Текст книги "Сомнения Мегрэ"

Глава 4
Ресторан на улице Кокийер

Это был не первый и наверняка не последний раз, когда Мегрэ в ярости уходил из прокуратуры, его ссоры с некоторыми следователями, в частности с Комельо, который уже более двадцати лет был почти что его личным врагом, стали на набережной Орфевр почти легендарными.

Будучи спокоен, Мегрэ воспринимал трагически антагонизм, противопоставляющий друг другу две структуры: прокуратуру и полицию. И по ту, и по эту сторону стеклянной двери каждый – или почти каждый – добросовестно делал свое дело. Из одних рук в другие переходили одни и те же люди: мошенники, убийцы, подозреваемые и свидетели.

Разногласия и конфликты порождались разными точками зрения на один и тот же предмет. И не вытекало ли различие из самих принципов комплектования этих двух структур? Сотрудники прокуратуры: прокуроры, их заместители, следователи – почти без исключений происходили из средних, а то и высших слоев общества, из буржуазии. Они получали чисто теоретическое образование и практически не вступали в контакт – кроме как в своих кабинетах – с теми, кого должны были преследовать именем закона.

Отсюда у них было почти генетическое непонимание некоторых проблем, раздражающее поведение в некоторых случаях, которые оперативники уголовной полиции, жившие в перманентной и почти физической близости к преступному миру, чувствовали инстинктивно.

Также со стороны Дворца правосудия исходило и определенное лицемерие. Несмотря на внешнюю независимость, о которой много говорили, там больше чем где бы то ни было боялись увидеть нахмуренные брови министра, или, если дело вызывало громкий резонанс в обществе, они наседали на полицию, которая никогда не работала достаточно быстро.

Но как только газеты принимались критиковать методы полицейской работы, сотрудники прокуратуры спешили повозмущаться вместе с ними.

Комиссар не без причины отправился на прием к прокурору. Как это периодически случается, пресса опять взялась за полицию. Недавно, к счастью не по вине уголовной полиции, а Сюрте[2]2
  Сюрте женераль (с 1934 г. Сюрте насьональ) – национальная сыскная полиция (управления борьбы с уголовной и экономической преступностью, а также контрразведка), действующая на всей территории страны. Префектура парижской полиции и подчиненная ей уголовная полиция не входят в состав Сюрте; их компетенция распространяется только на Париж и Парижский регион.


[Закрыть], расположенной на улице Соссе, произошел инцидент, повлекший за собой запрос депутатов нижней палаты.

В ночном кабаре сынок одного депутата сильно ударил инспектора полиции, который утверждал, что несколько дней следил за ним. Последовала всеобщая драка. Дело не смогли замять, и Сюрте была вынуждена признать, что проводила расследование в отношении молодого человека, подозревавшегося не только в употреблении героина, но и в вербовке новых клиентов для наркоторговцев.

Начался отвратительный скандал. По утверждениям депутата, чьего сыночка поколотили, один из наркоторговцев был полицейским осведомителем и якобы молодого человека посадили на иглу по прямому приказу с площади Бово[3]3
  На площади Бово находится здание МВД Франции.


[Закрыть], дабы скомпрометировать его отца.

Будто случайно – такие дела никогда не ходят одни – на следующей неделе приключилась история с избиением подозреваемого в одном районном комиссариате.

Так что в данный момент пресса была настроена против полиции, и Мегрэ в это утро решил подстраховаться.

Вернувшись к себе в кабинет, он тем не менее был полон решимости по-своему истолковать полученные им инструкции, которые никогда не даются для того, чтобы их понимали буквально. Просто прокурор прикрыл себя, и, если завтра на авеню Шатийон найдут труп, он первым начнет упрекать комиссара в бездействии.

Раз уж приходилось мухлевать, он мухлевал, но без энтузиазма. Он уже не мог использовать Жанвье, которого Мартой сразу вычислил при его появлении в «Лувре» и который уже побывал в доме Мартонов.

Из всех остальных Люка был бы наиболее подходящим, поскольку обладал отличным чутьем и был ловким, но у Люка имелся один недостаток: его профессия легко угадывалась по внешнему виду.

