Текст книги "Священник в 1839 году"

Глава XI

Жюль Деге беспокоится о будущем спасенной им девушки. – Встреча с Мишелем Рондо. – Что случилось со старым Жозефом?

Проснувшись на следующее утро, доктор Тюрпен отправился к месье Дорбею. В этот же ранний час, встав с постели, Жюль Деге решил навестить своего друга Мишеля Рандо.

У молодого человека нашлось немало причин для беспокойства, и ему еле-еле удавалось держать себя в руках. Надо было спешить. Во-первых, он хотел убедиться, что его друг Мишель Рандо остался вчера цел и невредим. Во-вторых, он собирался отдать последний долг старику Жозефу, ибо видел, как тот поднимался на колокольню, и не сомневался, что его уже нет в живых. В-третьих, поскольку Жюль считал Жозефа мертвым, то пора было вскрыть таинственный конверт. И, в-четвертых, последняя забота, хотя наш герой и не отдавал себе в том отчета, отодвигала на второй план все остальные: мысль о спасенной девушке неотступно преследовала его.

Как это часто бывает с влюбленными, Деге чувствовал себя и счастливым и несчастным одновременно. Его поразила красота Анны, но о ком же тогда говорил, кого пророчил ему Жозеф? Да и откуда старый звонарь мог знать будущее? Не тронулся ли он, часом, так доверяя старику? Между тем Жюль все время видел перед глазами прекрасное лицо незнакомки. Куда бы он ни заглянул, на каком бы предмете ни остановил взгляд, все виделось в тумане, как бы сквозь мерцающий портрет девушки.

Жюль не был человеком независимого ума и не обладал достаточной способностью к трезвому рассуждению. Попробуйте уравновесить чаши весов, когда на них неодинаковый груз. Ничего не выйдет, ведь так? То же самое происходило и с молодым человеком; думы о юной красавице занимали его куда больше, чем все остальные.

Жюль силился воскресить в памяти недавние события, вспомнил безжизненное тело в его руках и желание, во что бы то ни стало спасти, вынести несчастную из толпы. Ему нравилось вспоминать о трудностях, усталости, опасностях пополам с надеждой, и как-то незаметно, само собой получилось, что он начал преувеличивать эти опасности и то, с какой самоотверженностью, с каким мужеством он им противостоял, чтобы вынести из церкви драгоценную ношу. Еще немного – и Жюль почувствовал бы себя героем. Но простим юноше. Он так любил незнакомку, что она стала для него божеством; он верил в нее, и эта вера, казалось, способна была сдвинуть горы.

Так, лелея мысли о своей внезапной любви, Жюль добрался до улицы Порт-Гишар, номер восемь, где жил Мишель Рандо. При виде знакомого дома он очнулся от сладких грез и удивился, что пришел сюда машинально, не помня дороги. Однако он вернулся на землю. Мишель остался после гибели Жозефа единственным, кому он мог доверять всецело. Если и Мишель пал жертвой катастрофы, с кем же он останется? Жюль не мог больше раздумывать об этом. Когда рука ощутила холод перил на лестнице, его бросило в дрожь.

Жюль. вдруг разом ощутил весь ужас реальных событий, и опасности, которые он только что с ребяческим бахвальством преувеличивал, предстали перед ним достаточно серьезными сами по себе. Деге решил немного пройтись по аллее рядом с домом, чтобы прийти в себя, подышать свежим воздухом. Со стороны он, пожалуй, походил на человека, потерпевшего кораблекрушение.

Молодой человек вышел на улицу и осмотрел дом снаружи. Ничего особенного. Такое же сумрачное, угловатое здание, как и всегда; камень, дерево, шифер – все по-старому. Дом недавно покрасили, и вид у него стал немного веселее. Привычная обстановка подействовала на Жюля успокаивающе. Он прошелся по аллее, вернулся, поднялся на крыльцо, позвонил и мгновение спустя уже обнимал друга, отворившего ему дверь.

– Мишель!

– Жюль!

– Благодарение Господу, ты жив и здоров.

– А ты? Куда ты исчез?

– Я все объясню, Мишель, только дай посмотреть на тебя. Я ведь думал, ты погиб, и не решался войти. Как же можно было забыть о твоей всегдашней осторожности и хладнокровии?!

– Я не стал пробираться сквозь обезумевшую толпу, а подождал сзади, пока все утихнет.

