Текст книги "Опасная профессия"

Оккупация Чехословакии Советской армией и частями армий других стран Варшавского договора стала поворотным событием в истории СССР. Солженицын переживал этот поворот и в связи с публикацией своих произведений за рубежом, поскольку его первый опыт в этом плане начинался через Братиславу. Письмо Солженицына IV съезду Союза советских писателей, распространявшееся в СССР лишь в самиздате, было открыто зачитано на съезде чехословацких писателей.

Мы всей семьей отдыхали в августе в Латвии на берегу Балтийского моря и возвращались домой именно 20 августа. Наш рейс был задержан в аэропорту на четыре часа, так как взлетно-посадочная полоса использовалась для отправки на запад военных самолетов. 21 или 22 августа по всем предприятиям, организациям и учреждениям СССР была разослана секретная директива Политбюро ЦК КПСС и Совета министров СССР о проведении срочных общих собраний коллективов. Предписывалось обеспечить всенародную поддержку акции советского правительства и его союзников «по оказанию интернациональной помощи братскому чехословацкому народу». Общие собрания в ИМР проводились по отдельности в клиническом и экспериментальном секторах. Явка на собрания была обязательна. Но я не пошел, мой отпуск еще не кончился. Парторг отдела даже не пробовал меня уговаривать. Мое отсутствие было для него облегчением, он больше боялся не моего отсутствия, а моего присутствия, оно могло нарушить единогласие по резолюции. Тимофеев-Ресовский не мог последовать моему примеру. Сделай он так, его бы уволили на следующий же день, и весь отдел оказался бы под угрозой. Мой друг Анатолий Васильев, заведующий лабораторией в соседнем Карповском институте радиохимии, не пошел, и на следующий день его лишили допуска к секретным работам, что означало увольнение. (Впоследствии он смог найти работу лишь водопроводчиком жилотдела.) Всего в Обнинске за сознательную неявку на такие собрания уволили шестнадцать человек. В Москве аналогичное собрание прошло и в редакции «Нового мира». Его проводил Владимир Лакшин, заместитель редактора. Твардовский в редакцию не приехал, сославшись на болезнь. Отказ от одобрения привел бы к разгону редколлегии. Это все понимали. Лес рубят, щепки летят… В СССР по-прежнему государственные служащие имели шанс проявить смелость и независимость, открыто критикуя директивные решения ЦК КПСС, лишь один раз, второго уже не могло быть. Семеро смельчаков, среди которых я знал лишь Павла Литвинова, внука бывшего сталинского наркома иностранных дел, организовали 25 августа демонстрацию на Красной площади с плакатами «Позор оккупантам» и другими, которые они не успели развернуть. Оперативники КГБ их избили и увезли. В октябре участники этой акции получили разные сроки тюремного заключения.

Неожиданно ко мне в те дни приехал Солженицын. Он все лето жил в «Борзовке» и работал над романом «В круге первом», возвращая ему «первородный» вид, – вариант, находившийся в 1964 г. в «Новом мире» и впоследствии конфискованный у Теуша, был «облегчен» изъятием некоторых глав, которые не могли бы получить одобрение редколлегии и пройти цензуру. Была изменена и фабула сюжета. Солженицын, конечно, не знал о директивах ЦК КПСС, требовавших обеспечить «всенародную поддержку». Поэтому подготовил короткий протест против оккупации Чехословакии под неудачным названием «Стыдно быть советским!». Мне он не предложил его подписать, ему требовались громкие, известные на Западе имена. В своих очерках «Бодался теленок с дубом» он пишет:

«Сердце хотело одного – написать коротко, видоизменить Герцена… Бумага сразу сложилась. Подошвы горели – бежать, ехать. И уже машину заводил (ручкой).

Я так думал: разные знаменитости, вроде академика Капицы, вроде Шостаковича… еще Леонтовича, а тот с Сахаровым близок… еще Ростроповича, да и к Твардовскому же, наконец, – и перед каждым положу свой трехфразовый текст…

Зарычал мотор – а я и не поехал. Если подписывать такое – то одному. Честно и хорошо…

В такой момент – я способен крикнуть! Но вот что: главный ли это крик? Крикнуть сейчас и на том сорваться… Надо горло поберечь для главного крика…» (Париж, 1975. С. 242–243).

Но это были уже поздние размышления и оправдания.

