Текст книги "Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней"

Если правда, что он согласился участвовать в коварной мистификации НКВД: женитьба, возвращение в СССР, заманивание м. Марии в Москву – то крах этого плана должен был, как мне кажется, каким-то негативным образом отразиться на самом Мелия, прежде всего – на его научной карьере. Его выезд из Москвы в Тбилиси в 1937 г. не был, наверное, случайным, и надо его рассматривать в категории побега, предохраняющего Мелия от гнева сталинских спецслужб. Я знаю от Важи Кикнадзе, что власти советской Грузии помешали Мелия (его отчиму) в защите кандидатской диссертации и осложняли ему до последних дней исследовательскую работу, а когда Ирина Сакварелидзе пыталась опубликовать в ташкентском журнале «Гелиотехника» некролог, посвященный мужу, с его биографическими деталями, то редакция – после раздумий – отказалась от этой публикации, обосновывая свое решение тем, что Мелия не был ни профессором, ни заслуженным деятелем науки. Я считаю, что за этим отказом стояла живая, хотя и обветшалая, партийно-политическая память о невыполненном Георгием Мелия задании, которое ему поручила советская власть. Эта память спецслужб длится порой десятилетия, и даже «живет» после смерти человека, непосредственно причастного к «делу».

4

С самого начала совместная жизнь молодых супругов не заладилась: Мелия, тридцатилетний холостяк, грузин, вероятно, страстно ревновал всех подряд к привлекательной двадцатитрехлетней девушке с пронзительным взглядом. Поэтому не исключено, что он пытался каким-то образом влиять на Гаяну, обращаясь с невестой слишком строго, она же чувствовала себя независимой и эмоционально не связанной с «женихом» по рассудку, что и служило, по всей вероятности, поводом для определенных конфликтов.

Письмо Гаяны от 23 сентября 1935 года, написанное уже из «другого мира», в подконтрольном НКВД пространстве, т. е. из владений графа Алексея Толстого в Детском Селе под Ленинградом, вполне отражает взаимоотношения Гаяны и Мелия. Я предполагаю, что письма «оттуда» читались м. Марией и они ее не утешали. Ведь ею было дано благословение на венчание с Мелия, а дочь писала о хороших отношениях с другими мужчинами (о как бы возможном браке с А. Толстым – Алешей):

«Вообще в всеобщем представлении (кажется), что приехала дочь поэтессы Кузьминой-Караваевой, развела Алешу, и они поженятся в ближайшем будущем и уедут в Москву. Это совершенно достоверно говорят все до такой степени, что я не знаю, как мне отбояриваться от всяких обедов, вечеров и т. д.»

И о дружбе с Александром Осиповичем Старчаковым:

«Вам это покажется странным, как я с моей орфографией, с моим знанием языка на это пошла. Но не забывайте, что у меня есть друг, совершенно очаровательная личность, он мне помогает, редактирует, а после этого обыкновенно мы с ним долго-долго беседуем на литературные темы. Вот уже несколько раз мы говорили только о Льве Толстом: теперь скоро будет его юбилей, – и готовятся работы о нем. Одну из них взял мой друг Старчаков <…> Я страшно довольна нашей дружбой с ним, так как это мне дает не только очень ясные понятия о литературе, но также и общеобразовательные. При этом он старый коммунист, и я в сопровождении с ним расту партийно многим больше чем на заводе или же даже при чтении книг.»[277]277
  Орфография – как в источнике. Из комментария А. Н. Шустова вытекает, что Гаяна работала в Ленинграде на макаронной фабрике электриком или занимала такую должность. См.: Шустов А. Н. Е. Ю. Кузьмина-Караваева (м. Мария) и Алексей Толстой.


[Закрыть].

