Текст книги "Плоть"

Глава XIV

Похоже, змеиный яд все же оказал пагубное действие на Лениту.

Снова стали ее одолевать внезапные приступы слабости и меланхолии, как в первые дни ее пребывания на фазенде.

Охотиться она перестала, читать забросила, жажда знаний у нее иссякла.

Часами сидела она в гамаке или в кресле-качалке, погруженная в задумчивость. К еде почти не притрагивалась.

Иногда она подходила к столу, наклонялась, подолгу вертела в руках карандаш, или цветок, или что-нибудь еще, а потом выстукивала какой-то странный ритм. При этом глаза у нее делались неподвижными, лицо ничего не выражало, словно ей ни до чего не было никакого дела.

Барбоза тоже замкнулся в себе. Любовное признание Лениты смутило его.

Сам того не замечая, он попался в ловушку, о которой и не подозревал. Положение у него было весьма затруднительным.

Он безумно, самозабвенно любил Лениту и знал, что и она его любит – ведь она сама ему открылась. Что же теперь делать? То ли решительно все порвать, собрать чемоданы и отплыть в Европу, то ли открыто стать любовником Лениты. Сентиментальный, платонический флирт в подобном случае был бы просто глуп и смешон.

И Барбоза проводил большую часть времени в разъездах да играх – это притом, что прежде он никогда не играл и почти не навещал соседей.

Он бродил по лесу с ружьем, которое служило лишь предлогом, ибо он не охотился.

Однажды к вечеру, когда солнце уже садилось, Барбоза, бродивший по девственному лесу, почувствовал усталость и присел под белоствольной смоковницей. Машинально он поднял глаза и увидел огромную носуху[21]21
  Носуха, или коати,– млекопитающее семейства енотовых.


[Закрыть], следившую за ним с раздвоенного сука и строившую забавные гримасы, двигая длинным носом.

Как будто этого искушения было недостаточно, послышалось громкое хлопанье крыльев, и на смоковницу, как раз над носухой, сел гигантский дрозд. Усевшись на суку, он отряхнулся, почистил перышки, повертел головой и три раза пискнул. Барбоза не обратил внимания ни на птицу, ни на животное. Ружье неподвижно стояло у него между коленей.

Перед его мысленным взором представало неотвязное видение – маленькая, белая, атласная ножка Лениты с прозрачными розовыми ноготками и голубыми жилками.

И ему чудилось, что он целует эту ножку и даже медленно, не отрываясь, сосет, сжимая чудную, округлую розовую пятку, на которой оставались белые следы от прикосновения его пальцев.

Он ощущал вкус нежной, бархатистой кожи, едва избежавшей смерти и полной жизни. Его губы хранили память о ней.

А этот трусливый, отеческий поцелуй, который он запечатлел у нее на лбу, когда она призналась ему в любви! Он и сейчас еще как будто вдыхал естественный аромат ее волос, свежее, здоровое, молочное, как у новорожденного теленка, дыхание.

Зачем отвергать любовь, которая сама просится в руки? Разве его не тянуло к Лените, разве она не шла ему навстречу, зная, что он женат и заключить законный брак с ней не сможет?

И без всякого притворства, с целомудреннейшим безрассудством, она сделала признание, которое женщины всячески избегают делать первыми. Это была не шутка – с такими вещами не шутят.

Что ужасного случится, если любящие друг друга мужчина и женщина соединятся во взаимном обладании и наслаждении?

Да, жениться на Лените он не может. Ну и что же? Что такое современный брак, как не общественное установление, подверженное эволюции, как и все сущее, довольно безнравственное и бесконечно смехотворное? В будущем брак перестанет быть нелепым, драконовским договором, основанным на торжественном обещании делать то, что заведомо невыполнимо. Человек – именно в силу того, что он занимает высшую ступень на биологической лестнице,– изменчив и непостоянен. Обещать то, что выполнить никак не удастся,– разве это нравственно? Вечная любовь бывает только в сентиментальных стишках. Брак без возможности свободного, честного, законного развода для обеих сторон – это все равно что паровой котел без предохранительных клапанов. Мужчина напяливает щегольской фрак, женщина прихорашивается, украшает себя фальшивыми цветочками, и оба тащатся в церковь, с необычайной помпой и в сопровождении многолюдной свиты – а зачем? Чтобы заявить при всем честном народе, сколько бы его ни собралось, под колокольный звон и звуки труб, что он хочет совокупляться с ней, а она с ним, что никто против этого не возражает, а родственники страшно рады... Замечательно! И множество badauds[22]22
  Ротозеев (франц.)


