Текст книги "Сомнения Мегрэ"

Глава 5
Женщина на набережной

В тот момент, когда они с Лапуэнтом спускались по лестнице, Мегрэ осенила идея.

– Я сейчас. Подожди меня.

И, еще не уверенный в собственной правоте, он направился к кабинету инспекторов. Ему пришло в голову послать одного из своих людей сесть Ксавье Мартону на хвост, как только тот выйдет из универмага «Лувр».

Он еще сам не понимал, зачем ему это понадобилось.

Вернее, причин было несколько. Во-первых, Мартон мог в последний момент переменить решение, как было в первый раз, когда он сбежал из кабинета в момент отсутствия Мегрэ. Или же его жена, признавшаяся, что следила за ним в предыдущие дни, была вполне способна сделать это и сегодня.

Если она подойдет к нему на улице, не последует ли он за ней на авеню Шатийон? Существовали и другие возможности. Но даже если ничего не произойдет, Мегрэ хотелось узнать, как продавец игрушечных железных дорог поведет себя во время этого важного шага, будет ли колебаться, останавливаться по дороге, например чтобы выпить для храбрости стаканчик или два.

Жанвье тот мог узнать. Еще один свободный инспектор, способный вести наружное наблюдение в одиночку, Люка, никогда не видел Мартона и вряд ли узнал бы Мартона по словесному портрету в толпе выходящих работников магазина.

– Люка и Жанвье! Бегите оба к универмагу «Лувр».

Когда служащие выйдут, пусть Жанвье, не светясь, укажет Мартона, которому Люка сядет на хвост и поведет в одиночку.

Люка, который слабо представлял себе существо дела, спросил:

– Как думаете, это надолго? И далеко он пойдет?

– Вероятно, сюда.

И чуть не добавил: «Только никаких такси, никаких расходов!»

Существуют четкие правила, о существовании которых общественность не знает, но для оперативников уголовной полиции они порой приобретают огромное значение. Когда совершается преступление или правонарушение и, следовательно, полиции в силу действующего законодательства официально поручается проведение дознания, все расходы комиссаров, инспекторов и технического персонала в принципе возлагаются на виновного. Если арестовать его не удастся либо суд признает его невиновным, счет оплачивает министерство юстиции. Если же речь, напротив, идет о деле, которым уголовная полиция занимается по собственной инициативе, и если в конце концов не будет никакого преступления и преступника, оплачивать счета предстоит префектуре полиции, то есть в конечном счете министерству внутренних дел.

Для полицейских один вариант развития событий разительно отличается от другого. Министерство юстиции, всегда думающее, что преступник заплатит, не слишком прижимисто и не цепляется к каждой поездке на такси.

Префектура же тщательно изучает каждый счетик, требует отчетов чуть не по каждому шагу, если из-за этого придется залезать в кассу.

Разве в данном случае Мегрэ не занимался делом, где не было ни преступления, ни преступника? Это означало отказ оплаты счетов на оперативные расходы либо настолько скудную оплату, насколько это возможно, и он знал, что, если ничего не произойдет, ему придется отчитываться за действия подчиненных.

– Пошли!

Снега, обещанного по радио, не было, но опустился холодный желтый туман. Двое мужчин, укрывшись в теплой и светлой пивной «У дофины», пили не пиво, показавшееся им не подходящим по сезону, а аперитивы. Облокотившись о стойку бара, они не говорили о Мартоне. Немного поболтали с хозяином пивной и, подняв воротники пальто, вернулись на Набережную.

Мегрэ решил оставить приоткрытой дверь в кабинет инспекторов и посадить за ней Лапуэнта, который довольно хорошо стенографировал. Эту предосторожность он предпринял на всякий случай.

Без десяти семь комиссар сидел за столом, ожидая, когда в дверь постучит старик Жозеф. Без пяти семь он все еще ждал, как и Лапуэнт, сидящий за дверью с остро заточенным карандашом наготове.

Комиссар начал терять терпение, когда без одной минуты семь наконец услышал шаги и увидел, как поворачивается белая фаянсовая ручка двери.

Это был Жозеф. Заранее предупрежденный комиссаром, он прошептал:

– Господин, которого вы ждете.

