Текст книги "Священник в 1839 году"

Глава XVI

В лачуге колдуньи. – Пьер, бывший священник, и погибшая душа – Абракса. – Сеанс чародейства.

Лишь в двух домах в Нанте не спали в ночь с тринадцатого на четырнадцатое марта 1893 года. В одном из таких домов жил Мишель Рандо. Внимательно изучая бумаги Жозефа, он судорожно перелистывал их, делая какие-то пометки и время, от времени поднимая глаза к стоявшему перед ним портрету. Миниатюра[83]83
  Миниатюра – живописное или литературное произведение малого размера.


[Закрыть] изображала в полный рост цветущую молодую девушку – стройную, красивую, черноглазую, с длинными густыми ресницами.

– Et vera incessy patuit Dea[84]84
  Она ступает по земле, словно Богиня («Энеида», I, 405).


[Закрыть], – повторял Мишель, качая головой и продолжая разбирать бумаги. Между тем он не переставал снова и снова всматриваться в лицо девушки на портрете.

Не будем мешать ему. Отправимся лучше в другой дом, хотя назвать домом лачугу старой Абраксы можно лишь при очень большом желании. Итак, здесь тоже не спали в эту ночь.

– Ах ты, корявая старушонка, дурачить меня вздумала! Да я оставлю от тебя лишь горсточку гнилых костей!

– Если так будет продолжаться и дальше, я уйду от вас. Не могу больше жить в этом аду.

– Ну, и что же ты будешь делать?

– Выдам вашу подлую шайку!

Мордом кинулся, было на Пьера. Старуха остановила его, открыла потайной шкафчик в стене, вынула оттуда портфель и достала какую-то бумагу. Документ был, похоже, не слишком древний, даже не пожелтевший. Она прочла: «Если когда-нибудь я захочу рассказать о друзьях, с которыми жил, которые оказали мне помощь и поддержку, то, прежде всего, заявляю, что вместе с ними участвовал в преступлении: мы убили путешественника на дороге в Ренн. Преступников тогда так и не нашли. Подпись: Пьер (Эрве), кюре».

Это напоминание отрезвило Пьера.

– Мы сделали два экземпляра, чтобы время от времени приводить тебя в чувство, – сказала Абракса. – К тому же есть наше обязательство служить тебе, пока Анна не станет твоей, не так ли? Ступай, донеси на нас! А мы представим правосудию этот маленький листочек. – Старуха потрепала ошеломленного Пьера по плечу. – Ты сердишься, сынок. Не любишь, когда указывают на твои слабости. Он просто смешон сегодня, Мордом.

– Не раздражай его, а то укусит, – отозвался бандит.

– Ладно! Тогда расскажи нам о том, что ты сделал ночью. Это его немного воодушевит. Да говори правду... Пойду, схожу за любовным напитком.

– А мне дашь попробовать? – ухмыльнулся Мордом.

– Тебе-то зачем?

– Бьюсь об заклад, ты наливаешь туда слишком много живой воды.

– Пожалуй. Может, поцелуешь меня за это?

– Ну, конечно!

– Но только смотри: под цветами часто скрываются шипы.

– Вот-вот, это же самое говорил последний из тех, кого я прикончил.

– Кто это?

– Да болван развлекался со своей подружкой, а я пришил его одним ударом.

– Уверена, и подружку не оставил в беде...

– О да, старая ведьма. Лакомый кусочек, доложу я тебе.

– Ну, ладно, поцелуй меня!

Мордом подошел к старухе и поцеловал ее, если грубость такого животного вообще можно назвать поцелуем. При этом Пьер буквально подпрыгнул в своем углу.

– Чем это вы там занимаетесь?

– Ничем, сынок, погоди немного.

Комнату освещала масляная лампа, причудливые тени скользили по стенам. Посредине водрузили череп со свечой. Свет, проникая в пустые глазницы, отверстия носа и рта, отбрасывал на противоположной стене зловещую тень человеческого лица. А рядом – словно оживший скелет животного.

Становилось прохладно, старуха, бросив в котел несколько виноградных побегов и листьев, придвинулась к камину, поставила по левую и по правую стороны две скамеечки и приказала Пьеру и Мордому сесть. Задула свечу.

Было уже поздно, старинные башенные часы пробили одиннадцать, а затем раздался церковный гимн в честь Поста.

– Что это за гимн, кюре? – поинтересовалась колдунья.