Кем был Александр Осипович Старчаков, о котором так восторженно пишет Гаяна родственникам в Париж и который сумел так подлинно ее увлечь? Кажется, что речь идет об Александре Осиповиче Старчакове (1893–1937), известном писателе и литературном критике, который руководил ленинградским отделением редакции газеты «Известия», члене Союза писателей СССР, сотруднике Алексея Толстого (1883–1945). Старчаков был по национальности евреем, родился в Киеве. Член Всероссийской коммунистической партии (большевиков) с 1919 по 1936 г, но это вовсе не спасло его от кровавых репрессий. После ареста Старчакова 4 ноября 1936 г. Толстой отрекся от знакомства с ним. На выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР в Ленинграде 19 мая 1937 г. Старчакова обвинили по статье 58-8-11 Уголовного кодекса РСФСР[278]278
  Ниже историческое содержание известной в СССР статьи Уголовного кодекса, на основании которой обвинили и приговорили А. О. Старчакова: «58.8. Организация в контрреволюционных целях террористических актов, направленных против представителей Советской власти или деятелей революционных рабоче-крестьянских организаций, а равно участие в выполнении таких актов, хотя бы отдельный участник такого акта и не принадлежал к контрреволюционной организации, – меры социальной защиты, предусмотренные 1 частью статьи 58.2. 58.11. Активные действия или активная борьба против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственных или особо секретных должностях при царском строе или у контрреволюционных правительств в период гражданской войны, – меры социальной защиты, предусмотренные 1 частью статьи 58.2». Цит. по: Статья 58 уголовного кодекса РСФСР: http://www.solovki.ca/gulag_solovki/20_01.php [30. IX 2012].


[Закрыть], приговорили к смертной казни и на следующий день расстреляли. Старчаков был реабилитирован посмертно как жертва сталинского террора[279]279
  См., например: Старчаков Александр Осипович; http://www.el-history.ru/node/1316 [30. IX.2012]; http://www.vse-adresa.org/book-of-memory/bukva-17/name-91/surname-7/repression-0 [30. IX.2012]; http://visz.nlr.ru/searchAists/all/241_84.html [30. X2012].


[Закрыть].

Но в особняке Алексея Толстого пребывал не только Старчаков, который по возрасту мог быть даже отцом Гаяны, так же как и сам Толстой, которому в 1935 году исполнилось пятьдесят два года, но, несмотря на это, им еще увлекались женщины. Пьер Эрбар, который в декабре 1935 года прибыл в Ленинград, а затем посетил владение советского графа, вспоминал:

«На родину Советов я прибыл через Ленинград. В Детском Селе, в очаровательном особняке Алексея Толстого меня ждала подруга. Хозяин дома отсутствовал, но у него обитало много народа: две красивые молодые женщины-пианистки, мрачнейшего вида инженер, два будущих офицера из военной академии, поэт, наконец, две старушки»[280]280
  Десанти Д. Встречи с матерью Марией… С 43. Выделено мной. – Г. О.


[Закрыть].

Подругой, о которой пишет Эрбар, могла быть именно Гаяна Кузьмина-Караваева. А разве инженером мрачнейшего вида не был сам Георгий Мелия?

Если это так, поразмышляем над этой информацией: Важа Кикнадзе написал, что Мелия до конца 1935 года работал в советском посольстве в Париже, значит – он не мог находиться в то же самое время во владении Толстого; во-вторых, если бы Важа Кикнадзе ошибся, а это также возможно, то приезд Мелия в Ленинград не мог наступить до 17 декабря 1935 года, ибо в этот день Мелия удостоверял свой диплом в Генеральном консульстве СССР в Париже, о чем однозначно свидетельствуют красная печать и дата – 17 декабря 1935 года, помещенные на обратной стороне диплома Мелия[281]281
  Этот факт является одним из примеров методики следственной филологии: без доступа к инженерской дипломе Мелия и ознакомления с наличием на обратной её стороне нужных записей и печати, не удалось бы установить так существенных деталей, связанных с потенциальным пребыванием Мелия в доме Алексея Толстого.


[Закрыть]. Но после этого срока Мелия мог уже приехать в СССР и встретиться с Гаяной в Ленинграде, остановившись в доме Толстого. И тогда, действительно, – «мрачнейшего вида инженер», о котором упоминает в своих воспоминаниях Пьер Эрбар, был Г. Мелия.

