Текст книги "Пятьсот миллионов бегумы"

Глава шестая
Шахта Альбрехт

Госпожа Брауэр, добрая женщина, у которой поселился Марсель Брукман, была швейцарка. Муж её, рудокоп, погиб четыре года тому назад во время одной из катастроф, которые ежеминутно угрожают жизни шахтёра. Завод выплачивал ей маленькую пенсию – тридцать долларов в год; к этому присоединялось то, что она выручала от сдачи внаём комнаты со столом, и заработок её маленького сына Карла.

Хотя Карлу было только тринадцать лет, он уже работал в шахте; на его обязанности лежало открывать после прохода вагонеток с углём одну из тех заслонок, которые служат в шахте для вентиляции и правильного циркулирования воздуха. Домик, где жила бедная вдова, находился далеко от шахты Альбрехт, и мальчику было не под силу совершать каждый день такое утомительное путешествие, поэтому он ночевал в шахте и сменял конюха, который уходил вечером домой; маленький Карл оставался на его месте и присматривал за шестью лошадьми, работавшими в шахте.

Таким образом, жизнь Карла изо дня в день круглые сутки протекала на глубине пятисот метров под землёй. Днём он дежурил у вентилятора, ночью спал на соломе возле своих лошадей. Только раз в неделю, по воскресеньям, он поднимался на землю и в течение нескольких часов мог наслаждаться благами, доступными каждому человеку: солнечным светом, синевой неба и материнской улыбкой. Легко представить себе, что этот мальчик после недельного пребывания под землёй отнюдь не походил на выхоленного ребёнка. Он напоминал скорее сказочного гнома, а не то так маленького трубочиста или негритёнка. Поэтому госпожа Бауэр обычно час с лишним хорошенько отмывала его с помощью изрядного количества мыла и горячей воды. Потом она извлекала на свет из недр большого некрашеного шкафа добротный костюмчик из толстого зелёного сукна, переделанный из отцовских обносков, и, облачив в него Карла, весь день любовалась своим сынишкой, находя его краше всех на свете.

Отчищенный от угольной пыли, Карл и в самом деле выглядел не хуже других. Волосы у него были светлые, шелковистые, а на бледном, прозрачном личике сияли кроткие голубые глаза; он был очень маленького роста для своих лет. Жизнь под землёй делала его слабым и болезненным, как хилое растение, выросшее без солнечного света, в подвале. Если бы кто-нибудь взял на себя труд исследовать его кровь при помощи аппарата доктора Саразена, у него, несомненно, обнаружили бы явный недостаток красных кровяных шариков.

Характер у Карла был спокойный, несколько флегматичный, и в его манере держать себя уже обнаруживалось то молчаливое сознание собственного достоинства, присущее всем шахтёрам, которое поддерживается чувством постоянной опасности, суровым трудом и упорством, необходимым для преодоления тяжёлых и непредвиденных препятствий. Любимым занятием мальчика было, усевшись рядом с матерью за большим столом, стоявшим посреди комнаты, накалывать на картон чудовищных насекомых, которых он находил под землёй.

Тёплая и ровная атмосфера шахт имеет свою фауну, мало исследованную натуралистами; тоже можно сказать и о подземной флоре: на влажных пластах каменного угля растут причудливые зеленоватые мхи, уродливые, безымённые грибы и стелется бесформенная плесень.

Инспектор Маульсмюле, страстный энтомолог, чрезвычайно интересовался этой подземной жизнью. Он обещал мальчику, что будет давать ему серебряную монету за каждый экземпляр нового вида. Это обещание заставляло мальчугана тщательно обыскивать все закоулки шахты и постепенно развило в нём любовь к коллекционированию. Теперь он уже с увлечением собирал насекомых для собственной коллекции.

Но он увлекался не только пауками и мокрицами. В своём уединении он завёл тесную дружбу с двумя летучими мышами и полёвкой. Он утверждал, что эти его друзья были самыми умными и самыми кроткими зверьками на свете, пожалуй, умнее даже его лошадок с длинной, блестящей, как шёлк, шерстью, о которых он с восхищением рассказывал матери.