– Зачем тебе знать?

– Я все хочу знать, сынок. И потом, это может оказаться добрым предзнаменованием. О чем в нем говорится?

– Ну, Пьер, – вмешался Мордом, – ты заставляешь нас ждать!

– Заткнись, Мордом. Тебе бы вообще не следовало открывать рот. Невежа, ты ни единой буквы-то писать не умеешь, а туда же!

– Угомонись, Мордом. Ты ведь знаешь, Пьер не жалует тебя, так и не нарывайся, не раздражай его попусту. Молчи, пока не спросят.

Утихомирив домочадцев, Абракса взяла старинный, почерневший пергамент[85]85
  Пергамент – кожа животных, особым образом обработанная для всяких поделок. Раньше служила для письма, являясь предшественницей бумаги. Пергаментом называется также написанный на нем текст.


[Закрыть] с опаленными краями, длинную заостренную кость, крошечный череп, наполненный красными чернилами, обмакнула в чернила кость и принялась писать.

– Что ты делаешь?

– Записываю первую строфу гимна. Переведи мне его целиком.

– Вот еще! Что я, в семинарии, что ли?

– А в семинарии чудесно, не правда ли?

– Закрой рот, а не то я убью тебя!

– Да нет же! Вспомни, как там хорошо, – дразнила старуха.

– Проклятье! Получай же!

И Пьер запустил в Абраксу камнем. Она увильнула от удара, и камень разбил висевший на стене скелет. Кости с глухим стуком попадали на пол.

– Будешь буйствовать, не узнаешь грядущего и не получишь Анну!

– Что я наделал! Прости меня, я никогда больше не буду!

В эту минуту Пьер походил на несмышленого младенца. Он целовал Абраксе колени, обливал слезами ее морщинистые руки. Угроза подействовала отрезвляюще, как будто на него разом вылили ушат ледяной воды; Пьер стал податлив, хоть веревки вей, кроток, как ягненок. Колдунья глядела на него и с нескрываемым презрением, и с нежностью одновременно.

– Я люблю тебя, а потому прощаю. Встань. Я желаю тебе только счастья, однако ты огорчаешь меня. Как горячи твои руки! Сын мой, я вовсе не хочу, чтобы ты возвращался в семинарию. В семинарию, слышишь, Пьер, в семинарию!

Старуха кричала, словно каленым железом прижигая открытую рану. Пьер сжал зубы, точно пациент во время операции. На него было страшно смотреть, он то краснел, то бледнел, вот-вот готовый взорваться.

– Повторяй медленно и четко слова гимна, – произнесла, наконец, Абракса.

Пьер повиновался. Старуха глубоко задумалась, казалось, что она тоже повторяет про себя непонятные ей слова.

– Теперь переводи.

– О, Всемогущий, услышь наши молитвы, внемли мольбе молодого человека!

– Замолчи! Пусть будет тихо!

Абракса впала в состояние глубокой прострации[86]86
  Прострация – угнетенное состояние, выражающееся в полном упадке сил, безразличии к окружающему.


[Закрыть], казалось, что старуха сосредоточенно высчитывает что-то. Затем она взяла деревянную дощечку, расчерченную на клеточки, подобно шахматной доске, с той лишь разницей, что у этой все клеточки были белыми, пересчитала их и, похоже, осталась недовольна – двадцать четыре. Такое число ей явно не нравилось. Перевернув дощечку, Абракса взялась за отточенную кость, обмакнула ее в красные чернила и нарисовала опять некое подобие шахматной доски, только эта была меньше первой, всего в двадцать клеточек, и располагались они не в форме квадрата, а прямоугольником: пять клеточек в длину, четыре в ширину.

Отложив перо, Абракса поднесла дощечку к огню, чтобы та высохла, а затем положила на камин.

Мордом тем временем задремал. На грубом лице играли огненные отсветы, и от этого спящий Мордом казался фантастическим монстром с несколькими головами.

Пьер, напротив, очень внимательно следил за каждым движением колдуньи, хоть ничего не смыслил в ее приготовлениях. Нечто похожее ему приходилось видеть едва ли не каждую ночь, но сегодня, именно сегодня старуха обещала открыть ему будущее. Вообще-то Пьер не слишком доверял колдовству, однако необычное действо завораживало его; если ничего не выйдет, это, по крайней мере, зрелище.

