Текст книги "Опасная профессия"

Таким был заголовок новой книги, которую я начал готовить с конца 1969 года. Однако материалы для нее накапливались постепенно в течение нескольких лет. Книга «Международное сотрудничество ученых и национальные границы», над которой я работал в 1968–1969 годах, к этому времени уже была закончена, объем ее составил около 250 страниц. Я отпечатал восемь экземпляров, сделал микрофильм и давал читать рукопись друзьям, но без разрешения на перепечатку и фотокопирование. Самиздат, уже явно взятый под контроль американскими спецслужбами, обеспечивал теперь материалом для передач радиостанции «Свобода», «Свободная Европа» и другие, а также русские службы «Голоса Америки», Би-би-си, «Немецкой волны» и пр. Публикации самиздата заполняли и эмигрантские газеты и журналы: «Русскую мысль» (Париж), «Новое русское слово» (Нью-Йорк), «Грани» и «Посев» (Мюнхен), «Новый журнал» (Нью-Йорк) и другие. Русские журналы стали выходить и в Израиле. Я не хотел вливаться в этот поток и предполагал печатать свои работы в независимых издательствах, в основном на английском языке и по договорам как исследования.

Статья 128 Конституции СССР, принятой в 1936 году и остававшейся в силе в 1970-м, утверждала, что «тайна переписки охраняется законом». В соответствии с этим Уголовный кодекс РСФСР предусматривал, что нарушения тайны переписки частными лицами и государственными учреждениями подлежат преследованию по закону (УК РСФСР, статья 135).

Положение о соблюдении тайны переписки было включено во Всеобщую декларацию прав человека, принятую Генеральной Ассамблеей ООН в 1948 году, и в Пакт о гражданских и политических правах, также принятый ООН и ратифицированный СССР (статья 17 этого Пакта).

В 1969 году работавшая в кооперации с почтой таможенная служба имела право проверять печатные произведения, отправляемые по почте. Они пересылались почтой по сильно сниженному, льготному тарифу по сравнению с письмами. Поэтому для отправки оттисков статей или журналов и газет существовали особые, большие и плотные конверты с зажимами, которые можно было легко открыть для проверки содержимого. Некоторые печатные издания, например порнографию, таможенная служба могла конфисковывать, составив акт и указав причину. Правила в этом отношении были неодинаковы в разных странах.

Я вел тщательные наблюдения за судьбой всех своих писем с 1961 года. Примерно с 1965-го моя корреспонденция стала довольно обширной и составляла часть научной работы. Все деловые письма отправлялись авиапочтой заказными и с уведомлениями о вручении, которые возвращались назад с подписью адресата. Если уведомление о вручении не возвращалось в течение двух месяцев, что в то время случалось редко, я составлял официальную жалобу-рекламацию и запрос о судьбе письма, к которому прилагал квитанцию, выписанную в окне заказных писем. Моя книга «Тайна переписки охраняется законом» о всех существующих проблемах была опубликована на разных языках (на русском в 1972 году в Лондоне и в 2003-м в Москве), поэтому не буду повторять здесь описания даже очень интересных казусов. Важно лишь отметить, что деятельность в этом направлении в конечном итоге, правда через несколько лет, изменила систему отправки заказных писем в СССР и из СССР. Пропажи писем при этом не прекратились, но появилась возможность выяснить, в какой стране пропажа произошла.

Каждое заказное письмо, согласно почтовым правилам, регистрируется в особых списках в стране, откуда оно отправлено, и в той стране, в которой оно было получено. Если заказное письмо не было получено адресатом и получатель или отправитель составили жалобу, проверка которой подтвердила пропажу письма, то отправитель или адресат (тот, кто подал жалобу) должен получить денежную компенсацию. Эта компенсация составляла, в соответствии с Конвенцией Всемирного почтового союза, 25 золотых франков. При подготовке текста конвенции европейские валюты имели золотое обеспечение. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 февраля 1959 года, утвердившим вхождение СССР во Всемирный почтовый союз, и Уставом почтовой службы СССР компенсация отправителю за пропажу международного заказного письма была снижена до 7 рублей 35 копеек, что в 15 раз больше компенсации за пропажу внутреннего заказного письма.

Крупная компенсация за пропажу международных заказных писем в западных странах существовала потому, что пропажи были исключительно редким явлением. Цензура почтовых отправлений, несмотря на все законы о тайне переписки, существовала давно и получила международный термин «перлюстрация».

