Текст книги "Опасная профессия"

Глава 9

1967-й был годом юбилейным – 50 лет Великой Октябрьской революции. Перед СССР стояла задача убедительно доказать всему миру преимущества советской модели социализма, а значит, продемонстрировать собственные достижения во всех областях жизни. Главным достижением стало с 1957 года освоение космоса. Советский спутник и Юрий Гагарин стали символами СССР. В 1966 году был создан, еще по проектам покойного главного конструктора Сергея Павловича Королева, имя которого почти все узнали лишь из некролога[5]5
  Сергей Королев умер 14 января 1966 года в возрасте 59 лет на операционном столе во время рутинной операции по удалению полипов прямой кишки. Эту слишком затянувшуюся из-за осложнений операцию проводил лично министр здравоохранения СССР профессор Б. В. Петровский, бывший в прошлом хирургом.


[Закрыть], новый космический корабль «Союз», рассчитанный на трех космонавтов и способный к стыковкам с другими космическими кораблями.

Сокрытие имен главных разработчиков военной техники было продуманной политикой. Оно переносило славу их достижений на руководителей партии и правительства. На 1967 год были запланированы запуск пилотируемого космического корабля «Союз-1» и стыковка его с «Союзом-2». Общение двух экипажей в космосе должно было поразить весь мир. В экипаж «Союза-1» готовили не только Владимира Комарова, уже опытного космонавта-инженера, дважды Героя Советского Союза, но и Юрия Гагарина, который хотел вернуться к космическим полетам. Три проведенных испытания беспилотных «Союзов» оказались неудачными, но, несмотря на неудачи, которые, как обычно, скрывались, было принято решение отправить пилотируемый «Союз-1» с одним Владимиром Комаровым, оставив Юрия Гагарина дублером. Резервных космических кораблей уже не осталось. «Союз-2» в случае успешного запуска должен был состыковаться на следующий день с «Союзом-1». Корабль с Владимиром Комаровым успешно вышел на орбиту 23 апреля. Однако солнечные батареи по неизвестным причинам не раскрылись. Необходимой энергии для стыковки и жизнеобеспечения не было. Программа полета «Союза-2» была отменена, и Комаров получил команду спускаться на Землю. При входе в плотные слои атмосферы не раскрылся основной парашют, а запасной запутался в стропах, раскаленная капсула с космонавтом внутри ушла глубоко в землю. Гибель Комарова потрясла всех.

В научных институтах юбилейный год отмечался конференциями, и ИМР не стал исключением. Сборник трудов конференции ИМР «Радиация и организм: 50-летию Советской власти посвящается» хранится в моей библиотеке до сих пор. Первый доклад, «Радиационная генетика популяций», сделал Н. В. Тимофеев-Ресовский, второй, «Радиочувствительность организма млекопитающих», – В. И. Корогодин с сотрудниками. Наш отдел уже явно доминировал в экспериментальной работе института. Из восьмидесяти опубликованных докладов почти двадцать вышли из трех лабораторий отдела радиобиологии и генетики. Мой доклад «Действие облучения на биосинтез гемоглобина» обобщал результаты опытов, начатых еще в 1963 году.

В январе 1967-го я закончил новую книгу «Молекулярно-генетические механизмы развития». Ее быстро одобрили в издательстве «Медицина» и в редакционно-издательском совете при Президиуме АМН СССР. В марте рукопись была сдана в набор, и я стал получать листы корректуры. Был обеспечен и перевод книги на английский в нью-йоркском издательстве «Plenum Press», уже без моего непосредственного участия. «Медицина» (бывший Медгиз) имела право продавать права на перевод с рукописей или версток, обеспечивая иностранных партнеров качественными копиями иллюстраций. (Пятитысячный тираж моей книги на русском языке поступил в продажу в начале 1968 года, на хорошей бумаге и с суперобложкой, а на английском – в 1970-м.)

