь будешь это читать, то, я знаю, будешь ждать пикантных подробностей, вроде тех, что любишь выискивать в тех непристойных книгах, которые ты держишь у себя в спальне. Но я не могу описать это. Нет ничего нового, что бы я могла тебе рассказать. Ты, со своим опытом, все знаешь и так. Я же знаю одно: то, что чувствую себя словно судно, побывавшее в шторме. И, может быть, не столько физически, сколько душевно».

Написав это, она снова заплакала, закрыв лицо руками – тетрадь упала на пол. Вскоре вошла Далси и, искренне расстроенная ее слезами, заботливо закудахтала над Беренис, словно квочка над своим единственным цыпленком – успокаивая, утешая, ободряя:

– Ну же, миледи, перестаньте! Вы должны хорошо выглядеть, потому что подходит время ужина и вам придется встретиться с незнакомыми людьми. Нужно переодеться и появиться там спокойной и собранной. Умойтесь, и давайте выберем подходящее платье, хорошо?

Беренис позволила обращаться с собой, как с ребенком, и сделать все именно так, как предложила ее служанка. За весь день Себастьян ни разу не подошел к ней. Он появился в каюте, когда она уже собиралась выходить, и сердце ее упало. Он казался огромным в этой небольшой, душной комнате. Когда он торжественно поклонился ей, она смутилась и покраснела.

– Мадам, я сожалею, что не встретил вас на борту корабля, но я был очень занят. Надеюсь, вы отдохнули и готовы к путешествию, – сказал он официально, словно епископ.

Беренис, хорошо помня, что произошло прошлой ночью, излучала холодность.

– Благодарю вас, сэр. Я готова, как всегда, – ответила она и хотела пройти мимо него, но он не сдвинулся с места.

– Небольшое предупреждение, моя дорогая жена! – Его голос был резким, взгляд, казалось, сверлил ее насквозь. – Вы будете оставаться в своей каюте и появляться на палубе только один раз в день для моциона. Полубак полон матросов, и вы никогда не пойдете туда. Нам предстоит длительное путешествие, а вы слишком красивы. Я не хочу бунта на корабле на полпути через Атлантику! – Он повернулся в сторону Далси и нахмурился: – То же касается и тебя, девушка! Держись подальше от команды!

Беренис открыла было рот, чтобы заспорить, но что-то в выражении его лица и жесткой линии губ заставило ее промолчать. Теперь, когда он был на борту своего корабля, в его облике появилось еще больше властности. Беренис поежилась, догадываясь, что он требует строжайшей дисциплины и безжалостен к своим противникам. Но есть один мятежник, которого ему никогда не запугать – и это она сама.

– Вы не недооцениваете мой интеллект, – ответила она. – Я знаю, как себя вести, Далси тоже.

– Будем надеяться, что это так, cherie, – ответил он. – У нас впереди трудная дорога, поэтому будет лучше, если сдержанность в эмоциях станет нашим спутником. Сэру Перегрину также лучше попридержать свой острый язык. Здесь есть те, кто не будут, вроде меня, терпеть его позерство и гримасничанье.

Всякий раз, когда Себастьян произносил имя Перегрина, его голос приобретал неприятный, презрительный оттенок, который раздражал Беренис; но прежде, чем она успела резко возразить, появился бесшумно ступающий Квико, спускающийся по ступенькам с донесением для своего хозяина. Беренис свирепо взглянула на слугу, ненавидя его за подлую роль в истории с ее письмом к Перегрину, но лицо Квико оставалось бесстрастным, а взгляд, обращенный на нее, ничего не выражал.

– Идем, Далси, – сказала Беренис, но когда она уже собралась выходить, луч умирающего солнечного света, пробившийся через толстое стекло иллюминатора, вспыхнул на её золотом свадебном кольце. Словно еще раз напомнил ей…

Нуждаясь в глотке свежего воздуха, Беренис накинула на плечи блестящую шаль и вышла на палубу, которая поднималась и опускалась под ее ногами. Она чувствовала медленную качку, слышала плеск волн о корму и скрип веревок. Огромное полотнище паруса раздувалось над головой, неся «La Foudre» вниз по течению к морю. Солнце садилось, его огненный диск балансировал на горизонте, и ночь серым туманом опускалась на воду. На другой стороне вдоль берега тянулась россыпь огней. Беренис почувствовала щемящую боль в груди. Вскоре она попрощается с Англией, быть может, навсегда…

– О, Далси! – прошептала она, протянув руку и коснувшись руки своей служанки-наперсницы.