– Пригласите.

– Прошу прощения за опоздание… – начал Мартон. – Ехать на метро в этот час не имело смысла. Два автобуса были битком набиты, и я пошел пешком, решив, что так будет быстрее…

Он немного запыхался и разгорячился от бега.

– Может быть, снимете пальто?

– Пожалуй. Кажется, у меня начинается грипп.

Подготовительные действия заняли некоторое время.

Мартон не знал, куда деть пальто. Сначала положил на стул, потом заметил, что на этом стуле должен был сидеть сам, чтобы находиться лицом к лицу с комиссаром, и отнес в другой конец комнаты.

Наконец они уселись друг напротив друга, Мегрэ курил трубку и наблюдал за собеседником более пристально, чем накануне. Он был почти разочарован. Последние сутки его мысли постоянно вертелись вокруг Мартона, который постепенно превратился в его представлении в некоего необыкновенного персонажа, а перед ним сидел самый заурядный человек, каких сотнями встречаешь в метро и на улице. Мегрэ даже немного разозлился на него за эту банальность, за естественность поведения.

– Еще раз прошу прощения за то, что покинул ваш кабинет, не предупредив вас. У нас в магазине очень строгая дисциплина. Я отпросился на час, якобы к зубному, который живет на улице Сен-Рок, в двух шагах от «Лувра». Смотрю: время летит быстро, а в одиннадцать я должен быть на работе, чтобы принимать товар.

Хотел оставить записку вашему секретарю, тому старику, который меня проводил к вам, но его не оказалось в коридоре. Мне следовало бы вам позвонить, но нам запрещено вести частные разговоры, а большинство аппаратов подсоединено к коммутатору.

– А как вы сумели позвонить сегодня?

– Я воспользовался тем, что в кабинете старшего по этажу никого не было, – там прямой аппарат. Вы заметили, я быстро сказал вам все, что хотел, и сразу положил трубку…

В этом не было ничего экстраординарного.

– А в полдень, в обеденный перерыв… – заметил комиссар.

– Во-первых, я подумал, что вы, наверное, тоже пошли обедать. Во-вторых, мне показалось, что вы отнеслись к моему приходу не слишком серьезно…

– А это серьезно?

– Конечно. Вы же послали человека побродить по моему отделу, верно?

Мегрэ промолчал. А продавец продолжал:

– Не хотите отвечать, но я уверен – это был инспектор полиции.

Должно быть, он тщательно подготовил этот разговор, как готовил первый. В его речи появлялись секундные паузы, словно пустоты. Он долго колебался, прежде чем задать вопрос:

– Моя жена к вам приходила?

– С чего вы взяли?

– Не знаю. Я давно ее изучил. Уверен, она о чем-то догадывается. Женщины, они как антенны. А она, с ее характером, если почувствует малейшую опасность, сразу ринется в атаку. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Последовало молчание, во время которого он с упреком наблюдал за Мегрэ, словно обижался, что тот не играет с ним в открытую.

– Так она приходила?

Мегрэ заколебался, осознавая, что на нем лежит большая ответственность. Если Мартон хоть в какой-то степени страдает психическим заболеванием, ответ мог иметь огромное влияние на его дальнейшее поведение.

Несколько минут назад, сидя в одиночестве в своем кабинете, Мегрэ чуть было не набрал номер своего друга Пардона, чтобы попросить его присутствовать при этой беседе. Но разве доктор не говорил ему, что почти совсем не разбирается в психиатрии?

Ксавье Мартон сидел на стуле в полутора метрах от комиссара, разговаривал и вел себя как обычный посетитель. Возможно, он был нормальным человеком, чувствовавшим, что его жизни угрожает опасность, и пришедшим честно все рассказать полиции.

Но также он мог быть маньяком, одержимым манией преследования, нуждавшимся в том, чтобы его успокоили.

Возможно, он был сумасшедшим.

И наконец, он мог быть человеком, терзаемым дьявольскими мыслями, тоже в некотором смысле «типом со сдвигом», разработавшим тщательный план, который собирался осуществить, чего бы это ему ни стоило.