Он выбрал молодого Лапуэнта, менее опытного, зато часто сходившего за студента или молодого клерка.

– Слушай, малыш…

Комиссар долго и лениво давал ему инструкции с огромным числом подробностей, поскольку сами эти инструкции по сути своей были очень расплывчаты. Сначала зайти в «Лувр» купить какую-нибудь игрушку и, не задерживаясь, уйти. Цель: «срисовать» Мартона, чтобы затем безошибочно узнать его.

Потом, во время обеденного перерыва, встать у служебного входа и проследить за специалистом по игрушечным поездам.

Вечером, при необходимости, повторить маневр. А между делом, во второй половине дня заглянуть в торгующую бельем лавку на улице Сент-Оноре.

– На вас ведь не написано, что у вас нет невесты…

Лапуэнт покраснел, потому что так и было. Вернее, почти так, потому что его помолвка не была пока что заключена официально.

– Можете, например, купить для вашей невесты ночную рубашку. Желательно не очень дорогую.

– Вы думаете, – робко возразил Лапуэнт, – что невестам дарят ночные рубашки? Это не слишком интимный подарок?

Дальше будет видно, как узнать побольше о чете Мартонов и свояченице Ксавье, не раскрываясь перед ними.

Лапуэнт ушел, а Мегрэ взялся за работу, подписывая документы, разбирая почту, выслушивая доклады инспекторов по маловажным делам. Но на заднем фоне его забот тем не менее постоянно присутствовали Мартон и его жена.

У него была слабая надежда, в которую он не очень верил: вот сейчас ему сообщат, что Ксавье Мартон просит принять его.

Почему бы нет? Может быть, вчера он ушел в то время, когда Мегрэ выходил к начальству, потому что ему требовалось к определенному сроку вернуться в магазин?

В таких местах строгая дисциплина, о чем Мегрэ знал лучше многих, ибо в начале своей карьеры два года проработал в отделе полиции, обеспечивающем охрану универмагов. Отсюда его знание их атмосферы, механизма работы, правил и интриг.

В полдень он отправился обедать на бульвар Ришар-Ленуар и наконец-то заметил, что его уже третий день подряд кормят жареным мясом. Он вовремя вспомнил о визите жены к Пардону. Она, должно быть, ожидала, что он удивится новому меню, и, очевидно, заготовила более или менее правдоподобное объяснение.

Он не поставил ее в это положение, вел себя с нею нежно, возможно даже слишком, потому что она посмотрела на него с некоторой тревогой.

Разумеется, он не все время думал о троице с авеню Шатийон. Память возвращалась к этому делу время от времени, какими-то короткими мазками, словно подсознательно.

Это немного напоминало паззлы – раздражало его, как паззлы, к которым возвращаешься помимо своей воли, чтобы поставить на место очередной кусочек. Разница с паззлом заключалась в том, что в данном случае кусочками головоломки были люди.

Не был ли он слишком суров с Жизель Мартон, у которой, когда она уходила от него, дрожала губа, как будто женщина должна была вот-вот расплакаться?

Возможно. Он сделал это не нарочно. Его профессия – все знать. Скорее она была ему симпатична, как, впрочем, и ее муж.

Он симпатизировал супружеским парам, и его всякий раз расстраивало, когда между мужчиной и женщиной, любившими друг друга прежде, возникали разногласия и ссоры.

А эти двое наверняка любили друг друга, еще когда работали в универмаге «Лувр» и у них была жалкая двухкомнатная квартирка без удобств над мастерской.

Мало-помалу они улучшили жилищные условия. Ремесленник уехал, они заняли первый этаж, который, по словам Жанвье, превратили в элегантную комнату, построили внутреннюю лестницу, чтобы не надо было выходить на улицу, переходя с этажа на этаж.

Теперь у обоих был, что называется, хороший достаток, даже машину купили.

И все-таки что-то у них в семье не так, это очевидно. Но что?

