Текст книги "Мама Нади Рушевой"

Дар предугадывания

Надя читала книги о художниках, смотрела их работы в музеях и на выставках, любила искусство Андрея Рублева, Федора Толстого, Рафаэля, Боттичелли, Пикассо, но никогда не подражала даже самым любимым из них.

Как-то она сказала, что Боттичелли – один из любимых ею художников, особенно его «Благовещение».

Пожалуй, с этим художником раннего итальянского Возрождения роднит её глубоко прочувствованная женственность идеальной красоты, пленяющая нас в серии её рисунков «Балет». Посмотрите на ее рисунки! И вы искренне удивитесь ее дару предугадывать. В папках Нади лежат эскизы к еще не созданным балетам «Зоя», «Дикие лебеди», «Незнайка». Там и классический балет, и пантомима, и народная хореография, и эстрадный танец. Балет на льду, цирк, детский балет и сценки из жизни хореографического училища – всё было подвластно Надиной певучей линии…

Не знаю, как рождается художник, какая капля, переполняя чувства, приводит к его творению.

Вот несколько рисунков, где изображена танцующая балерина. На рисунках, наверное, её мама. Рисунки такие выразительные, легкие! Вот, кажется, что балерина сейчас расправит свои руки-крылья и полетит. А вот порыв ветра слегка оттолкнул её над землёй. Теперь она уже точно летит над склонами гор Тувы, над Енисеем, над своей малой Родиной – Тувой, под синим небом, ярким солнцем, над горами с вечными ледниками и слышит сквозь слезы радости многоголосый птичий хор, – такие образы и мысли охватили меня в эти минуты.

Рассказывая о балете – о своей любимой профессии, Наталья Дойдаловна с улыбкой вспомнила о Надином ПЕРВОМ рисунке в пять лет…

В 1957 году мы отдыхали в Крыму, тогда к нам приехал двоюродный брат Николая Константиновича. Рассказывая о столичных новостях, он с восторгом поведал нам о выступлениях в Москве Венского балета на льду. Впечатления его ещё не остыли, подробности были красочными. Надя притихла, слушая его.

Только именно тогда мы увидели первый Надин рисунок, поразивший нас своей композицией и содержанием. Это был «Венский балет на льду». Дочке было всего пять лет.

Мне приятно, что Надя много внимания уделяла балету. Она любила посещать балетные спектакли. То ли бабушка, то ли я на её повлияли, как балерины, Надю всегда увлекало искусство танца, «зримой музыки».

Наде очень нравилась балерина Майя Плисецкая. Придумала и нарисовала балет «Анна Каренина» ещё до того, как его написал Родион Щедрин и станцевала Майя Плисецкая…

Когда великая балерина увидела композицию Нади «Умирающий лебедь» (балерина завершает танец в шпагате…), она воскликнула: «У меня такого Лебедя нет, но я непременно его сделаю! Молодец Надя!» А руководитель Ленинградского хореографического училища народная артистка СССР Татьяна Вечеслова, восхищаясь «Испанским танцем», «Шехерезадой», «Прыжком трех балерин», «Соло» («Батман»), написала Наде посвящение.

Задолго до создания на советской сцене новаторских балетов «Анна Каренина», «Кармен», «Гамлет» Надя увидела их главных героев, она нарисовала их, дав им интересную образную характеристику.

Надя видела на сцене не так уж и много. Это балеты «Аистенок», «Щелкунчик», «Лебединое озеро» и «Спартак». Правда, с помощью телевидения и цветного кино она посмотрела почти все балеты, конкурсы молодых артистов балета, конкурсы современных бальных танцев.

А на своих классных и школьных вечерах любила потанцевать в современных ритмах, и это у нее получалось тоже красиво, среди развешанных по стенам ее же больших, ярких плакатов «Хали-гали», «Сиртаки», «Летка-енка», «Твист».

В декабре 1963 года, будучи на выставке работ студийцев во Дворце пионеров, заведующий отделом науки и техники газеты «Пионерская правда» Сергей Васильевич Гущин заинтересовался Надиными рисунками на тему «Космос». Он предложил ей проиллюстрировать для газеты короткую и веселую научно-фантастическую повесть польского писателя Тадеуша Ункевича «Эльмис профессора Рембовского». Это рассказ о путешествии школьника на батискафе… в капле воды, то есть в микромире, где одноклеточные микробы выглядят огромными и опасными чудовищами. Тогда-то фантазия Нади заиграла в полной мере, но ей самой нужно было для уточнений взглянуть в сильный микроскоп.