Перлюстрация – это прочтение чужих писем, но не их конфискация. В СССР и в 1970 году разрешалась перлюстрация корреспонденции лиц, подозреваемых в преступлении, но обязательно с санкции прокурора. Письма вскрывались, читались, нередко копировались, но их оригиналы доставляли адресатам. Подозреваемый в преступлении или лицо, за которым ведется наблюдение, не должны были знать, что их корреспонденция подвергается проверке. В этом была элементарная логика следственных действий. Копии писем могли затем фигурировать в качестве документальных доказательств. Уничтожение писем противоречило целям перлюстрации, как и главной функции почты. К нарушению тайны переписки, особенно международной, можно было приспособиться. Не так уж много людей в эту тайну переписки вообще верили. Перлюстрация относилась к той же серии явлений, что и прослушивание телефонных разговоров. Получить разрешение прокурора на перлюстрацию, очевидно, не было в СССР большой проблемой. Но пропажи заказных писем были недопустимы, так как это означало реальные кражи. (При конфискации из писем таможенной службой «недозволенных вложений», например коллекционных марок, составлялся акт, копию которого вместе с письмом вручали адресату. Международный обмен марками в СССР разрешался лишь через филателистические общества.)

Мои жалобы на пропажу заказных писем принимались к рассмотрению в обычном порядке. «Черными кабинетами» служили, по-видимому, секретные спецлаборатории, которые не входили непосредственно в систему почтовой службы. Многие почтовые работники о них, очевидно, не знали. Так же как и Главлит, они подчинялись другим органам, но были гораздо глубже засекречены. Работникам (или «редакторам») Главлита приходилось по характеру их работы общаться с главными редакторами (или их заместителями) издательств, газет и журналов. Работники почтовой цензуры общались только с секретными спецслужбами КГБ и ЦК КПСС. Существование Главлита поэтому не отрицалось. Существование «черных кабинетов» являлось государственной тайной. Расследование на Международном почтамте причин пропажи того или иного письма заканчивалось обычно сообщением о том, что оно было отправлено по адресу. В процедуру расследования входил официальный запрос в ту страну, куда письмо было отправлено. Если ответ на такой запрос обнаруживал отсутствие факта его прибытия, то следовал вывод, что «письмо пропало в пути», то есть где-то между СССР и Англией или США. Виновным признавалось средство доставки, то есть самолет, службы аэропорта, морское судно или почтовый вагон. В таких случаях финансовая ответственность за пропажу письма должна была делиться поровну между двумя странами. Почта СССР при этом должна была выплатить 3 рубля 67 копеек, а почта, например, Англии – в фунтах, в пересчете на 3,65 г золота, что составляло приличную сумму. Требование на получение компенсации мог составлять либо отправитель, либо получатель. Последняя Всемирная почтовая конвенция 1964 года установила максимальный срок для розыска заказных писем шесть месяцев. Если за это время письмо не найдено, оно объявляется «пропавшим». Все процедуры расследования были крайне сложными, и поэтому судьбой своих пропавших писем практически никто в СССР не занимался.

В 1969–1970 годах главными проблемами для служб перлюстрации были приходившие в СССР десятки тысяч писем из Израиля с приглашениями на эмиграцию или с обсуждением этой темы. Контроль этой переписки позволял выявлять потенциальных эмигрантов. Пропажи приглашений и высылаемых в Израиль анкет и копий документов были обычным явлением. В почтовой цензуре существовала острая необходимость в работниках, знавших идиш и иврит, пригодных для сверхсекретной работы и способных на доносы, решавшие судьбы людей. Это была почти невыполнимая задача.

Перлюстрация и изъятие писем, как я узнал в последующем, действительно не являлись секретной функцией самой почтовой службы. Этим занимались цензурные службы и службы разведки НКВД, затем МГБ, а после 1956 года КГБ.

Существует немало исторических исследований работы «черных кабинетов» в разных странах и в России до 1917 года. Работа советских «черных кабинетов» почти не изучена. Деятельность такого кабинета в Читинской области в 1946–1956 годах была описана в опубликованной в Израиле в 1987 году книге-исповеди бывшего его сотрудника лейтенанта МГБ Леопольда Авзегера. Он, еще комсомольцем, затем членом ВКП(б), начал работать в разведке на оккупированной советской армией в 1939 году Западной Украине. Он знал немецкий, польский, украинский, русский и еврейские языки, поэтому и получил назначение в почтовую цензуру. В 1956 году, после семнадцати лет работы в СССР, он был переведен в Польшу, и оттуда, уже выйдя в отставку, сумел переехать в Израиль. В 1987-м он опубликовал в Тель-Авиве книгу «Я вскрывал ваши письма», экземпляр которой прислал мне в Лондон.

«Все международные письма не только вскрывались, – пишет автор, – и регистрировались… но также подвергались химической обработке… Для международных писем не существовало принципа выборочного контроля – вскрывалось и проверялось все, что должно было уйти за границу, а также все, что поступало из-за границы в Читинскую область…» (с. 159).