– Потрясающе! Мне бы и в голову не пришло. Но я не мог ждать, Мишель.

– Ты устал, отдохни немного. Тебя ранило?

– Нет. Мне досталось, это верно, но меня не ранило. Во всяком случае, в том, что касается тела.

– Сядем и поговорим спокойно.

Друзья устроились возле окна. Жюль был бледен и чем-то заметно расстроен. Собравшись с мыслями, он начал.

– Мишель, – произнес он с грустью, – старый Жозеф погиб.

– Ты уверен?

– Разве ты не видел, как он поднимался на колокольню?

– Видел.

– А страшный крик слыхал?

– Да, конечно.

– Ты не узнал его голос?

– Все произошло так внезапно, что у меня не было времени подумать об этом.

– Нет, нет, это был его голос, я знаю наверняка.

– Но, быть может, он все же не умер?

– Невозможно, Мишель!

– Знаешь, несчастье произошло не из-за того, что колокол упал, а из-за страха, из-за паники.

– И какой вывод ты делаешь? – спросил Жюль, думавший, казалось, о чем-то ином.

– Думаю, Жозеф мог и не погибнуть.

– Мишель, пойдем к нему! Поднимемся на колокольню. Если же он мертв... Будто в предчувствии недоброго мне как-то не по себе, друг мой.

– Жюль, из церкви мы пойдем прямо к тебе. Еще очень рано. У нас есть время поговорить.

– Спасибо, Мишель, спасибо.

– Видишь ли, Жюль, у тебя робкая душа. Я более рассудителен и хладнокровен, а потому более трезво способен оценить обстановку. Чем дальше ты будешь отодвигать роковой момент, тем сильнее будет твое беспокойство. Поверь мне, советы, предсказания Жозефа ни к чему тебя не обязывают. Будь мужчиной. Когда ты рассказал мне твой секрет, я, как и Жозеф, ответил: «Подожди, Жюль». Теперь я говорю: «Ничего больше не жди».

Речь идет о твоем будущем. Что касается состояния, то ты хорошо обеспечен и всегда будешь жить в достатке. Нищета тебе не грозит. Что же до женитьбы... Ты влюбчив и чувствителен. Но дело это серьезное, выбирать надо с умом. Старый Жозеф хотел помочь тебе. Мы знаем, что у него был богатый жизненный опыт. Следует прислушаться к нему.

Мишель способен был говорить долго. Жюль же думал совсем о другом.

– О чем ты задумался, Жюль? – обеспокоенно спросил Мишель.

– Ни о чем, Мишель, ни о чем. Я благодарен тебе за участие.

– Жюль, послушай. Если ты раскаиваешься в прошлом...

– Нет, Мишель. Нужно взять себя в руки. Нет, я ни в чем не раскаиваюсь.

– Если ты все-таки раскаиваешься, забудь обо всех секретах Жозефа. Я, со своей стороны, готов все для тебя сделать.

– Нет, Мишель. Раз начали, надо идти до конца.

– Хорошо.

– Мишель, ты будешь рядом?

– Я же тебе обещал.

– Пойдем, надо отдать последний долг Жозефу.

– Но, может быть, он все-таки жив. Вдруг он упал на мягкий песок.

– Он мертв, Мишель, это я тебе говорю. Поверь, только очень важное дело помешало мне тут же подняться на колокольню.

– Ты так хотел спастись? – спросил Мишель с улыбкой.

– Я спасался не один.

– О, это другое дело. – И Мишель задумался.

– Ты все узнаешь. А сейчас пойдем к Жозефу.

– Живому?

– Мертвому!

Глава XII

Снова встает вопрос о таинственном проповеднике. – По дороге в церковь Жюль и Мишель встречают похоронную процессию.

Друзья не торопясь вышли из дому. Несмотря на то, что Жюль бодрился на словах, он все же был слаб и идя опирался на руку Мишеля, который шел медленно, подстраиваясь под шаг приятеля. Пройдя Порт-Гишар, они вышли на длинную, узкую и извилистую улицу Пти-Бушри.

Мишель понимал, что Жюля нельзя оставлять один на один с его мыслями, и потому пытался развлечь друга. Но бледный, подавленный вид юноши, свидетельствовал о бесполезности этих попыток. Движение, действие восстанавливают душевное равновесие, все равно как часы Брегет[63]63
  Брегет – карманные часы с боем, изготовлявшиеся в мастерской французского мастера А. Л. Бреге (1747—1823) отличались большой точностью хода.