Внешность у него была банальной. Нос, глаза, рот, уши как у всех. Лицо покраснело, а глаза горели, возможно, из-за резкого перепада температур на улице и в кабинете. Или из-за начинающегося гриппа, о котором он упоминал.

Действительно у него начинается грипп или он придумал это объяснение, зная, что у него будут гореть глаза?

Мегрэ было не по себе. Он начал подозревать, что этот человек пришел к нему только затем, чтобы задать вопрос о своей жене. Быть может, он в свою очередь следил за ней? Знал, что она приходила на набережную Орфевр, и надеялся узнать, что она здесь говорила?

– Она ко мне приходила, – признался наконец комиссар.

– Что она вам рассказала?

– Обычно мои посетители отвечают на вопросы, а не задают их.

– Прошу прощения.

– Ваша жена очень элегантна, месье Мартон.

Его губы механически растянулись в гримасе, заменявшей улыбку и не выражавшей ни иронии, ни горечи.

– Знаю. Она всегда мечтала быть элегантной. Она решила стать элегантной.

Он сделал ударение на слове «решила», как подчеркнул бы его на письме, и Мегрэ вспомнил, что его собеседник уже неоднократно выделял подобным образом слова в своей речи.

Не прочитал ли он в каком-нибудь трактате по психологии, что настойчивое подчеркивание слов часто является признаком…

Но он отказывался оценивать разговор под этим углом.

– Вчера утром вы пришли сказать мне, что опасаетесь за свою жизнь. Рассказали о поведении вашей супруги, изменившемся некоторое время назад, о токсичном продукте, обнаруженном вами в кладовке. Вы также сказали мне, что неоднократно испытывали недомогание после приемов пищи. В этот момент меня вызвали к директору, и наш разговор не получил продолжения, поскольку вы ушли, не дождавшись меня. Полагаю, вы собираетесь сообщить мне и другие детали.

Мартон улыбнулся немного грустной улыбкой незаслуженно обиженного человека.

– Существует манера задавать вопросы, которая очень затрудняет ответы на них, – заметил он.

Мегрэ чуть не завелся, поскольку решил, что ему преподают урок, который, как он чувствовал, заслужил.

– Но, черт подери, не собираетесь же вы мне сказать, что пришли сюда без конкретной цели? Вы намерены подать заявление относительно вашей жены?

Мартон покачал головой.

– Вы ее не обвиняете?

– В чем? – спросил он.

– Если сказанное вами вчера правда, вы можете обвинить ее в покушении на убийство.

– Вы в самом деле считаете, что это даст результат?

Какие у меня доказательства? Вы и то мне не верите.

Я передал вам образец фосфата цинка, но ведь я мог сам спрятать его в шкафу, где хранятся швабры. Из факта моего добровольного визита к невропатологу сделают вывод, что я не совсем здоров психически или, еще вероятнее, что я пытаюсь выглядеть таковым.

Это был первый раз, когда перед Мегрэ сидел подобный посетитель, и комиссар не мог не изумляться, глядя на него.

Каждый ответ, каждый новый жест сбивали его с толку. Он безуспешно искал прокол, слабое место, а оказалось, что на место поставили его.

– Моя жена наверняка рассказала вам о моей неврастении. Еще она должна была вам сказать, что, когда вечерами я вожусь со своими моделями и задуманное не получается, у меня случаются настоящие истерики со слезами…

– Вы рассказывали об этом доктору Стейнеру?

– Я ему все рассказал. В течение часа он задавал мне вопросы, о которых вы даже не подумали.

– Ну и что?

Он посмотрел Мегрэ прямо в глаза:

– То, что я не сумасшедший.

– И тем не менее убеждены, что ваша жена намерена убить вас?

– Да.

– Но не хотите, чтобы мы возбудили дело?

– Это ничего бы не дало.

– И защиты для себя тоже не просите?

– Зачем?

– Тогда я еще раз спрашиваю вас: зачем вы здесь?

– Для того чтобы вы знали и, если со мной случится несчастье, не верили в естественный характер моей смерти. Я много читал об отравлениях. По мнению ваших же экспертов, из десяти происходящих криминальных отравлений девять остаются неизвестными полиции.

