Текст книги "Исчезновение Одиль"

– Держите! Наденьте это.

На его лице ничего нельзя было прочесть.

– Как я позвала?

– Вы испустили пронзительный крик, а поскольку меня от этой комнаты отделяет лишь простая перегородка, я понял, что это был крик отчаяния. Я опасался, что найду дверь запертой на ключ, но это оказалось не так. Вы были без сознания. Я побежал к себе в номер за чистым платком и зубной щеткой, которую использовал вместо деревянной палочки, чтобы закрутить жгут.

– Я хотела умереть.

– Я допускаю, что вы так глубоко порезались не ради собственного удовольствия.

– Порез глубокий?

– Не очень. Когда показалась кровь, вы инстинктивно остановились и закричали. Один-единственный раз. Это был очень пронзительный крик.

– Совсем не помню этого.

Он помог ей выбраться из ванны и протянул белый халат.

– Я не совсем врач, но я на четвертом курсе медицинского факультета и подрабатываю в больнице Кошен. Вам повезло, что сегодня днем мне нужно было закончить одну теоретическую работу. Как вы себя чувствуете?

– Я в полной прострации.

– Пойду принесу вам что-нибудь выпить, вам необходимо взбодриться.

Он вернулся с бутылкой коньяка и тщательно вымыл стакан для полоскания рта.

– А вы? – спросила она.

– Я не резал себе вены.

– Вы наложите мне другую повязку?

– Я отвезу вас в больницу, где вами будут заниматься куда лучше, чем это мог бы сделать здесь я.

– Умоляю вас, не отвозите меня в больницу. Они поймут, что это попытка самоубийства, и известят полицию.

– Вы боитесь полиции?

– Полицейские сообщат моим родителям. А я ни за что не хочу возвращаться домой.

– Сядьте. Вы, наверное, еще не слишком крепко держитесь на ногах.

– Странно. Не помню, чтобы мне было больно.

– Вам и не было больно. Вы испугались, вскрикнули и выпустили из рук лезвие.

Казалось, он колеблется.

– Вы живете в Париже?

– Нет. Я из Лозанны.

– У вас есть здесь родные?

– Только мамина тетка, которую я не видела по меньшей мере лет десять. Я не хочу возвращаться домой. Если вы хотите поговорить с кем-нибудь, кто меня знает, то я могу позвонить брату, который почти что наверняка остановился в одной гостинице на улице Гей-Люссака.

– Письмо предназначалось ему?

– Да.

– Он приехал в Париж, чтобы отыскать вас?

– Да. Я написала ему, что навсегда покидаю дом и больше обо мне никто не услышит.

У него на губах появилась чуть горькая улыбка.

– Весело!..

Она посмотрела на то место, где сидела, когда писала письмо, затем взглянула на часы. С того момента, когда она заклеила конверт, прошло меньше двадцати минут.

– Когда я смогу увидеться с вашим братом?

– Как только од вернется в гостиницу. Вы можете позвонить уже сейчас.

Узнаете, там ли он.

– У меня есть более срочная работа. Вы сейчас дадите мне слово, что будете вести себя благоразумно и подождете меня здесь. Я спущусь в аптеку и куплю все, что требуется.

– Вы не отвезете меня в больницу?

Он смутился.

– Вам повезло, что я еще не врач, так как, будь я им, мне бы тогда пришлось сообщить о вашем случае в полицию. Все это несколько притянуто за волосы. Надеюсь, вы не проговоритесь.

– Обещаю вам.

Она, действуя одной рукой, зажгла сигарету, в это время он, не надев даже пиджака, уже спускался по лестнице. Он был высокий, широкоплечий, с довольно крупными чертами лица.

Одиль не помнила, чтобы она кричала, но теперь у нее всплывало в памяти ощущение, будто она куда-то проваливается, и она попыталась за что-нибудь уцепиться, вероятно за край ванны.

Поверил ли ей рыжий студент? Не подозревал ли он ее в том, что она разыгрывала комедию с самоубийством, а сама знала, что в последний момент позовет на помощь?

Ей не могло быть известно, что он тут и что он экстерн. Он ни разу не встречал ее в гостинице, куда она приехала только этим утром.

Он вошел, держа в руках небольшие пакеты. Затем отправился к себе в номер за спиртовкой.

– Так вам больно?

– Немножко. Чуть-чуть.