[Закрыть], старых и молодых, самцов и самок, щурясь и белозубо улыбаясь, лукаво толкают друг друга под локоть и шепчут на ухо всякие непристойности. Это уже не просто смешно, а пошло и грязно.

Любовь – это дитя роковой, тиранической необходимости воспроизводства. Индусы это называют вернуть долг предкам. Слово любовь – это, по сути, эвфемизм для слова течка. Действительно, с точки зрения физиологии любовь и течка – это одно и то же. Любовь, как утверждают биологи, начинается с избирательного влечения двух разнополых особей, которых можно назвать по-разному наэлектризованными, разнозарядными. Поразительная сложность человеческого организма превращает это примитивное влечение, результатом которого становится рождение ребенка, в войну нервов, которая, будучи сдерживаемой или плохо управляемой, производит гнев Ахилла, разврат Мессалины, экстаз святой Терезы. Противиться любви бесполезно – приходится покоряться. Против природы не попрешь, а любовь – это природа. Древние знали, что делали, когда символически изображали любовь в виде Венеры или Афродиты – прекраснейшей, но неумолимо мстительной богини. Любовь – это прочнейшая связь между живыми существами, их душа, их бытие.

Ленита предлагала себя ему. Что ж, он станет ее любовником.

Барбоза поднялся и ощутил прилив сил, как бывает у тех, кто принял окончательное решение, быстрым шагом пошел домой.

Войдя в комнату, он положил ружье и патронташ, чиркнул спичкой, зажег свечу, вымыл руки.

Потом он вышел.

Идя по коридору в переднюю, он лицом к лицу столкнулся с Ленитой.

– Ох! – воскликнул он.

Их руки словно искали друг друга в темноте и встретились, пальцы переплелись.

Барбоза привлек Лениту к себе, хотел поцеловать в губы, но не решился и поцеловал в лоб.

Ленита не противилась – напротив, мягко прильнула к нему.

В коридоре было темно. Барбоза не видел черного пламени сладострастия, вихрившегося в глазах у девушки, не видел бледности ее щек, алости губ, смущенно молящих о поцелуе, и несравненного изгиба шеи.

Решительность Барбозы ослабла. Храбрость и мужество отказали ему, он уже не ощущал никаких желаний. Сердце у него беспорядочно колотилось, как у семинариста, впервые оказавшегося наедине с женщиной легкого поведения.

Вдруг он резко отстранил Лениту и позорно ретировался.

Во мраке коридора послышалось неутешное рыдание.

Ужин прошел в крайне напряженной обстановке. Ни Барбоза не глядел на Лениту, ни Ленита на Барбозу. Ели они – вернее, притворялись, что едят,– в полном молчании.

– Надо бы этой девочке лекарство попринимать,– сказал полковник, заметив полное отсутствие аппетита у Лениты.– После этой истории со змеей ее словно подменили. Попринимала бы вегеталин – все было бы иначе.

Покончив с чаем, Барбоза поднялся, пожелал спокойной ночи отцу, угрюмо попрощался с Ленитой, церемонно назвав ее сеньорой, и удалился к себе.

Ленита еще немного побеседовала с полковником. Она притворилась, что тема разговора ей очень интересна, и задавала множество вопросов. Вдруг у нее непроизвольно вырвалось громкое восклицание, не имевшее ни малейшего отношения к предмету беседы. Опомнившись, она попыталась увязать его с тем, о чем шел разговор, но смешалась и умолкла. Она все время вздрагивала, как будто от внезапных булавочных уколов. Она то краснела, то бледнела, голос у нее срывался и дрожал.

– Знаешь что, девочка,– сказал полковник,– шла бы ты спать – тебе явно нездоровится. Кабы я не видел, что ты почти не притронулась к еде, то решил бы, что ты съела что-то нехорошее. Поди-ка ляг да попытайся заснуть.

Ленита безропотно повиновалась.

Она удалилась в свою спальню.

Продолжительная теплая ванна не успокоила ей нервы – скорее наоборот. Проводя по телу губкой, она вздрагивала. Теплая вода ее возбуждала, словно прикосновение чужих рук.