Наде всегда везло на хороших и отзывчивых людей. Показал ей в микроскоп разную одноклеточную живность биолог, сын Бориса Николаевича Ланге, педагога по рисункам Строгановского института, который за пять лет дружбы дал Наде много добрых советов.

Художественный редактор «Пионерской правды», строгий В. И. Андреев сомневался в успехе необычной затеи своего научного редактора, но когда тот принес ему на выбор пятнадцать легких, задорных рисунков Нади, в чем-то более интересных, чем работы профессиональных художников, то одобрил их и сдал в типографию. Особенно удались Наде рисунки, изображающие школьников, ученых и микробов-чудовищ.

В январе 1966 года Обществом польско-советской дружбы в Варшаве была открыта персональная выставка 120 композиций Нади, куда пригласили вместе с другими детьми и Надюшу. Тогда ей было 14 лет.

Я очень беспокоилась за дочку, так как это была её первая самостоятельная поездка. Вернувшись, она рассказывала, как её хорошо принимали. Надюша была очень довольна, привезла нам подарки, а организаторы выставки прислали нам благодарственное письмо. В это время Николай Константинович уже работал художником-постановщиком на Центральном телевидении. Сохранились одобрительные рецензии, документальный киножурнал польской хроники и альбомы с Надиными первыми набросками памятников старины и улиц столицы народной Польши.

А впечатлений и переписки с польскими друзьями хватило Наде надолго. Так рождался её цикл «Воспоминания о Варшаве». Здесь и десятки оригинальных изошуток и лирических сценок из мирной жизни «Варшавской сиренки» и героические образы: «Восстание в гетто», «Узник Освенцима», «Башни Барбакана», «Варшавская Ника», «Сиренка с мечом и щитом», «Адам Мицкевич в ссылке», «Памятник Шопену». Они были представлены на выставке во Дворце пионеров в Москве и в Центральном доме работников искусств.

Тогда же мы переехали в новую двухкомнатную квартиру, совсем недалеко от Царицыно и Коломенского, где мы очень любили гулять. Царицынские пруды с островками, таинственные развалины, тенистые аллеи. Эти пейзажи напоминали нам озеро и замок «Злого духа» из балета «Лебединое озеро».

Артек

Я помогла купанию Натальи Дойдаловны в ванне, после чего она с вдохновением снова вспоминает: «В 1967 году Наде дали путевку на третий Всесоюзный слёт пионеров в Артек. Этому сюрпризу она не очень обрадовалась. Дома она много читала и рисовала, ей было хорошо, особенно летом читала частенько на балконе нашей новой квартиры в микрорайоне Царицыно. Наде пришлось оставить занятия во Дворце пионеров, так как дорога отнимала много времени. Зато у дочки появилась своя комната. Вечерами Надя с папой ходили в поле играть в теннис. От станции Царицыно на электричке ездили за грибами».

Перед отъездом в Артек Надя попросила меня отрезать ей косы, и теперь у нее была новая причёска, и она сама себе казалась немножко незнакомой, чужой. Волосы опускались прямыми прядями на плечи, оставляя открытым ровный прямоугольник лица. Я не давала дочери горбиться ни за обеденным столом, ни над блокнотом. «Спинку! Спинку!» – требовала, ласково похлопывая ладошкой по худеньким лопаткам. И Надя научилась «держать спинку», даже когда блокнот лежал на коленях. Проходя мимо неё, я любовалась как у пихты (по-тувински «чойган дег сынныг») осанкой дочери.

Из Артека Надя часто писала нам. К нашему удивлению Артек ей понравился, она крепко сдружилась с Ольгой Бариковой из Павлодара и Олегом Сафаралиевым из Баку. Там её назначили художником КЮДИ (Клуб юных друзей искусства), она оформляла стенгазеты в пресс-центре, создавала антивоенные плакаты, участвовала в экскурсиях по достопримечательностям и музеям Крыма.