– А сейчас мне придется сделать вам больно.

Он продезинфицировал инструменты, поднося их к пламени спиртовки, и наложил ей шов из пяти стежков.

Всякий раз она вздрагивала, сжимая зубы, так как не хотела стонать в его присутствии.

– Теперь я хочу снять вам жгут.

– Это все?

– Пока да. Завтра я должен буду снять вам повязку, чтобы посмотреть, как там рана.

Его взгляд упал на бутылку коньяка.

– Хотите еще немного?

– По-моему, мне от него становится лучше.

Он налил ей и сел верхом на стул.

– Вы беременны?

Она вздрогнула, скорее удивившись, чем возмутившись.

– Почему вы меня об этом спрашиваете?

– Потому что девушки пытаются покончить с собой, когда они беременны от мужчины, за которого не могут выйти замуж.

– Это не мой случай. Вы сказали – пытаются. И много таких, которые остаются в живых?

– Добрая половина.

– Если бы вас не оказалось в номере…

– Знаю. Так позвоните брату.

Она попросила соединить ее с отелем «Меркатор».

– Отель «Меркатор».

Она узнала голос мсье Бедона.

– У вас живет Боб Пуэнте?

– Он остановился здесь, но примерно час назад вышел из гостиницы.

– Вы не знаете, когда мне лучше позвонить, чтобы застать его?

– Перед ужином – он любит принимать душ в конце дня.

– Благодарю вас.

– Что-нибудь передать?

– Скажите, что ему звонили и будут еще звонить. Он поймет.

Она повесила трубку.

– Так я и думала. Боб вернется только к ужину, чтобы принять душ.

Она схватила новую сигарету, и он протянул ей зажженную спичку.

– Вы позволите? – спросил он, вытаскивая трубку из кармана.

– Пожалуйста.

– Что вы чувствуете сейчас, оставшись в живых?

– Я, скорее, склонна спрашивать у себя: что бы я чувствовала сейчас, будь я мертва?

– Несчастная любовь?

– Нет. У меня нет возлюбленного.

Казалось, он задумался над чем-то, затем вздохнул.

– С вами такое уже случалось?

– Нет.

– У вас никогда не возникало такого желания?

– Возникало, часто. Это случается всякий раз, когда у меня депрессия, а она у меня бывает часто.

– Кто вас лечит?

– Наш семейный врач доктор Вине.

– Вы говорили ему о своем желании покончить с собой?

– Я все ему говорю.

– Какое лечение он вам рекомендует?

– Он говорит, чтобы я больше не курила, принимала три раза в день успокоительное, а вечером две таблетки снотворного, потому что иначе мне не удается заснуть. Такое уже было у меня в детстве.

Она прониклась доверием к этому высокому человеку в рубашке с засученными рукавами, на которых осталось несколько капелек крови.

Он не улыбался. Его не заботило, любезен он или нет. Он смотрел на нее с тревогой, как будто искал ответ на вопрос, который сам же себе задавал.

– У вас давно брали кровь на анализ?

– Меньше двух месяцев назад. В нашей семье принято каждый год сдавать анализы.

– Вы еще учитесь в лицее?

– Я должна была бы сейчас учиться в гимназии. У нас несколько иная школьная система, чем во Франции.

– Знаю. А почему вы сказали «я должна была бы… «.

– Потому что я там не учусь. Я бросила учебу, не закончив коллеж. У меня нет никакого диплома, никакого аттестата.

Ею занимались, и это делал молодой человек, который, похоже, разбирался в человеческом сердце. Она только-только чудом избегла смерти – и вот уже вновь обретала себя полностью. Она желала, чтобы он задал ей много вопросов.

– Я ведь оторвала вас от работы?

– Да, я работал, но это может подождать. Не сочтите мой вопрос нескромным, но какая профессия у вашего отца?

– Он писатель. Точнее, историк. В основном рассказывает о жизни выдающихся людей прошлого.

– Альбер Пуэнте?

– Вы его знаете?

– Я прочел три-четыре его книги. Если верить газетам, то он исправно пишет по книге в год.

– Это так.

Раздался телефонный звонок. Одиль бросилась к аппарату, потом ее охватила паника, она застыла, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы снять трубку.

– Алло, – произнесла она.

– Так это ты!

На другом конце провода был Боб.

Глава 6

– Где ты?