Закончив мытье, она вытерлась огромным махровым полотенцем, надела белую ночную рубашку из тончайшего батиста и легла прямо на покрывало, положив руки за голову и закинув ногу на ногу.

Мягкий, полупрозрачный батист обрисовывал точеные формы ее бюста, живота, бедер. Белизну ее тела оттенял ярко-алый шелк покрывала. Время шло.

До комнаты Лениты доносился медленный, размеренный ход маятника старинных французских часов из передней.

Пробило десять, потом одиннадцать, потом полночь. Каждый удар гулко отдавался по всему дому.

Ленита ворочалась с боку на бок – ей не спалось. Неотвязные мысли преследовали ее, сжимая сердце и притупляя разум.

Ее колотил озноб, кожа пошла пупырышками, в ушах звенело.

Высасывая ей змеиный укус, Барбоза удалил один яд, но влил в нее другой. Ленита все еще ощущала тепло губ Барбозы вокруг ранки на подъеме ноги. Ей было не отделаться от этого ощущения, которое росло, усиливалось, умножалось. У нее пробегали мурашки по ногам, животу, грудям, губам.

Она хотела Барбозу, желала Барбозу, вожделела Барбозу.

Нужно дождаться рассвета... Удар! Другой! Третий! Четвертый! Пятый! Шесть часов! Слышалось медленное, размеренное, неспешное, однообразное, беспощадное тиканье – шестьдесят раз в минуту, три тысячи шестьсот в час, двадцать одна тысяча шестьсот за шесть часов, оставшихся до рассвета... Невыносимо!

Она встала и, босая, в одной рубашке, почти не отдавая себе отчета, отворила дверь, пересекла гостиную, отворила другую дверь, вышла в переднюю, проскользнула в коридор, остановилась у двери, ведшей в спальню Барбозы, и прислушалась.

Ничего не было слышно.

Там царило глубокое безмолвие, нарушаемое лишь неистовым биением ее собственного сердца.

Она прижалась ухом к замочной скважине, но тоже ничего не услышала.

Ее плечо слегка надавило на дверную створку, та подалась и приоткрылась с тихим скрипом.

Поток теплого воздуха, напитанного ароматом гаванской сигары, обдал ей лицо, шею и груди, едва прикрытые рубашкой с глубоким вырезом.

Ленита окончательно потеряла голову, бесшумно вошла на цыпочках и, скользя, точно призрак, подошла к постели Барбозы.

Она нагнулась, оперлась на спинку кровати, склонила голову к груди спящего мужчины, прислушиваясь к его размеренному дыханию, вдыхая запах и ощущая тепло его тела.

Долго оставалась она в забытьи.

Вдруг ее рука, опиравшаяся на спинку кровати, соскользнула, и Ленита рухнула на кровать.

Барбоза испуганно вздрогнул, проснулся, сел на кровати, протянув руки и, почуяв тело Лениты, тревожно спросил:

– Кто здесь? Кто здесь?

Теплая, атласная кожа девушки, мягкость окутывавшего ее батиста, аромат духов penu d’Espagne, исходивший от ее тела, не оставлял никаких сомнений, но Барбозе это представлялось невероятным. Присутствие полураздетой Лениты здесь в такое время казалось ему немыслимым, фантастическим, невероятным.

И все же это была она. Он ощущал ее жаркую, крепкую плоть, изнывающую от вожделения, горячее биение сердца.

Множество мыслей роилось и путалось в его разгоряченном мозгу. Рассудок отступил – победило вожделение, восторжествовал зов плоти.

Он быстро сел на край постели, не выпуская девушку, привлек ее к себе, прижал к груди, взял за голову левой рукой, впился в ее мягкие губы, покалывая их своими жесткими усами, впивал ее дыхание. Лениту охватил необъяснимый ужас. Ей захотелось убежать, и она отчаянно пыталась вырваться.

Это был страх перед самцом, ужасный физиологический страх перед первым соитием, присущий всякой женщине, всякой самке.

Но попытка оказалась тщетной.

Ее крепко держали сильные руки Барбозы. Он покрывал ее щеки, глаза, затылок бесчисленными поцелуями. Эти жаркие, жадные поцелуи обжигали ей кожу, кровь у нее становилась подобной раскаленной лаве, нервы напряглись до предела, плоть изнывала.