5

29 сентября 1935 г. Гаяна посылает м. Марии в Париж открытку, сразу же после того, как Алексей Толстой развелся со своей женой и во владении графа она осталась с ним одна:

«Пока мы живем с А. Н. вдвоем, и это очень приятно. <…> Алеша прямо чудо какой хороший, еще немного, и я прямо влюблюсь в него»[282]282
  Десанти Д. Встречи с матерью Марией… С. 43.


[Закрыть].

В доме писателя Гаяна работает его секретарем, она отвечает на письма и звонки, принимает гостей и заграничных корреспондентов.

Мог ли отдаленный на сотни километров Мелия, как официальный жених, ревновать Гаяну и опасаться ее чувств, зная, что в «царских владениях» рядом с ней живет небезразличный к женскому полу Алексей Толстой и другие интересные мужчины? Думаю, что ревность разъедала их связь даже на расстоянии. Ибо Гаяна в письме от 23 сентября 1936 года открыто заявляет о напряженных отношениях с Жоржем (Георгием), как звали Мелия в узком кругу друзей:

«Сначала получала изредка письма от Жоржа, теперь он, кажется, совсем рассердился на меня за то, что запереть на ключ не может и даже не знает, к кому ревновать. <…> Написал, что между нами все кончено. Ну и тем лучше, а то матрос с мужем – это странно. <…> Кроме всего прочего, жива и здорова; хорошо, очень хорошо себя чувствую и довольна жизнью»[283]283
  Шустов А. Н. Е. Ю. Кузьмина-Караваева (м. Мария) и Алексей Толстой: контакты (письмо Гаяны для печати любезно предоставлено литературоведом Н. М. Каучишвили (Италия)): http://mere-marie.com/110.htm [30. IX.2012].


[Закрыть].

Впрочем, как это вытекает из книги Доминик Десанти, у «благословленных супругов» – правоверного коммуниста и увлеченной СССР молодой бунтарки – были явные недоразумения еще в Париже.

Очарованную коммунистической иллюзией Гаяну, с упорным желанием выезда в страну большевиков[284]284
  Сергей Есенин назвал ее публично страной негодяев. Такое же заглавие имеет одна из политически сильнейших его последних поэм, опубликованная в 1924 году: «Страна негодяев».


[Закрыть], чтобы радикально изменить порядок жизни и освободиться от материнской опеки – не покидали, однако, плохие предчувствия. Наверняка мать Мария предупреждала дочь об опасности, связанной с замыслом Гаяны выйти замуж за советского гражданина и покинуть Париж навсегда. Мать Мария, несмотря на переполняющее ее доверие к людям и веру в Божье Провидение, как мать, как обыкновенный человек, собирала информацию о своем неожиданном кандидате в зятья и, несомненно, знала о нем значительно больше, чем могла представить Гаяна. Об опасениях м. Марии свидетельствуют хотя бы следующие слова из книги Десанти:

«Письма, редко датированные, содержат некоторые намеки относительно тени, законного супруга, Жоржа Мелия. Был ли меж ними роман, о котором Толстой рассказывал матери Марии? Девушка с досадой упоминает, что “ничего не знает” о том, что творится за ее спиной. В письме от 24 июля она прямо говорит о том, упоминая о “родителях Жоржа”: “Мама, то, что ты предсказывала, совершилось. Правда, не в той форме, в которой ты думала. Мой мари (mari – муж по фр.) появился на горизонте, он не отходит от меня ни на шаг, и я страшно глупо себя чувствую”. (…) В одном из следующих писем, недатированном: “наряду с приятной стороной дела есть и ужасно тяжелая. Это “мари”. Он мне так надоел, я просто не знаю, что делать. Ходит, как собака за мной”. Гаяна продолжает: “Вчера был у них обед, и я не знала, как себя вести”. Он жалуется на преследование “грустными и печальными глазами”; на которые она отвечает “безразличными взглядами”»[285]285
  Десанти Д. Встречи с матерью Марией… С. 40–41.


