Текст книги "Под псевдонимом Ирина"

Когда-то мой старший сын Рыбкин Владимир Борисович рассказал мне, что, будучи в командировке в Крыму, он встретился там с шофером генерала Белкина, который ему рассказал, что в 1947 году недалеко от Праги он видел разбитую машину, в которой погиб полковник Рыбкин. «Это был мой отец», – сказал шоферу Владимир. Сегодня я вспомнила об этом и попросила Владимира восстановить в памяти детали разговора с шофером.

Владимир рассказал, что году в 1960–1961 он, работая тогда в КГБ, был в командировке в Симферополе, где оборудовал радиостанциями оперативные машины. Однажды он поехал по Крыму на автомашине. Шофер Владимира Черноусов по дороге рассказал ему, что в свое время он работал личным шофером у генерала Белкина. Однажды осенью 1947 года в Будапеште генерал Белкин разбудил его ночью и велел ехать в Прагу по указанной им дороге. Недалеко от Праги они увидели разбитую машину. Авария произошла, по-видимому, только что. Белкин велел остановиться. Они подошли. На переднем сиденье, рядом с водителем лежал мужчина, весь в крови. Он был мертв. Это полковник Рыбкин», – сказал Белкин. Вместе с шофером они забрали из карманов документы и полевую сумку. Водитель «шкоды» тоже был мертв. Поехали в Прагу. «Так вы что – ехали заведомо на место катастрофы? Так, что ли?» – спросил Владимир Рыбкин. «Да, – ответил Черноусов, – мне показалось странным, что Белкину ночью вздумалось ехать в Прагу, что он сам указывал, какой именно дорогой ехать…» Потом Черноусов посмотрел на Владимира и сказал: «А вы ведь тоже Рыбкин. Родственник, что ли?» – «Это был мой отец», – ответил Владимир. Черноусов замолчал и на дальнейшие расспросы Владимира отвечал незнанием.

Итак, как же и от чьей руки погиб Рыбкин?

Может быть, когда-нибудь то, что я написала, помажет прояснить обстоятельства гибели Рыбкина. Пригодится для истории нашей разведки.

Рыбкин Борис Аркадьевич был не рядовым разведчиком. Он был прежде всего коммунистом кристальной честности. Ему чуждо было хвастовство, чинопочитание, он был скромен и абсолютно бескорыстен. Горячее сердце коммуниста, холодный и трезвый расчет в работе, чистые руки – этот девиз Дзержинского был девизом его жизни. Он был честен и принципиален (дело «директора» и «Красной капеллы», дело «Поэта», его письмо в ЦК партии в защиту б. военного атташе в Финляндии Петра Иванова…). Можно привести множество примеров, когда он, отстаивая свою принципиальную позицию, заранее знал, что это будет стоить ему понижения по должности, непредставления к ордену и пр. Но он не поступался в партийных принципах.

ВСПОМИНАЕТ ЖЕНА ПОЛКОВНИКА ШАРАПОВА – ШАРАПОВА ЗОЯ ВАСИЛЬЕВНА

Через несколько лет после того, как мой муж познакомился с Зоей Ивановной, она стала для нас близким, родным человеком. В конце 1979 года она с сыном Алексеем даже приезжала к нам в гости по нашему приглашению в Берлин, где в то время мы жили.

Каждая встреча с Зоей Ивановной приносила для меня какие-то новые открытия в ее характере. Например, тот же приезд к нам в Германию, Посол СССР в ГДР Абрасимов очень любил и поощрял посещения Берлина различными знаменитостями. Помню, что одной из таких знаменитостей была певица Людмила Зыкина, к которой Абрасимов благоволил, писатель Юлиан Семенов, американский певец Дин Рид и многие другие. Думаю, что именно по этой причине моему мужу разрешили пригласить к себе в гости по частной визе и писательницу Зою Ивановну Воскресенскую.