Пропажи заказных писем случались и у других известных мне людей. Наиболее характерным был пример Солженицына, который показывал мне свою переписку с Министерством связи СССР. Он в довольно резкой форме писал заявления, но называл эти пропажи более точно: «перехват моей корреспонденции». Такие «перехваты» у Солженицына в 1969 году случались не только с письмами, но и с бандеролями и даже с телеграммами, как внутрисоюзными, так и международными.

Собрав необходимую документацию о пропаже двадцати пяти моих заказных писем, отправленных в 1969 году, по которым срок расследования рекламаций превысил шесть месяцев, я подготовил и обосновал иск к Международному почтамту примерно на двести рублей. На этом почтамте, находящемся слева от Ленинградского вокзала, есть особое Бюро рекламаций. На мое письменное заявление ответа не последовало. В конце декабря 1969 года я решил поехать в Москву и разобраться во всем на месте. Меня приняли лично начальник Центрального бюро рекламаций Кравцова и начальник эксплуатационного отдела Данин. На столе перед Кравцовой лежала довольно большая папка с надписью «Медведев» и с материалами исключительно по моей переписке. Кравцова начала знакомить меня с документами расследований. Я смог убедиться, что по каждой моей рекламации действительно составлялся запрос на типовом бланке, с копиями и на двух языках, с указанием дат отправки и номеров заказных писем. Эти запросы отправлялись в международные почтовые службы США или Великобритании с просьбой подтвердить получение заказного письма с таким-то номером. Данин высказал предположение, что мои корреспонденты просто не желали отвечать на мои письма, как миллионы получателей не отвечают на присланную по почте рекламу или письма с просьбой о пожертвовании от благотворительных организаций. Я ответил, что мои письма были заказными и их прибытие в США или Великобританию должно регистрироваться. Между тем на запросы по моим рекламациям из почтовых ведомств США и других стран поступал ответ, что заказные письма с такими номерами не были получены и не зарегистрированы. Поэтому они фиксировались как «пропавшие на пути следования» – то есть в самолете, на морском судне, в почтовом вагоне или в почтовом автофургоне. Известно, например, что и в почтовых вагонах, и в почтовых отделениях при морских перевозках сортировка писем по адресам (по штатам, городам или по кодам) может продолжаться. Заказные авиаписьма в ту или иную страну, поступающие в отдел сортировки Международного почтамта, разбирают по странам, по времени поступления (например, с 11 до 13 часов), укладывают в особые мешки, пломбируют и отправляют почтовыми фургонами в аэропорты. Поскольку мои письма действительно попадали (судя по документам) в такие почтовые мешки, то они не могли пропадать в СССР. Каждый мешок с заказной корреспонденцией имел бирку с номером и указанием страны назначения. Характера моей переписки Кравцова и Данин не знали, и он их не интересовал. Обычные, не заказные, письма сортировали по странам и собирали в более крупные мешки без номеров, но с указанием страны назначения. Писем было много, и большой почтовый мешок с корреспонденцией в США наполнялся, наверное, каждые несколько минут.

Все казалось надежным. Но заказные письма регулярно пропадали. Моя гипотеза состояла в том, что на пути из отдела сортировки к аэропорту мешки с почтой, обычной и заказной, проходили еще одну проверку, особую почтовую цензуру, или «черный кабинет». По характеру его работы можно было предположить, что это очень большое помещение с множеством служащих и современной аппаратурой.

Изучая в течение некоторого времени почтовые штемпели на полученных письмах и бандеролях, я смог установить, что почтамт слева от Ленинградского вокзала, где со мной беседовали Кравцова и Данин, называется официально Международный почтамт № 2. Он открыт для посетителей и для приема почтовых отправлений. Три моих вскрытых заказных письма, оправленных в США в начале 1969 года и поступивших в первый отдел ИМР, что и явилось главной причиной моего увольнения из института, сопровождались письмом Асланова, начальника Международного почтамта № 1. Штемпель «Международный почтамт № 1» я также видел на пакетах с газетами и журналами из США в редакции «Известий». Это были журналы (например, Newsweek), которые не поступали в СССР в открытую продажу и не были доступны простым гражданам в библиотеках.