[Закрыть].

Союза не получилось. Не напоминало ли это м. Марии о собственной неудаче с человеком, который, по всей вероятности, был настоящим отцом Гаяны? Может быть ее беспокоило неадекватное состояние Мелия?[286]286
  В оценке Георгия Лещенко, проживающего в Париже крестника Даниила Ермолаевича Скобцова (второго мужа Елизаветы Кузьминой-Караваевой), Георгий Мелия вел себя в эмиграции странно.


[Закрыть] Не мог ее оставить равнодушной и факт открытого атеизма «зятя», а также разного рода искушения, которым подвергалась ее пылкая и неопытная дочь в СССР.

6

Я уже писал, что Гаяна Кузьмина-Караваева умерла в четверг 30 июля 1936 года, а не 30 августа 1936 года, и была похоронена на Преображенском кладбище в Москве в субботу 1 августа, в аллее 10–20. Факт похорон был отмечен в кладбищенской книге под номером 2750 от 1 августа. Судя по ней, причиной внезапной смерти женщины был брюшной тиф. Возможно, что так и было на самом деле, но возможна и другая гипотеза, согласно которой настоящей причиной смерти молодой женщины был не брюшной тиф, а другая болезнь или тяжелые осложнения.

Приведу полученные мной недавно документы из Франции. Благодаря доброжелательности Елены Дмитриевны Клепининой-Аржаковской, дочери отца Димитрия Клепинина, одного из самых близких сотрудников м. Марии, и редкостной вежливости профессора Татьяны Владимировны Викторовой из университета в Страсбурге оказался возможным доступ к выпискам из писем Георгия Мелия, составленным м. Елизаветой (в миру Софьей Вениаминовной Медведевой; 1890–1974), ровесницей м. Марии[287]287
  Это о м. Елизавете Ариадна Васильева в романе «Возвращение в эмиграцию» напишет: «Но помимо постоянных жильцов на Лурмель толклось куда больше народу, не считая приходящих в церковь. Я уже называла Пьянова и Ольгу Романовну. Была еще такая Софочка, существо экзальтированное, восторженное, поклонявшееся матушке и обожавшее Юру. Мать на Софочкины изъявления чувств смотрела скептически, сбивала иронией. Софочка занималась исключительно делами церкви вместе с Константином Мочульским. Он же был церковным старостой». См.: Васильева А. Париж, улица Лурмель, 77: http://mere-marie.com/life/parizh-ulitsa-lurmel-77/ [4. X.2012]. У Георгия Лещенко я узнал, что «мать Елизавета Медведева была убита машиной, переходя улицу, в 1974 г.» [личная переписка от 8. X.2012].


[Закрыть] Эти фрагменты, обработанные рукой м. Елизаветы, я привожу с сохранением структуры подлинника и его правописания[288]288
  Выписки м. Елизаветы являются также ценным источником информации о ней, ибо они показывают почерк пишущего, по которому видно, что она была женщиной немолодой. В свою очередь орфографические ошибки свидетельствуют о пробелах в образовании. Можно увидеть также следы слабой свежей памяти, о чем говорит отсутствие кавычек, заканчивающих цитаты, и отсутствие точек, которые должны были завершать предложения. Оценку степени старательности выписок, выполняемых матерью Елизаветой, могу дать исключительно на основе письма Георгия Мелия м. Марии от 5 сентября 1936 г. Констатация в данном случае – положительная. Другие ее выписки отображают преобладание собственных орфографических ошибок по отношению к ошибкам самого Мелия. Конечно, и он не всегда писал согласно орфографическим и пунктуационным нормам, но в его письмах нет грубых ошибок, в каких можно было бы его подозревать на основании выписок, выполненных матерью Елизаветой.