Осмелев, забыв о всякой сдержанности, он стал целовать ее шею, а потом высокие, твердые, вздымающиеся груди. Сначала он ласкал и целовал их почтительно, благоговейно, со страхом, как будто совершая святотатство, а потом – дерзко, сладострастно, словно сатир. Все более воодушевляясь, он принялся сосать и покусывать затвердевшие кончики ее грудей.

– Оставьте меня! Оставьте меня! Я так не хочу! – отчаянно молила Ленита прерывающимся голосом, задыхаясь, силясь вырваться – и все же ее удерживала неодолимая жажда забыться и отдаться.

Вдруг у нее подкосились ноги, руки бессильно упали вдоль тела, голова повисла – и она перестала сопротивляться, сделалась слабой, мягкой, пассивной. Барбоза поднял ее могучими руками, повалил на кровать, лег рядом, обнял, навалился мощным торсом на ее нежные груди, припал губами к ее губам.

Она не противилась и, будучи в бессознательном, полуобморочном состоянии, едва отвечала на жаждущие, трепетные поцелуи.

Время шло.

Барбоза не мог поверить в то, что происходит.

Разуверившись в женщинах, расставшись с женой, мизантроп, он оставил мир, уединился со своими книгами и научными приборами в медвежьем углу, на фазенде в сертане. Он покинул общество, изменил привычки, сохранив только, как реликвии прошлого, чистоплотность и опрятность в одежде. Жизнь у него протекала в ученых занятиях и размышлениях. Казалось, вот-вот он достигнет той спокойной ясности духа, о которой говорит Плавт, только при чтении книг – в разговоре с живыми и мертвыми. И вот, волею неисповедимой судьбы, на пути у него появляется молодая, красивая, умная, образованная, благородная, богатая девушка. И эта девушка влюбляется в него, внушает ответное чувство к себе – и вот он пленен и повержен. Мало того – вопреки всем ожиданиям, она совершает невероятный и абсурдный поступок, заявляется к нему в спальню, будит его и отдается ему... Она у него в объятиях – томная, безвольная, снедаемая вожделением, а он ласкает и целует ее... Но больше он ничего не может сделать! Не то чтобы его удерживали предрассудки, которых у него нет, или боязнь последствий, которых он уже не боится. Удерживает его неожиданный нервный срыв, физическая невозможность. Тщетно силится он сконцентрировать волю, чтобы успокоить нервы и подготовить организм...

Ощущая всю нелепость и смехотворность своего положения, он чувствует, как его прошибает пот, что руки у него похолодели,– и разражается рыданиями. Обезумев, он отталкивает Лениту и впивается себе в грудь ногтями.

– Не могу! Не могу! – отчаянно стонет он.

Они поменялись ролями. Ленита почуяла какую-то холодность и отчужденность, но причины она не понимала и даже не подозревала о ней. В исступлении сладострастия, которое изменило ее до неузнаваемости, превратило в бесстыдную вакханку, в похотливую самку, Ленита вцепилась в Барбозу, обхватила его руками и ногами, как осьминог обхватывает жертву. Жадными, горячими губами она тянулась к его губам. В необоримом порыве чувственности она кусала ему губы, целовала гладкую поверхность зубов, сосала язык...

От наслаждения она учащенно, жарко, порывисто дышала. Ее наслаждение было интенсивным, исступленным, но... конечно же, неполным, ущербным.

А Барбозе хотелось встать, взять пистолет и размозжить себе череп.

Но мало-помалу спокойствие восстановилось. Барбоза почувствовал, что кровь спокойнее заструилась по жилам, что сладостное тепло разливается по всему телу, что плотское влечение пробуждается и настойчиво требует своего.

Мигом избавился он от минутной слабости и ощутил себя сильным и мужественным.

В неистовом порыве похотливого самца – более того, мужчины, стремящегося избавиться от унизительной слабости, Барбоза вновь перешел в наступление, сжал девушку в объятиях и зарылся головой в шелковистую и ароматную волну ее распустившихся волос.

– Ленита!

– Барбоза!

И победоносный поцелуй подавил жалобный крик девушки, расстающейся с девственностью...