У него в голове мелькнула мысль, которая возвращалась еще несколько раз. Его занимал визит Мартона к доктору Стейнеру, поскольку за все годы работы в полиции он не припоминал ни одного случая, когда человек сам обращался к невропатологу или психиатру, чтобы спросить: «Как вы считаете, я сумасшедший?»

Мысль Мегрэ заключалась в том, что Мартон, случайно или нет, мог прочитать трактат по психиатрии, наподобие того, что накануне вечером читал сам комиссар.

Вспоминая людей с авеню Шатийон, Мегрэ отвечал на телефонные звонки, принял торговку, жаловавшуюся на кражи с прилавков, которую он отослал в районный комиссариат, и заглянул в кабинет инспекторов, где по-прежнему стоял полный штиль.

Лапуэнт не подавал признаков жизни, и около пяти часов Мегрэ вернулся в свой кабинет и стал выводить на желтой папке буквы, складывавшиеся в слова.

Сначала он написал: фрустрация.

Ниже: комплекс неполноценности.

Эти термины Мегрэ не употреблял в повседневной речи и относился к ним настороженно. Несколько лет назад к нему прислали одного инспектора, окончившего университет. На Набережной тот продержался всего несколько месяцев и сейчас, кажется, работал в адвокатуре. Парень читал Фрейда, Адлера и еще нескольких им подобных авторов, которые произвели на него такое сильное впечатление, что он все дела объяснял с точки зрения психоанализа.

Он ошибался во всех случаях, и коллеги по бригаде прозвали его «инспектор Комплекс».

Случай Ксавье Мартона был не менее любопытным, потому что тот казался сошедшим прямиком со страниц книги, которую Мегрэ читал вчера вечером и в конце концов с раздражением захлопнул.

Целые страницы книги рассказывали о фрустрации и ее влиянии на поведение индивида. Приводились примеры, которые вполне могли быть списаны с Мартона.

Воспитанный в приюте, он провел детство на бедной ферме в Солони, с грубыми, необразованными крестьянами, отнимавшими у него книгу всякий раз, когда заставали его за чтением.

Тем не менее он буквально глотал любое печатное слово, которое мог достать, от бульварного романа до научного трактата, от инструкции по пользованию каким-нибудь прибором до поэм, глотал без разбору – и хорошее, и плохое.

Свой первый в жизни шаг он сделал, поступив работать в универмаг, где поначалу ему поручали самую тяжелую и непрестижную работу.

Характерный факт: как только у Мартона появились средства, он переселился из более или менее жалкой меблированной комнаты, в которых селятся почти все приезжающие в Париж, в свое собственное жилище. И пусть это была двухкомнатная квартирка в глубине двора; пускай мебель была скудной, а удобства почти отсутствовали, но здесь он был дома.

Он поднимался. Уже производил впечатление человека, живущего размеренной буржуазной жизнью, и первой его заботой было при скудных средствах улучшить интерьер.

Все это Мегрэ помещал в рубрику: комплекс неполноценности. Точнее, это была реакция Мартона на данный комплекс.

Человек нуждается в самоуспокоении. И еще в том, чтобы показать другим, что он не существо низшего порядка, поэтому упорно работал, чтобы стать бесспорным авторитетом в своей области.

Не называл ли он себя мысленно Король игрушечных железных дорог?

Он старался сделать карьеру. И сделал ее. Женился он на девушке из буржуазной среды, на дочке профессора, получившей среднее образование, на девушке, чьи манеры отличались в лучшую сторону от окружавших его продавщиц.

Мегрэ, поколебавшись, дописал третье слово: унижение.

Жена превзошла его. Теперь она была почти совладелицей собственного торгового дела, где ежедневно встречалась с женщинами, бывающими на виду, с женщинами из высшего общества. И зарабатывала она больше, чем он.

Из вчерашнего чтения в память Мегрэ запали несколько фраз. Буквально он их не помнил, но, помимо своей воли, пытался применить к занимающей его проблеме.

Одна, например, гласила, по сути, что «психопаты замыкаются в собственном мире, в вымышленном мире, который имеет для них большее значение, чем мир реальный». Пожалуй, написано было не совсем так, но он не хотел выставлять себя на посмешище, идя к шефу за книгой, и вновь углубляться в чтение.