– Я здесь, миледи! Я никогда вас не покину! – тихо ответила Далси; затем зазвонил колокол, созывая всех к ужину.

Кают-компания была освещена фонарями, плавно покачивающимися на подвесках. Это была большая комната со множеством иллюминаторов. Стоящий в центре дубовый стол был прибит к полу, равно как и стулья вокруг него, чтобы не двигались во время качки или шторма. Мебель была прекрасного качества, деревянные части и металлическая фурнитура блестели. Позднее Беренис обнаружила, что все на корабле отличалось особым порядком и добротностью. Пища была разнообразной и хорошо приготовленной, камбуз находился по другую сторону от трапа и обслуживался двумя стюардами, одетыми в униформу. Все на борту этого судна было четко отлажено и действовало, как часы. Это понравилось Беренис, хотя она не могла решить, была ли здесь заслуга владельца или того маленького человека, представленного ей как капитан Огилви.

Сидя за столом, она изучала офицеров: капитана, коренастого, скупого на слова, смущенно глядящего на нее из-под нависших бровей, и двоих мужчин помоложе, Крофта и Мэнсона. Первый был среднего роста, с аккуратно подстриженной бородой, второй – здоровяк с полными красными щеками и редкими светлыми волосами. Все трое были одеты в темно-синие мундиры, украшенные рядами блестящих пуговиц, суконные бриджи, белые чулки и черные кожаные туфли. Их шарфы и манжеты рубашек сияли свежестью и белизной. Словом, офицеры отличались элегантностью и в высшей степени учтивыми манерами. Крофт и Мэнсон были американцами, предки Огилви родились в Шотландии, но каждый из них сердцем и душой был предан морю.

Трапеза проходила степенно, но Беренис почти ничего не ела, все время ощущая присутствие Себастьяна, сидящего во главе стола, развалившегося в кресле, непринужденно беседующего с другими мужчинами. Вполуха слушая застольные разговоры, она наблюдала за игрой света на резких чертах его лица, зачарованная изящными движениями его мускулистой руки, держащей ножку бокала с бренди, вспоминая, как эти самые пальцы ласкали ее тело. Полунасмешливая улыбка скривила его губы, когда он поймал ее взгляд, и Беренис вспыхнула: ей показалось, что он прочитал ее мысли.

Дэмиан, между тем, оживленно болтал с моряками, стремясь узнать все о жизни на борту корабля.

– Где будет наш первый заход в порт? – спросил он.

– На Канарских островах, – ровно ответил Себастьян, постучав ногтем по ножке своего бокала. Стюард наклонился вперед и еще раз наполнил его. – Мы должны будем забрать партию вина. Америка – самое плодородное место в мире, но пока еще не может производить хорошие вина.

– Значит, вы их импортируете! – весело вставил Дэмиан, считая, что правильно понял сказанное.

Себастьян, с язвительной улыбкой на губах, обменялся взглядами с Огилви.

– Можно сказать и так, – ответил он.

Он не стал добавлять, что все операции осуществляются с помощью одного весьма корыстолюбивого таможенника, который готов закрыть глаза на контрабанду за солидное вознаграждение, разумеется. Себастьян получал немалую прибыль, загружаясь вином на Канарах, а затем заходя на Мадейру, чтобы взять на борт ещё несколько бочонков местного пива для инспекторов в Чарльстоне, таким образом отвлекая их внимание от «нелегальных» бочек, спрятанных глубоко в трюме.

– Ваш корабль легче и быстроходнее большинства торговых судов, не так ли? – продолжал Дэмиан, горя энтузиазмом. При этих словах он послал Беренис утешающую улыбку, не понимая, почему она дуется. На его взгляд, Себастьян был прекрасным парнем.