Абракса вырезала из бумаги крошечные квадратики, на каждом из которых написала по букве алфавита и наклеила их на клеточки приготовленной доски.

Освободив от всякой всячины стол возле окна, она установила на нем эту доску, взяла мешочек с зерном и отсчитала по тринадцать зернышек на каждую букву, всего – двести шестьдесят.

Завершив приготовления, старуха умолкла. Вид у нее был грозный, движения внезапно стали резкими, угловатыми. Казалось, что неодушевленная кукла, автомат приводится в действие внутренней пружиной. Она принялась ходить по комнате, считая шаги. Вдруг поднесла руки ко лбу, будто силилась что-то вспомнить. Одним махом сорвав головной убор, взъерошила жидкие волосенки, и они зазмеились на почти голом черепе. Зрелище мерзкое и отталкивающее.

Глядя на старуху в эту минуту, можно было не сомневаться: она – не земной житель, а истинное исчадье ада. При всей тщедушности, сухости и видимой щуплости в колдунье ощущалась инфернальная сила, сверхчеловеческая мощь, что внушало безотчетный страх.

Действительно ли чувствовала Абракса нечто особенное в эти мгновения или только делала вид? Не знаем, но с уверенностью можно сказать одно: это была необычная женщина.

Вдруг Абракса страшно закричала. Мордом, успевший уже заснуть, проснулся в испуге.

– Пьер и Мордом, слушайте меня, дети, ибо отныне вы дети владычицы, королевы ангелов ада. Слушайте и внемлите. Ни слова! Никто не имеет права прервать меня.

И старуха запела. Это было нечто вроде заклинания.

 
О! Великий Люцифер[87]87
  Люцифер – в Священном Писании гордый ангел, возмутивший против Бога других ангелов; вообще – дьявол, злой дух.


[Закрыть],
Приди ко мне сквозь время!
О! О! О! Приди!
Абракадабра[88]88
  Абракадабра – бессмысленное слово, которому приписывалась магическая, чудодейственная сила; сейчас – название бессмыслицы, непонятного набора слов.


[Закрыть].
 

Пьер и Мордом слушали разинув рты.

Сказав «абракадабра», старуха замолчала, а затем, сделав левой рукой в воздухе знак в виде креста, произнесла следующие слова: «Во имя Сатаны, Вельзевула[89]89
  Вельзевул – глава нечистых духов, Сатана.


[Закрыть] и Люцифера, слушайте меня – да будет так!».

Секунду спустя Абракса заговорила тем же тоном, каким разговаривала всегда:

– Пьер, ты узнаешь будущее. Тебе хочется, чтобы все случилось по-твоему. Осталось полчаса. Пробило одиннадцать, куранты сыграли гимн, ты сам мне об этом сказал. Так ведь?

Пьер кивнул в ответ.

– Прекрасно, – продолжала старуха, – запомни хорошенько все, что я тебе скажу. Это важно. Только что я сделала некоторые подсчеты. Вот они. В словах гимна двадцать разных букв. Можешь быть совершенно уверен: я не просчиталась.

– Продолжай.

– На этой дощечке буквы расположены в четыре линии по пять в каждой. На каждой клеточке по тринадцать зернышек. Тринадцать, сынок, – это магическое число.

– Что же дальше? – спросил Пьер. Долгие объяснения начинали выводить его из себя.

– Так вот, сын мой, я помогу тебе, воспользовавшись древнейшей наукой – алектромансией. О! Это старая оккультная наука! Она никогда не ошибается. Я долго выбирала из многих вариантов: аэромансии, онеироватии, сапномансии, хиромантии, некромансии[90]90
  Здесь приведены названия различных видов оккультных наук.


[Закрыть]...

Произнося таинственные названия, старуха чувствовала себя королевой, властвующей над во всем ей покорными людьми. Она довольно улыбалась.

– Итак, я остановила свой выбор на алектромансии.

Сказав это, Абракса схватила лампу и неожиданно скрылась за дверью, оставив Пьера и Мордома в полнейшем недоумении. Вскоре, правда, она вернулась, держа в одной руке унесенную лампу, а в другой – абсолютно белого петуха.

– Пьер, – вскричала она, – вот твоя судьба. Петух укажет тебе ее.

– Каким образом?

– Послушай, видишь эти зерна. Посмотрим, какие из них склюет петух. Тишина! Пьер, я не выбираю буквы, ты сам назначил их. Теперь следи.