В те дни Солженицын решил приехать все же со своим протестом к Тимофееву-Ресовскому. Он почему-то думал, что Николаю Владимировичу, прошедшему все круги ГУЛАГа, терять нечего. По моим личным наблюдениям, бывшие заключенные, особенно те, кто прошел через пытки на следствии, были намного осторожнее, чем другие, «небитые». Память о страданиях в лагерях остается навсегда. (В советскую психиатрию вошел термин «лагерный страх».) Свобода и наличие каких-то прав кажутся бывшим зэкам временными, люди, творившие террор, и доносчики живут свободными вокруг них и нередко – занимают высокие посты. Система не изменилась. Я пытался отговорить Солженицына от визита к Тимофееву-Ресовскому, но он не слушал. Ему хотелось узнать мнение человека, которого нельзя было, как всех нас, причислить к числу «советских».

Открыв дверь и увидев нас вдвоем, Тимофеев-Ресовский сразу, конечно, понял, зачем мы пришли. Других разговоров в те дни не было. После ставших традицией теплых объятий сокамерников Николай Владимирович сам начал разговор, не дав Солженицыну и рта раскрыть.

«А ведь здорово наши немцев опередили, – сказал он довольно громко, – чехи им продавались под видом демократии… Открыли границу для свободного выезда из ГДР в ФРГ. Знаю я этих чехов, для них австрийцы и немцы ближе русских… не православные они, культура у них германская, католическая… Россия для них страна дикая, азиатская…»

Тимофеев-Ресовский говорил громко, он был давно уверен, что его квартира прослушивается. Такое мнение Тимофеева-Ресовского о чехах не было конъюнктурным. Он действительно считал, что восточноевропейские страны – Венгрия, Чехословакия и Польша, а тем более ГДР – страдают от своей насильственной изоляции от Западной Европы и не рассматривают СССР как образец для своего будущего. Для Солженицына вершиной европейской культуры была именно русская культура. Он как бы окаменел сразу, нахмурился, глаза потемнели. Сел на стул и слова не мог вымолвить. «Лелька, – крикнул Николай Владимирович, – чайку нам приготовь!» Это был обычный ритуал во время визитов Солженицына, сопровождавшихся долгими беседами. Но Александр Исаевич уже встал, заторопился… «Забежал лишь на минутку, дела еще есть срочные…» Вышел не прощаясь, сел в свой «москвич» и уехал.

После этого визита Солженицын к Тимофееву-Ресовскому никогда не приходил и даже не спрашивал о нем. Но в автобиографических записях он продолжал причислять Николая Владимировича к своим близким друзьям. Ссоры не было. Произошло как бы полное одностороннее отмежевание. Это тем более удивительно, что во взглядах на будущее России ни Тимофеев-Ресовский, ни Солженицын не были демократами. Оба считали просвещенный авторитаризм лучше классической демократии. У Солженицына этот взгляд дополнительно переплетался с разными православно-религиозными ограничениями и признанием важного значения церкви, что в последующем отразилось в его знаменитом «Письме вождям Советского Союза», фрагменты которого уже содержались в его нередких письмах членам Политбюро, которые он отправлял в 1967 и 1968 годах. Тимофеев-Ресовский, прочитав в мае 1968 года кем-то принесенный ему «Меморандум» академика Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», высказывался о нем крайне критически:

«…Вы представляете, что будет, если у нас вдруг демократия появится?.. Ведь это будет засилье самых подонков демагогических! Это чёрт знает что! Прикончат какие бы то ни было разумные методы хозяйствования, разграбят все что можно, а потом распродадут Россию по частям… В колонию превратят… Вы читали это знаменитое письмо академика Сахарова? Почитайте. Оно по Москве ходит… Такая наивная чушь, какая-то устарелая технократия предлагается… человек не знает, что делается в мире, не понимает в политике, в экономике» (Магнитофонные записи бесед Тимофеева-Ресовского «Из воспоминаний». М.: Прогресс, 1995. С. 349).

Подготовленный сценарий быстрых перемен в руководстве Чехословакии осуществить, однако, не удалось из-за тотального сопротивления всего населения республики. Дубчек оставался лидером партии. Была перекрыта лишь граница с ГДР и ФРГ, чтобы остановить поток выезжающих из страны и переезды немцев из Восточной Германии в Западную. Наиболее активным сторонником вмешательства в чехословацкие реформы считался лидер ГДР Вальтер Ульбрихт (Берлинскую стену построили в 1961 году именно по его инициативе). Но мы ожидали мер по подавлению всех форм оппозиции и в СССР.