Юбилейный год, однако, был омрачен не только трагедией в космосе. Как-то поздно вечером в мой институтский кабинет прибежал возбужденный Станислав Харлампович – мой друг и старший научный сотрудник отдела радиационной патоморфологии, расположенного этажом выше: «Жорес!.. Срочно нужны двадцать литров абсолютного спирта… Для фиксации легких… Меня вызвали из дома для неотложной работы…» В железном шкафу в комнатке при кабинете я хранил токсичные реактивы и большой запас спирта. Я взял десятилитровую бутыль, Станислав понес вторую. В отделе патоморфологии уже никого не было, рабочий день давно закончился. В препараторской комнате в целлофановых или полиэтиленовых пакетах лежали на льду двенадцать пар свежих человеческих легких, еще желто-серых, с обрезками трахей, явно отпрепарированных совсем недавно у погибших людей, вдохнувших очень концентрированный радиоактивный аэрозоль. В каком-то реакторе (их собирали и испытывали в Обнинске для подводных лодок) произошло, очевидно, расплавление топливной сборки и повреждение герметизации. Предотвратить более крупную аварию кто-то пытался без необходимой защиты. Деталей Харлампович не знал, и я его не расспрашивал. Ему поручили срочно зафиксировать ткани легких для последующей радиоавтографии и микрорадиоавтографии, которые могли бы установить природу «горячих» радиоактивных частиц, осевших в альвеолах. Ткани легких явно были источником внешней радиации, но мы ее не измеряли. Закончив фиксацию, мы уехали домой на «москвиче» Харламповича. Впоследствии мы с ним никогда не обсуждали этот случай. Гибель людей и ее причины оставались тайной даже в Обнинске. Сколько еще человек получили различные дозы облучения при этой аварии и куда их отправили, оставалось неизвестным. Все сотрудники пострадавшего «объекта» и члены их семей дают подписку о неразглашении – это обязательное условие денежной компенсации и пенсионных выплат. Я тоже не рассказывал никому об этом эпизоде и не пытался выяснить его причины. Заведующие лабораториями и отделами в ИМР давали обязательную подписку о неразглашении государственных тайн на срок 25 лет. От чтения секретных документов я всегда отказывался, объясняя в спецотделе, что моя работа этого не требует, и допуск к секретным материалам не оформлял.

Забегая вперед, стоит сказать, что в сентябре 2011 года в интервью на разные темы для обнинской «Новой газеты» я упомянул и этот эпизод. Перед публикацией материала редакция попыталась проверить информацию. Харлампович умер несколько лет назад, но его жена Людмила Уклонская сказала, что она «смутно припоминает, как однажды мужа срочно вызвали для работы с легкими, но, по ее мнению, это могли быть легкие животных, умерших во время какого-то эксперимента» (Новая газета. 7 окт. 2011. С. 6). Станислав, по понятным причинам, не рассказывал дома про свою экстренную работу. Экспериментальными животными в то время могли быть лишь мыши, крысы, морские свинки или кролики. Спутать легкие грызунов с человеческими невозможно.

Но о том, что Жорес Медведев случайно узнал секрет произошедшей аварии, нигде не было известно. Харлампович не имел права обращаться ко мне за помощью и, несомненно, никому об этом не докладывал. У него поздним вечером в тот день просто не было другого выхода. Все это облегчило мою жизнь и в будущем. Жизнь секретоносителей в СССР была слишком сложной и имела множество ограничений[6]6
  Лишь недавно стало известно, что 18 января 1970 года на заводе «Красное Сормово» в Горьком при испытании реактора для подводной лодки К-320 произошел выброс радиоактивности, в результате которого облучились сотни человек. Быстрая смерть наступила у трех рабочих, десятки других умерли позже от острой лучевой болезни. Дозиметрию не проводили, так как рабочие из цеха, их было около тысячи, в панике разбежались, даже не сняв спецодежды. Об этой аварии стало известно лишь после истечения срока подписки о неразглашении. Пострадавшие рабочие и участники ликвидации последствий объединились в общество «Январь-70», добиваясь улучшения медицинской помощи и компенсаций (см.: Чернобыль на «Красном Сормове» // Российская Федерация сегодня. № 8. 2004).


[Закрыть].