К тому же он ей не верил. Все это были пустые рассуждения.

Интересно, а игрушечные поезда, с которыми Мартон возился не только на работе, но и в своей мастерской на авеню Шатийон, подпадают под определение «вымышленного мира», «замкнутого мира»?

Другое место напоминало ему о спокойствии Ксавье Мартона во время их разговора, о внешней логике его рассказа.

Мегрэ уже не помнил, где это вычитал, в разделе неврозов, психозов или паранойи, поскольку грани между этими заболеваниями казались ему не слишком четкими.

«…исходя из ложных посылок…»

Нет. В тексте было по-другому.

«…на ложных или воображаемых посылках больной выстраивает связное рассуждение, порой очень тонкое или даже блистательное…»

Что-то вроде этого было и насчет преследования, но там «преследуемый, основываясь на реальных фактах, делает из них внешне логичные выводы…».

Фосфат цинка был реальным фактом. И не было ли в партнерстве Харрис – Жизель Мартон, точнее Морис Швоб – Жизель Мартон, некоей двусмысленности, способной вызвать подозрения мужа?

Самым смущающим в этом деле было, если присмотреться к нему внимательнее, поведение женщины. Изученное под углом тех же текстов, оно приводило к вынесению почти идентичного диагноза.

Она тоже была умна. Тоже рассматривала свое дело с внешней логичностью. Она тоже…

Черт!

Мегрэ поискал ластик, чтобы стереть написанные на желтой папке слова, набил трубку и встал у окна, за которым была темнота, прочерченная лишь цепочками огоньков уличных фонарей.

Когда молодой Лапуэнт постучал в дверь полчаса спустя, комиссар спокойно заполнял официальные бланки протоколов допроса.

Лапуэнту везло: он пришел с улицы, из реальной жизни, в складках его пальто еще оставалось немного свежего воздуха, нос покраснел от холода, и он тер руки одну о другую, чтобы отогреть их.

– Я сделал то, что вы велели, патрон…

– Он ничего не почувствовал?

– Думаю, он меня не заметил.

– Рассказывай.

– Сначала я зашел в отдел игрушек и купил самую дешевую из того, что там было: маленькую машинку, даже не заводную…

Он вынул из кармана канареечно-желтую машинку и поставил ее на стол.

– Сто десять франков. Я сразу узнал Мартона по вашему описанию, но меня обслуживала продавщица. Затем, поскольку до полудня оставалось время, заглянул на улицу Сент-Оноре, но в магазин не заходил. Он находится неподалеку от Вандомской площади. Витрина узкая, в ней почти ничего не представлено: халат, черная шелковая комбинация и пара вышитых золотом атласных тапочек. На стекле два слова: «Харрис, белье». Внутри похоже скорей на гостиную, чем на магазин, и чувствуется, что фирма торгует шикарными вещами.

– Ты разглядел?

– Да. Пора была возвращаться в «Лувр». В полдень из двери рванула настоящая толпа, как в школе после окончания уроков. Все несутся в окрестные рестораны.

Мартон вышел еще быстрее, чем остальные, и быстрым шагом пошел по улице Лувр. Он смотрел по сторонам и пару-тройку раз оглядывался, но на меня внимания не обращал. В этот час на улицах много народу…

Он свернул налево, на улицу Кокийер, по ней прошел всего метров сто и вошел в ресторан «Нормандская дыра». Фасад покрашен бурой краской, название написано желтым, отпечатанное на машинке меню висит в рамке слева от двери.

Я несколько секунд не мог решиться, потом все-таки вошел и сразу понял, что туда ходят только завсегдатаи.

Вдоль одной из стен стоит стеллаж, где клиенты ставят свои портфели. Я подошел к стойке бара. Заказал аперитив, спросил:

– У вас можно пообедать?

Хозяин, в синем фартуке, посмотрел в зал, где помещается всего десяток столиков.

– Через несколько минут освободится место. За третьим уже приступили к сыру.

Мартон сидел в глубине зала, возле двери в кухню.