Надя очень тепло отзывалась о своём вожатом Марке Антоновиче Кушнирове. Выпускник ВГИКа, кинокритик, он руководил работой пресс-центра. Ему очень нравились Надины рисунки.

Артековские дни прошли быстро. Приехала дочка загорелая, как-то повзрослевшая, с отличным настроением и с новой папкой рисунков об артековцах.

Вот тогда-то дочь писала Ольге Бариковой: «Моя жизнь делится на два этапа – до Артека и после».

Во время беседы Наталья Дойдаловна напомнила мне о журнале «Юность».

Переписка Олега Сафаралиева с Надей была опубликована в журнале «Юность» №1 за 1977 год:

«Хороший ты мой друг Алик!.. Я видела интересную книжечку какого-то японского поэта в книжном магазине в г. Ленинграде. Там мне в душу запало стихотворение о маленьком крабе. К нему можно сделать рисунки. Темы неисчерпаемы. Ну, как? Если ты знаешь такую книжечку, очень прошу, перепиши для меня несколько стихотворений… В последний вечер у моря, я, кажется, сглупила. Ты не сердишься? И не смеёшься?..»

Мы в своё время долго искали и не нашли этот сборник.

Но это пятистишие про краба японского поэта Исикава Такубоку всё-таки нашел Дмитрий Шеваров и напечатал в своей статье «Таинственный свет Надежды» в «Российской газете» (январь, 2012 г.):

 
На песчаном белом берегу Островка
в Восточном океане я,
не отирая влажных глаз
 
 
с маленьким играю крабом.
Зарыться в мягкий ворох снега
пылающим лицом…
такой любовью я хочу любить!
 

После Артека и до последних дней жизни Надя дружила с семьей Марка Антоновича и очень тянулась к ним. Марк Антонович познакомил Надю с дочкой Ксюшей и женой Аней.

За последние два послеартековские годы её творчество стремительно набирало силу: «Война и мир», «Пушкиниана», «Гамлет», «Античность», «Маленький принц», «Мастер и Маргарита».

Выставки

Лето 1968 года было насыщено творческими событиями. В газете «Вечерняя Москва» от 1 июня 1968 года сообщалось, что Всесоюзный музей А. С. Пушкина в Ленинграде организовал выставку Надиной Пушкинианы и одновременно московский Музей Л. Н. Толстого – её серии «Война и мир».

Меня поразил не только объем цикла Нади, но и то, что это создано её необыкновенно рано – до изучения Толстого по школьной программе и до выхода на экраны многосерийного фильма Сергея Бондарчука.

О Надиной серии «Войны и мира» в альбоме «Графика Надежды Рушевой» написано: «Кисть Нади приобретает мощь мужской хватки в крупных портретных образах – мудрый Пьер после плена, дерзкий Долохов-партизан, опустошенный Наполеон в отступлении. Или гибель Платона Каратаева – вначале Надя следовала описанию, данному Толстым: обессиленный пленный припал к дереву и с покорной улыбкой смотрит на конвоира, готового пристрелить его, а пес Серый, чуя смерть друга, бегает кругом и тоскливо воет. Затем Надя, переживая за Серого, весь ужас неотвратимого, предложи-ла свой ход трагедии, в котором выразилась её любовь к животным. В окончательной её композиции измученный, верный пес, закрывая грудь Платона Каратаева, неоглядно жертвует собой…

Завершается масштабная и своеобразная серия «Войны и мира» тремя вариантами «Мечты Николушки о подвигах».

Вот если бы теперь издать её «Войны и мира», ибо в четырех папках свыше 400 рисунков! Большой выбор».

Читая «Войну и мир», Надя однажды нам призналась: «Я живу жизнью тех, кого рисую…». Впервые, она прочитала роман летом 1965 года, когда ей было 13 лет, и все симпатии и сопереживания отдала Наташе Ростовой и говорила: «Как детям и женщинам хорошо, когда мир, и как им плохо в тяготах войны!..Как велик подвиг их заступников и защитников Родины!..»