Главной политической сенсацией марта 1967 года стал побег в США Светланы Аллилуевой, дочери Сталина. Сорокалетняя женщина, мать двоих детей, кандидат исторических наук, член КПСС и научный сотрудник Института мировой литературы, Аллилуева, приняв фамилию своей матери, не привлекала особого внимания, живя зимой в элитном Доме на набережной, а летом в не менее элитном дачном поселке Жуковка. О том, что она писала мемуары, никто не знал. Побег через Индию был спланирован, очевидно, задолго и с редкой изобретательностью. Рукопись воспоминаний Светлана провезла в урне с прахом своего последнего мужа Браджеша Сингха, престарелого индийского коммуниста, тяжело болевшего уже при вступлении в брак с дочерью Сталина, у которой он был четвертым или пятым супругом. Похоронить мужа по религиозной традиции и его завещанию обязательно следовало на родине, прах покойного развеять над водами Ганга. Вернувшись в Нью-Дели с похорон, Аллилуева сумела войти в американское посольство и попросить политического убежища. При переезде из Индии в США агенты КГБ в Италии по приказу В. Семичастного пытались ее похитить, но операция провалилась. США предоставили дочери Сталина политическое убежище. Ее пресс-конференцию в апреле 1967 года передавали все радиостанции. Я слушал ее по «Голосу Америки». Глушение иностранных радиостанций, эффективное в Москве, было заметно слабее в Калужской области.

Столь крупный провал КГБ привел к неизбежному смещению Семичастного и переводу его на другую работу – министром спорта Украины. На пост председателя КГБ был назначен Юрий Андропов, для которого это стало повышением. Еще в 1966 году Президиум ЦК КПСС получил прежнее наименование – Политбюро, а первый секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев вернул себе титул генерального секретаря. Эта реформа психологически усиливала власть Брежнева, которой он, однако, не злоупотреблял. Он больше всего любил спокойную комфортную жизнь, охоту, застолья и прочие земные удовольствия. Его гордостью стала большая коллекция спортивных и представительских автомобилей, новые модели которых он получал в подарок от лидеров разных стран. Второй его страстью были ордена и медали, их было у него теперь больше, чем у многих боевых маршалов. Но большинство из них он получил после окончания войны. (Конец войны политработник Брежнев в ранге генерал-майора встретил с семью боевыми наградами.)

Переход Андропова на пост председателя КГБ сопровождался вводом его и в состав Политбюро, сначала кандидатом. Соответственно происходило и значительное расширение этого ведомства, особенно его политических функций. Постепенно начали создаваться отделы и группы КГБ для борьбы с «идеологическими диверсиями» – таким расплывчатым термином стали обозначать почти все формы политической оппозиции или просто критики властей. Эти отделы объединились в новое, Пятое управление КГБ, получившее название Управление по организации работы по борьбе с идеологическими диверсиями противника. Впоследствии его переименовали в Управление по защите конституционного строя СССР. Штат управления, имевшего областные и региональные отделы, был определен в 2500 человек. Все эти подробности стали известны лишь в 1992 году после рассекречивания переписки между КГБ и ЦК КПСС. Именно из этих рассекреченных документов я узнал впоследствии, что Жорес Медведев попал под более плотное наблюдение КГБ в 1967 году.

31 июля 1967 года КГБ в докладной с грифом «Совершенно секретно» сообщал в ЦК КПСС:

«Комитет госбезопасности докладывает, что, по полученным данным, проживающие в Обнинске Калужской области кандидат биологических наук МЕДВЕДЕВ Жорес и его близкий знакомый Павлинчук Валерий приступили к размножению на пишущей машинке неопубликованного романа А. Солженицына “В круге первом” с целью распространения его среди научных сотрудников в г. Обнинске. Для этой же цели планирует свою поездку в Обнинск научный сотрудник Института истории АН СССР ЯКИР Петр Ионович, который известен как участник ряда антиобщественных проявлений и выступающий с политически вредными заявлениями.