Карл особенно любил мудрого Блер-Атоля, самого старого обывателя подземной конюшни, которого шесть лет тому назад спустили на глубину пятисот метров и с тех пор ни разу не поднимали на свет божий. Теперь он уже почти совсем ослеп, но как он хорошо знал подземный лабиринт! Как уверенно поворачивал направо или налево, когда тащил вагонетку! Не было случая, чтобы Блер-Атоль когда-нибудь ошибся. Он всегда вовремя останавливался перед заслоном как раз на таком расстоянии, чтобы можно было открыть дверцу, не задев его. И каким приветливым ржанием встречал он мальчика утром и вечером, когда тот приносил ему корм! Такое доброе, ласковое, привязчивое животное!

– Ты знаешь, мама, он по-настоящему целует меня, он трётся мордой о мою щеку каждый раз, когда я подхожу к нему! – говорил Карл. – А ещё знаешь, мама, какое это для нас счастье, что Блер-Атоль так хорошо знает часы! Если бы не он, мы бы целую неделю так и не знали – утро или вечер, день или ночь у нас в шахте.

Так он болтал, сидя за столом, а госпожа Бауэр слушала его и восхищалась. Она тоже любила Блер-Атоля, к которому так привязался её мальчик, и никогда не забывала послать ему кусок сахару. Как бы ей хотелось посмотреть на этого старожила, которого знал ещё её покойный муж! Её тянуло взглянуть на это ужасное место, где после взрыва нашли обугленный труп бедного Бауэра… Но женщин не пускали в шахты, и она должна была довольствоваться рассказами своего сына.

О, она хорошо знала его шахту, эту огромную чёрную пропасть, поглотившую её мужа! Сколько раз она ждала его у этой огромной зияющей пасти, сколько раз следила взглядом за двойной клетью, в которой скользили вдоль каменной кладки стен бадьи, подвешенные к стальным блокам на своих тросах; как часто наведывалась она в деревянное здание у входа в шахту, заглядывала в машинное отделение, в кабинку табельщика и в другие служебные помещения! Сколько раз грелась она у огня громадной сушильни, где углекопы, выйдя из ствола, сушат свою одежду, а нетерпеливые курильщики спешат зажечь трубку! Как свыклась она с каждым стуком и скрипом этой адской двери! И как хорошо знала всех этих подземных тружеников – приёмщиков, которые отцепляли гружённые углём вагонетка, прицепщиков, сортировщиков, промывальщиков, машинистов, кочегаров, – все они проходили мимо неё, отправляясь на работу.

Она рисовала в своём воображении то, чего не могла видеть глазами, следуя мысленным взором за этой исчезающей бадьёй, набитой людьми, среди которых когда-то был её муж, а теперь её единственный ребёнок. Некоторое время до неё ещё доносились смех и голоса, но, быстро удаляясь, они слабели, затихали и, наконец, совсем смолкали в глубине. Ей казалось, что она видит, как эта клетка опускается все ниже и ниже в узком вертикальном стволе, вот она уже на глубине пятисот, шестисот метров, – какая огромная высота отделяет её от поверхности земли, вчетверо выше самой высокой пирамиды! Вот наконец клеть останавливается, рабочие спешат выйти и мигом расходятся влево и вправо по своему подземному городу: откатчики идут к своим вагонеткам, забойщики, вооружённые кайлом, в свои забои – рубить пласты, бутовщики – заменять породой извлечённые угольные сокровища, крепильщики – ставить крепления, подпирающие кровлю галерей, дорожные мастера – чинить пути, прокладывать рельсы, каменщики – выкладывать своды.

Широкая, как проспект, главная штольня идёт от центрального ствола к другому стволу на расстоянии трех-четырех километров. Оттуда под прямым углом расходятся второстепенные галереи и дальше параллельно им подсобные ходы.