– Неподалеку от отеля «Меркатор».

– С тобой все в порядке?

– Все в порядке. У меня, конечно же, ничего не вышло. Со мной всегда так…

Она улыбалась студенту, у которого был несколько смущенный вид.

– Можно мне зайти к тебе или же ты собираешься перебраться сюда?

– Я предпочитаю, во всяком случае пока, оставаться здесь, – Тогда я еду. Где это?

– «Отель Модерн» на улице де ла Арп.

– Я буду там через десять минут.

Рыжий молодой человек по-прежнему наблюдал за ней с любопытством, которого и не думал скрывать. Сомнений быть не могло – она вызывала у него удивление. Он старался понять. Он чувствовал, что какие-то вещи ускользают от него.

– Я заинтриговала вас, не так ли?

Не ответив ни «да», ни «нет», он продолжал смотреть на нее, и лицо его оставалось спокойным.

– Учитывая то, что мне известно о вашем отце, – сказал он, как бы размышляя вслух, – не думаю, чтобы у вас было несчастливое детство.

– Нет. Но назвать его счастливым я тоже не могу. Я была молчаливой, меня часто находили забившейся в угол коридора или в гараже в глубине сада.

– Почему?

– Не знаю. Может, потому, что мне было, к примеру, не по себе в присутствии матери или любого другого человека. Как я поняла позднее, это было немного так, как если бы я чувствовала, что принадлежу к другой породе, чем все остальные.

– Вы никогда не играли?

– Очень мало. А когда мне случалось это делать, выходило неубедительно.

– А вы помните, о чем вы думали?

– Нет. По-моему, я не думала. Я смотрела прямо перед собой. Случалось, я часами смотрела на пятно на обоях…

– Ваши родители не беспокоились?

– Они думали, что это пройдет. Часто бывало, что я пряталась где-нибудь в доме и ждала, пока меня найдут.

– Это был способ добиться того, чтобы вами занимались?

– Возможно.

– Как насчет детских болезней?

– Была, скарлатина. Это мое лучшее воспоминание. Я лежала в постели с иллюстрированными журналами. Горничная поднималась ко мне наверх по двадцать раз на день, чтобы удостовериться, что мне ничего не нужно. Приятельницы матери из страха заразиться перестали приходить играть в бридж. Моя комната стала центром дома. Мать тоже меня навещала. Отец спускался со своей мансарды и садился ко мне на край кровати.

– В общем, вам не хватало ласки?

– Не осмелюсь сказать, что да. Это я их не понимала. У меня было такое чувство, будто каждый занимается лишь своей жалкой жизнью и я не что иное, как бремя. Вы позволите? Я пройду в ванную и оденусь.

Ванна была полна розоватой воды, и она выдернула пробку, чтобы спустить ее. В чемодане она нашла серые брюки и бледно-серый свитер. Затем она причесалась. Рядом раздались голоса, и она бросилась туда, зная, что это брат.

– О, Боб! – воскликнула она, прижавшись к его груди, как всегда мечтала это сделать.

– Мой котенок…

Он называл ее так иногда, когда впадал в чувствительность.

– Дай-ка я посмотрю на тебя. Нет. Ты выглядишь неплохо.

Она чувствовала себя легко, непринужденно. У нее в номере находились два человека, а ведь у нее были все шансы проваляться в ванне до завтрашнего утра.

– Познакомься, это…

Она повернулась к студенту.

– Прошу прощения, но я даже забыла спросить, как вас зовут.

– Альбер Галабар.

– Мой брат Боб.

– Очень рад.

– Взаимно.

С принужденным видом они, казалось, изучали друг Друга.

– Если я правильно понял, вы приехали в Париж, чтобы начать поиски своей сестры?

– Мы с ней немного разминулись. Сначала в ночном кабачке, где мне сказали, что видели ее там накануне вечером. Затем сегодня днем, в гостинице напротив Лионского вокзала, откуда она только что выехала.

– Ты раскопал гостиницу «Элиар»?

– Мне было не по силам обойти все гостиницы на Левом берегу. Я догадывался, что ты, возможно, побоишься столкнуться со мной. Выйдя с вокзала, ты ринулась в первую попавшуюся гостиницу, думая, что никому не придет в голову тебя здесь искать.

Она вздрогнула, вспомнив свой номер там.

– Там было очень мрачно.