Учитывая, что роман А. Солженицына “В круге первом” является политически вредным произведением, в случае выезда Якира П. И. в Обнинск и получения им экземпляров романа считаем необходимым Якира П. И. задержать и изъять у него эти рукописи, а в отношении Медведева Жореса поручить Обнинскому горкому КПСС принять меры к пресечению его антиобщественной деятельности.

Прошу рассмотреть.

Председатель Комитета госбезопасности Андропов» (Росс. гос. архив новейшей истории. Коллекция. Ф. 89, перечень 17, док. 45).

Судя по подписям, документ прочитали Суслов, Кириленко, Пономарев и другие члены Политбюро (кроме Брежнева). Общая резолюция была: «Согласиться».

Эта докладная в ЦК КПСС была основана на ложной информации, полученной, по-видимому, в результате прослушивания разговоров Якира, который никогда не отличался осторожностью. Роман «В круге первом» я прочитал еще в январе 1965 года на квартире генетика В. П. Эфроимсона в Москве. Он был знаком с Солженицыным и получил от него рукопись на хранение. Друзья могли читать, но без выноса из квартиры. Я тогда провел у Эфроимсона почти сутки. Роман по советским стандартам был очень интересен, но слишком перегружен многочисленными отступлениями и рассуждениями. Это было почти 900 страниц машинописи. Для самиздата такой большой объем не годился. Вообще никаких рукописей самиздата я не перепечатывал и не распространял. Павлинчук, молодой, талантливый физик-теоретик, был в 1967 году моим хорошим другом. Он, как я уже упоминал, являлся одним из главных членов обнинской команды КВН.

Валерий Павлинчук в середине 60-х годов был наиболее яркой фигурой в Обнинске среди молодых физиков. В 1964 году, когда я с ним познакомился, ему исполнилось лишь 27 лет. Но, будучи уже сотрудником теоретического отдела Физико-энергетического института (ФЭИ), он возглавлял и парторганизацию отдела. Чем конкретно он там занимался, я не знал, вопросов об этом работникам секретных институтов обычно не задают. Именно Павлинчук стал инициатором создания обнинской команды КВН. Ему принадлежала и идея организации Дома ученых в клубе ФЭИ, в котором он стал председателем Программного совета. От имени Дома ученых Павлинчук приглашал многих известных тогда писателей, артистов и ученых, большинство которых соглашались приехать в Обнинск для встреч, выступлений и дискуссий. Власть партийных и местных городских организаций в Обнинске была слабой просто потому, что институты были секретными и «московского» подчинения. Даже секретарь Калужского обкома Кандренков не мог, например, пройти на территорию ФЭИ, где каждое здание имело собственную систему пропусков.

В 1965 Павлинчук, Валентин Турчин, Николай Работнов и Юрий Конобеев, все из теоретического отдела ФЭИ, начали готовить небольшую книжку «Физики шутят», которая после публикации в 1966 году в издательстве «Мир» быстро оказалась советским бестселлером. Научный юмор стал новым жанром. В книжке были собраны различные юмористические, шутливые высказывания, необычные случаи из жизни и карикатуры знаменитых зарубежных и советских физиков. Некоторые имели политический подтекст.