Между этими галереями возвышаются чёрные стены – массивы угля или породы. И все это такими правильными квадратами, громоздкими, чёрными!

В этом лабиринте чёрных, совершенно одинаковых улиц, при свете безопасных ламп движется, копошится, снуёт взад и вперёд целая армия полуголых рабочих.

Вот что видела перед собой госпожа Бауэр, когда, оставшись одна, сидела в раздумье у камелька, глядя на огонь.

И в этом лабиринте подземных ходов она особенно ясно представляла себе тот коридор, который она знала лучше других, где её маленький Карл открывал и закрывал дверцу заслона.

Когда наступал вечер, дневная смена поднималась наверх, а в шахты спускалась ночная смена. Но её мальчик не поднимался вместе с другими. Он отправлялся в конюшню к своему любимцу Блер-Атолю, задавал коню порцию овса и сена и, усевшись возле него, принимался за свой скромный ужин, который ему присылали сверху; потом, поиграв с полёвкой, пригревшейся у его ног, и с двумя летучими мышами, кружившимися возле него, он укладывался спать тут же на подстилке из соломы.

Как ясно представляла себе все это госпожа Бауэр и как быстро, с полуслова понимала она всё, что рассказывал о своей подземной жизни маленький Карл!

– Знаешь, мама, что мне вчера сказал господин Маульсмюле? Он сказал, что если я отвечу ему правильно на все вопросы по арифметике, которые он мне задаст, то он возьмёт меня к себе в помощники, когда будет снимать план шахты, и даст мне держать нивелировочную ленту. У нас, кажется, собираются прокладывать новый штрек, чтобы соединить нашу шахту с шахтой Вебера, а ведь это очень трудно размерить все так, чтобы он вышел как раз туда, куда нужно.

– Вот как! – воскликнула обрадованная госпожа Бауэр. – Тебе сказал это сам господин Маульсмюле!

И она тут же представила себе, как её маленький Карл держит протянутую по всей галерее нивелировочную ленту, а инженер ходит с записной книжкой в руке и, справляясь со своим компасом, отмечает, где пройдёт штрек.

– Но я боюсь только, что я не все понимаю в этой арифметике, – продолжал Карл, – и мне некого попросить, чтобы мне объяснили. Вдруг я отвечу неверно.

Тут Марсель, который молча курил свою трубку, сидя на табурете возле печки, вмешался в разговор и, обратившись к Карлу, сказал:

– А ты бы мне показал, что ты там не понимаешь, – может быть, я смогу тебе объяснить.

– Вы сможете объяснить? – с сомнением в голосе спросила госпожа Бауэр.

– А что же, – сказал Марсель, – ведь не зря же я каждый день после ужина хожу на вечерние занятия. Наш учитель очень доволен мной и говорит, что я могу помогать ему заниматься с отстающими.

С этими словами Марсель прошёл к себе в комнату, принёс оттуда чистую тетрадь и, усевшись рядом с мальчиком, спросил, что ему непонятно в задаче, и так хорошо объяснил ему всё, что Карл тут же решил её без всякого труда.

С этого дня госпожа Бауэр прониклась уважением к своему жильцу, а Марсель и маленький Карл стали друзьями.

Между тем на заводе Марсель зарекомендовал себя превосходным литейщиком, и его скоро перевели во второй, а затем и в первый разряд.

Каждое утро ровно в семь часов он входил в ворота сектора «О» и каждый вечер после ужина отправлялся на вечерние занятия, которые вёл инженер Трюбнер. Геометрию, алгебру и черчение он одолевал с одинаковым усердием, и его необыкновенные успехи поражали учителя. Спустя два месяца после поступления на завод Шульце молодой рабочий Шварц заслужил репутацию самого способного и толкового работника не только у секторе «О», но и во всем Стальном городе. Рапорт, представленный о нем в конце квартала его непосредственным начальником, заканчивался следующей официальной характеристикой: «Шварц (Иоганн), двадцати шести лет, литейщик первого разряда. Считаю своим долгом обратить внимание высшей администрации на этого молодого человека, который обладает исключительными способностями и выделяется как своими теоретическими знаниями, так и практической смёткой и ярко выраженной изобретательской жилкой».