– Где вы это вычитали?

– В одном полицейском журнале.

– Вы на него подписаны?

– Нет, читал в библиотеке. Теперь я могу вам сказать последнее: я не собираюсь сидеть сложа руки.

Мегрэ вздрогнул, почувствовав наконец, что прикоснулся к сути дела.

– Что конкретно вы хотите сказать?

– Во-первых, приму свои меры, об этом я вам говорил вчера. Во-вторых, именно из-за приведенных вам статистических данных я не стану доверять официальному правосудию и, если успею, свершу правосудие сам.

– Должен ли я понять вас так, что вы опередите вашу жену и убьете ее?

– Перед смертью, разумеется, но лишь после того, как она подсыплет мне яд. Очень немногие яды вызывают мгновенную смерть, и все их очень трудно достать. Таким образом, между моментом, когда я узнаю, что она осуществила свой замысел, и моментом, когда потеряю способность действовать, пройдет некоторое время. У меня дома есть револьвер, он постоянно заряжен. Кстати, он официально зарегистрирован, можете удостовериться в мэрии.

Моя жена об этом знает, поскольку он у меня уже несколько лет. Вот только с некоторых пор прячу его в таком месте, где она его не найдет. А она искала. И ищет до сих пор…

Бывали моменты, когда Мегрэ казалось наилучшим выходом отправить этого человека прямиком в медсанчасть изолятора временного содержания.

– Предположим, сегодня вечером, через полчаса после ужина, вы почувствуете боли в желудке?

– Не бойтесь, месье Мегрэ. Я способен отличить симптомы отравления ядом от несварения желудка. Кроме того, мой желудок всегда работал отлично.

– Но если вы заподозрите, что вас отравили, вы начнете действовать?

– Если почувствую, то без колебаний.

– Вы выстрелите?

– Да.

Звонок телефона показался комиссару необычно громким в этой комнате, где установилась тяжелая, напряженная, какая-то нездоровая атмосфера.

– Это Люка, патрон…

– Да…

– Не мог доложить раньше, потому что не хотел оставлять ее одну на набережной…

– Кого?

– Женщину… Я вам сейчас объясню… Мне пришлось ждать, пока мимо пройдет кто-нибудь из коллег, чтобы передать наблюдение ему, а сам я поднялся позвонить вам… Меня сейчас заменяет Торранс…

– Короче. И не кричи, а то трубка взорвется… Понял ли Мартон, что речь косвенно идет о нем?

– Понял, патрон! Значит, так! Жанвье указал мне на вашего субъекта, когда тот выходил из магазина… Я сразу сел ему на хвост, а Жанвье остался на остановке ждать автобус…

– Дальше!

– Пока мы шли в толпе, а она в этот час плотная, сами знаете, я ничего не замечал. А когда пересекали двор Лувра и на набережных понял, что я не единственный пасу его…

– Продолжай.

– За ним по пятам шла женщина… Думаю, она меня не заметила, но не уверен… Она дошла за ним до набережной Орфевр да так там и стоит, в сотне метров от входа…

– Опиши…

– Нет нужды. Когда мимо проходил Торранс и я попросил его последить за ней, я поднялся сюда и попросил Жанвье выйти взглянуть на нее. Все-таки он занимается этим делом. Он только что вернулся и стоит рядом со мной… Передать ему трубку?

– Да.

– Алло, патрон… Это свояченица, Дженни…

– Ты уверен?

– Уверен.

– Она тебя не узнала?

– Нет. Я принял некоторые предосторожности.

– Спасибо.

– Новых инструкций не будет?

– Пусть Торранс продолжает наблюдение.

– А что насчет мужчины? Люка вести его, когда он выйдет?

– Да.

Он положил трубку на рычаг и встретился с обращенным на него вопросительным взглядом Мартона.

– Это моя жена? – спросил любитель игрушечных железных дорог.

– Что вы имеете в виду?

– Ничего. Я должен был понимать, что правды вы все равно не скажете.

– Вы слышали разговор?

– Нет. Но его нетрудно понять даже по вашим немногим словам. Если это моя жена…

– И что же тогда?