Благодаря многочисленным контактам в Москве, у Павлинчука появилась возможность добывать и привозить в Обнинск и некоторые работы самиздата для прочтения, главным образом, сотрудниками ФЭИ. На его деятельность, по-видимому, обратили внимание и в Москве. Для выступления в Доме ученых удалось пригласить Анастаса Ивановича Микояна, ставшего пенсионером в 1965 году. Сталинского наркома встретили сначала настороженно. Но он, опытный оратор, подробно рассказал, как именно ему удалось, прилетев на Кубу в 1962 году, уладить без серьезных конфликтов известный Карибский кризис, грозивший миру атомной войной. Его характеристики Хрущева, Кастро и Кеннеди оказались исключительно интересными. Отношение к Микояну сразу изменилось. В честь гостя в клубе ФЭИ устроили обед. Один из сопровождавших Микояна, пожилой человек, быстро нашел с молодыми физиками общий язык. Он пригласил Павлинчука к себе домой в Москве и показал ему продукцию не только самиздата, но и тамиздата – книги на русском, изданные за границей. Он разрешал Павлинчуку брать некоторые из них в Обнинск, но по возвращении книг всегда интересовался, кто именно прочитал ту или иную работу. (Впоследствии я узнал, что он оказывал такие же «услуги» и некоторым московским диссидентам.) Среди диссидентов такие вопросы обычно не задавались. Но Павлинчук был доверчив и неопытен. Однажды он привез из Москвы книги Милована Джиласа «Новый класс» и «Три встречи со Сталиным». Это была формально запрещенная литература. Она служила приманкой для многих. Обыск, вскоре проведенный в теоретическом отделе ФЭИ, обнаружил книги Джиласа, письмо Ф. Раскольникова Сталину и некоторые другие нелегальные издания. Была создана комиссия горкома КПСС, в которую 14–17 ноября 1967 года вызывали «на собеседование» работников теоретического отдела. Павлинчук, признанный зачинщиком, был исключен из КПСС и лишен допуска к секретным работам, что означало автоматическое увольнение из ФЭИ. Вскоре он попал в больницу. У него обострился хронический нефрит. Пересадок почек в то время еще не делали, но почечный диализ, который уже был освоен, мог бы спасти жизнь Валерия. На всех больных диализных аппаратов, однако, не хватало, и решение о том, кого именно следует лечить этим методом, принималось в Министерстве здравоохранения СССР. Павлинчук не попал в число привилегированных пациентов. Похороны Валерия Павлинчука превратились в Обнинске в демонстрацию. Приехало много москвичей. Был среди них и тот пожилой партиец, который обеспечивал ФЭИ тамиздатом. Процессию с гробом через город по проспекту Ленина снимали видеокамерами, фиксировались и прощальные речи на кладбище.

В это время готовилось второе, расширенное издание книги «Физики шутят». Ее подписывали к печати уже после смерти Павлинчука. В новом названии «Физики продолжают шутить» был ясный для всех намек, который цензура не смогла уловить.

Всесоюзное геронтологическое общество и киевский Институт геронтологии АМН СССР отмечали полувековой юбилей Октябрьской революции организацией международного симпозиума в Киеве по теме «Биология старения», который был запланирован на начало июня. Я выступил на нем с докладом «Генетические аспекты старения». Иностранных ученых приехало немного. Среди них была Анна Аслан (Anna Aslan) из румынского Института геронтологии, утверждавшая, что их институт создал препарат геровитал, способный омолаживать стариков. Приехал и 86-летний Фриц Верзар (Friz Verzar), директор небольшого швейцарского частного Института геронтологии, автор теории старения, связывавшей этот процесс с ростом числа сшивок между волокнами коллагена. Принял приглашение и Алекс Комфорт, автор лучшей в то время книги по биологии старения «The Biology of Senescence», второе издание которой было как раз в то время переведено на русский язык. А. Комфорт в 1965 году основал в Англии новый международный журнал Experimental Gerontology, что расширяло возможность публикации статей по проблемам старения, не относящихся к медицине.

Киевский Институт геронтологии АМН СССР, созданный в 1956 году по инициативе старейшего тогда члена ЦК КПСС и председателя Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилова, стал крупнейшим в этой области не только в Европе, но и в мире. Стареющие члены советского руководства верили, что продление жизни теми или иными препаратами возможно, и не скупились на финансирование работ института. Здесь была создана довольно большая клиника, в которую помещали только долгожителей, людей, достигших возраста не менее 95 лет. Научная задача состояла в том, чтобы раскрыть секреты их долгой жизни, исследовать их физиологию, биохимию, питание и образ жизни. К 1967 году, когда Ворошилову было уже 84 года, институт все еще не выработал для него никаких рекомендаций и не подтвердил полезные свойства геровитала.