Последовала буря необузданных, хмельных, исступленных ласк. Тела сближались, сплетались, становились единым целым. Плоть входила в плоть. Содрогание отвечало на содрогание, поцелуй на поцелуй, укус на укус.

Посреди этой бури наслаждения то и дело раздавались сдавленные крики, сладострастные стоны, утомленное, учащенное дыхание.

После долгого, глубокого вздоха последовала продолжительная тишина.

За нею вновь началась жаркая, яростная, животная, исступленная борьба...

В оконную щель пробился лучик света.

Настало утро.

– Пусти меня! Пусти меня, Барбоза! Мне надо идти – светает уже.

– Нет, нет! Погоди! Это луна светит, а не солнце.

– Нет, я пойду! Пусти меня, пусти!

Сделав резкое усилие, Ленита высвободилась из объятий Барбозы и встала с постели.

В проеме полуоткрытой двери на мгновение промелькнула неясная тень. Потом и она исчезла.

Барбоза поднялся, быстро оделся, вышел из комнаты, запер дверь и положил ключ в карман.

Ленита у себя в спальне услышала его гулкие, удаляющиеся шаги.

Девушку лихорадило, голова у нее пылала и кружилась. Перед глазами непрестанно возникали светящиеся круги, без конца расширявшиеся и переливавшиеся всеми цветами – от темно-зеленого до медно-красного. Горло горело, губы потрескались.

В пустой комнате Барбозы лучик света, пробивающийся сквозь щель окна, упал на растерзанную постель. На смятых простынях виднелись свежие, влажные, алые пятна крови.

Глава XV

– Какое чудесное утро! – воскликнул полковник, приближаясь к входной двери.– Погодка замечательная! Эй! Жасинту!

– Что прикажете, хозяин? – отозвался старый негр.

– Где народ?

– Рис собирает, хозяин.

– А Мандука где?

– Сынок ваш велел оседлать рыжего коня да в город поскакал.

Полковник всей грудью вдохнул свежий утренний воздух. Он прекрасно выспался, боли ночью его не беспокоили, и потому он пребывал в превосходном расположении духа. Хотелось с кем-нибудь поболтать, пооткровенничать.

– Только собрался я с кем-нибудь побеседовать – и вот, на тебе: Мандука в город потащился, а Ленита до сих пор бока отлеживает! Ну и ну! Ладно, съезжу-ка я на кофейную плантацию.

И он велел запрячь старую, смирную кобылу и поехал на кофейную плантацию, что делал не так часто – пару раз в год.

Воротился он к полудню. Барбоза еще не приехал, Ленита еще не вставала. Хотелось есть. Он велел накрыть на стол. Пока готовили завтрак, он подошел к спальне Лениты и постучался.

– Что случилось? – спросил он.– Нездоровится, что ли?

– Да нет, все в порядке. Просто спать хочется,– ответила девушка.

– Ты что, все еще спишь?

– Вы меня разбудили.

– Знаешь что? Вставай, составь-ка мне компанию. Мандука уехал куда-то. Я еще не завтракал, а завтракать одному неохота.

– Сейчас иду.

– Ну, я жду. Иди скорее, а то у меня уж живот подвело.

Через полчаса Ленита вышла. Она была бледная и осунувшаяся. Веки у нее покраснели, под глазами темнели круги. На плечах у нее была шубка. Время от времени она вздрагивала от озноба. Вяло подойдя к столу, она будто нехотя села.

– Батюшки, да на кого же ты похожа! – вскричал полковник, завидев ее.– Ты словно на кладбище ночевала. Что случилось?

– Неважно себя почувствовала.

– Гм! Я это еще вчера вечером заметил. Ах, девушки, девушки! Замуж тебе надо, вот что! Кашки маниоковой с рыбкой хочешь?

– Нет, благодарю.

– А салатику?

– Нет, спасибо.

– Кусочек ветчинки?

– Ветчинки... можно, только маленький, ладно?

Полковник положил ей большой розовый ломоть с прожилками белого жира.

Ленита посолила его и съела с большим аппетитом.

– Солененького захотелось, да? Вот и ладно... Еще положить?

Ленита ответила утвердительно, велела принести имбирного пива и выпила полный стакан.

С полковником она проговорила с час. Но к концу дня она почувствовала слабость, ее клонило в сон. Она ушла к себе и заснула. Проснулась, когда уже смеркалось. Выходя из комнаты, она чуть не столкнулась с Барбозой, который притворялся, что рассматривает статуэтку на полке.