Однако, чтобы привлечь к Марселю внимание высшей администрации, понадобился совершенно необыкновенный случай; случай этот не замедлил представиться, но обстоятельства, сопутствующие ему, оказались весьма трагическими.

Как-то раз утром в воскресенье Марсель, прислушавшись к бою часов, с удивлением обнаружил, что уже пробило десять, а его маленького друга Карла все ещё нет. Он спустился вниз спросить госпожу Бауэр, не знает ли она, отчего запоздал Карл, но госпожа Бауэр сама была в страшном беспокойстве: мальчик должен был прийти из шахты по крайней мере два часа тему назад. Марсель, видя её в таком смятении, решил пойти узнать, что случилось, и направился к шахте Альбрехт.

Дорогой он встретил кое-кого из шахтёров и спросил, не видели ли они маленького Карла, но, получив от них отрицательный ответ и пожелав им Gluck auf, что значит буквально «счастливо вернуться наверх» (обычное приветствие немецких углекопов), отправился дальше.

Часов около одиннадцати он подошёл к шахте Альбрехт. В это воскресное утро здесь не было той оживлённой сутолоки, какая обычно бывает у входа в шахту в рабочие дни. Одна только молоденькая «модистка» (шахтёры так в шутку прозвали сортировщиц) болтала с табельщиком, которому даже в праздничные дни полагалось дежурить у шахты.

– Не заметили вы, поднялся из шахты маленький Карл Бауэр, номер сорок одна тысяча девятьсот два? – спросил его Марсель.

Табельщик заглянул в свой список и отрицательно покачал годовой.

– А другого выхода из шахты нет?

– Нет, это единственный. Второй, северный выход ещё только строят.

– Тогда, значит, мальчик внизу?

– Очевидно, – отвечал табельщик, покачав головой, – но это странно. По воскресеньям там остаются только пять дежурных сторожей.

– Нельзя ли мне спуститься – узнать, не случилось ли там чего?

– Без разрешения нельзя.

– А вдруг его там завалило? – сказала молоденькая «модистка».

– Ну что там может завалиться в воскресенье? – невозмутимо ответил табельщик.

– Но всё-таки ведь надо узнать, что с ним такое, – продолжал настаивать Марсель.

– А вы обратитесь к мастеру машинного отделения, вон там в будке, если только он ещё здесь…

Мастер, к счастью, оказался на месте. В праздничном костюме, в туго накрахмаленном, точно сделанном из жести воротничке он возился с каким-то отчётом. Человек отзывчивый, серьёзный, он тотчас же откликнулся на просьбу Марселя.

– Мы сейчас вместе посмотрим, что там случилось, – сказал он и тут же распорядился, чтобы дежурный механик приготовил машину для спуска.

– А вы не захватите с собой приборы Галибера? – спросил Марсель. – Может быть, они нам пригодятся.

– Пожалуй, вы правы… Никогда нельзя знать, что может случиться под землёй.

Мастер достал из шкафа два одинаковых резервуара, похожих на сифоны, в которых на улицах Парижа продают прохладительные напитки. Это сосуды со сжатым воздухом, оканчивающееся резиновой трубкой с роговым наконечником, который зажимают зубами. Сосуд накачивают воздухом при помощи специальных мехов. С этим запасом воздуха, зажав нос деревянными щипчиками, можно безнаказанно находиться в отравленной вредными газами атмосфере.

Надев на спину приборы, мастер с Марселем вошли в бадью, канат стал сматываться с барабана, и спуск начался. При слабом свете маленьких электрических фонариков они медленно углублялись в тёмное подземелье.

– А у вас, видно, нервы крепкие, – заметил мастер. – Новички обычно побаиваются спускаться, сидят, как кролики, жмутся на дне бадьи.