[Закрыть]:

Выдержки из письма мужа Гаяны Жоржа Мелия к матери Гаяны Е. Ю. Скобцовой о течении болезни Гаяны в последние дни ее жизни:

(цифра 27 зачеркнута)

«Во время болезни она мало говорила… когда она никого уже не узнавала ее трудно было заставить говорить…» «Сестра мне говорила, что в вечер 29-го (августа) до моего прихода врачу она повторяла номер дома квартиры…» «Это была тяжелая болезнь, она не говорила в последние дни, не могла, 41° т. и большая слабость. Только просила, числа 19-го… (августа)… не грустить что бы ни случилось (дословно)…» «Вечером 29-го (августа)… с врачем она повторяла номер дома квартира. Я пришел через несколько часов (в 7 ч. вечера и пробыл там до утра 30-го (августа)… (дата смерти)».

Из другого письма об установке креста на могиле:

«На днях мы вместе пойдем в Преображенское и исполним Ваше желание… Вы вероятно знаете, что ставить крест разрешается, да если бы и не разрешалось, я бы все равно это сделал»…

Жорж

Как видим, мать Елизавета указывает сначала дату 27 – догадываюсь: сентября 1936 г. – после чего зачеркивает 27-го. Причина такого действия мне пока не известна, но, наверное, была какая-то причина, которая оправдывает то, что она резко зачеркнула поставленные цифры. Несомненно, что рассматриваемые нами выдержки относятся по крайней мере к двум разным по времени письмам: одно из них удалось идентифицировать как письмо м. Марии от 5 сентября 1936 г, ибо я располагаю его ксерокопией, второе же – может быть позднее и отображает, между прочим, реакцию зятя на просьбу м. Марии, чтобы Мелия рассказал в подробностях, как выглядели последние недели жизни Гаяны. Из этого можно предположить: мать Елизавета могла сначала сделать выписки только из письма от 27 сентября 1936 года, а потом, дописав еще фрагмент из письма от 5 сентября 1936 года, она перечеркнула первоначальную запись, ибо ее выдержки теперь касались двух разных сентябрьских писем.

В выписках м. Елизаветы отчетливо проявляются «симптомы», характеризующие болезнь Гаяны. По достаточно сжатому описанию мы узнаем, что Гаяна болела (или находилась в агонии) по крайней мере 12 дней: 19 июля, а не августа она просила врача, чтобы не грустить из-за нее. Из ее просьбы вытекает, что болезнь должна была длиться уже несколько дней, возможно, даже неделю, тогда начало заболевания надо было бы искать приблизительно около 12 июля 1936 года. 19 июля состояние здоровья Гаяны позволило ей правильно оценить грозную ситуацию, и она попыталась утешить тех, кто был вместе с ней, и тех, о которых она думала. С каждым следующим днем она сильно слабела и 29 июля в жару она постоянно повторяла номер какого-то дома и какой-то квартиры. О каком доме и о какой квартире упоминала Гаяна? О своей, московской? О парижской? А может, о той, в которой проживал отдельно от нее Георгий Мелия, визита которого она так упорно добивалась? Не исключено, что в данном случае речь могла идти о Дурновском переулке – дом 1, номер квартиры 21, т. е. о том самом адресе для корреспонденции, который зять м. Марии указал ей в письме от 25 сентября 1936 года?[289]289
  Nomen omen, Елизавета Кузьмина-Караваева, когда осенью 1913 г. приехала в Москву, тоже проживала тогда в Дурновском переулке на Арбате, в доме 4, в квартире номер 13.


[Закрыть] Трудно исключить и ту печальную возможность, что Гаяна в состоянии интоксикации мозга повторяла номер дома и квартиры, в которой мог быть совершен (предполагаемый) аборт. Но это мог быть и совсем другой номер дома и квартиры, связанный с делом, о котором мы, пожалуй, никогда не узнаем.

В ходе болезни (агонии) Гаяны за дочерью матери Марии ухаживали сестра и врач. До определенного времени не было известно, о какой сестре писала мать Елизавета – о сестре в значении «медсестра» или, например, родной сестре Георгия Мелия. Сегодня мы уже знаем, что у Мелия не было сестер, следовательно – это была медсестра.