– Добрый вечер, Ленита,– произнес он робким, дрожащим, упавшим голосом.

Девушка не ответила. В порыве чувств она обхватила руками его голову, пригнула и стала жадно и торопливо целовать ее, прижимаясь лицом к его коротким, слегка вьющимся волосам.

– Ленита,– чуть слышно прошептал Барбоза,– не приходи больше в мою спальню, это опасно, тебя могут увидеть, заметить. Лучше я буду приходить в твою, сюда.

– У меня служанка рядом спит.

– Легко найти предлог, чтобы отозвать ее. И двери запереть.

Они пошли в столовую.

Полковник уже распорядился зажечь свет. Он стоял возле стола, читая корреспонденцию, только что привезенную из города.

– Смотри, Ленита,– сказал он,– вот твои газеты. А еще тебе письмо пришло. Прочитай поскорее письмо – оно тебя заинтересует.

– Вы-то откуда знаете?

– На конверте тот же почерк, что на письме, которое я получил вчера. Прочитай.

– Что же это такое? – произнесла девушка, со скучающим видом разрывая конверт. Развернув лист бумаги, она прочла с полным равнодушием, не выказывая никакого чувства. Потом она отдала вскрытое письмо полковнику.

– Вот,– безразлично произнесла она.

– Ну, так что? – спросил полковник.

– Можете прочесть.

– Это доктор Мендес Майа написал?

– Он самый.

– Ну, и что скажешь?

– Да что сказать-то? Тут и говорить нечего.

– Тогда все ясно. Молчание...

– ...Не всегда знак согласия. Напрасно доктор Мендес Майа потратил время, красноречие, бумагу, чернила и почтовую марку. Замуж за него я не пойду.

– Это что, брачное предложение? – встревоженно спросил Барбоза.

– С соблюдением всех формальностей.

– Что это за доктор Мендес Майа?

– Доктор Мендес Майа – это бакалавр права, северянин. Четыре года как университет окончил. Сейчас он в столице – ждет, когда ему дадут судейскую должность в нашей провинции.

– А где вы с ним познакомились, Ленита?

– В Кампинасе. Года три назад мы с ним виделись на балу в одном из клубов. Потанцевали, он ухаживал за мной часа два, а теперь решился сделать предложение.

– Вы тоже его знаете, отец?

– Знаю. Они с кузеном бывали в наших краях. Его кузен хотел купить кофейную плантацию. Он привез мне рекомендательное письмо из Сан-Паулу и даже переночевал у нас.

– Что же это за человек?

– Довольно типичный бакалавр права. По-моему, неплохой человек. Мне, правда, сильно не нравится, что он с севера. Ну, так что мне ему ответить, Ленита?

– Хороший вопрос! Ответьте, что замуж я не собираюсь, что благодарю за оказанную мне честь, и все такое.

– Может, еще подумаешь? Сама знаешь – семь раз отмерь, один отрежь.

– А тут и думать-то нечего.

– Знаешь что? Мой старый друг Круус Шавес, от которого я вчера получил письмо, пишет, что этот молодой человек – завидный жених: умный, честный, воспитанный, трудолюбивый, бережливый, добрый католик и прочее. За четыре года после окончания университета он стал общественным обвинителем, а теперь ждет назначения на должность окружного судьи, как ты сама сказала, и наверняка его получит, потому что знаком с бароном Котежипе[23]23
  Барон Котежипе – бразильский государственный деятель, член парламента, представлявший его консервативное крыло.


[Закрыть] и пользуется покровительством Макдауэлла. У него и денежки водятся.

– Может, это и завидная партия, да не для меня.

– Ты пойми, что это не к спеху – сначала подумай, потом ответишь.

– Да что тут думать!

– Эх, молодость! К чему принимать скоропалительные решения, когда есть время подумать, взвесить все за и против?

– Теперь или через год, ответ у меня будем неизменным: не хочу.

– Девочка, знаешь, как говорят в народе: не плюй в колодец...

– ...Пригодится воды напиться. И все равно не хочу.

– Ну, ладно, ладно: не хочешь – как хочешь! Завтра пошлю отказ. Уж не знаю, как это вынесет доктор Мендес Майа.