– И ты не побоялась поселиться так близко к улице Гей-Люссака?

– Я ничем не рисковала, поскольку решила, что покончу с собой сегодня.

– Что же произошло?

Боб держал ее за плечи: чувствовалось, он испытывает такое наслаждение, что нашел ее! Он даже больше походил на влюбленного, чем на брата.

– Я вскрыла себе вены и, похоже, громко вскрикнула. Альбер Талабар занимает соседний номер. Я этого не знала. Я никогда его не видела. Когда я открыла глаза, я по-прежнему лежала в ванне, а он накладывал мне жгут. Он студент-медик и работает в больнице.

Мужчины снова обменялись взглядом.

– Это чистая случайность, что я оказался у себя в номере.

– Рана могла оказаться смертельной?

– Весьма вероятно, что да.

– Это письмо мне? – спросил Боб, указав на конверт на столе. – Почему на нем лежит мелочь?

– Чтобы заплатить за марку.

– А это что за деньги?

– За номер.

Они оба удивленно уставились на нее.

– И прежде чем вскрыть себе вены, ты обо всем этом подумала?

– Я была спокойна, я совсем не волновалась. Перед этим я сходила в ресторан, чуть дальше по этой улице, и вкусно пообедала. После я чуть было не вымыла волосы в парикмахерской и не попросила сделать мне укладку, но нужно было слишком долго ждать.

– Можно я возьму письмо?

– Оно твое. Не показывай его никому, особенно родителям.

– Может, позвоним сейчас папе?

– По-моему, это необходимо сделать.

Она нахмурила брови. Это уже было контактом с авеню де Жаман, и ей казалось, что она снова окажется в прошлом.

– Я не стану ему обещать, что собираюсь вернуться. Просто поговорю с ним.

Он заказал разговор. Ответила Матильда.

– Матильда, это Боб. Я хотел бы поговорить с отцом. Мама в гостиной с приятельницами?

– Нет. Она вышла за покупками.

– Тем лучше. Отец сам ей все сообщит.

– У тебя ведь хорошие новости, да? Я поняла это по твоему голосу.

Спустя несколько мгновений в трубке раздался голос отца:

– Есть новости. Боб?

– Превосходная новость. Я нашел Одиль. Или, вернее, она меня нашла.

– Ну как она?

– С ней все в порядке, за исключением пореза на запястье. Это не страшно, она получила необходимую медицинскую помощь.

– Когда вы возвращаетесь?

– Я, вероятно, вернусь завтра, я и так пропустил уже много важных занятий. Ну а она, не знаю.

Он сделал знак сестре, чтобы та взяла трубку.

– Даю ее тебе.

– Алло, папа.

– Что же ты так нас напугала? Когда это произошло?

– Сегодня днем.

– И ты уже на ногах?

– Конечно. Никогда еще я не чувствовала себя так хорошо.

Говоря это, она бросила заговорщицкий взгляд на своего студента.

– Ты не вернешься с братом?

– Хочу подождать, пока окончательно приду в норму и затянется моя рана.

Она почувствовала в голосе отца если не грусть, то, во всяком случае, покорную меланхолию.

– Понимаю, – сказал он. – Ты в гостинице на улице Гей-Люссака?

– Нет. Если захочешь позвонить мне, то я в «Отеле Модерн» на улице де ла Арп.

– Надеюсь, ты скоро будешь дома. Ты не представляешь себе, каким он кажется пустым.

– Но ведь если бы я вышла замуж, было бы то же самое, разве нет?

– В твои намерения не входит окончательное возвращение?

– Нет.

– Хочешь остаться в Париже?

– Да. Ты прекрасно знаешь, что это всегда было моей мечтой.

Наступило молчание. Кто-то на линии спросил:

– Закончили?

– Нет, мадемуазель. Не отключайте, пожалуйста.

– Я приеду и обниму вас на следующей неделе, затем вернусь в Париж, чтобы подыскать работу. Я знаю, что багаж у меня тощий: у меня нет никакого диплома, но надеюсь, что все же найду себе какое-нибудь занятие. Ты виделся с доктором Вине?

– Я попросил его зайти ко мне. Почему ты меня об этом спрашиваешь?

– Потому что я была уверена: ты к нему обратишься. Не по поводу себя, а из-за меня. Ты спросил у него, что он думает о моем бегстве и действительно ли я собираюсь покончить с собой.