Пьер склонился над столом, чтобы лучше видеть, что же произойдет.

Колдунья отпустила петуха, и он пошел вперед, подергивая головой; подошел к дощечке с зернами, секунду колебался, а затем стал клевать в свое удовольствие.

Первый удар курантов, возвещавших полночь, пришелся на двадцать восьмое зерно.

Абракса вскрикнула. Петух, перепугавшись, взмахнул крыльями и затушил лампу.

– Все кончено, сын мой, – проговорила колдунья тихим и вкрадчивым голосом. – Свершилось.

В комнате стояла кромешная тьма. Потом Абракса зажгла лампу. Ведьма была чрезвычайно возбуждена: грудь ее вздымалась, глаза налились кровью, по всему телу выступили сатанинские стигматы[91]91
  Стигматы – здесь: красные пятна на теле, являющиеся характерным признаком заболевания истерией.


[Закрыть]. Она быстро подошла к свету и начала писать. Пьер с нетерпением ждал.

Абракса, объяснив ему, на какие буквы было указано, в каком порядке они располагаются, задумалась на мгновение и снова принялась писать, бормоча что-то себе под нос. Руки ее дрожали.

– Скорее же, скорее! – торопил ее Пьер.

– Не мешай!.. Вот, вот, видишь?

«Ты будешь целомудрен, и ты овладеешь Анной», – прочел Пьер.

Пьер вне себя бросился к Абраксе, обнял ее и повис на шее, словно маленький мальчик, получивший давно желанную игрушку; много лет живя во тьме, в отчаянии, бедолага готов был довольствоваться едва теплящейся надеждой.

Неаккуратным движением он уронил на пол пергамент. Старуха этого не заметила. И только когда в комнате стало чуть-чуть светлее, увидели, что это горящий пергамент освещает ее. Абракса с силой оттолкнула Пьера и кинулась к огню, но успела заметить лишь несколько букв. Ее передернуло.

Пьер ничего не понял, поднял упавшую чернильницу и, взяв обрывок бумаги, написал на нем предсказание.

– Теперь ты вспомнил латынь?

– Да.

– Что все это значит? – воскликнул заинтересованный происходящим Мордом.

– Объясни ему, сынок.

– «Ты будешь целомудрен, и ты овладеешь Анной».

Абракса кивнула.

– Да, я буду целомудрен, – торопливо говорил Пьер, – я добьюсь своего. Она чиста как ангел, и я буду чист, чист для нее. О, благодарю тебя, благодарю! Я счастлив. Неужели все так и сбудется?

– Тебе нужны еще доказательства?

– Какие?

– Есть и еще одна буква.

– О чем ты?

– Это буква «Б».

– И что же?

– Благоволение исходит от Б...

– От Бога?..

– Да ты с ума сошел! «Б» – это Бес, Дьявол!

– Нет-нет... Впрочем... Предсказание сбудется. Для меня настанет рай на земле...

– Да что с тобой? – Старуха была напугана.

– О, не волнуйся. Ад, конечно, ад! Со всеми его радостями, наслаждениями!..

Пьер мог бы говорить без конца, но Абракса, которой не доставляло удовольствия зрелище чужой радости, прервала его восторги:

– Поговорим о другом!

Глава XVII

Исчезновение бумажника и последствия пропажи. – Зловещие планы адского трио.

Несколько минут спустя ничто уже не напоминало о том, что происходило в комнате еще недавно. Абракса спрятала все свои колдовские принадлежности, поставила мебель по местам, надела черный капюшон и вновь стала походить на старого ворона.

– Уже поздно, – произнес Мордом. – За полночь!

– Ты утомился, дорогой. А знаешь ли ты, что теперь твоя очередь?

– Я предпочитаю действовать, а не болтать.

– Не все же делать то, что по душе. Уж не обессудь, необходимо обговорить наши планы. Не уйти ли сегодня же ночью? Что ты об этом думаешь, сынок?

Пьер, однако, ничего не слышал, оглушенный внезапными мечтами о счастье.

– Приди в себя! Собери свои бумажки!

Пьер повиновался. Он уже хотел сложить все в бумажник, когда обнаружил с удивлением, что того нет на месте. Обшарив карманы, все закоулки в комнате, ящики стола, Пьер никак не мог опомниться.

– Где мой бумажник, Мордом?