Один за столом, накрытым бумажной скатертью. Перед ним стоял прибор. Рядом – свободное место. Он что-то сказал одной из двух официанток, которые, похоже, хорошо его знали, и ему принесли еще один прибор.

Прошло несколько минут. Мартон, развернув газету, часто поглядывал поверх нее в сторону двери.

Вскоре вошла женщина, сразу заметила, где он сидит, и направилась к его столику, привычно опустилась на свободный стул. Они не поцеловались, даже не обменялись рукопожатиями. Просто улыбнулись друг другу, и мне показалось, что их улыбка была грустной, во всяком случае немного меланхолической.

– Это была не его жена? – перебил Мегрэ.

– Нет. Его жену я мельком видел на улице Сент-Оноре, к ней вернусь позже. Судя по тому, что вы мне говорили, это его свояченица. Возраст и общий вид совпадают. Не знаю, как это выразить…

Ого! Жанвье, говоря об этой женщине, употреблял почти те же самые слова.

– Она производит впечатление настоящей женщины, не знаю, понимаете ли вы, что я хочу сказать. Женщины, созданной, чтобы любить мужчину. Любить не как обычно, а как все мужчины мечтают, чтобы их любили…

Мегрэ не удержался от улыбки, видя, что Лапуэнт покраснел.

– А я думал, ты почти помолвлен…

– Я пытаюсь вам объяснить, какое впечатление она должна производить на большинство людей. Изредка встречаешь такую вот женщину, которая сразу наводит на мысли о… – Он не находил слов.

– О чем же?

– Помимо воли видишь ее заключенной в объятия спутника, почти чувствуешь ее тепло… И в то же время знаешь, что она создана лишь для одного, что это настоящая возлюбленная, истинная любовница… Вскоре я получил место за столиком по соседству с их, и это впечатление сохранилось у меня до самого конца обеда… Они не сделали ни единого двусмысленного жеста. Не думаю, чтобы они даже смотрели друг другу в глаза. И тем не менее…

– Считаешь, они любят друг друга?

– Уверен. Даже официантка, плохо причесанная, длинная такая лошадь в черном платье с белым передником, обслуживала их не так, как остальных, и выглядела их сообщницей…

– Однако в самом начале ты сказал, что они были грустными.

– Скажем так: серьезными. Не знаю, патрон… Я уверен, что они не несчастны, потому что нельзя быть по-настоящему несчастным, когда…

Мегрэ снова улыбнулся, мысленно спрашивая себя, как бы об этой встрече ему докладывал, например.

Люка, который определенно реагировал бы не гак, как юный Лапуэнт.

– Значит, выглядели не то чтобы несчастными, но грустными, как влюбленные, которые не могут свободно проявлять свои чувства…

– Если хотите. В какой-то момент он встал помочь ей снять пальто, потому что она бросила взгляд на печку. Пальто шерстяное, с меховым воротником и манжетами. Платье на ней было тоже черное, из джерси, и я удивился, что она почти пухленькая…

Он несколько раз смотрел на часы. Потом попросил официантку принести десерт и кофе, тогда как его соседка только расправлялась с телячьим жарким.

Он встал, когда она еще ела, и в знак прощанья положил руку ей на плечо. Жест был одновременно простым и нежным.

В дверях он обернулся. Она ему улыбнулась, и он моргнул…

Не знаю, правильно ли я сделал, что остался. Я думал, он вернется в магазин. Обед я доел почти одновременно с женщиной. Перед уходом Мартон оплатил счет. Я заплатил по своему. Вышел следом за ней. Она не спеша направилась к остановке автобуса у Порт-д'Орлеан. Я предположил, что она возвращается на авеню Шатийон, и не пошел за ней. Я допустил ошибку?

– Ты правильно поступил. Что дальше?

– Я немного погулял, прежде чем идти на улицу Сент-Оноре, потому что эти шикарные магазины открываются не раньше двух часов, а некоторые и в половине третьего.

Я не хотел приходить раньше времени. Признаюсь, я немножко волновался. Мне хотелось посмотреть на хозяина, и я подумал, что этот человек наверняка обедает в дорогих ресторанах, поэтому не торопится на работу.