– Да, это так.

– И что он ответил?

– Он не выказал особого оптимизма. Я ему сразу же позвоню, чтобы сообщить хорошую новость.

– Да. Скажи ему, что я целую его в обе щеки. Тебя тоже, папа, я крепко-крепко целую. Я много думала о тебе, и я люблю тебя больше, чем прежде.

– Спасибо, дорогая малышка. Оставайся у телефона. Я слышу, кто-то возвращается. Наверняка это твоя мать.

Она услышала отдаленные голоса в трубке, затем голос матери произнес:

– Так ты жива! Слава Богу! Расскажи мне быстро, что произошло.

– Это сделает папа, я сейчас немного устала. А главное – она не знала, что сказать матери.

– Ты возвращаешься завтра?

– Нет. Я приеду навестить вас через несколько дней. Папа тебе объяснит. А Боб уезжает завтра, от него вы узнаете подробности.

На лице будущего врача отражалось удивление. Она только что избежала добровольной смерти и уже была занята тем, что улаживала будущее.

Она повесила трубку.

– Уф, – выдохнула она, падая в единственное в комнате кресло. Ну вот, одно дело сделано.

Казалось, она скинула с себя тяжкий груз и к ней вновь возвращался ее энтузиазм. Она прикурила сигарету.

– Как, вы сказали, вас зовут?

– Альбер Галабар. Моя семья родом из Тулузы.

– Чего я не понимаю, – прошептал Боб с запоздалым страхом, – так это почему ты выждала четыре дня, даже пять…

– Это были мои каникулы.

– И что ты делала?

– А ты разве недостаточно хорошо меня знаешь, чтобы угадать? Ходила по ночным ресторанчикам…

– Одна?

– В Лозанне со мной такое тоже случалось.

– Много пила?

– Вовсе нет. Выпивала несколько рюмок джина. От этого у меня сейчас появилось желание еще раз пригубить коньяк. Вы позволите, мсье Галабар?

– Конечно, но зовите меня просто Альбером.

– Ладно, пусть будет Альбер. Я слыву скорее излишне фамильярной особой, чем наоборот.

Она не была пьяна, но делалась возбужденной. Разве не стоило отпраздновать такое событие? Ей казалось, что она окончательно спасена, освободилась от самого дурного, что в ней было.

– Перейдем к делу: ты попросишь отца от моего имени, чтобы он выслал мне перевод. Я уехала с шестьюстами франками в кармане. Я их поменяла в первом отеле, где остановилась, но у меня почти ничего не осталось.

– Я сейчас дам тебе немного.

Он достал из кармана бумажник, пересчитал банкноты и взял три.

– Тебе хватит до отъезда?

– Думаю, да. Я рассчитываю сохранить за собой этот номер, так что мне не нужно будет сразу за него платить.

– Я вас покидаю, – сказал Галабар, поднимаясь со стула, и, обращаясь к Одиль, добавил:

– Я навещу вас завтра. В котором часу мне лучше это сделать, чтобы не причинять вам лишнего беспокойства?

– Вы же знаете, я ночная пташка.

– Было бы лучше, если бы вы сегодня не слишком переутомлялись. Купите градусник в аптеке, она в двух шагах отсюда. Когда вернетесь, измерьте температуру, и если она у вас будет высокой, не колеблясь, постучите ко мне в дверь.

– Спасибо. И спасибо за то, что вы для меня сделали.

– Благодарите лучше случай, по воле которого я оказался у себя в номере сегодня днем.

Он пожал ей здоровую руку.

– Все же не пейте слишком много.

Мужчины пожали друг другу руки.

– Может статься, у меня больше не будет возможности увидеться с вами до вашего отъезда. Я рад был с вами познакомиться.

– Взаимно.

Когда они остались одни, она бросилась на шею брату.

– Это так хорошо, Боб.

– Ты не представляешь, как я испугался.

– Ты думал, я это сделаю?

– Но я ведь тебя знаю, а?

– Думаю, ты именно тот, кто знает меня лучше всех.

– Дай-ка я еще на тебя посмотрю. Ты совсем не изменилась, только вот в глазах появился огонек.

– Не говори никому, но на этот раз я, кажется, влюбилась.

– Ив кого же, позволь тебя спросить?

– Ты ведь уже догадался, правда?

– У тебя все как-то быстро получается. Это из-за него ты хочешь остаться в Париже?