– Я-то откуда знаю?

– Абракса, где он?

– Да ты совсем рехнулся!

– Я потерял его, – упавшим голосом пробормотал Пьер. – Но где же?

– Ладно, скоро узнаем. – И старуха заставила Пьера сесть.

– День выдался на славу. Я говорила тебе, Пьер, что ты ничего не найдешь в каморке старого звонаря. Но это все же было для тебя полезно.

– Куда уж там! Полезно! Именно в этой мерзкой комнатенке я и оставил свой бумажник! А ты не знаешь, старуха, что в нем было.

– Какая разница, – отвечала Абракса с самым равнодушным видом.

– Какая разница?! Естественно, для тебя – никакой. Хотя, если я скажу, что там было, быть может, ты изменишь мнение! Сказать?

– Ну, и что же?

– Портрет Анны, той самой Анны, которой я брежу и которая не испытывает ко мне ничего, кроме презрения и ненависти!

– Что же нам делать, Мордом?!

– Черт побери! Мне-то вообще наплевать.

Пьер никак не отреагировал на издевательский тон Мордома, так был удручен потерей единственной вещи, которая как-то связывала его с любимой. Зыбкая связь эта отныне разорвана. Что ему до издевательств и смешков грубияна Мордома!

– Больше там ничего не было?

– Не скажу!

– Обойдется без твоих объяснений. Главное, мы успели скрыть следы преступления. Вы как следует разломали стену?

– Да, – отозвался Мордом.

– Полиция ничего не унюхает?

– Нет.

– Ну и достанется же этим двум молокососам!

– Это верно.

– Глупенькие. Вам удалось подслушать, о чем они говорили?

– Я не знаю, мне было плохо слышно. – Пьер, о чем шла речь?

– Они поняли, что было совершено преступление, и собирались идти в полицию.

– Это все?

– Нет, не все. Они говорили о том, что надо вскрыть завещание, оставленное Жозефом.

– Звонарь оставил завещание?

– Именно так! Откуда молодые люди знали этого монстра, что у них было общего?.. Тот из них, что повыше и покрасивее, общался со стариком ризничим довольно близко. Если бы он не погиб на колокольне, я бы его убил. Зачем он тогда пришел ко мне? Надо было убить его тогда же! Ужасные воспоминания! А этот самый Жюль дружил с ним и, должно быть, знал все его секреты.

– Твои воспоминания, твой бумажник, твой портрет!..

– Нужно убить его поскорее. Отправляйся, Мордом.

– Где он живет?

– Я ничего не знаю, но мы отыщем его.

– А если бумажник у другого?

– Убьем обоих. Что один удар кинжалом, что два – какая разница? Тогда у них же должна быть и шкатулка. Я буду отомщен. Что скажешь, старуха?

– Слушайте меня, вы, оба! Пока вы там возились, я не сидела сложа руки. Все уверены в том, что старая Сараба погибла во время катастрофы. Но на самом деле я придушила ее, поскольку мне необходим был череп старой женщины.

– Не дурно. Только почему меня не позвала? Ты ведь прекрасно знаешь, я люблю такие штучки.

– Тебя не было рядом, а возиться долго не хотелось.

– Ладно, до следующего раза.

– Мне удалось узнать, что весь город в панике, никто ничего не знает. Догадались лишь о том, что отец Брюно, у которого мы позаимствовали имя, не мог написать письмо. Положение становится серьезным. Нам надо быть предельно осторожными. Ты, Пьер, полез к этому колоколу, а тебя было куда как просто узнать. Потом потерял бумажник! Скажи сразу, больше ты ничего такого не натворил?

Пьер молчал.

– О чем ты думаешь?

– О дружках старого Жозефа. О! Я их узнаю, я отомщу за себя.

– Ответь мне, и мы вместе подумаем об отмщении. Что было в бумажнике? Ничего предосудительного?

– Нет, – сказал Пьер, немного помедлив.

– Прекрасно. Отныне тебе нечего больше опасаться Жозефа, он умер. Однако жив его наследник, Жюль. Теперь надо убить его, но сейчас еще не время. В полиции к ним отнеслись не слишком хорошо. Полагаю следствие затянется. У нас, таким образом, есть возможность улизнуть из Нанта.

– Как? Я совсем не хочу этого.

– Так надо.

– А я не хочу!

– Повторяю: так надо, иначе все пойдет насмарку.