– Ну, что вы, – отвечал Марсель, – чего ж тут бояться. Правда, мне раза два-три уже приходилось спускаться в рудники.

Наконец они очутились на дне шахты. Сторож, дежуривший на площадке, сказал им, что не видел маленького Карла.

Они отправились в конюшню. Лошадям, по-видимому, наскучило стоять в одиночестве – так, по крайней мере, можно было заключить по тому радостному ржанию, каким встретил их Блер-Атоль. На стене висел брезентовый плащ Карла, а в углу, рядом со скребницей, лежал его учебник арифметики.

Марсель сейчас же заметил, что безопасной лампы Карла в конюшне нет, и, следовательно, мальчик находится где-нибудь в глубине шахты.

– Может, конечно, случиться, что его где-нибудь засыпало, – сказал мастер, – но это маловероятно. Зачем ему понадобится идти в рабочие забои в воскресенье?

– А может, он пошёл охотиться за букашками, – сказал сторож. – Он за ними куда хочешь пойдёт.

Подошедший в это время конюх подтвердил эти предположения. Он видел, как Карл рано утром, часов около семи, пошёл с фонарём в шахту. Недолго думая, решили приступить к поискам. Созвали свистками дежурных сторожей, взяли большой план шахты, распределили маршрут и, вооружившись лампами, углубились в боковые галереи и ходы.

Через два часа все разветвления шахты были пройдены, и все семь человек сошлись на центральной площадке. Нигде не было обнаружено никаких признаков обвала, но и никаких следов маленького Карла.

Проголодавшийся мастер высказал предположение, что, может быть, мальчик как-нибудь незаметно давно уже поднялся наверх и сидит преспокойно дома, но Марсель уверял его, что этого не может быть, и настаивал на продолжении поисков.

– А вот это что такое? – внезапно спросил он, указывая на плане место, отмеченное пунктиром, подобно тому как географы на картах отмечают ещё не исследованные земли в Арктике.

– Это брошенная выработка. Начали было разрабатывать, да оказался очень тонкий пласт, – объяснил мастер.

– И там есть заброшенные ходы? – вскричал Марсель. – Ну, значит, там и надо искать.

Он сказал это с такой уверенностью, что никто не стал возражать, и все вместе направились к заброшенному участку.

Они вскоре достигли устья галереи; судя по мокрым, обомшелым стенкам хода, здесь уже давно не вели никаких работ. Некоторое время они не обнаруживали ничего подозрительного. Внезапно Марсель остановился и спросил:

– Никто из вас не чувствует тяжести в ногах? Слабости или дурноты? У меня вот уже несколько времени, как кружится голова. Здесь явно ощущается присутствие углекислого газа. Вы разрешите мне зажечь спичку? – обратился он к мастеру.

– Конечно, мой друг, зажигайте.

Марсель вынул из кармана спичечницу, зажёг спичку и, наклонившись, поднёс её к земле. Пламя тотчас же погасло.

– Так я и думал, – сказал он. – Газ этот, будучи тяжелее воздуха, стелется по земле. Здесь не годится оставаться, – я, конечно, имею в виду тех, у кого нет прибора Галибера. Может быть, мы с вами вдвоём осмотрим этот участок? – обратился он к мастеру.

Тот согласился. Отослав остальных, они взяли в рот наконечники своих приборов и, зажав нос деревянными щипчиками, пошли дальше по заброшенной галерее.

Через четверть часа им пришлось выйти оттуда, чтобы возобновить запас воздуха, после чего они снова продолжали свои поиски.

Наконец после третьей передышки их усилия увенчались успехом. Они увидели в глубине тусклый голубоватый свет безопасной лампы. Ускорив шаги, они направились туда.

У сырой стены неподвижно лежал уже похолодевший маленький Карл. Губы у него были синие, лицо багровое, пульс не работал.

По-видимому, он хотел поднять что-то с земли, наклонился и, вдохнув насыщенный углекислотой воздух, сразу лишился сознания.