– Нет. Но мне было бы уже не вынести атмосферу нашего дома. Кстати! Пока я буду приводить в порядок лицо и волосы, прочти это письмо. Тогда мне незачем будет повторяться. Хотя больше того, что я уже написала, мне не сказать. Я купила бритвенные лезвия. Да! Тебе могут пригодиться те, что остались… Я напустила воды в ванну и уже разделась, но тут села писать. Я переносила на бумагу все, что приходило мне в голову. Наверное, это глупо.

Еще совсем недавно она сидела голая на этом стуле и писала шариковой ручкой с обгрызенным концом.

– Тебе не понять, как мне сейчас хорошо.

– Мне нужно позвонить.

– Кому?

– Сейчас узнаешь.

Он попросил соединить его с главным комиссаром бюро розысков пропавших родственников.

– Вы хотите говорить с главным комиссаром Лобо?

– Да.

– Я сейчас посмотрю, свободен ли он.

Спустя несколько мгновений низкий голос в трубке спросил:

– Кто говорит?

– Не знаю, помните ли вы меня. Я – Боб Пуэнте, я приходил к вам, чтобы заявить об исчезновении своей сестры. Я ее нашел.

– С ней все в порядке?

– Да.

– Где она сегодня была?

– В Латинском квартале.

– Как вы вышли на ее след?

– Она мне позвонила.

– Я рад за вас и за нее. Значит, дело я закрываю. До свидания, мсье Пуэнте.

– Ты поняла?

– Догадалась.

– В Париже тысячи гостиниц, на одном Левом берегу, куда, как я поначалу думал, ты направишься, их сотни. Поскольку все их обойти я не мог, то обратился в службу розыска пропавших родственников.

– Может, пойдем на улицу? Мне кажется, немного свежего воздуха нам бы не помешало. Затем поужинаем вдвоем в том, небольшом ресторанчике, где я ела в полдень. Я была уверена, что это моя последняя трапеза, и все же аппетит у меня от этого был не меньше. Наоборот! Прочти скорее письмо. Я сейчас вернусь.

Она накрасилась более тщательно, чем обычно, причесала волосы, удовлетворенно взглянула на себя в зеркало.

Почему она всегда считала, что она некрасивая? Сегодня она находила себя красивой и с удовольствием изучала свое лицо.

Когда она вернулась в комнату, брат засовывал письмо себе в карман и выглядел взволнованным.

– Ну вот. Ты прочел. Ты понял. Все, больше об этом не говорим.

– Хорошо, Одиль.

Голос у него был немного хриплым.

– Знаешь, ты странная девушка. Я желаю тебе повстречать такого человека, который бы понимал тебя. Это нелегко.

– Пойдем.

Она взяла сумочку, собрала приготовленные на столе банкноты.

Малыш уже вновь вернулся на свое место на полу в офисе и играл в кубики.

– Добрый вечер, мадам. Познакомьтесь, пожалуйста, это мой брат Боб.

– К сожалению, у меня больше нет свободных номеров.

– Он уже несколько дней снимает номер на улице Гей-Люссака. Надеюсь, что вернусь не слишком поздно.

– Знаете, я привыкла. Впрочем, вечером меня сменяет муж.

На залитом солнцем тротуаре она взяла брата под руку.

– Это великолепно. Боб!

Все было великолепно – трепещущий воздух, витрины, прохожие.

– Сейчас я покажу тебе свой ресторанчик. И сразу же закажу себе джина.

Вообще-то я не люблю коньяк, но у Альбера в номере не нашлось ничего другого.

Она взяла джин с водой, а ее брат заказал виски.

– Ты знал про это место?

– Нет. Здесь симпатично.

– Вот увидишь, готовят тут отлично. Тебе ведь кажется странным слышать, что я в такой день говорю о кухне?

– Да, немного.

– За обедом я съела вдвое больше того, что обычно съедаю дома.

Они оба улыбались и поглядывали друг на друга как заговорщики.

– Как приятно тебя видеть. Боб. Знаешь, что мне нравится в Альбере? То, что у него есть что-то общее с тобой.

– А не поужинать ли нам? Теперь уже я проголодался.

Она прочла в меню слово, которого не знала.

– Официант! «Поркетта… «. Что это такое?

– Молочный поросенок, фаршированный и запеченный в духовке.