Узнав о ее приезде, П. А. Абрасимов пригласил Зою Ивановну к себе. Она, естественно, пришла. В беседе посол сообщил ей, что к ее приезду он специально приготовил в здании посольства на Унтер-ден-Линден апартаменты, в которых, кстати, совсем недавно гостил Сергей Владимирович Михалков. Зоя Ивановна вежливо поблагодарила посла и холодно, как она умела это делать, отказалась, заявив при этом, что она приехала в Берлин как частное лицо к своему другу и будет жить у него на квартире. Уговоры посла и его заявления, что даже дипломаты не имеют таких квартир, которую он ей предлагает, не подействовали на ее вежливый и холодный отказ. П. Абросимову пришлось согласиться, хотя он и был властный, настойчивый и упрямый человек.

Помню, Зоя Ивановна особенно тогда, когда у нее была сломана шейка бедра, часто говорила, что, несмотря на все невзгоды, вокруг нее не умолкает жизнь. Посмотри сама, шутила она, сама я – мое имя по-гречески означает жизнь, все мои родственники и близкие знакомые тоже Зои, значит, тоже жизнь. И она начинала загибать пальцы: внучка Зоя Владимировна, жена брата Зоя Степановна, жена Варика (сын Георгия Ивановича Мордвинова – Баррикадо Георгиевич) Зоя Николаевна, дочь Василия Михайловича Зарубина – Зоя Васильевна, да что говорить, ты и сама Зоя. Не знаю, что помогало ей, но она действительно была не только жизнерадостный, жизнелюбивый человек, но и исключительно мужественно переносила все неприятности, я имею в виду болезни, которые, как из рога изобилия, постоянно сыпались на нее.

Еще в 1969 году Зоя Ивановна перенесла тяжелую операцию по поводу рака желудка, в результате которой резекции подверглись две трети желудка. Отсутствие значительной части желудка затем постоянно в течение всей жизни сказывалось, во-первых, на режиме ее питания: она ела часто, но маленькими дозами, а во-вторых, организму постоянно не хватало калия, что впоследствии и привело, как я уже говорила, к нескольким переломам. Но сейчас я хочу сказать о другом.

Ну вот, заболев этой болезнью и в общении с врачами подозревая, что они что-то не договаривают по поводу ее болезни (врачи скрывали диагноз – рак желудка), она провела целую комбинацию, детали которой я не помню, но суть в том, что ей тайно удалось достать историю своей болезни. Она убедилась в диагнозе, который подозревала, и многие из нас, женщин, наверное, поступили бы подруга-му, а она потребовала от врачей, чтобы они немедленно ее прооперировали. После операции она какое-то время подвергалась специальному медицинскому облучению. Во время этой процедуры она находилась под стеклянным колпаком и ее могли видеть нянечки и сестры. Пребывание под стеклянным колпаком она использовала для чтения стихов, особенно тех, которые были еще плохо заучены. Чаще всего, говорила Зоя Ивановна, она любила читать в эти минуты стихи Александра Блока, И вот однажды, одеваясь за ширмой, она слышит короткий диалог между молоденькой медицинской сестрой и уже пожилой нянечкой.

– Надь! А Надь!

– Что, тетя Нюра?

– Ты видела, больная под пушкой губами шевелит. А, видела?

– Видела, ну и что?

– Ну как что?! Чего это она?

– Откуда я знаю, может, кого-нибудь вспоминает.

– Да, вспоминает… Это она Богу молится. Да и то не грех, болезнь-то какая.

И еще одна деталь, примечательная для характера Зои Ивановны. Когда она уже около восьмидесяти лет упала, запнувшись за ковер, и сломала шейку бедра левой ноги, о чем я уже говорила, врачи закутали ногу в гипс и констатировали – ходить не будет.