Все усилия вернуть его к жизни оказались тщетными. Он лежал здесь уже по меньшей мере часа четыре.

На следующий день к вечеру на кладбище Штальштадта прибавилась ещё одна могила, а бедная госпожа Бауэр осталась одна-одинёшенька на белом свете.

Глава седьмая
Центральный сектор

Медицинское заключение доктора Эхтернаха, главного врача шахтёрского участка Альбрехт, гласило, что смерть Карла Бауэра, № 41902, тринадцати лет от роду, «заслонщика» в галерее 228, последовала от асфиксии[22]22
  Асфиксия – кислородное голодание и избыточное накопление углекислоты в организме.


[Закрыть] в результате отравления углекислотой, поглощённой в большом количестве дыхательными органами.

Другое, не менее учёное заключение – инженера Маульсмюле – указывало на необходимость расширить вентиляционную сеть и охватить ею участок «В» пятнадцатой зоны, где наблюдается медленное просачивание вредных газов.

Второй, краткий рапорт инженера Маульсмюле обращал внимание высшей администрации на самоотверженное поведение мастера Райера и литейщика первого разряда Иоганна Шварца.

Спустя дней десять после этого трагического случая литейщик Иоганн Шварц, войдя утром в караульную будку, чтобы снять с доски свой жетон, увидел на этой доске следующий приказ:

«Литейщику Шварцу явиться сегодня в десять часов утра в контору главного директора, центральный сектор, ворота и улица «А». Одежда городская».

«Наконец-то! – подумал Марсель. – Долго же они думали, но хорошо, что додумались».

Из своих воскресных прогулок в окрестностях Штальштадта и разговоров с товарищами Марсель успел узнать кое-что об организации города. Он знал, что приглашения явиться в центральный сектор удостаивались немногие, и по этому поводу рассказывали всякие легенды. Говорили, что смельчаки, пытавшиеся хитростью проникнуть в запретную зону, не возвращались обратно; что каждый рабочий и служащий, допущенный в это святая святых, подвергался всякого рода таинственным испытаниям и приносил торжественную клятву хранить все виденное и слышанное им в тайне, а нарушившего клятву судили тайным судом и карали смертью.

Святилище это соединялось с окружной линией подземной железной дорогой. По этой дороге ночью нередко прибывали таинственные гости. За высокими стенами в центральном здании происходили заседания Высшего совета, в которых эти загадочные незнакомцы принимали участие…

Марсель не очень доверял подобным разговорам и слухам, но знал, что они вызваны действительно трудным доступом в центральный сектор.

У него было немало друзей среди рабочих – и рудокопы, и углекопы, и доменщики, в формовщики, и плотники, и кузнецы, но ни один из тех, кого он знал, никогда не переступал заповедных ворот «А».

Со смешанным чувством любопытства и тайного удовлетворения Марсель в назначенный час подходил к воротам. Он сразу мог убедиться в том, что здесь поистине соблюдались все самые строгие меры предосторожности.

Прежде всего выяснилось, что его уже ждали. Два человека в серых мундирах, с саблями на боку и револьверами у пояса, стояли в караульном помещении. Это помещение, подобное келье сестры-привратницы какого-нибудь сурового монастыря, имело две двери: одну – отворявшуюся наружу, другую – внутреннюю. При этом двери никогда не отворялись одновременно.

Марсель подал пропуск; его тщательно проверили, поставили печать, а затем люди в серой форме, ни слова не говоря, завязали Марселю глаза и, подхватив его под руки, повели в неизвестном направлении.

Они прошли около трех тысяч шагов, поднялись по лестнице, перед ними распахнулась дверь, которая, впустив их, тотчас же захлопнулась, и наконец Марселю разрешили снять повязку.

Молодой человек увидел, что находится в просторной комнате, где стояло всего несколько стульев, чёрная доска и большой чертёжный стол со всеми принадлежностями для черчения. Свет проникал в комнату через высокие окна с матовыми стёклами.