– Хочешь, Боб?

– Съем с удовольствием.

– Две «поркетты». Не хотите ли взять к ним легкое кьянти?

Оба оставались в приподнятом настроении.

– Когда у тебя завтра поезд?

– В час пятнадцать.

– Я провожу тебя на вокзал.

– Терпеть не могу прощаний на перроне. Лучше я зайду попрощаться к тебе в гостиницу.

Они долго сидели за столом, а у себя в городе они оставались за столом лишь столько времени, сколько требовались, чтобы все съесть. Как только обед заканчивался, все тут же разбегались.

– Возьмем что-нибудь выпить после кофе?

– Сделаем это чуть позже.

Они двинулись по бульвару Сен-Мишель; кишащие людьми террасы были ярко освещены. Одиль с жадностью и наслаждением смотрела на это зрелище, как будто была незнакома с ним. Время от времени, когда она делала какое-нибудь резкое движение, то ощущала дергающую боль в запястье, но она не была по-настоящему сильной.

Нельзя сказать, чтобы они говорили без умолку. Это даже не было разговором в чистом виде. Один из них произносил фразу, а другой отзывался на нее. Затем большую часть времени они шагали молча.

– Я всегда знал, что ты не останешься дома.

– Даже когда я была маленькой?

– Я это понял, когда тебе исполнилось лет десять-двенадцать. Ты очень рано повзрослела.

– Это недостаток?

– Нет. Тебе не кажется, что сейчас уже довольно поздно и тебе пора спать?

– Ты забываешь, что я ужасная девица.

Дойдя до угла улицы Гей-Люссака, они повернули назад. Они держались за руки, а Боб напевал.

– Боб, ты ведь любишь меня?

– Да.

– За что?

– Мне было бы трудно тебе ответить.

– Я невыносимая, да?

– Когда тебя знаешь, нет.

Он вспомнил о студенте-медике. Ему не хотелось причинять боль сестре, а также отнимать у нее надежду. Вот почему он добавил:

– И когда тебя совсем не знаешь – тоже.

– Если я правильно поняла, то опасна середина.

– Одиль, ты восхитительная девушка. У тебя лишь один враг.

– Кто?

– Ты сама.

Он вел ее к свободному столику на террасе.

– Мы сейчас выпьем по последнему стаканчику и спокойно отправимся спать.

– Уже?

– А что тебе сказал твой студент?

– Да, мне лучше отдохнуть.

– Ну а если серьезно, когда ты думаешь приехать в Лозанну?

– Примерно через неделю, если с рукой все будет хорошо.

– Ты пробудешь с нами какое-то время?

– Не думаю. Может, денька два? Пока не соберу вещи.

– Мне по-прежнему следует отдать твою гитару?

Этот вопрос ее немного смутил.

– Нет. Я, наверное, возьму ее с собой. Гитара-это как раз то, что у меня неплохо получается. И потом, ведь я играю только для себя.

– Мама придет в ярость.

– Знаю. Но папа поймет. Он тоже, наверное, давно догадался, что однажды я уеду. А знаешь, ведь Альбер прочел многие из его книг.

– Меня это не удивляет.

Они сидели так еще с четверть часа, расслабленные, не испытывая потребности говорить только ради того, чтобы не молчать.

– Меня поражает число людей, сидящих в одиночестве за своими столиками.

Он не стал ей говорить, что через одну-две недели ее ждет такая же участь.

– В путь.

Он отвел ее назад в гостиницу.

– Спокойной ночи. Боб.

– Спокойной ночи, Одиль.

Она смотрела, как он шел, широко ставя ноги. Ей было тяжело терять его.

Правда, в Лозанне они с ним виделись только за столом.

Под дверью соседнего номера не было видно света. Все же она на мгновение остановилась и прислушалась, но ничего не услышала.

Она надела пижаму, затем тщательно смыла с лица краску, нанесла легкий слой ночного крема и слегка помассировала кожу. Потом приняла две таблетки снотворного. После короткого раздумья проглотила еще и третью.

Она почти тут же заснула, и если ей что-то и приснилось, то утром она уже ничего не помнила.

Она проснулась от стука в дверь.

– Входи! – сказала она, думая, что это Боб.

Она не взглянула на часы.

– Дверь заперта на ключ.

Это был голос Альбера Галабара.

– Я вам не помешаю?