– Oui,[15]15
  Да (фр.).


[Закрыть] он хорошо оснащен, – кивнул Себастьян, сверкнув глазами. – А также хорошо вооружен.

– Но зачем? – Дэмиан выглядел озадаченным. Было так много всего, что он хотел бы узнать. Он целиком подпал под обаяние этого человека, в котором видел бесстрашного вожака, своей властностью внушающего доверие и непоколебимую преданность.

Себастьян выпрямился, поставил локоть на стол и подпер рукой подбородок.

– Пираты! – сказал он жестко.

– Пираты? – повторили в один голос Дэмиан и Перегрин.

– Они до сих пор еще являются бичом морей. – Себастьян загадочно улыбнулся при их удивлении, наслаждаясь эффектом от шутки, истинный смысл которой был понятен лишь ему и Огилви. Оба они в свое время занимались этим ремеслом, никогда не пренебрегая легкой прибыльной добычей, но все давно осталось в прошлом; сейчас они ограничивались контрабандой.

– Пираты промышляют у берегов Африки, – продолжал он, – и если мы попадем в их руки, мужчины, скорее всего, закончат свою жизнь на каторжных работах. Вы же, мадам, можете оказаться в гареме султана. Как вам это нравится, а?

Далси, стоящая позади своей хозяйки, испуганно взвизгнула, но Беренис определенно не собиралась доставлять ему удовольствие, обнаруживая свое смятение. Она пожала белыми плечами, открывающимися в глубоком декольте вечернего голубого платья, и глаза ее угрожающе потемнели, когда она встретила его взгляд.

– Не знаю, что это повлечет за собой, но мне кажется, что мы, женщины, и без того подвергаемся всем видам рабства, даже в так называемом христианском обществе. Разве от нас не требуют подчинения своим мужьям? – заметила она многозначительно, радуясь при виде того, как напряглось его лицо. Ее стрела достигла цели.

– Touche![16]16
  Удар или укол фехтовальщика, достигший цели (фр.).


[Закрыть] – вполголоса пробормотал Перегрин. Он сидел рядом с ней, элегантный, как всегда, и весь вечер отпускал колкие замечания, оттачивая свое остроумие, рассчитанное на менее изощренных в словесных дуэлях моряков, в то время как они, удивленно приподняв брови и сжав челюсти, составляли о нем собственное, весьма нелестное мнение. Он пользовался случаем показать себя, красиво жестикулируя руками, словно артист на театральных подмостках, и все время старался завладеть вниманием Беренис, что было совершенно неблагоразумно.

Себастьяна не так-то легко было одурачить, и, настороженный игрой Перегрина, он наблюдал за ним, словно тот был каким-то особенно вредным видом насекомого. Себастьяна злил и удивлял интерес его жены к Перегрину. Определенно, она не могла быть такой наивной, чтобы обмануться его показным блеском. Было оскорбительно сознавать, что она предпочитала общество этого пустого позера. К своему ужасу он обнаружил, что еле сдерживает негодование и еще какое-то чувство, опасно близкое к ревности. Инстинкт собственника требовал спрятать ее от посторонних глаз так, чтобы никакой другой мужчина не мог обнять ее даже в мечтах. Но вот она сидит, сдержанная, как монашка, обратив все великолепие своей улыбки в сторону Перегрина, в то время как всякий раз, когда Себастьян ловил ее взгляд, он встречал в нем лишь выражение уничтожающего презрения.

Перегрин сразу почувствовал разлад между ними и, поощряемый явным одобрением Беренис, сказал непринужденно и с легким презрением в голосе:

– Клянусь Юпитером, мне ужасно хочется увидеть Америку! Леди Чард снабдила меня рекомендательными письмами в лучшие семьи Джорджтауна. Как вы думаете, граф, мне повезет? Удастся мне разбогатеть в вашей хваленой стране?

Последовала зловещая тишина, затем Себастьян приподнял черную изогнутую бровь и пристально посмотрел на Перегрина.