Тотчас же вслед за ними вошли два человека, напоминавшие своим видом университетских профессоров.

– Нам аттестовали вас как исключительно одарённого субъекта, – сказал один из них. – Мы намерены проэкзаменовать вас, и, если ваши знания окажутся удовлетворительными, вы будете переведены в модельный цех. Угодно вам сейчас подвергнуться испытаниям?

Марсель скромно ответил, что он готов.

Тогда оба экзаменатора по очереди стали задавать ему вопросы из химии, геометрии и алгебры. Молодой человек отвечал безошибочно и ясно; вычерченные им на доске геометрические фигуры отличались безупречной отчётливостью, строгостью и изяществом линий. Цифры его уравнений вытягивались стройными, правильными рядами, как колонны войск на параде. Одно из его решений поразило экзаменаторов своей необыкновенной тонкостью и новизной доказательства, они не замедлили выразить ему своё удивление и спросили, где он учился математике.

– На родине, в Шафгаузене, в средней школе, – скромно ответил Марсель.

– Вы, по-видимому, прекрасный чертёжник?

– Это был мой любимый предмет.

– Вы не находите, что народное образование в Швейцарии поставлено на удивительную высоту? – сказал экзаменатор, обращаясь к своему коллеге. – Так вот, мы вам даём два часа на выполнение этого чертежа, – продолжал он, повернувшись к Марселю и передавая ему схему довольно сложной паровой машины, представленной в разрезе. – Если вы проявите себя в этом так же, как проявили в устных ответах, мы дадим вам оценку «весьма удовлетворительно и вне конкурса».

И с этими словами они удалились.

Марсель, оставшись один, с жаром принялся за работу.

Ровно через два часа экзаменаторы вернулись. Чертёж Марселя, по-видимому, настолько поразил их, что они не ограничились обещанной лаконичной оценкой, а с обоюдного согласия приписали: «У нас нет чертёжников с таким исключительным дарованием».

Вслед за тем в комнату снова вошли молчаливые серые проводники и, подвергнув Марселя той же церемонии, то есть завязав ему глаза, повели его в кабинет главного директора.

– Вас рекомендуют чертёжником в модельный цех, – сказал Марселю директор. – Готовы ли вы подчиниться всем нашим правилам?

– Я их не знаю, но полагаю, что они приемлемы, – отвечал Марсель.

– Так вот. Во-первых, вам надлежит в течение всего срока вашей службы жить на территории самого цеха. Вы не можете выходить за пределы этой территории без особого разрешения, которое даётся только в исключительных случаях. Во-вторых, вы подчиняетесь военному уставу и должны беспрекословно повиноваться вашему начальству. Всякое нарушение дисциплины влечёт за собой соответствующее взыскание согласно воинскому уставу. Вам присваивается звание унтер-офицера действующей армии Стального города, и, проявляя себя достойным образом, вы можете достигнуть самых высших чинов. В-третьих, вы даёте присягу никогда никому не разглашать того, что вы увидите или услышите в отделе, где будете работать. В-четвёртых, ваша переписка будет вскрываться начальством, и вести её разрешается только с родными…

«Короче говоря, настоящая тюрьма», – подумал Марсель, но вслух сказал спокойно:

– Я нахожу эти условия справедливыми и готов им подчиниться.

– Хорошо. Поднимите руку и повторяйте за мной слова присяги… Итак, вы зачисляетесь чертёжником в четвёртый цех. Вам будет предоставлено помещение. Питаться вы будете здесь же – у нас отличная столовая. Ваши вещи с вами?

– Нет, я не знал, зачем меня вызывали. Все моё имущество у меня на квартире.

– За ним будет послано, ибо вы с этого момента не имеете права выходить за пределы этой территории.

«Хорошо, что я писал свои заметки шифром, – подумал Марсель. – Вот бы они попались им в лапы!»

К концу дня Марсель окончательно расположился в уютной комнате на четвёртом этаже огромного здания, стоявшего в глубине двора, и уже мог составить себе некоторое представление о своей будущей жизни. Она уже не казалась ему такой безотрадной, как вначале.