Где же он, этот таинственный Международный почтамт № 1, закрытый для посетителей? Некоторые очень тонкие иностранные реферативные журналы в Центральную медицинскую библиотеку приходили из США без конверта. Адрес и почтовый штемпель ставились на наклейке прямо на обложке. Поступив в СССР, такие журналы получали штемпель «Международный почтамт № 1». Через этот почтамт, следовательно, проходила и подвергалась цензуре иностранная печатная продукция. Но там же были задержаны и мои заказные письма, которые я отправлял из разных почтовых отделений, включая Международный почтамт возле Ленинградского вокзала. В 1969 году через издательство Колумбийского университета, продававшее мою книгу о Лысенко, я оформил себе подписку на американский журнал Science. На прибывающих конвертах с этим журналом стоял штемпель Международного почтамта № 1, на котором был и телефон коммутатора: 294-62-72. На бланке письма Асланова, сопровождавшего мои перехваченные письма, номер телефона тоже начинался с 294. В Справочнике служебных телефонов Москвы с 294 начинались номера отделов и должностных лиц прижелезнодорожного почтамта Казанского вокзала, расположенного напротив Ленинградского. Этот почтамт оказался гигантским зданием в двенадцать этажей с рядами окон. Зачем привокзальному почтамту двенадцать этажей? Видимо, нужны большие рабочие площади для разборки почты и погрузки ее в вагоны. В этом здании без вывески и приемной, возможно, и размещался Международный почтамт № 1, в котором находился и «черный кабинет». Продолжать свои расследования я пока не стал, сочтя это опасным. Это была государственная тайна, и мне не обязательно ее знать. У меня был уже готов материал для небольшой книги под названием «Тайна переписки охраняется законом», и я решил сосредоточиться на срочном ее написании, а уж затем обдумать дальнейшие свои действия.

Рукопись книги «Международное сотрудничество ученых и национальные границы» я уже сумел отправить в Англию в начале 1970 года. В Москву приезжал на конференцию по теоретической физике профессор Джон Займан (John Ziman), заведующий кафедрой физики университета в Бристоле. Он был известным ученым и членом Королевского общества. Еженедельный научный журнал Nature попросил Займана взять у меня интервью в связи с публикацией рецензии на книгу о Лысенко, которая выходила в Англии с некоторым опозданием[7]7
  Книги на английском языке обязательно должны печататься в США и в Великобритании разными издательствами, которые заключают между собой соглашение о разделе рынка продаж. Законы, связанные с юридическими претензиями к публикациям, существенно различны в Англии и в США. В Англии за точность всей информации в книге несет ответственность издательство, в США – автор книги. При этом используется чаще всего один и тот же набор, но делаются разные суперобложки.


[Закрыть].

Журнал Nature, недавно отпраздновавший свое столетие, был наиболее авторитетным, известным и многотиражным. Поэтому я отправил свою рукопись именно в этот журнал, который печатался издательством «Macmillan», одним из старейших в Англии. В Москве я встретился с профессором Займаном в Доме обществ дружбы с зарубежными странами. Займан охотно согласился мне помочь и написал впоследствии предисловие к моей книге. Он смог привезти в Лондон не только микрофильм, но и машинописную копию рукописи и стал редактором этого издания. К апрелю 1970-го, когда я закончил небольшую (около двухсот страниц) книгу «Тайна переписки охраняется законом», рукопись о международном сотрудничестве ученых уже переводилась. Она получила название «Fruitful Meetings Between Scientists of the World». Переводчиком была Вера Рич (Vera Rich), писавшая в Nature о проблемах советской науки. Я довольно часто получал от нее письма с вопросами, связанными с переводом.

Рукопись «Тайна переписки охраняется законом» увез в Англию один из ответственных редакторов издательства «Macmillan» Джеймс Райт (James Wright) – тоже в виде микрофильма и машинописного текста. Это ускоряло работу. Райт привез мне на проверку несколько уже переведенных Верой Рич глав. В переводе оказалось немало терминологических ошибок, и в апреле-мае 1970 года я занимался их исправлением и часто переписывался с Верой. Райт приехал в Москву по дешевому туру Интуриста и остановился в скромной гостинице. На самом деле целью его приезда было решение моих и Роя издательских проблем. Мы договорились, что «Macmillan» издаст две мои книги и на русском языке в одном томе (русское издание тиражом 2000 экземпляров и объемом 597 страниц вышло в 1972 году и было довольно быстро распродано). Это же издательство купило у американского издательства «Alfred Knopf» права на публикацию в Великобритании, Канаде и Австралии книги Роя «К суду истории» («Let History Judge»).

Поддержка, оказываемая журналом Nature и издательством «Macmillan» в выпуске двух моих книг и книги Роя, была для нас исключительно важной. Дж. Райт привез в Москву проекты договоров с «Macmillan», которые первым, как это принято, уже подписал генеральный директор издательства. Им был в то время один из его владельцев Гарольд Макмиллан, недавний премьер-министр Великобритании (1957–1963), политик, который считался дружественно настроенным по отношению к СССР. Издательство было семейной собственностью потомков Даниеля Макмиллана, основавшего его в 1843 году. Оно было крупнейшим в мире и имело свои отделения в тридцати странах.