За Гаяной ухаживал врач, которому пациентка в горячке постоянно повторяла «номер дома квартиры». Из факта, что о Гаяне заботились в домашних условиях сестра и врач, вытекает однозначно, что болезнь Гаяны не принадлежала к эпидемическим, и на этом основании можно исключить рассматриваемые нами раньше эпидемические болезни, т. е. сыпной, брюшной тиф и дизентерию как непосредственную причину смерти Гаяны. Если бы Гаяна заболела одной из этих заразных болезней, ее наверняка ждало бы больничное, а не домашнее лечение.

Но жизнь, как известно, пишет нередко свои сценарии, а это означает, что Гаяна, несмотря на то что она болела брюшным тифом, могла все-таки оставаться дома, и тогда версия о болезни жены, переданная Мелия родственникам, а мне – Важей Кикнадзе, может быть полностью правдивой.

По словам Мелия, дочь матери Марии съела немытые фрукты, которые она купила на рынке, в результате чего заболела дизентерией[290]290
  Не исключено, что Георгий Мелия не отличал дизентерию от брюшного тифа, и отсюда возникли неточности между его словами и записью в кладбищенской книге, в которой указывается именно на брюшной тиф как причину смерти Гаяны.


[Закрыть], из-за которой его молодая жена и умерла; причем Мелия добавил, что Гаяна умерла в больнице. В свете того, что я представил выше, и того, что было написано мною в первой статье на тему обстоятельств и причины смерти Гаяны, версия Мелия не всегда сходится с моими гипотезами. Однако она очень правдоподобна, и можно с ней согласиться, не задавая лишних вопросов. Если даже было на самом деле иначе, то я считаю, что сам Мелия не искал правды, особенно тогда, когда – как предполагаю – он не проживал с Гаяной под общей крышей. Обнародование этого факта могло бы порождать множество новых, стесняющих вопросов.

Если все-таки отвергнуть версию Мелия о причине болезни и смерти Гаяны и опереться на свидетельство, данное Ниной Берберовой, тогда вновь возвращается мрачное подозрение, что Гаяна могла нелегально сделать аборт (или даже сделала его сама, что в те времена не было чем-то необыкновенным), причем – не в больничных условиях, и поэтому она пребывала дома, чтобы от всех скрыть этот факт. Не исключено, что если бы она не порвала отношений с Алексеем Толстым, то он мог бы предложить своей крестнице профессиональную медицинскую помощь, и тогда, по всей вероятности, не дошло бы до заражения. Гаяна порвала связи с красным графом незадолго до переезда в Москву, что, несомненно, не помогло ей при жизненном старте в столице.

После вероятного аборта, сделанного вне больницы, в результате быстро развивающейся интоксикации и заражения всего организма Гаяна слабела и страшно умирала, борясь с сепсисом. Надо добавить, что в 30-х годах XX века не знали и не применяли антибиотики, которые сегодня применяются при лечении заражений. Если это было заражение организма, то сепсис у Гаяны нашел идеальную почву для развития в ее организме. Слабые легкие и предрасположение к туберкулезу уже сформировали микробную среду и ослабили иммунную систему девушки[291]291
  Согласно информации, полученной от Елены Дмитриевны Клепининой-Аржаковской, несовершеннолетняя Гаяна болела первичным заражением и из-за этого она лечилась в Бельгии (не исключено, что речь идет о primo-infection tuberculeuse). Из приводимой книги Доминик Десанти мы знаем, что семья Скобцовых в первые годы эмиграции проживала в очень плохих бытовых условиях, во влажных и холодных помещениях, которые способствовали возникновению воспалительных процессов в организме и развитию заболеваний, в том числе и туберкулеза. Плохие бытовые условия сыграли, кажется, роковую роль в смерти младшей дочери Скобцовых, Анастасии. Склонность к заболеванию туберкулезом проявлял также Юрий Скобцов. Так как Гаяна все время пребывала с семьей, ей также угрожали те же опасности для здоровья, как и для всех остальных Скобцовых.