[Закрыть] ремонтируются на ходу сами собой. Мишель старался помочь другу любым способом.

Они прошли улицу, никого не встретив и не заметив ничего особенного. А между тем более чуткий наблюдатель наверняка обратил бы внимание на непривычное возбуждение прохожих – смятение на лицах, немой вопрос в глазах, удивление в каждом жесте. Возможно, это вызвано вчерашним событием. Да, скорее всего, так. Тем более что обрывки разговоров, долетавшие до слуха, словно листва, поднятая порывом ветра, были о катастрофе.

– Матушка Генель, я уж и не чаял увидеть вас в вашей лавке сегодня утром.

– Отчего же, папаша Годелюро?

– Откуда я знал, может, вам взбрело в голову отправиться вчера на проповедь?

– Какое ужасное происшествие! А вы не знаете...

– Скажите, Лебон, о чем долдонит все время эта городская сплетница?

– Кто?

– Да Мао, вы не знаете?

– Финот сказал, что письмо подложное.

– Какое письмо?..

– О, Ланжевин, первая красотка в городе! Ты ведь обычно любишь поживиться во время проповеди. Ты была там?

– Конечно. Вот глупость, какого-то солдатика подцепила.

– Вид у тебя взъерошенный!

– Черт побери! Боюсь, как бы мой душка Этев не ушел.

– Да, хорош улов...

– А потом перекрикивались с одной стороны улицы на другую:

– Что-то во всем этом странное, не правда ли, соседка?

– Ох, не говори! Думала, меня двадцать раз придушат. Кажется, этот хваленый проповедник так и не появился...

Мишель вслушивался в разговоры, и они немало удивляли его. В это время друзья подходили к концу улицы Порт-Гишар. Здесь беседовали двое, бакалейщица и швейцар.

– Жюль, – толкнул он приятеля, – послушай-ка.

– Что такое?

– Послушай, я тебе говорю.

И они замедлили шаг.

– Хотите верьте, хотите нет, Гужон, но мой муж сам мне это рассказал.

– А откуда ваш муж это знает, Жюпен?

– Что за вопрос? Он ведь разносит газеты. Там и прочел, что отец Брюно проповедовал вчера в Бордо. Даты не сходятся, ведь на письме тоже есть дата... В общем, не знаю, как там все получилось у них.

– Ваш муж сам не ведает, о чем говорит, а вы – старая дура.

Дальше последовали взаимные оскорбления, и разразилась обыкновенная уличная ссора.

Мишелю все же удалось уловить смысл разговора.

– Ты понял, Жюль?

– Честно говоря, не очень. А что случилось?

В этот момент друзья повернули за угол и увидели большое скопление народа.

– Пойдем быстрее, – заторопился Мишель, – думаю, ты сейчас все поймешь.

У парикмахерской под вывеской «Фигаро»[64]64
  Фигаро – имя парикмахера, персонажа комедии «Севильский цирюльник» (1775) французского драматурга Бомарше Пьера Огюстена (1732—1799).


[Закрыть] стоял цирюльник с газетой в руке и что-то кричал, а удивленная толпа внимала ему.

– Почтенные буржуа, послушайте только: отец Брюно прибыл в Бордо десятого марта... смекаете? Восьмого он был здесь и уехал отсюда в этот же день вечером. На следующий день он оказался в Ля Рошели, а еще через день – в Бордо. Понимаете? Он не останавливался в Ла Рошели и не мог написать там письмо, датированное одиннадцатым марта, где сообщал, что располагает несколькими свободными днями и хочет провести их в Нанте. Вы все поняли? Вы, милая девушка?

– Да, месье, благодарю, – ответила молочница.

– А вы, месье? Не очень? Тогда прошу, заходите в парикмахерскую. Я постригу вас, побрею, а тем временем все подробно разъясню. У меня есть душистая туалетная вода, английские бритвы, чудесное мыло на все вкусы: с запахом и без запаха, помады, качество самое высшее, роза, жасмин, гелиотроп, фиалка по низким ценам. Заходите, господа и дамы. Я неплохо знал отца Брюно, мы вместе учились в школе. Как-то раз он мне...