Три года спустя, в её папках лежали свыше 400 рисунков и композиций. Среди них и четыре натурных зарисовки памятных мест на Бородинском поле, где Надя с отцом были осенью 1968 года. Неизгладимы её впечатления от зала Отечественной войны 1812 г. в историческом музее на Красной площади, «Галереи 1812 года» в Эрмитаже, Бородинской панорамы и Кутузовской избы в Филях, от зала «Война и мир» в Музее Льва Толстого на Кропоткинской улице, также от фильма Сергея Бондарчука, от цветного итало-американского фильма «Война и мир». И конечно, очень помогло в марте-апреле изучение «Войны и мира» в 9-ом классе.

Как-то Надя рассказала нам о споре в школе. На перемене между уроками она спросила своего учителя по литературе Николая Петровича Ярмульского:

– Кто из героев прекраснее – князь Андрей или Пьер?

Николай Петрович, вернувшийся с Великой Отечественной войны в чине старшего лейтенанта и в орденах, ответил, что его идеалом всегда был князь Андрей.

Надя возражала:

– Какой же он герой, если отец запретил ему жениться, если он подверг любимую Наташу годичному испытанию и при первой же ошибке вернул все её письма. Это не по-рыцарски. Он храбр, но это долг каждого солдата. А вот Пьер – он герой! Никто не призывал его на Бородинское сражение, в самое пекло, на батарею Раевского! Никто не упрашивал его спасти его ребенка из огня и женщину от грабителя-француза. За это он и под расстрел угодил. И когда Наташе было очень плохо, он один её поддерживал. Друзья познаются в беде…

Она действительно чаще увлекалась близким ей образом Наташи Ростовой с беззаботным ее детством, прелестным дружеством и волнениями молодости, её самоотверженностью в годы Отечественной войны, её выстраданной любовью и благополучным материнством, также образом Пьера.

Но и за других героев эпопеи Толстого Надя глубоко переживала. Здесь невозможно всё перечислить. Например, рисуя композицию «Князь Андрей и княжна Марья с выздоравливающим Николушкой», Надя от всего сердца радовалась, что кризис миновал и младенец забылся здоровым сном. Она говорила: «Если бы княжна не выходила Николушку, то ее судьба и судьба ее брата, только что потерявшего жену, была бы совсем иной».

Я сижу напротив Натальи Дойдаловны, с грустью рассказывающей о полемике в Музее им. Льва Толстого.

28 июня 1968 года

Этот день мы в семье давно ждали. После четырёх недель экспонирования музей им. Льва Толстого приглашал специалистов на обсуждение Надиной выставки композиций к роману «Война и мир».

Мы собрались к 18 часам. Я с Николаем Константиновичем заехала по пути за старой тетушкой О. Н. Рушевой, давно просившей показать ей выставку внучки.

Незадолго до начала приехала Надя с постоянными подружками.

Несмотря на жару, толстоведы дружно собрались, но не все были настроены одобрительно: необычное искусство художницы и особенно её возраст их настораживали. Все 100 мест были заполнены до отказа.

Наталья Дойдаловна дала мне мемуары отца Нади, где подробно написано дальше:

Председательствовала ученый секретарь музея Майя Григорьевна Погорелова. Она чувствовала напряженную обстановку в зале, в своем вступительном слове заметила:

– Мы встречаемся с рисунками Нади не впервые. Ещё в январе 1964 года на конкурсе «Дети рисуют Толстого» у 11-летней Нади были три веселых рисунка к сказкам Льва Николаевича: «Как чертенок у мужика краюшку выкупал» и «Пшеничное зерно с куриное яйцо». Они вызвали наш интерес. Мы взяли их в фонд музея в Ясной Поляне.

И вот через четыре года мы рады новой встрече с новыми рисунками Нади её первого, очень интересного знакомства с великим романом. Очевидно, что Наде близок образ Наташи Ростовой, девочки её возраста, всей её юной жажде жизни и страданий.

Мы рады, что наша молодежь дает нам новых почитателей таланта Толстого. Это отрадный факт. Мы впервые выставляем вот так, отдельно, персонально одного молодого автора. Здесь у нас нет выставочного зала и чтобы развесить рисунки Рушевой, нам пришлось временно снять работы Крамского, Репина, Нестерова…

Затем слово дали нашей Наде. Она говорила медленно, спокойно, будто бы не о себе:

– Эти рисунки начинала с весны 1966 года. Тогда Толстого ещё не требовали от меня по школьной программе. Я рисовала не для выставки, а так, для себя… И потому больше о любимой Наташе Ростовой. Когда узнала, что будет выставка, то добавила военные сцены – они слабее. При строгом отборе здесь в зале – 50 рисунков, и не все они меня удовлетворяют. Например, «Петя перед боем» – неудачен, особенно лошадь.