– Объясни мне все по порядку, старая ведьма.

– Если месье Дельтур узнает тебя, все пропало. Мы должны уехать из города. Пусть успокоятся. А когда все уляжется и твоя красавица вернется в деревню, тогда, быть может...

– Я согласен.

– Мы убежим вдвоем. Мордом останется здесь.

– Зачем?

– Нужно следить за Жюлем. Нечего медлить. Разве он не угрожает твоему счастью, твоему будущему? Мордом останется и будет наблюдать за ним.

– Конечно, я останусь, – согласился Мордом.

– Начиная с завтрашнего дня займешься поисками. Понял?

– Не волнуйся, я его из-под земли достану.

– Не отпускай от себя ни днем, ни ночью. Ходи по пятам, вызнай, где бывает, чем занимается. Ну, и про дружка его тоже не забывай.

Затем старуха склонилась к Мордому и что-то шепнула ему на ухо.

– Почему? – удивленно спросил тот.

– Помолчи! Я ничего не обязана объяснять тебе. Дашь мне знать?

– Разумеется.

Пьер ничего не услышал из их переговоров, да он и не обращал внимания ни на Абраксу, ни на Мордома, погрузившись в сладкие мечты. Кровь закипала в жилах, когда он вспоминал всю свою жизнь, когда перед глазами вставала Анна. Ее облик внезапно сменяли Жюль, старый Жозеф, Мордом, и все это повторялось вновь и вновь. Голова шла кругом, казалось, череп вот-вот расколется.

– Послушай-ка, Мордом, – голос старухи вернул Пьера к действительности, – расскажи о той девице!

– Нет-нет, молчи! – воскликнул он.

– Почему же, сынок? Я хочу послушать, это меня развлечет.

Пьер безнадежно кивнул.

– История самая обыкновенная. С девицей не пришлось долго возиться.

– А ее любовник?..

– Риффоло? Да его как раз утром арестовали. Он ведь укокошил торговца вином – ты знаешь. Когда я вошел, плутовка спала, грезила, должно быть, о своем Риффоло. Ну, я ее быстро успокоил. Признаюсь, мы провели волшебную ночку. Потом много смеялись.

– Слышишь, Пьер? – ухмыльнулась Абракса. – Они смеялись. Надеюсь, что и ты посмеешься в один прекрасный день. Но не с публичной девкой, как Мордом, а с той, что предназначена тебе одному. Ты, ни разу в жизни не знавший женщины, будешь обладать Анной. Клянусь: если тебе удастся ублажить ее, я поставлю толстенную свечку Дьяволу. Будет чертовски приятно, Пьер. Не смотри же таким букой. Улыбнись и не грусти. Представь себе: однажды она сбросит пред тобой одежды, и ты увидишь ее красоту. Анна не станет торопиться, а будет раздеваться постепенно. Ты увидишь округлые формы, белизну кожи...

Сладостные детали, живые картины, что рисовала старая ведьма, произвели на Пьера сильное действие: все тело его горело, в голове помутилось. Абракса великолепно понимала, что он должен чувствовать в этот момент. Изо дня в день старуха, не имея в жизни других радостей, забавлялась, разжигая чужую страсть. Она тешила собственное воображение, измываясь над изнемогающим от желаний безумцем.

– Ты мучаешь меня. Однажды совсем погубишь. Я не в силах терпеть дольше, я убью себя.

– Это не составит труда. Верь мне, тебя кто-нибудь убьет до того, как ты соберешься наложить на себя руки.

– Замолчи! Я хочу умереть. – Пьер бросился к мертвой голове, что стояла на камине. – Хочу стать таким. Взгляни, голова смеется! Ей веселее, чем мне. Я лишь способен скрежетать зубами или плакать. Я никогда не смеюсь.

– Хватит! Послушай. Мы уезжаем в Пеллерин.

– Немедленно?

– Да, но прежде выпей живой воды. Это подкрепит твои силы.

– Нет.

– Тогда ты, Мордом.

Головорез не заставил себя долго упрашивать и опрокинул всю чашу.

– Помни, что я тебе наказала. Давай мне знать обо всем, о чем сумеешь выведать.

Старуха накинула красную шаль, Пьер взял пальто, и они вышли вдвоем. Перед тем как совсем исчезнуть. Абракса еще раз напомнила Мордому, чтоб тот в точности исполнил ее приказание.