Мишель и Жюль поторопились уйти.

– Невероятно, – проговорил Жюль.

– Тут скрыта какая-то тайна, а может, и преступление!

– А что означает настоятельное требование провести проповедь именно в церкви Святого Николая?

– Жозеф ничего не говорил тебе об отце Брюно?

– Да-да, он сказал, что удивлен его возвращением, и странно покачал головой.

– Полагаю, что полиция займется этим делом.

– Это ее долг, но не уверен, добьется ли она результата. Дело-то уж больно запутанное. – Жюль покачал головой.

– Несомненно, добьется. Преступления почти всегда раскрываются.

– Почему же тогда у нас столько невинно осужденных?

– Ты так говоришь, будто что-то подозреваешь.

– Я ничего не знаю. Нет, это невероятно. Я все думаю об отце Брюно. Даты, письма... Надо поспешить. До церкви Святого Николая еще довольно далеко.

– Не торопись, друг мой. Ты еще слаб. Не беги. Если будешь нестись как угорелый, мы никогда не дойдем. Обопрись на меня и, как только устанешь, отдыхай.

Жюль согласился и замедлил шаг.

Разговор все время крутился вокруг того, что им удалось узнать. И на улице Вье-бель-Эр, и на Мизери, и на площади Пти-Капуцин по-прежнему те же удивленные и обеспокоенные лица. Переговаривались с этажа на этаж, собирались небольшими группами и жужжали, жужжали.

На одной из улиц нашим друзьям путь преградила похоронная процессия с пением и рыданиями. Вообще похорон было много; пышные и не очень, многолюдные и такие, когда за гробом шла только пара нищих да бездомные собаки. Вот два гроба, а впереди ребенок с простым крестом в руках. Священник торопится, семья плачет: двое мужчин, пять женщин. Душераздирающее зрелище.

Город, казалось, поражен страшной болезнью.

– Как все это грустно, – сказал Мишель.

– Ах, если бы только грустно, – вздохнул Жюль.

– Брось черные мысли. Пойдем скорее...

Но вновь пришлось уступать дорогу похоронам. Гроб, покрытый белым. Значит, молодой человек или девушка.

– Наш ровесник, – произнес Мишель.

– Почему это не я? – вздохнул Жюль.

– Ты в отчаянии?

– Да.

Мишель на минуту оставил друга, чтобы узнать, кого хоронят. Вскоре он вернулся. На нем лица не было, слезы стояли в глазах. Мишель был бледен.

– Что с тобой? Отвечай же! – испугался Жюль.

– Это один из моих друзей. – Мишель не мог больше сдерживаться, и слезы полились по щекам.

– Кто? Ну, не тяни, кто?

– Гюстав Десперье.

– Тот, что был с нами вчера?

– Да, Жюль.

Жюль тоже заплакал. Через минуту Мишель спросил:

– Ну что, ты все еще хотел бы быть на его месте?

Глава XIII

В каморке старого Жозефа и на колокольне. – Падение колокола: несчастный случай или преступление?

Жюль и Мишель подошли, наконец, к старой церкви. Здесь было тихо и пустынно. На ступеньках и на крошечной храмовой площади еще виднелись кое-где следы крови. Рабочий за два франка в день согласившийся привести мостовую в порядок, насвистывал или напевал песню: «Станцуем карманьолу...»[65]65
  Карманьола – французская народная революционная песня-пляска, насыщенная злободневным политическим содержанием. Впервые прозвучала в 1792 году.


[Закрыть] Нечего сказать, момент для пения удачный! Мишелю стало не по себе.

Молодые люди поднялись по затемненной лестнице к порталу. Повсюду царила мертвая, точно кладбищенская, тишина, изредка прерываемая веселой песенкой; казалось, что самой церкви Святого Николая стыдно за вчерашнее. Дверь в церковь была прикрыта. Напиравшая толпа снесла ее с петель, но дверь успели починить, да к тому же поставили металлическую подпорку.

Друзья вошли внутрь. Хотя на улице светило солнце, в храме сохранялся полумрак. Внезапно дверь с шумом захлопнулась, да так, что все здание содрогнулось от удара. По высоким сводам прокатилось гулкое эхо.

– Жюль, – тихо проговорил Мишель, – старой Сарабы нет на обычном месте.

Жюль обернулся – скамейка была пуста.