– Ничего. Я допустил ошибку, придя к вам вчера, и еще большую, вернувшись сегодня. Раз вы мне все равно не верите…

– Я хочу вам поверить. Послушайте! Раз вы так в себе уверены, я сделаю вам одно предложение. Доктор Стейнер, связанный профессиональной тайной, не хочет мне ничего говорить.

– Желаете, чтобы я прошел обследование у другого врача?

– У специалиста из медсанчасти изолятора временного содержания. Это честнейший человек, профессор, известный во всем мире.

– Когда? Немедленно?

– Нет. В это время его беспокоить не стоит. Он придет на службу завтра утром.

– Если не с раннего утра, – спокойно ответил Мартон, – я успею отпроситься с работы.

– Так вы согласны?

– А почему бы мне не согласиться?

– Вы также согласны подписать бумагу, в которой признаете, что подвергаетесь данному обследованию по вашей доброй воле и без всякого принуждения?

– Если вам это нужно.

– Вы любопытный человек, месье Мартон.

– Вы так считаете?

– Я помню, что здесь вы тоже находитесь по собственной воле. То есть вы не обязаны отвечать на мои вопросы. Однако мне бы хотелось задать вам несколько таких.

– И вы мне поверите?

– Постараюсь, и могу вас заверить, что не испытываю по отношению к вам никакого предубеждения.

Это заявление вызвало у Мартона лишь устало-скептическую улыбку.

– Вы любите вашу жену?

– Теперь?

– Конечно теперь.

– Теперь – нет.

– Она вас любит?

– Она меня ненавидит.

– Когда вы ушли отсюда вчера утром, я представлял себе вашу семью совсем иначе.

– Мы не успели обговорить все до конца, да вы и не слишком хотели меня слушать.

– Как вам угодно. Я продолжаю?

– Прошу вас.

– Вы любили ее?

– Думал, что люблю.

– Объясните, что вы под этим понимаете.

– До встречи с ней я жил один, не позволяя себе никаких развлечений. Много работал, знаете ли. Начав с самого низа, я должен был прилагать огромные усилия, чтобы стать тем, кем стал.

– У вас не было связей с женщинами до встречи с вашей женой?

– Редко. Приключения сами догадываетесь какого рода. Я испытывал больше стыда, чем удовольствия.

А встретив Жизель, я сделал из нее идеал, который и полюбил. Слово «чета» было для меня волшебным.

Я мечтал о нем. Мы должны были стать супружеской четой. Я стану одной из половинок четы. Я уже не буду одинок в своей квартире, в жизни. И в один прекрасный день у нас появятся дети…

– У вас их нет?

– Жизель не хочет.

– Она вас предупредила заранее?

– Нет. Если бы предупредила, я бы все равно на ней женился и довольствовался бы тем, что нас будет двое…

– Она вас любила?

– Я думал, да.

– Но однажды вы заметили, что ошибались?

– Да.

– Когда?

Он ответил не сразу. Казалось, вдруг столкнулся с серьезной нравственной проблемой и обдумывал ее. Мегрэ его не подгонял.

– Полагаю, – прошептал наконец Мартон, – вы провели расследование? Если вы послали человека следить за мной в магазине, то другого должны были направить на авеню Шатийон.

– Совершенно верно.

– В таком случае буду говорить откровенно. И на заданный вами вопрос отвечаю: два года назад.

– Иначе говоря, примерно в то же самое время, когда к вам переехала жить свояченица, вы поняли, что жена вас не любит и никогда не любила?

– Да.

– Вы могли бы мне объяснить, почему вы так решили?

– Это просто. До знакомства со свояченицей, которая жила в Америке вместе с мужем, я не всегда бывал счастлив в семейной жизни, но считал, что счастлив, насколько это возможно. Понимаете? Иными словами, я считал свои разочарования неизбежными, воображая, будто все мужчины переживают то же самое. Короче, Жизель женщина, и я считал присущие ей недостатки свойственными всем женщинам. – Он по-прежнему тщательно подбирал слова, выделяя некоторые из них интонацией. – Как и все, полагаю, я мечтал об определенной форме любви, союза, слияния – называйте это как хотите, и после нескольких лет или месяцев пришел к выводу, что этого не существует.