– Как это не будет! – возмутилась Зоя Ивановна… и пошла, сначала стоя внутри специальной коляски, потом держась обеими руками за спинку стула и двигая его перед собой, а затем просто опираясь на палку. Упорство, воля и постоянные специальные физические упражнения сделали свое дело. А обычно в таком возрасте и с таким переломом действительно не ходят.

Зоя Ивановна, наверное, как и все женщины, в определенной степени любила внимание к себе, но совершенно искренне не могла терпеть дорогих, помпезных подарков. Помню, в один из праздников 8 Марта я подарила ей прямоугольную брошь из финифти с изображением голубых незабудок на белом фоне. Голубой – это любимый цвет Зои Ивановны. И простая брошь до конца дней стала ее постоянным украшением к любому платью. Практически она с ней никогда не расставалась. А когда мы встречали вместе Новый, 1986 год и женщины преподнесли ей на подносике два обычных калача, но в отверстия которых были вложены по три носовых платочка, Зоя Ивановна просто пришла в восторг.

В характере Зои Ивановны поражает способность, умение поддержать человека, у которого иногда просто плохое настроение – взглядом, интонацией, стихотворными строчками. Она очень любила стихи, разные, но хорошие, и больше всего Шекспира, Блока, Тютчева. Ей не были чужды и сокровенные, интимные, что ли, чувства.

Однажды, когда мы остались дома с ней одни, что, надо сказать, удавалось очень редко – всегда кто-то присутствовал, она вдруг завела разговор о любви, считая любовь главным, определяющим чувством любого человека. Но не все, как она считала, могут и умеют по-настоящему любить, Неожиданно она начала читать, по памяти, конечно, стихотворение Федора Тютчева «Последняя любовь», которое, как она говорила, с возрастом нравится ей все больше и больше:

 
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность…
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.
 

ВСПОМИНАЕТ СЫН ЗОИ ИВАНОВНЫ ВОСКРЕСЕНСКОЙ – АЛЕКСЕЙ БОРИСОВИЧ РЫБКИН

В конце 1968 года на имя матери пришла правительственная телеграмма. Такую телеграмму я видел в то время впервые. Верхняя часть листа примерно на одну треть была темно-красного цвета, а на этом фоне белыми буквами: «ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ».

Содержание телеграммы, насколько я помню, состояло в следующем: «Уважаемая Зоя Ивановна, Вам присвоена Государственная премия за 1968 год в области литературы для детей». И подпись председателя Комитета по присуждению Ленинских и Государственных премий, если я не ошибаюсь, Тихонова.

В январе уже будущего года мать сказала, что на днях состоится в Кремле вручение премий и что на это торжество каждый лауреат может пригласить несколько человек. Мать пригласила заместителя главного редактора издательства «Детская литература» Б. И. Камира, сотрудницу Государственной библиотеки имени Ленина Раису Симонову, с которой незадолго до этого она познакомилась в больнице, где они вместе находились, а также сына П. А. Судоплатова Анатолия и меня.

В Кремль мы входили через Боровицкие ворота. Вручение премий происходило в Свердловском зале Кремля, теперь Екатерининском, где раньше были заседания ЦК коммунистической партии. Приглашенные друзья и родственники лауреатов заняли места в зале. Сами лауреаты сидели в первом ряду. Перед ними стоял стол, покрытый красной тканью, около стола на длинной стойке – микрофон. За столом, стоя, разместились члены комитета по присуждению премий. Председатель комитета называл фамилии сначала лауреатов Ленинской, а затем Государственной премий, которые подходили к этому столику. Председатель вручал каждому медаль лауреата и грамоту. Тот из награжденных, кто желал, мог тут же выступить с ответным словом. Помню, мама тоже сказала несколько слов, которые сводились к тому, что она не пожалеет своих сил для дальнейшей работы в области литературы.