И Роя и меня, естественно, беспокоила теперь судьба книги «К суду истории», объем которой приближался к тысяче страниц, и неизбежным стало наше решение публиковать ее за границей. Для этого я отснял две копии микрофильма. В сентябре у меня еще продолжался отпуск (в институтах, имеющих дело с радиацией, рабочий день сокращен до семи часов, а отпуск увеличен до шести недель).

Наши опасения не были преувеличенными. Рассекреченные после распада СССР документы ЦК КПСС показывают, что 4 августа 1968 года председатель КГБ Андропов докладывал в ЦК КПСС (Записка № 2095-А с грифом «Секретно»):

«Комитетом госбезопасности оперативным путем получен новый вариант рукописи МЕДВЕДЕВА Р. А. “Перед судом истории” (фотокопия прилагается). Медведев дополнил рукопись материалами о репрессированных в прошлом ученых-физиках с анализом их научных возможностей, школ, которые они представляли в науке, и тех идей, которые не были осуществлены ими. Указанные данные МЕДВЕДЕВ получил от академика САХАРОВА, с которым в настоящее время в близких отношениях… Книга МЕДВЕДЕВА, после того как она будет закончена, безусловно, пойдет по рукам, вызовет много нежелательных толков, так как основана на тенденциозно подобранных, но достоверных данных, снабженных умело сделанным комментарием и броскими демагогическими выводами. В связи с этим представляется необходимым вызвать МЕДВЕДЕВА в Отдел пропаганды ЦК КПСС, провести с ним обстоятельный разговор и, в зависимости от его результатов, решить вопрос о дальнейших мерах, которые предотвратили бы появление этой книги…

Прошу рассмотреть.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ

АНДРОПОВ».

Рассмотрение записки Андропова и фотокопии рукописи почти в тысячу страниц дело не быстрое. Заключение ЦК КПСС «О рукописи Р. А. Медведева “Перед судом истории”», подписанное зав. отделом пропаганды В. Степановым, зав. отделом науки С. Трапезниковым и зав. отделом культуры Е. Шауро и направленное в КГБ, было датировано 11 февраля 1969 года. Читали рукопись, конечно, не эти высокопоставленные партийные чиновники, а какие-то их консультанты и эксперты.

ЦК КПСС предлагало суровые меры:

«Все содержание рукописи Р. А. Медведева носит четко антисоветский характер. Целесообразно принять все меры, чтобы воспрепятствовать переправке этой клеветнической рукописи за границу. На наш взгляд, приглашать Р. А. Медведева на беседу в Отдел пропаганды нет необходимости… считали бы целесообразным поручить соответствующим партийным органам рассмотреть вопрос о пребывании Р. А. Медведева в партии».