– В Новом Свете есть возможности для множества бродяг, – произнес он медленно. – Он так велик, что бездельники теряются среди сильных и мужественных мужчин.

Лицо Перегрина побледнело и стало еще более надменным. Его пальцы нервно играли хлебным шариком на тарелке.

– Именно так вы и оказались там, сэр? Бродяга из Франции? – парировал он смело, скосив глаза на Беренис, чтобы увидеть ее реакцию.

Себастьян достал сигару из серебряного сундучка, и стюард зажег ее. Он не удостоил Перегрина мгновенным ответом, а втянул дым в легкие, затем выдохнул его через раздувшиеся ноздри и лишь после этого произнес:

– Моя семья имеет связи с Каролиной уже двести лет. Одна ветвь нашего рода обосновалась там. Эта земля стала моим домом, когда уже было невозможно оставаться в la belle France.[17]17
  В прекрасной Франции (фр.).


[Закрыть] Моя ситуация в некотором роде отличается от вашей, mon ami. Я покидал страну не потому, что хотел избежать своих кредиторов. Я спасал свою жизнь от врагов, которые убили бы меня.

Холодное злорадство в его глазах уничтожило Перегрина. Неожиданно атмосфера в комнате так накалилась, что воздух казался обжигающим. Капитан Огилви поспешил сменить тему, заговорив о более общих проблемах, но Беренис с тревогой замечала, что двое мужчин то и дело обменивались через стол злыми взглядами. Милостивый Боже, путешествие только началось, а уже назревает ссора! У нее ужасно разболелась голова и, отказавшись от еще одного бокала вина, Беренис извинилась и ушла в каюту.

Далси помогла ей приготовиться ко сну. Она вытащила из сундука белую сорочку, строгую и изящную, с длинными пышными рукавами и завязывающуюся у горла. Но ее сходство с монашеским облачением было чисто внешним и обманчивым, так как ткань была фактически прозрачной. Побранив Далси за то, что она не взяла с собой легкую фланелевую сорочку, Беренис набросила сверху пеньюар. Стало трудно удерживать равновесие, потому что они уже вышли в открытое море, и оно было неспокойно. Она не знала, привыкнет ли когда-нибудь к качке, и перспектива быть надолго заключенной в эту каюту, где каждая вещь, казалось, несла на себе отпечаток личности Себастьяна, весьма удручала Беренис.

Это было типично мужским обиталищем, но сколь великолепно оборудованным! Дубовый стол был накрыт шоколадно-коричневой плюшевой скатертью, окаймленной золотой бахромой, стенные шкафчики хитро встроены между переборками, а секретер, в который заглянула Беренис, был полон перьев для письма и изящных чернильниц, украшенных серебряной резьбой. Внутреннее убранство свидетельствовало о несомненном вкусе хозяина каюты, его чувстве стиля и цвета, знании фактуры. Металлические панели, сверкающие на фоне темного дерева, зеркало в резной позолоченной раме, улавливающее свет, искусно выполненные картины лучше всяких слов рассказывали о характере Себастьяна.

В противоположность этой утонченности в отделке интерьера удобства и предметы гигиены были чрезвычайно примитивными: простой ночной горшок в комоде и фарфоровая чашка, установленная под умывальником; содержимое выносилось наверх и выплескивалось за борт. Беренис, тем не менее, это не слишком удручало. Даже в огромных домах Англии уборные обычно представляли собой не более, чем крошечный клозет на первом этаже с глубоко выкопанной ямой и высоким сиденьем. Что до купания, то лишь некоторые эксцентричные богачи шли на устройство в своих домах новомодных ванн с водопроводом и канализацией.

– О, мадам, меня тошнит, – пожаловалась Далси, – могу я пойти лечь?

Желудок Беренис тоже начинал причинять беспокойство, и она уныло кивнула. Ужин явно не собирался задерживаться в нем. С каждой секундой чувство тошноты усиливалось. Желудок взбунтовался. Рот ее наполнился кислой слюной, в глазах почернело, и все вокруг завертелось. Она с трудом добралась до иллюминатора, широко его открыла и высунулась наружу, почувствовав головокружение от вида бурлящей далеко внизу пены. Несколько минут ее жестоко рвало, затем, ухватившись ледяными пальцами за край иллюминатора и дрожа, она жадно глотала воздух.