Его товарищи по работе, с которыми он познакомился в столовой, были по большей части спокойные, мягкие люди, всецело поглощённые своим трудом.

Чтобы внести некоторое оживление в своё чересчур монотонное существование, они организовали своими силами недурной оркестр и каждый вечер устраивали интересные концерты. В редкие часы досуга можно было пойти в библиотеку или читальню, которые предоставляли богатейший выбор научной литературы. Кроме того, при цехе были устроены специальные, обязательные для всех курсы, где занятия вели старые, опытные профессора. Время от времени слушатели подвергались испытаниям или участвовали в конкурсах. Словом, в этом ограниченном мирке не хватало только движения, воздуха, свободы. Это было своего рода закрытое учебное заведение для вполне сложившихся взрослых людей, но учебное заведение с таким суровым режимом, что, как бы ни были люди приучены к железной дисциплине, такая атмосфера не могла не действовать угнетающе.

Зима прошла в усидчивой работе, которой Марсель отдавался душой и телом. Его усердие, совершенство его чертежей и поразительные успехи по всем предметам были отмечены всеми профессорами и экзаменаторами и завоевали ему славу среди товарищей. Он считался, по общему признанию, самым талантливым, изобретательным и самым искусным чертёжником-конструктором. Возникало ли какое-нибудь затруднение – обращались к Марселю. Даже начальство, считаясь с его опытностью и знаниями, относилось к нему с невольным уважением, которое внушает к себе истинное дарование наперекор самой чёрной зависти.

Но, если Марсель, проникнув в центральный сектор Стального города, надеялся, что теперь проникнет во все его тайны, он жестоко ошибся. Вся его жизнь протекала за железной решёткой, окружавшей пространство в триста метров в диаметре.

Умственная деятельность Марселя охватывала все самые разнообразные отрасли металлургической промышленности. Практически же она ограничивалась конструкцией и чертежами паровых машин.

Он чертил машины любого размера, любой мощности, для любой отрасли производства и промышленности, начиная с военного корабля и кончая типографией. Но дальше этого он не шёл. Строжайшее разделение труда, доведённое до крайности, замыкало его, словно тиски.

После четырехмесячного пребывания в центральном секторе Марсель знал о продукции Стального города в целом не больше, чем до своего поступления сюда. Ему удалось только приобрести некоторое представление об организации этой машины, в которой он, несмотря на все свои заслуги, был не более чем ничтожным винтиком. Он знал теперь, что центром этой паутины, именуемой Штальштадтом, была так называемая «Башня быка» – циклопическая постройка, высоко вздымающаяся над всем городом. Из рассказов, которые обычно передавались шёпотом в столовой и не всегда отличались правдоподобием, Марсель узнал, что личная резиденция герра Шульце находится в основании башни и там же, в самой глубине, в центре помещается и знаменитый тайный кабинет. Рассказывали, что это большой сводчатый зал со всякими противопожарными приспособлениями, бронированный изнутри, как военное судно снаружи, что у него целая система стальных дверей с секретными скорострельными замками, которые сделали бы честь любому банку.

По общему мнению, герр Шульце заканчивал работу над новой чудовищной военной машиной неслыханной мощности, которая якобы должна обеспечить Германии владычество над всем миром.

Тщетно Марсель ломал себе голову, стараясь найти способ проникнуть в тайну профессора Шульце, тщетно придумывал он тысячи самых отчаянных планов с переодеванием и верёвочной лестницей. Он вынужден был признаться себе, что все его проекты неосуществимы. Эти мрачные толстые стены, залитые ночью потоками яркого света, охраняемые испытанной стражей, были непреодолимой преградой для всех его надежд и усилий. Но, если бы даже ему удалось каким-то чудом одолеть эту преграду, что увидел бы он за ней? Частности, только частности, ведь всё равно ему не удалось бы раскрыть все сложные махинации этого злодейского замысла.