Директива об исключении Р. А. Медведева из КПСС поступила, как и следует по уставу, в первичную организацию, где она рассматривалась в присутствии членов райкома КПСС. Юридические меры против членов партии, по правилу, введенному после XX Съезда КПСС, могли приниматься лишь после исключения «обвиненного» из партии. Роя Медведева начали вызывать для объяснений в Комиссию партийного контроля при ЦК КПСС. Формальное исключение состоялось лишь в августе 1969 года. За исключением из партии не последовало, однако, увольнение с должности заведующего сектором Института профессионального обучения АПН СССР. Наоборот, пришла инструкция из ЦК КПСС поручить Р. А. Медведеву дополнительно инспекцию еще нескольких школ. Цель состояла в том, чтобы оставить ему меньше свободного времени для исторических исследований. Но предотвратить отправку рукописи за границу все эти меры не помогли. Отснятый микрофильм увезла в начале 1969 года в Вену Елизавета (Лиза) Маркштейн (Elizabeth Markstein), член австрийской компартии, в прошлом работник Коминтерна. Отец Лизы был одним из основателей Коммунистической партии Австрии. После оккупации Австрии Германией семья Маркштейнов жила в СССР, и Лиза, тогда еще школьница, имела двойное гражданство. У нее было много друзей среди бывших австрийских и немецких работников Коминтерна. Некоторые из них прошли через сталинские тюрьмы и лагеря. В этот кружок входили и Лев Копелев, друг Солженицына, и Екатерина Фердинандовна Светлова, мать Наталии Светловой, которая в 1969 году стала фактически женой Солженицына. У Роя тогда еще не было опыта заграничных публикаций. Но его книга была в то время (а возможно, и сейчас) лучшим и наиболее полным в мировой литературе историческим исследованием всего феномена сталинизма, преступлений Сталина и их последствий. Она основывалась на первичном фактическом материале, документах, десятках неопубликованных воспоминаний, сопровождалась обширной библиографией и открывала множество неизвестных ранее страниц в истории СССР. Эту книгу не следовало, конечно, запускать в самиздат или печатать в случайных издательствах Италии или Австрии, на нее необходимо было заключить, с соблюдением всех формальностей, договор с наиболее респектабельным американским издательством политической и исторической литературы. Нужен был и авторитетный западный редактор-историк, свободно владеющий русским языком. Издание должно было соответствовать лучшим международным стандартам. Обсудив эту проблему, мы с Роем решили попросить участвовать в этом проекте профессора Дэвида Журавского, заведующего кафедрой истории университета в Иллинойсе. Журавский был моим другом, он часто приезжал в СССР, и я ему полностью доверял. Он только что закончил свою академическую книгу о Лысенко. Для ускорения всех процессов мы решили, что перевод, заказанный опытному профессиональному переводчику, и все редакционные расходы будут оплачиваться за счет авторского гонорара. Нельзя было допустить, чтобы издательство экономило на столь важной работе. Автор отказывался и от традиционного аванса, что было необычно для американцев. Нам нужно было показать, что издание книги не преследует коммерческих целей. (Вскоре Журавский заключил договор на издание книги Роя с нью-йоркским издательством «Alfred A. Knopf», которое считалось наиболее авторитетным и престижным в США, что обеспечивало перевод книги и во многих других странах. Отредактированная книга на английском, с именным и предметным указателями, составила около 700 страниц. Все переводы в других странах делались в последующем с английского издания, а не с русской рукописи. Но это лишь способствовало успеху книги. Она вышла одновременно в США и Англии очень быстро, уже в 1971 году, и переводилась на многие языки. (В США в 1989 году вышло новое, дополненное издание объемом 900 страниц. С русского расширенного издания переводились недавно лишь китайское и сербохорватское.)

Роман «В круге первом» был передан Солженицыным за границу «на хранение» еще в 1964 году. Но этот вариант романа 1964 года, содержавший 87 глав, был «облегченным», он готовился как «проходной» специально для возможной публикации в «Новом мире». В самиздате роман не циркулировал, в отличие от «Ракового корпуса». За границей Солженицын хотел теперь опубликовать полную первоначальную версию, о которой никто не знал, то есть не «Круг-87», а «Круг-96» – с другим сюжетом и главами о Сталине. В августе и в сентябре 1968 года. Александр Исаевич жил один на дачке возле Обнинска и срочно «гнал, кончал “Круг-96”».

Публикация «Круга-87» в США, а затем и в Европе явилась результатом решения Солженицына, принятого им в 1967 году. Отправляя свое знаменитое «Письмо IV Съезду Советских Писателей» и не зная возможных последствий конфронтации, вызванной публикацией этого письма за границей, он решил укрепить свое положение изданием сразу двух больших романов, приносивших ему репутацию «великого» писателя. Эта стратегия оказалась успешной.

В воскресенье 22 сентября 1968 года Солженицын приехал ко мне утром в Обнинск, как обычно, без предупреждения, с необычной просьбой. Он хотел, чтобы я тут же, в его присутствии, сделал микрофильм нового варианта романа, объяснив вкратце, что это и есть истинный «Круг». В рукописи было примерно 900 страниц машинописного текста через полтора интервала. Солженицын уже знал по прежним визитам, что у меня дома была профессиональная установка для микрофильмирования с лампами дневного света. Я применял специальную мелкозернистую пленку, используемую для микрофильмирования радиоактивных аэрозольных частиц в воздухе, рулон такой пленки подарили мне друзья-физики. Эта пленка обеспечивала четкое изображение текстов, по две страницы в кадре. В обычную кассету можно было вкрутить 42–44 кадра. Большой чулан при кабинете служил мне фотолабораторией с запасами проявителя и фиксажа. (В прошлом микрофильмы для Солженицына делала Решетовская «с рук», с нестабильным освещением и на обычных пленках. Это затрудняло фокусирование, и каждый кадр нужно было проверять с лупой, повторяя фотографирование при неудачах. Как мне стало известно позднее, многие кадры этих микрофильмов все же оказались почти слепыми и требовали замены. Этим, возможно, объяснялось и столь неожиданное обращение к моей помощи.) Я работал с фотоаппаратом «Зенит», он прочно фиксировался на штативе на точном фокусном расстоянии от фотографируемого текста.