Кое-как ей удалось добраться до кровати с дамасской драпировкой и бархатным одеялом. Беренис бросало то в жар, то в холод, голова раскалывалась, словно по ней стучали молотками. Каждый предмет в каюте, казалось, качался, и даже когда она закрывала глаза, то все еще могла видеть их; фонари, платье на вешалке, полированный деревянный пол перемещались и затем резко падали вниз. Беренис свернулась калачиком на боку, подтянув колени, прижав ребро ладони к виску, чтобы смягчить боль, не имея сил даже на то, чтобы плакать.

Себастьян пришел в каюту поздно. После игры в карты с Дэмианом и Перегрином он был зол, потому что почти не сомневался, что хлыщ мошенничал, но пока не мог это доказать. Он быстро пересек каюту, повесил шарф на один из стульев с высокой спинкой, сбросил сюртук и взглянул на неподвижную фигуру на кровати, полуприкрытую одеялом. Изящные плечи Беренис были повернуты к нему, линия талии мягко изгибалась, переходя в крутую выпуклость бедра, тонкое одеяло повторяло очертания ягодиц.

Желание стремительно поднялось в нем; он наклонился и залюбовался ее лицом и этими благоухающими локонами – чудесными душистыми локонами, скрывающими уши, и этим прелестным ртом, полуоткрытым над рядом маленьких, ровных зубов. Его рука замерла, готовая сбросить с нее ночную одежду, но как раз в этот момент Беренис пошевелилась и беспокойно застонала. Наклонившись ниже, Себастьян увидел смертельную бледность ее кожи. Он потрогал ее лоб и обнаружил, что у нее лихорадка. Почувствовав его присутствие, Беренис приоткрыла веки, глаза ее неестественно заблестели. Но даже будучи в этом полубессознательном состоянии, она отодвинулась от него.

– Что вас беспокоит? – спросил он, больно задетый такой явной демонстрацией ненависти.

Беренис покачала головой, не в силах говорить, и он догадался о причине ее недомогания. Сегодня штормило, а она, как понял Себастьян, никогда прежде не путешествовала морем. Его чувство боли и желания резко сменилось состраданием, нежность застала его врасплох, когда он осторожно перевернул горячую подушку, чтобы Беренис могла лежать на ее прохладной стороне. Он подошел к ящику с лекарствами, смешал травяной настой, затем приподнял ее, и, поддерживая своим плечом, уговорил выпить снадобье. После этого он наполнил таз водой и осторожно протер ей лицо и шею.

Беренис почти не понимала, что происходит: из-за ослепляющей головной боли затуманивалось сознание. Глядя на ее тело, такое притягивающее, зовущее под прозрачной ночной сорочкой, Себастьян осознал, что в ней сплелись воедино юная девушка и зрелая женщина. Невинная соблазнительница! И судьба распорядилась так, что это – его жена!

Себастьян нахмурился, не доверяя вспыхнувшему чувству жалости и нежности. Он становится сентиментальным! Потом осторожно отводя назад темные локоны, струящиеся по подушке, он был поражен, когда Беренис с благодарностью прижалась к его руке. Этот простой доверчивый жест тронул его до глубины души.

Он взял себя в руки и отодвинулся от нее, злой и смущенный. Смешно! И это Лажуниссе – пират и контрабандист, один из самых сильных, выносливых, опытных парней и искусных охотников, обученный индейцами чероки? Приятели – отчаянные ребята, готовые на все, – здорово посмеялись бы, увидев его сейчас! Лажуниссе у кровати прелестной женщины, исполняющий роль сиделки!..

Беренис почувствовала, как он отодвинулся, сквозь мягкий туман опия, который он добавил в лекарство. Она смутно сознавала присутствие рядом кого-то утешающего, согревающего и успокаивающего, но отказывалась поверить, что это мог быть Себастьян. Наконец, уставший мозг отказался от борьбы, позволив ей погрузиться в сон.