– То есть не существует любви?

– Во всяком случае, такой любви.

– В чем вы упрекаете жену?

– Пожалуй, не очень порядочно говорить то, чего вы от меня добиваетесь, но, если я не отвечу искренне, вы опять сделаете ложные выводы. Например, сегодня я знаю, что Жизель уехала из Руана, от семьи, движимая только честолюбием. Не любовью к человеку, за которым она в то время последовала и который, по ее рассказам, бросил ее через несколько месяцев. Этот человек был для нее первой ступенькой, это был Париж. Даже если бы он ее не бросил, она все равно прожила бы с ним недолго.

Любопытно было слушать, как он это говорит: без возбуждения, бесстрастно, словно рассматривая отвлеченный пример, стараясь излагать суть дела точно и четко.

– Вот только она полагала, что все пойдет гораздо быстрее. Она была молода, хороша собой, привлекательна и не ожидала, что придется бегать из одной конторы в другую и выискивать в газетах объявления в рубрике «Требуются на работу», чтобы в конце концов получить место продавщицы в отделе белья универмага.

– А разве вы сами не честолюбивы?

– Это другое дело. Дайте мне досказать про нее. По вечерам она встречалась с коллегами, в основном начальниками отделов, но или все они были женаты, или же не предлагали ей выйти замуж. В тот момент, когда она почувствовала, что начинает стареть, на сцене появился я. Опыт подсказал ей, что на худой конец я вполне приемлемый вариант, и она сделала все необходимое.

– То есть?

– Убедила меня, что любит. Несколько лет я думал только о нашей семье, о том, что называл нашим гнездышком, о нашем будущем. Она казалась мне холодной, но я утешался мыслями, что женщины, которые таковыми не кажутся, просто притворяются. Я знал, что она скуповата, даже жадна, но убеждал себя, что таковы все женщины.

– Вы были несчастны?

– У меня была работа. Она над ней смеялась, называла меня маньяком, стыдилась, как я теперь знаю, что вышла за человека, занимающегося детскими игрушками. Она нашла себе получше.

Мегрэ догадывался, что последует за этой фразой.

– Что вы хотите сказать?

– Она познакомилась с мужчиной, который некоторое время работал в магазине, с неким Морисом Швобом. Не знаю, любит ли она его. Возможно, любит. Как бы то ни было, он позволил ей сделать еще один шаг наверх, и шаг большой. Он женился на бывшей актрисе, долгое время жившей на содержании и накопившей много денег…

– По этой причине ваша жена и не подала на развод, чтобы затем выйти за Швоба?

– Полагаю, да. Как бы то ни было, они вместе открыли магазин на деньги старухи.

– Вы считаете, они любовники?

– Я это знаю.

– Вы за ними следили?

– Любопытство свойственно мне не меньше, чем другим.

– Но и вы, вы тоже не подали на развод?

Мартон не ответил. Казалось, они зашли в тупик.

– Это положение уже существовало к моменту приезда вашей свояченицы?

– Возможно, но мои глаза еще не открылись.

– Вы мне сказали, что поняли, уже когда ваша свояченица жила с вами на авеню Шатийон. Что вы поняли?

– Что существуют женщины другого типа, такие, о которых я всегда мечтал.

– Вы ее любите?

– Да.

– Она ваша любовница?

– Нет.

– Как бы то ни было, вы порой встречаетесь с ней тайком от вашей жены?

– Вы и это знаете?

– Я знаю, что есть такой маленький ресторанчик, который называется «Нормандская дыра».

– Это правда. Дженни часто приходит туда в мой обеденный перерыв. А моя жена почти всегда сопровождает Швоба в более шикарные заведения. Она уже не принадлежит к нашему миру, понимаете? – Последнее слово часто появлялось в речи Мартона, словно тот боялся, что Мегрэ упустит нить их разговора. – Понимаете?

– Ваша свояченица вас тоже любит?

– Думаю, начинает.

– Только начинает?