Без лишних слов мы сразу взялись за работу. Я делал снимки, Солженицын менял страницы. Отсняв несколько кассет, я шел в чулан, проявлял, промывал и быстро сушил пленки сначала спиртом, потом на воздухе (при длительной сушке на воздухе на пленках оседает много пыли). Работал при темно-красном свете. После последней промывки спиртом вывешивал пленки в комнате, и Солженицын проверял их с лупой. Пропуска страниц и брака не было. Я тем временем готовил новую серию кассет. На всю рукопись их потребовалось 27 штук. Работа продолжалась шесть часов без перерыва. Свернув все пленки в коробочки и выпив чаю, Солженицын уехал, отказавшись от обеда. Во время работы мы не разговаривали, объясняясь знаками. Солженицын боялся, что моя квартира прослушивается, что было маловероятно, так как дома у нас велись только семейные разговоры. Я, конечно, понимал, что микрофильм делался для отправки за границу. («Круг-96» был впервые опубликован на русском издательством YМСА-Press в Париже лишь в 1978 году, но не переводился почти 30 лет. Двух вариантов этого романа с разными сюжетами в переводах на европейские языки до 2009 года не появилось.) По словам Солженицына получалось, что сокращенный вариант романа оказался на Западе случайно, через самиздат. В действительности именно этот вариант анонсировался в 1964 году «Новым миром», а его рукопись была конфискована в сентябре 1965 года у Теуша. Никто тогда не знал, что это «куцый Круг-87». Но еще в 1964 году микрофильм этой рукописи по просьбе Солженицына был вывезен «на хранение» во Францию Вадимом Леонидовичем Андреевым, сыном известного русского писателя Леонида Андреева. В начале 1967 года Солженицын встретился в Москве с его дочкой Ольгой Вадимовной и просил ее немедленно публиковать роман в США. От его имени был заключен договор с издательством в Нью-Йорке «Harper & Row», и русское издание вышло в США в феврале 1968 года с мировым копирайтом. Маловероятно, что Солженицын об этом не знал. Мне это издание привез американский друг Дэвид Журавский. В городе Эванстон, где он жил, было отделение этого издательства. Готовя микрофильм «Круга-96» к отправке за границу и изданию в YMCA-Press, Солженицын, очевидно, надеялся на возможность замены текстов. Но было уже поздно. В этом издательстве уже печатался сокращенный вариант романа, который вышел в Париже в 1969 году. И главной проблемой для писателя оказалось плохое качество поспешных переводов. Американское издание романа «В круге первом» не подходило для издания в Англии. Между американским английским и классическим английским существует заметная разница. Англичане не любят американизмов, американцы не любят англицизмов. В Лондоне весь перевод этого романа делался заново сразу тремя переводчиками и вышел в 1968 году. Солженицынские тексты вообще было крайне трудно переводить, особенно лагерные сюжеты. Многих слов, употребляемых Солженицыным, не было ни в каких словарях. Ему следовало кончать с самиздатом и брать все издания и переводы под жесткий юридический контроль. В этом помогла ему та же Лиза Маркштейн, порекомендовавшая писателю солидного швейцарского адвоката Фрица Хееба (Fritz Heeb), специалиста по интеллектуальной собственности. Лиза дружила с Екатериной Фердинандовной Светловой, матерью Наталии Дмитриевны. Екатерина Фердинандовна тоже входила в круг бывших работников Коминтерна. Хееб был швейцарским коммунистом, но перешел к левым социалистам после событий в Венгрии в 1956 году. Его отец, один из основателей швейцарской компартии, был знаком с Лениным и Троцким. В этот же круг входил и Лев Копелев. В Германии они были связаны с Генрихом Бёллем. У этой группы имелись контакты и с Вилли Брандтом, левым социал-демократом, в то время мэром Западного Берлина. Для Солженицына эта связь именно с левыми социалистическими немецкими группами была в тот период весьма полезной.