В числе награжденных были композитор Дмитрий Дмитриевич Шостакович, кинорежиссер Марк Донской и актриса Елена Алексеевна Фадеева. Почему я запомнил именно этих лауреатов? Потому, что о Шостаковиче мама неоднократно говорила мне, что его музыка, и особенно Седьмая Ленинградская симфония, оказала огромное не только впечатление, но ободряющее значение, когда она и ее товарищи по работе впервые услышали ее в годы войны из осажденного Ленинграда. А что касается Донского и Фадеевой, то они получили премии за создание и участие в фильме «Сердце матери», который был поставлен на Мосфильме Марком Донским по книге и сценарию моей матери.

ВСПОМИНАЕТ ПОЛКОВНИК Э. П ШАРАПОВ

Замечательная и удивительная женщина Зоя Ивановна Воскресенская-Рыбкина ушла из жизни в зимний полдень 8 января 1992 года. Накануне я весь вечер провел вместе с ней. Внешне никаких признаков близкой смерти не было. Все было как обычно: она лежала в постели, говорила медленно, но внятно и четко, мысль работала, как всегда, здраво и логично.

Поразило другое. Она и раньше иногда говорила о смерти, предпочитая ее тому, чтобы валяться, по ее словам, как бревно. Но в этот вечер заговорила о своей кончине впервые так конкретно и твердо.

– Я прощаюсь с тобой, – сказала она и стала инструктировать меня, как и где ее похоронить.

Несколько раз я пытался перевести ее мысли на другую тему: «Что вы, какие похороны… О чем вы говорите». Все эти мои попытки кончились тем что она взяла меня за руку, помолчала довольно долго, затем с легкой обидой в голосе сказала:

– Ты можешь не перебивать меня?

– Да.

– Тогда слушай. – И она продолжила свой похоронный инструктаж.

Кроме разных мелочей и подробностей, она просила похоронить ее в ту же могилу на Новодевичьем кладбище, где уже покоятся ее мать Александра Дмитриевна Воскресенская и муж Борис Аркадьевич Рыбкин, и просила не открывать гроб, мотивируя это тем, что многие сотрудники и бывшие сослуживцы из числа молодых помнят ее совсем другой.

– Сейчас я совсем на себя не похожа, – и с трудом усмехнулась. Это была ее последняя в жизни улыбка.

– Обещай мне, что ты выполнишь мои просьбы.

Я обещал, но не выполнил ее вторую просьбу.

На похоронах было много людей: чекистов, литераторов, читателей. Море цветов, и даже непонятно откуда взявшиеся зимой ее любимые фиалки. И все вспоминали красивую жизнь красивой женщины и говорили о ней.

А я почему-то вспомнил рассказы Зои Ивановны об Александре Михайловне Коллонтай. Читатель помнит, конечно, главу 22 «Тишина», в которой говорится о пребывании А. М. Коллонтай в санатории «Сальчшебаден» для встреч и переговоров с представителями Финляндии во главе с господином Паасикиви на предмет выхода этой страны из войны.

«…для Коллонтай были подготовлены апартаменты в бельэтаже. Во всех комнатах вазы с цветами. Александра Михайловна попросила распахнуть дверь на террасу и накинуть на плечи накидку, опушенную мехом.

– Так красиво! – восхищенно сказала медсестра, поправляя накидку. – Что бы желала мадам на ужин?

– Стакан простокваши не очень холодной и вечерние газеты. И можете быть свободной…»

Как это похоже на саму Зою Ивановну. Сколько я помню, у нее тоже всегда были цветы, скромная и очень легкая пища и повсюду газеты и газеты. Даже когда она уже была прикована болезнью к постели, вся кровать была усыпана газетами и газетными вырезками, содержание которых все больше и больше огорчало Зою Ивановну. Она никак не могла понять, да так и не поняла, почему люди, власть имущие, говорящие о демократии и о благе для народа, в действительности движимы лишь стремлением к личной наживе или какой-нибудь другой выгоде.

Две женщины – посол и пресс-атташе. Две судьбы.

Но мне кажется, что эти судьбы во многом схожи, и прежде всего одним – бескорыстным служением своей Родине.