– Она по-настоящему любила мужа. Это была счастливая чета. Жили в Нью-Джерси, недалеко от Нью-Йорка, в красивом загородном доме. Эдгар погиб в результате несчастного случая, а Дженни попыталась покончить с собой. Однажды вечером она открыла газ… Ее едва успели спасти. Тогда, не зная, что делать, она вернулась в Европу, и мы ее приняли. Она еще носит траур. Никак не привыкнет носить одежду не черного цвета. Жизель над ней насмехается, советует бывать в обществе, веселиться, чтобы развеяться. А я, наоборот, стараюсь постепенно вернуть ей вкус к жизни…

– И вам удается?

Мартон покраснел, как подросток.

– Думаю, да. Теперь вы понимаете, почему мы с ней не любовники? Я люблю ее и уважаю. Не хотел бы ради эгоистического удовлетворения…

Интересно, стенографирует это Лапуэнт или нет? Если бы протокол допроса был официальным, Мегрэ, очевидно, выставил бы себя на посмешище.

– Дженни знает, что ее сестра желает вашей смерти?

– Я с ней об этом не говорил.

– Она в курсе вашего разлада?

– Она живет с нами. Заметьте, мы с женой никогда не ссоримся. Внешне ведем обычную супружескую жизнь.

Жизель слишком умна, чтобы провоцировать скандалы.

К тому же есть десять миллионов, которые позволили бы ей стать полноправной совладелицей магазина на улице Сент-Оноре и равноправным партнером Мориса Швоба, именующего себя Харрисом.

– Что за десять миллионов?

– Страховка.

– Когда вы заключили договор о страховании? До приезда свояченицы или после?

– Примерно четыре года назад. Жизель уже работала вместе со Швобом. К нам, как бы случайно, зашел страховой агент, но потом я понял, что его пригласила моя жена. Вы знаете, как это бывает. «Никогда не знаешь, когда умрешь, – сказал он. – А это подспорье для того супруга, кто переживет другого…»

Мартон впервые засмеялся. Смех был тихим и неприятным.

– Я еще ничего не знал. Короче, мы подписали полис на десять миллионов.

– Вы сказали «мы»?

– Да, поскольку страховка взаимная. Они называют такую «двухголовой».

– Иными словами, в случае смерти жены вы тоже получите десять миллионов?

– Конечно.

– То есть вы настолько же заинтересованы в ее смерти, как и она в вашей?

– Я этого не скрываю.

– И вы друг друга ненавидите?

– Она меня ненавидит.

– А вы ее?

– Не испытываю к ней ненависти. Просто предпринимаю предосторожности.

– Но вы любите вашу свояченицу?

– Я и этого не скрываю.

– А ваша жена – любовница Швоба-Харриса?

– Это факт.

– Вы хотите сказать мне еще что-нибудь?

– Не знаю. Я ответил на ваши вопросы. Готов завтра утром явиться на освидетельствование, о котором вы говорили. К которому часу мне прийти?

– Между десятью и полуднем. Как вам удобнее?

– Это надолго?

– Примерно как у доктора Стейнера.

– Значит, час. Давайте в одиннадцать, если вам это подходит. Так мне не придется возвращаться в магазин.

Мартон неуверенно поднялся, видимо ожидая новых вопросов. Пока он надевал пальто, Мегрэ прошептал:

– Свояченица ждет вас на набережной.

Мартон замер, вдев руку в рукав лишь наполовину.

– Что?!

– Вас это удивляет? Она не знала о вашем визите сюда?

Он замешкался с ответом на какую-то секунду, но это не ускользнуло от Мегрэ.

– Конечно.

На этот раз он очевидно врал. Он вдруг заторопился уйти. Он уже не был так уверен в себе.

– До завтра… – пробормотал он.

И поскольку машинально начал протягивать руку для прощанья, был вынужден довести движение до конца.

Мегрэ ответил на рукопожатие и посмотрел, как посетитель уходит в сторону лестницы. Он закрыл за Мартоном дверь и какое-то время стоял неподвижно, глубоко дыша.

– Уф!.. – вздохнул он в тот самый момент, когда в двери показался Лапуэнт, чье запястье затекло от долгого и быстрого письма.

Он не припоминал такого ошеломляющего допроса, каким выдался этот.