Критик в альбоме пишет, что «нет эпохи». Не знаю. Но эпоха начала XIX века самая красивая! Больше всех люблю её. Цель выставки – посоветоваться…

Для меня её самокритика была неожиданностью. Мы с дочкой заранее не уговаривались, о чем бы ей выступить: «Просто как получится», – предложила Надя.

Затем, выступил Г. В. Панфилов, держа в руках тетрадку, восторженно выкрикивая слова:

– Белинский говорил, что Россия всегда была богата талантами! Горький тоже отмечал фантастическую одаренность русского народа!

Работа Нади Рушевой – это продолжение совершенства русского классического искусства: Федора Толстого, Павла Соколова. Классичность у нас стала исчезать. И вот на этой выставке впервые осуществлено возрождение классических традиций! Всё это очень плодотворно! Всё богатство классики засияло по-новому.

– Во-первых, психологизм! Надя Рушева умеет раскрыть диалектику души (умение, свойственное Толстому). Во-вторых, Надя уже имеет особенность манеру изображать действительность и создала свой идеал красоты.

Многие дети рисуют в таком же возрасте, но у них нет ни силы, ни динамики, ни красоты; нет того, что составляет сущность творчества.

Талант Нади Рушевой не нуждается в шаблонном критерии. Её не упрекнёшь, что она не изучает натуру, пропорции, эпоху. Её наставник В. А. Ватагин писал в книге отзывов в 1964 году: «Для необычных талантов нужны необычные педагогические установки». Ничего, что Надя очень молода. Карл Маркс говорил: « Дети должны воспитывать своих родителей». Гений – это национальное сокровище, и мы должны его сохранить.

Восторженность Г. Панфилова вызвала неодобрительную реакцию зала. Реплика из зала: «Детей не стоит захваливать. Не нужно устраивать персональные выставки детей!».

Панфилов сбился, посмотрел в тетрадь и продолжал растерянно:

– Талант Нади – подлинная гордость нашего будущего искусства, человечества! А похвала не повредит умной Наде. Она знает, что великий старик Державин похвалил гений Пушкина в 16 лет и тем воодушевил и окрылил. А юный Пушкин не по всем предметам учился хорошо, и по алгебре получал «единицы», но педагог математики Карцев не мешал ему: «… Пишите свои стихи, Пушкин».

Окончив свое выступление, Г. В. Панфилов скромно сел на свободный стул первого ряда.

После него вышел из середины зала старейший толстовец лет 75-ти Журов Петр Александрович, сгорбившись и не торопясь, явно возмущенный, но вначале старался сдерживаться.

– Чем раньше раскрывается талант, – тем труднее будет его развитие! Высшие похвалы – вредны! Я не искусствовед, и возможно, Рушева – мастер рисунка, но это лишь моя догадка, схема приблизительная.

Глядя на её Пьера и Наташу со спины, идущую с веером, нельзя не улыбнуться: это плохо!

За Толстым идти легко, его просто иллюстрировать. Это всё у Рушевой только ученические наметки. Ей надо учиться у мастеров. Надя! Ты знаешь, что наш лучший художник-график, академик Дементий Алексеевич Шмаринов пять лет трудился над лучшим произведением нашего великого Толстого? А ты хочешь одолеть его за два с половиной года?

П. А. Журов продолжал это уже запальчиво, потрясая сжатыми кулаками над склоненной набок седой головой. Последние слова он выкрикнул, гневно глядя на Г. В. Панфилова.

– Сказать, что Рушева существует как художница еще нельзя

В ответ на это заявление почти все собравшиеся откровенно рассмеялись. Все затихли и, несмотря на приглашения председательницы, никто больше не захотел выступить.