– Минутку. Я наброшу халат.

Заодно она и причесалась.

Когда Одиль открыла дверь, то увидела его вконец смущенным.

– Я вас разбудил, да? Я не подумал о том, чтобы предупредить вас вчера вечером. Сегодня как раз такой день, когда я приступаю к дежурству в больнице в одиннадцать. А заканчиваю лишь в шесть вечера. Прежде чем уйти, я бы хотел сделать вам перевязку.

Его робость как-то плохо вязалась с его ростом и широкими плечами.

– У вас не очень болела рука? Вам удалось поспать?

– Я сразу же уснула.

– В котором часу?

– В одиннадцать. И вот только-только проснулась.

Она закурила.

– Садитесь. Посмотрим, как тут ваша рана…

Он осторожно снял вчерашнюю повязку. Кожа с обеих сторон пореза лишь чуть-чуть порозовела, опухоли не было видно.

– Все идет прекрасно, не так ли?

– По-моему, тут вообще почти ничего не видно.

– Сейчас я вам сделаю новую повязку, и ее вам хватит на сутки.

– Сколько стежков вы мне сделали?

– Пять. По-моему, лучше было перестраховаться. У вас очень тонкая и нежная кожа.

Она восприняла это как комплимент и осталась довольна.

– У вас сейчас будет много работы?

– Пока я в бригаде «скорой помощи», и нам едва удается перевести дух.

– Несчастные случаи?

– Всего хватает.

Они буквально выдавливали из себя слова, делая это лишь для того, чтобы скрыть свои мысли.

Он ей очень сильно нравился, во всяком случае, не меньше, чем Боб, но иначе.

– Вы часто видитесь с родными?

– Обе мои сестры замужем. Живут в Тулузе. Отец с матерью одни в доме.

Обычно я устраиваюсь так, чтобы провести половину каникул с ними в Руайане.

Мы снимаем большую виллу, и сестры приезжают туда со своими мужьями и детьми.

Она была ошеломлена. Такой образ жизни был ей абсолютно чужд. Она была вообще не в состоянии представить себя на берегу моря с родителями, замужними сестрами, их мужьями и детьми.

– Вы думаете обосноваться в Париже?

– Если получится. До завтра, Одиль. Это ведь будет у нас суббота? В таком случае я смогу прийти на час позже.

Она кое-как приняла ванну, стараясь не замочить повязку. Это несколько напоминало акробатический номер. Затем надела брюки, которые были на ней накануне.

Она подошла к окну и раскрыла его настежь. На что теперь были обращены ее помыслы? Мысль о смерти оставила ее. И все же она сама косвенным образом вернулась к ней. Она ждала Боба, а тот собирался сесть на поезд. Она вновь представила себе длинные вокзальные перроны и внезапно нашла решение проблемы, столь долго не дававшей ей покоя.

Бог знает почему, но еще несколько дней назад ей хотелось, чтобы ее тело невозможно было опознать. Ей казалось, что она перебрала все возможные варианты, и всякий раз возникало препятствие, делавшее такое решение невозможным.

Поезд! Она не подумала о поезде. Если бы она купила недорогое нижнее белье и простенькое платьице… Если бы она отправилась на один из парижских вокзалов к прибытию какого-нибудь экспресса… Она даже могла перед приходом одного из них броситься на пути с пешеходного мостика.

У нее от этого закружилась голова. Одна только мысль о том, чего она избежала, вызывала у нее головокружение. Так как приди ей эта идея в голову раньше, и она бы, вероятно, остановилась на ней.

Что с ней тогда было? Она уже не понимала принятого тогда решения. Она тщетно пыталась понять, как она к этому пришла.

Она распорядилась подать завтрак в номер.

– Я бы хотела яичницу-глазунью.

Она проголодалась. Обычно она довольствовалась тостами с апельсиновым джемом.

– И стакан апельсинового сока, пожалуйста.

Она не знала, что ей делать, куда себя деть. В это время она обычно еще спала, а вот сегодня была уже готова.

Но зачем ей быть готовой? Ведь ей нечего было делать.

Когда пришел Боб, она сидела напротив окна и ела.

– Вижу, аппетита тебе не занимать.

– Ты прав. А знаешь, Альбер уже был здесь и сделал мне новую повязку. Он с одиннадцати на дежурстве.

– Ты выспалась? Боли не мучили?