Мегрэ смотрел на Лапуэнта с доброжелательностью, в которой было нечто отцовское, потому что он взял молодого человека под свое покровительство еще два года назад, когда тот только пришел на набережную Орфевр, где за это время добился поразительных успехов.

– Хочу вам кое в чем признаться, патрон. Я так робел от перспективы войти в подобную этой лавочку, что для храбрости пошел глотнуть кальвадоса.

– Продолжай.

– Я чуть не открыл стеклянную дверь, но потом заметил двух старых дам в норковых манто, сидевших в креслах лицом к продавщице, и не осмелился. Дождался, пока они выйдут. Чуть поодаль их ждал «ролле» с водителем.

Тогда, испугавшись, что заявится новая клиентка, я бросился в магазин. Сначала только смотрел по сторонам, настолько сильное впечатление он на меня произвел.

– Я хотел бы приобрести ночную рубашку для девушки… – выговорил я.

Полагаю, передо мной была именно мадам Мартон.

Кстати, когда чуть позже я присмотрелся к ней повнимательнее, обнаружил некоторые общие черты с молодой женщиной, которую видел в «Нормандской дыре».

Мадам Мартон чуть выше ростом, так же хорошо сложена, но ее тело кажется более упругим, как бы высеченным из мрамора. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Какую именно ночную рубашку? – спросила она. – Присаживайтесь…

В такого рода магазинах не принято, чтобы покупатель стоял. Я вам уже говорил, что торговый зал скорее похож на светскую гостиную. В глубине – шторы, скрывающие своего рода ложи, очевидно служащие примерочными. В одной из них я заметил большое зеркало и плетеный табурет.

– Какого роста ваша девушка?

– Чуть ниже вас, но шире в плечах…

Не думаю, чтобы она что-то заподозрила. Мадам Мартон смотрела на меня покровительственно, и я чувствовал, что она думает, мол, парень зашел не в тот магазин.

– У нас здесь товар исключительно из натурального шелка и с настоящими кружевами ручной работы. Полагаю, это подарок?

Я пробормотал: «Да…»

– Эту модель мы создали для приданого принцессы Елены Греческой.

Я старался задержаться там подольше, поэтому спросил неуверенно:

– Наверное, это очень дорого?

– Сорок пять тысяч… Сороковой размер… Если у девушки другой размер, нам придется ее обмерять, потому что в магазине только этот размер…

– А у вас нет чего-нибудь попроще? Из нейлона, например?..

– Слушай, Лапуэнт, – заметил Мегрэ, – а ты, похоже, отлично разбираешься в этих штучках. Я-то думал, невестам белье не покупают…

– Я же должен был играть роль. При слове «нейлон» она презрительно на меня посмотрела:

– Мы не держим нейлона. Только натуральный шелк и батист…

Дверь открылась. В зеркале я увидел мужчину в пальто из верблюжьей шерсти, которому продавщица тут же подмигнула. Думаю, это хозяин, которому она хотела показать, что ей попался очень странный клиент.

Мужчина снял пальто, шляпу, обошел прилавок и отодвинул шелковую занавеску. За ним остался шлейф запаха дорогого одеколона. Я видел, как он небрежно просматривал какие-то бумаги.

Потом он вышел в зал, поочередно оглядел нас обоих, как человек, который находится на своей территории. Он терпеливо ждал, пока я приму решение.

Я на всякий случай спросил:

– А нет у вас комбинации попроще, без кружев…

Они переглянулись, и женщина нагнулась взять из ящика картонную коробку.

Месье Харрис, или Швоб, – человек того типа, который часто встречается в окрестностях Вандомской площади и Елисейских полей, он вполне мог бы заниматься как кинобизнесом, так и экспортно-импортными операциями или торговлей антиквариатом. Вы меня понимаете, правда? Он, похоже, каждый день ходит к парикмахеру делать массаж лица. Костюм великолепного покроя, без единой складки, да и ботинки не из тех, что покупают в универмагах.

Он брюнет, на висках легкая проседь, кожа матовая, свежевыбрит, взгляд ироничный.

– Вот наша самая дешевая модель…

Комбинация – внешне ну ничего собой не представляет, только немного вышивки.