– Впервые в жизни вижу, чтобы и скамейка и площадь пустовали, – ответил Жюль.

– Это, конечно, ерунда, но все же кто мог закрыть дверь снаружи?

Жюль отреагировал не сразу.

– Старый Жозеф.

– Пойдем к нему.

Каморка старика находилась в одном из самых темных углов церкви. Сначала надо было пройти в исповедальню[66]66
  Исповедальня – особая комнатка в католических храмах (костелах), где помещается священник, исповедуя кающихся через небольшое оконце.


[Закрыть], с довольно неуклюжими деревянными скульптурами и грязными, некогда желтыми занавесями. Раньше, когда в церкви были кюре и викарии, эта исповедальня принадлежала кюре. Еще можно прочесть имя – Морисо, если я не ошибаюсь.

Прежде чем подойти к дверце, надо было миновать еще массивные перегородки. Друзья ступали осторожно, полной грудью вдыхая специфический церковный запах. Со страхом услыхали они, как открылась дверь и раздались гулкие шаги. Молодые люди переглянулись, взялись за руки, стараясь не терять самообладания.

Вот, наконец, и каморка. Тихо, спокойно. Дверь открыта. В комнате – беспорядок; бумаги, выброшенные из шкафчика на стене, валялись повсюду на полу, в углу – перевернутый стул, замок на шкафу взломан. Даже постель перерыта, как будто здесь что-то искали.

Без сомнения, убогое жилище старого звонаря посетил чужак.

– Пусто, – вскричал Жюль, – я знал!

– Пусто, – повторил Мишель, – но что же тут стряслось?

– Ничего не понимаю.

– Кто закрыл входную дверь в церковь?

– Хватит вопросов, у меня и так голова идет крутом. – Жюль с силой потер лоб. – Мишель, мы с тобой достаточно смелы?

– Да, Жюль. Сейчас опасный момент.

– Твой кинжал при тебе?

– Да.

– Пойдем на колокольню!

– Ну что ж, пойдем.

Выйдя из комнаты, Жюль запер дверь на ключ. Они поднялись по скрипучей лестнице. Подошли к входу, ведущему на колокольню, оставалось лишь толкнуть дверь.

– Жюль, когда Жозеф уходил отсюда, он всегда тщательно все запирал.

– Так он не выходил?

Молодые люди карабкались по винтовой лесенке, здесь было светлее, чем в церкви; бойницы в стене находились выше соседних домов, и дневной свет проникал сюда беспрепятственно. Под лучами солнца серебрилась вековая пыль на стенах башни.

Жюль, и Мишель поднимались не спеша. Воспаленное воображение, натянутые нервы оживляли все вокруг. Ступени, казалось, сохранили еще следы ног старого звонаря. Друзьям представлялось, что они вдыхают запах смерти. Вот, наконец, и последняя дверь. Ключ в замке. Они открыли дверь, и она заскрежетала, словно могильная плита.

Шум вспугнул целую стаю ворон, и, поднявшись в небо, они на минуту затмили солнечный свет.

– Жозеф, – крикнул Жюль таким испуганным и в то же время требовательным голосом, который, казалось, не допускал возможного молчания в ответ.

И точно. Далекий голос тут же отозвался.

– Неужели ответил? – задохнулся Жюль от удивления.

– Не знаю, но какой-то ответ явно был. Ветер мешает расслышать.

– Значит, он спасся.

– Хочется верить.

– Пойдем.

Что предстоит им увидеть? Для начала огромный колокол возле поврежденной стены. Падая, он раскололся и теперь являл миру свой исполинский темный зев. Стена, державшая балку с колоколом, развалилась, но самое удивительное, чего невозможно было не заметить, – это то, что она будто распалась по кирпичику, как карточный домик. Случайно? Маловероятно.

– Да здесь попахивает преступлением, – пробормотал Жюль, поднимая с пола кирпич.

– Не трогай ничего, – остановил его друг. – Если начнется следствие, все должно быть на своих местах. Это прямые улики, а их надо беречь.

– Верно. – Жюль положил кирпич на прежнее место. – Однако Жозефа здесь нет. Кто же отвечал нам?

Голос доносился издалека, и я не расслышал, что именно сказали.

– Я умру от нетерпения, Мишель. Жозеф! Жозеф!