Тогда поднялась с первого ряда Елена Давыдовна Ардаева – зав. экспозицией музея. Ей, видимо, захотелось сгладить неприятное впечатление от наскока Журова на Панфилова и Надю:

– Мы любим всех, кто внимателен к Толстому, а когда это дети, то особенно. У нас четыре года назад был конкурс: «Дети рисуют Толстого». И хотя тогда мы Надю ничем не наградили, но её рисунки к сказкам взяли на сохранение в фонды. Сейчас мы с удовольствием предоставили этот зал Наде. Я не берусь оценивать эти рисунки, но присоединяюсь к нашему старейшему толстоведу Петру Алексеевичу: здесь в рисунках пока нет психологического прочтения. Здесь Наташа – это не Наташа Ростова: некрасивая, жеманная. И княжна Марья у Рушевой слаба – ведь это богоматерь у Толстого. Абсолютная скромность и духовность княжны не переданы!

Председатель М. Г. Погорелова чувствовала напряженную обстановку в зале, пытается заполнить молчание:

– В упрек все эти замечания поставить Наде Рушевой нельзя. Мы не относимся к этим рисункам как к серьезной работе, но рады, что Надя обратилась к Толстому, это её обогатит опытом и лет через 20, когда она снова обратиться к «Войне и миру» – тогда посмотрим.

После некоторой паузы поднялся из первого ряда и шагнул к столику высокий, широкоплечий, красивый молодой человек, лет 27-ми. Одет в ковбойку и джинсы с широченным ремнем. Грива густых волос. Председательница его представила:

– Это наш гость, толстовед из Чехословакии. Он не первый год приезжает к нам изучать Толстого (фамилию его она назвала неразборчиво). Гость начал уверенно и весомо, с акцентом:

– Что это вы напали на милую девушку? А мне нравится всё! Особенно «Наташа в Отрадном», «Кутузов и Малаша», «Платон Каратаев», «Пьер на батарее Раевского», «Долохов», «Наполеон». Я думаю, что Толстой именно так Наташу и представлял себе, настолько образы разные и все близки его замыслу. Мне даже кажется, что будто бы сначала Надя нарисовала свои картины, а потом уже Толстой написал по ним роман!

Надя – уже зрелый художник! Мне очень нравятся её рисунки, и я верю, что через 20—30 лет она будет большим художником. Надя! Я видел много детских рисунков в Праге, но всем им очень далеко до неё.

Надя! Я вам хочу сказать…

Голос с места перебивает его: «Ей надо много учиться и работать!». Гость остановился, махнул досадно рукой, не стал продолжать и сел на свое место. Все притихли… Потом разразились аплодисменты гостю…

Слова его, одетого на русский лад очень вдохновили Надю, меня и нашего отца. Опять на предложения растерявшейся председательницы никто не хочет более выступать: уж очень необычная выставка.

Тогда она попросила у Нади ответное слово. Она вышла к столику спокойная, строгая, но, взглянув через очки на гостя из Праги – «ковбоя», скромно улыбнулась. Ухватилась за спинку стоящего у столика свободного стула.

– Повторяю: я рисовала не для выставки, а для себя и для них, – и она показала кивком головы к окну, в сторону своих подруг. Как работает академик Шмаринов Д. А., я знаю: сажает натурщиц, штудирует с них, затем калькирует эти рисунки и вымучивает, стараясь сохранить свежесть…

Критиков я благодарю. Я работаю для будущих людей (Надя опять кивнула в сторону её девочек). В своих образах я отражаю то, что представляю во время чтения… Мне кажется, что юному художнику надо рисовать так, как это делали импрессионисты – по впечатлению.

Поблагодарив за внимание, Надя помечтала

– Через 10—15-20 лет возвращусь к «Войне и миру» и сделаю по-новому… (аплодисменты).

Надя как-то буднично прошла в свой третий ряд и села, держась прямо.

Искусствовед Г. В. Панфилов попытался было вновь выступить, но слова ему не дали.

Заключительное слово председательницы (медленно):

– Прошло 50 минут от начала обсуждения, что ж, на первый раз достаточно. То, что вы все пришли – спасибо! Это не творческая конференция. Сейчас здесь нет крупных специалистов. Об этом разговор будет потом. Мы не будем спорить и говорить о классическом искусстве и его особенностях и как надо относиться к нему сейчас.