Алекса Комфорта я знал уже давно, но лишь по переписке. Я прочитал еще первое издание его книги, вышедшее в Лондоне в 1956 году. Второе издание, появившееся в 1964-м, было явно лучшей в мире книгой по общей биологии старения, хотя автор не старался пропагандировать какую-либо главную теорию. Я рекомендовал книгу Комфорта к переводу в Издательстве иностранной литературы, только что переименованном в издательство «Мир», и русский перевод появился именно в начале 1967 года. Несколько экземпляров я привез в Киев вместе с небольшим гонораром в рублях, который издательство выплачивало в случае приезда дружественных авторов в СССР по приглашению. В то время я не знал, что А. Комфорт является не только геронтологом. Его интенсивная и плодотворная деятельность в этой области, казалось, не оставляла времени для других занятий. Он читал курс сравнительной геронтологии на кафедре зоологии Лондонского университета и был, безусловно, наиболее авторитетным геронтологом не только в Англии, но во всей Европе. А в Киеве во время наших с ним бесед и прогулок по городу я обнаружил, что он в первую очередь писатель и поэт. Алекс написал и опубликовал двенадцать романов (первый – когда ему было всего 18 лет), четыре поэтических книги и несколько пьес. По политическим убеждениям Комфорт был анархистом. Он не занимал оплачиваемых штатных должностей и вел научную работу по небольшим грантам, не создавая лаборатории. К тому же Алекс был пацифистом и активным противником атомного оружия. Он участвовал в демонстрациях против ядерных испытаний и за ядерное разоружение, за участие в одной из них он поплатился месяцем тюрьмы, деля камеру с лордом Бертраном Расселом, лауреатом Нобелевской премии по литературе, инициатором этого протеста. Но я также не знал, что Комфорт был еще и авторитетом в области эротики. После визита в Индию в 1964 году он перевел на английский с санскрита знаменитую книгу древней эротики «Камасутра». Необычной особенностью Комфорта, возможно объяснявшей столь большую продуктивность (к 57 годам он написал больше пятидесяти книг по многим темам), была его исключительная быстрота мышления, отражавшаяся и в очень быстрой разговорной речи. К медицине он относился скептически, называя ее «индустрией болезней».

Но при всей широте интересов и кругозора Комфорт почти совсем не знал СССР, куда приехал первый раз. Киев произвел на него большое впечатление. Красивый, хорошо спланированный город с прекрасным метрополитеном. Современные здания и старинные соборы, удобный транспорт, обеспеченное население, отсутствие трущоб, множество парков и бульваров, величественный Днепр. Ему хотелось посмотреть в Киеве и квартал «красных фонарей», обязательную часть любой западноевропейской столицы, и он был удивлен отсутствием здесь этого привычного признака «свободного мира».

В беседах мы затрагивали и политические темы, в частности цензуру и контроль переписки. В Лондон Комфорт увез по моей просьбе «Письмо Солженицына IV Всесоюзному Съезду Советских Писателей». Я получил его по почте 15 мая, за три дня до открытия съезда писателей. Солженицын отправил до начала этого форума делегатам и друзьям 250 копий, каждую с собственноручной подписью и обратным рязанским адресом. Текст письма при его составлении в начале мая он обсуждал с Тимофеевым-Ресовским. В это время Солженицын жил в «Борзовке», возле Обнинска, интенсивно писал (как сейчас известно, заканчивая) «Архипелаг» и часто приезжал к Тимофееву-Ресовскому записывать его образные рассказы об аресте, допросах, следствии, Карлаге, этапах и пересылках. Многие из этих рассказов вошли в «Архипелаг», я их впоследствии узнавал даже по стилю. Солженицын записывал их без магнитофона, по памяти, и в них, особенно в биографии Николая Владимировича, есть неточности. Но о том, что Солженицын писал тогда эпопею ГУЛАГа, ни Тимофеев-Ресовский, ни я ничего не знали. Это был большой секрет автора. Столь широкая рассылка Солженицыным письма съезду означала фактическую передачу его в самиздат и в тамиздат. Не будучи приглашенным на съезд, он этого и хотел. Когда Комфорт спросил, кому передать письмо Солженицына в Лондоне (я отправлял оригинал с подписью), я ответил: «В Бушхауз». В здании с таким названием (Bush House) размещалась русская служба Би-би-си.