– Жюль, послушай-ка, да ведь нам отвечают: Жозеф.

– Он умер, – вскричал Жюль.

И эхо снова повторило за ним: он умер!

Как ни готовил себя Жюль к этому известию, как ни переживал, он все же был потрясен до глубины души. Все прошлое, настоящее и будущее вмиг пронеслось перед его мысленным взором.

– Пойдем, – Мишель взял друга за руку. – Жозеф должен быть где-то здесь. Он не выходил, дверь была не закрыта.

Молодые люди обшарили каждый уголок, спотыкаясь о брусья и трухлявые балки, стараясь не потерять равновесие и не переломать ноги среди этой рухляди. Им пришлось раз двадцать обойти вокруг упавшего колокола, но ровным счетом ничего обнаружить не удалось.

– Жюль, взгляни-ка на тот пролом в стене, – воскликнул Мишель.

В это мгновение две вороны, потревоженные возней непрошенных гостей, вылетели в пролом, на который указывал молодой человек. Жюль кинулся туда, нагнулся и сразу увидел тело Жозефа.

– О! Какой ужас!

Падая, колокол проломил несчастному старику голову. Он, должно быть, умер моментально, даже не успев ничего понять.

Глядя на уже терзаемый воронами труп своего наставника, Жюль разрыдался: тело его было до такой степени изуродовано стервятниками, что представляло собой невыносимое зрелище. Мишель попытался успокоить друга, но тщетно. Между тем наши друзья, опечаленные увиденным, забыли об осторожности и не заметили, как в проеме стены сверкнул чей-то пытливый взгляд из тех, о которых не зря говорится: глаза никогда не насытятся.

Жюль и Мишель перевернули старика спиной. Они не в силах больше были видеть его обезображенное лицо.

– Надо перенести труп вниз и самим похоронить. – Жюль поднялся с колен. – Я буду приходить молиться на могилу старого Жозефа. Мне необходимо в минуты отчаяния быть рядом с ним. Помоги мне, Мишель.

Мишель был растроган. Он прекрасно понимал, что чувствует Жюль, и помнил свое обещание во всем помогать и поддерживать друга. Но он не мог, не имел права потакать ему. И тогда молодой человек заговорил:

– Послушай, Жюль! Если бы он мог слышать тебя, твое искреннее горе тронуло бы несчастного. Я понимаю, горько потерять человека, который был тебе не только наставником, но и другом. И все же выслушай меня хорошенько, Жозеф умер не своей смертью. Здесь не обошлось без злого умысла – преступление очевидно. И если было преступление, значит, есть и преступник. Ты можешь, конечно, искать кровной мести. Но, прошу тебя, обратимся к правосудию. Власти и так уже обеспокоены подложным письмом, а теперь и мы с тобой представим новые доказательства. Думаю, власти установят, что же все-таки произошло в действительности.

– Да, Мишель! Но помоги же мне перенести Жозефа.

– Но, друг мой, труп надо оставить там, где мы его нашли. Только это может послужить доказательством. Надо предоставить властям все факты, которыми мы располагаем. Поверь мне. Уйдем! Позже его похоронят, и ты сможешь в любое время прийти на могилу старого Жозефа.

– Как ужасно! Я не могу этого вынести. Взгляни: кошмарные птицы летают над нашими головами, ждут, не дождутся, пока мы, наконец, уберемся и дадим им возможность поживиться человечиной. Боже! Умоляю, убей их!

Жюль все больше впадал в отчаяние. Мишель и не подозревал, насколько впечатлителен его друг. Когда они шли сюда, Жюль, казалось, был абсолютно спокоен и ни секунды не сомневался в смерти Жозефа, даже спорил с Мишелем, высказывавшим надежду на то, что старик спасся. Но, очевидно, в глубине души он таил надежду и молил Бога, чтобы тот сохранил жизнь старому звонарю.

Мишель начал уже опасаться за своего друга: поистине привязанность молодого человека к Жозефу удивляла. Натура нежная и преданная, Жюль любил старика и верил, что тот желает ему счастья.

– Отомсти за себя! – вскричал Мишель.

– Непременно!

– Вскрой завещание.

В эту секунду раздался, правда, еле слышно, вопль гнева. Если б друзья обернулись к двери, они увидели бы, что два неотступно следящих за ними глаза исчезли.

– Пойдем, Мишель.