В 20—30-40 лет Надя посмотрит на героев Толстого по-другому: с годами она станет мудрее. О качестве этих рисунков, которые вы все сейчас видите – говорить нельзя: что можно требовать от 14—15-16-летней художницы. Это восприятие девочки. А сегодня Надя сама понимает, что ей ещё много надо работать, что нужно возвращаться к Толстому, который необъятен.

Мы сейчас поблагодарим Надю и её родителей, маму и отца, которые сейчас сидят здесь. А Наде на память об этом вечере дарим книгу «Толстой в иллюстрациях».

После окончания обсуждения к нам подошли режиссер и редактор кинохроники «Пионерия» и попросили Надю поснимать её в последний день экспонирования выставки. Надя ответила скромным согласием.

Этот день запомнится нам на всю жизнь. Спасибо новым друзьям Нади!

Академик В. А. Ватагин тогда писал: «Надя Рушева показала 75 рисунков своего юного прочтения романа. И если она рисует любимого Пьера, то как он спасал чужого ребенка при пожаре Москвы, или безоружный бросился защищать женщину от пьяного французского мародера, или как при расстреле поджигателей чуть не погиб вслед за юным мастеровым. А если Кутузова, то в избе в Филях, перед военным советом, в заботе о судьбе Москвы и России, с шестилетней Машей Севастьяновой, которую приголубил, угостил сахаром и оставил здесь же, на печке. А как удалось передать Наде множество милых радостей и заблуждений Наташи Ростовой! Прекрасна Наташа, когда, уговорив родителей, вместе с Петей и няней освобождает графские подводы для израненных солдат – героев Бородина!

Волнует Надю окрыленный Петя Ростов, когда в тылу врага он отдает свой ужин французскому мальчишке-барабанщику и когда сам гибнет в первом бою».

Завершала выставку большая и мудрая композиция – «Наташа – счастливая мать»: три дочки играют в куклы у её ног, а она, торжествуя, держит на руках четвертого ребенка – сына!».

Вот так Надя росла, вот так появилась серия к «Войне и миру» Льва Толстого – книге, которую дети, кстати, не очень любят читать, потому что она огромная по масштабу.

Когда видишь эти рисунки, то веришь. Веришь всему, что она изображает – всё пронизано светлым очарованием».

Завершается масштабная и своеобразная серия «Войны и мира» тремя вариантами «Мечты Николушки о подвигах».

После Музея Л. Н. Толстого эта выставка экспонировалась в Центральном доме ученых и Центральном доме работников искусств, молодежном зале.

В 1971 году, к 50-летию ленинского Декрета о заповеднике «Ясная Поляна», Тульский художественный музей широко показал рисунки Нади к роману «Война и мир». В каталоге этой выставки были названы и перечислены 448 рисунков! И это ещё не исчерпывающий список, ибо в нашем доме оставался ещё ряд эскизов.

Наде повезло на знакомство с художниками-графиками Алексеем Михайловичем Лаптевым и Николаем Николаевичем Жуковым. Жуков не раз увлеченно просматривал в своей мастерской папки рисунков Нади, беседовал с ней, дарил книги и цветные фломастеры, которыми тут же нарисовал её портрет в возрасте 13 лет, с двумя косичками, склоненной над листом бумаги.

Наталья Дойдаловна с дрожью в голосе вспоминает:

– Мне очень дороги теплые воспоминания Николая Николаевича Жукова о нашей дочери в фильме «Надя Рушева»: «Я убежден, что линейный рисунок имеет специфику: в нем больше лаконизма, ясности, прямоты мысли. И мне приятно отметить, что все рисунки Нади Рушевой были линейными, певучими, очень пластичными и красивыми. Содержали глубокую мысль. До знакомства с Надей я видел её фантазии на выставках, в журнале „Юность“, и, откровенно говоря, я представлял её девочкой энергичной, брызжущей весельем. А оказалось – нет: она была замкнутой и очень сдержанной. Это явление чрезвычайно редкое! Видимо, вся та потенция, которая клокотала внутри, все время выливалась на эти бесконечные листы бумаги. Действительно, феноменально, что за свои семнадцать лет жизни девочка создала и оставила своему народу свыше 10 000 уникальных рисунков».