– Сколько?

– Восемнадцать тысяч.

Они опять переглянулись.

– Полагаю, это не то, что вы искали? – Она уже открыла коробку, чтобы положить комбинацию на место.

– Мне надо подумать… Я зайду в другой раз…

– Хорошо…

Я чуть не забыл на прилавке свою шляпу, пришлось возвращаться. Выйдя на улицу и закрыв дверь, я обернулся и увидел, что оба они хохочут.

Я прошел метров сто, потом перешел на другую сторону улицы. В магазине никого больше не было. Занавес в маленький кабинет был отодвинут, женщина сидела, а Харрис причесывался перед зеркалом.

Вот и все, патрон. Не могу поклясться, что они любовники. Определенно одно: они не нуждаются в словах, чтобы понимать друг друга. Это сразу чувствуется.

Мадам Мартон не обедает с мужем, хотя работают они в сотне метров друг от друга, а на обед к Ксавье Мартону приходит его свояченица.

Наконец, полагаю, что тем двоим приходится прятаться. Действительно, у Мартона очень мало времени для обеда. Совсем рядом с универмагом, где он работает, находится масса недорогих ресторанчиков, куда, как я сам видел, бегом направились продавцы и продавщицы.

А он доставляет себе неудобства, ходя довольно далеко, в бистро, где особая клиентура, и никому в голову не придет их здесь искать.

Имеет ли мадам Мартон привычку обедать вместе с Харрисом? Не знаю. Тот факт, что он пришел в магазин позже ее, ничего не доказывает…

Мегрэ встал уменьшить мощность батареи, которая, как и вчера, слишком уж разогрелась. Весь день ожидали обещанного синоптиками снега, который уже покрыл север страны и Нормандию.

Не правильно ли поступил комиссар, послав к чертям все труды по психиатрии и все истории о психозах и комплексах?

Ему наконец стало казаться, что он имеет дело с персонажами из плоти и крови, с мужчинами и женщинами с присущими им страстями и интересами.

Вчера речь шла лишь о супружеской паре. Сегодня ему казалось, что пар было две, а это существенная разница.

– Куда вы пошлете меня теперь? – спросил Лапуэнт, тоже заинтересовавшийся делом и боявшийся, что комиссар отстранит его от дальнейшего расследования.

– Теперь, когда обе женщины тебя видели, ты больше не можешь ходить ни на улицу Сент-Оноре, ни на авеню Шатийон…

Впрочем, зачем ему туда идти? Прокурор, похоже, был прав. Ничего не произошло. Возможно, и не произойдет. Если только одна из двух пар, охваченная нетерпением…

В тот момент, когда зазвонил телефон, Мегрэ посмотрел на каминные часы в черном мраморном корпусе, вечно спешившие на десять минут. Они показывали без двадцати шесть.

– Комиссар Мегрэ слушает…

Почему он почувствовал легкий укол, узнав голос? Не потому ли, что со вчерашнего дня его мысли занимал лишь тот, кто сейчас разговаривал с ним с другого конца провода?

На заднем плане слышались шумы и голоса. Мегрэ готов был поклясться, что его собеседник встревоженно прикрывает микрофон трубки сложенной лодочкой ладонью. Говорил он тихо:

– Простите за вчерашнее, но я был вынужден уйти.

Я хочу знать, застану ли вас в кабинете без четверти или без десяти семь. Мы закрываемся в шесть тридцать…

– Сегодня?

– Если вы не возражаете…

– Жду вас.

Мартон, пробормотав «спасибо», сразу повесил трубку, а Мегрэ и Лапуэнт переглянулись так, как смотрели друг на друга мадам Мартон и месье Харрис в магазине нижнего белья.

– Он?

– Да.

– Придет?

– Через четверть часа.

Мегрэ хотелось посмеяться над самим собой, над нелепыми фантазиями насчет этого дела, которое через час с четвертью, очевидно, станет для него совсем простым.

– У нас есть время выпить по стаканчику пива «У дофины», – проворчал он, открывая шкаф, чтобы взять оттуда пальто и шляпу.