[Закрыть]. Смертность от сепсиса даже в наше время, в условиях интенсивной терапии, остается очень высокой: при сепсисе она достигает 16 %, при тяжелом сепсисе – 36 %, а в случае септического шока достигает даже 58 %[292]292
  Zob. nр.: Szczeklik A. Choroby wewnqtrzne. Krakow, 2005. T. II. S 268.


[Закрыть]. Как известно, средняя продолжительность лечения сепсиса – это около 19 дней. Раньше я указывал на 12 июля 1936 г. как потенциальное начало болезни Гаяны. Итак, если я не ошибаюсь, тогда, 30 июля 1936 г, будущим днем ее смерти, данный период сходился бы со средней 19-дневной продолжительностью лечения сепсиса. Это мой дополнительный аргумент в пользу выдвинутой гипотезы о сепсисе как непосредственной причине смерти Гаяны Кузьминой-Караваевой.

Вернемся еще к вопросу о брюшном тифе, чтобы найти в его протекании признаки, сходные с тем, о чем свидетельствуют выписки, сделанные м. Елизаветой. Итак, источником заражения брюшным тифом может быть все, что содержит в себе палочки Salmonellatyphi, т. е. прежде всего грязная вода и немытые фрукты (это совпадает с версией Мелия). Для брюшного тифа характерна жара, крайнее истощение, боли в животе, а также – что могло быть у Гаяны – признаки отравления эндотоксинами, проявляющиеся рассеянностью сознания (бредом). Это воспаление мозга могло быть результатом сильного отравления, и оно проявлялось в нерациональном, как казалось, повторении одного и того же номера дома и квартиры. Брюшному тифу сопутствует также эритемная сыпь, выступающая на груди или эпигастральной области. Неопытный врач может иногда перепутать этот род кожных изменений с кровоизлияниями, которые появляются на коже в результате сепсиса. Напомним: как брюшной тиф, так и сепсис требуют лечения антибиотиками, а их в тот момент среди медикаментов, к сожалению, не было.

Хочу еще представить компромиссную гипотезу, которая объединяет исключающиеся на первый взгляд версии. Можно допустить, что свидетельство, оставленное нам Георгием Мелия о том, что Гаяна съела немытые фрукты, в результате чего возник брюшной тиф, от которого молодая жена умерла, – абсолютно соответствует фактам, но только частично. Вторая часть обстоятельств, которых Мелия не знал или не хотел обнародовать, могло касаться потенциальных последствий аборта. В одно и то же время, в одном и том же месте, как в греческом театре, сошлись две болезни: брюшной тиф и сепсис. Такой бактериологической бомбы не выдержал бы даже сильнейший организм. Для самого Мелия, т. е. по чисто человеческим соображениям, официальная версия тифа, поданная для родственников в Париже, была наиболее приемлемой. Учитывая представленные выше обстоятельства, можно предположить, что врач, подписывающий свидетельство о смерти, мог спокойно, в согласии с собственной совестью и с полной безопасностью указать на брюшной тиф, а не на сепсис как непосредственную причину смерти Гаяны Кузьминой-Караваевой.

Никто ведь не требовал от врача, чтобы тот определял две причины смерти или только одну, но зато невыгодную для Гаяны и ее мужа. Диагноз врача не мог также вызывать подозрений, а потенциальный внешний осмотр трупа должен был лишь подтверждать, что смерть дочери м. Марии наступила от заразной болезни. Врач, констатирующий смерть, должен был учитывать и возможность проведения вскрытия трупа, а вскрытие в свою очередь могло бы обнаружить семейные тайны, о которых лучше было даже не узнавать. Кажется, что вскрытия трупа, однако, не было и никто, пожалуй, о нем не просил. Заразные болезни были в то время достаточно распространенными, а смертность от них относительно большая, особенно среди младенцев. В общественном мнении смерть Гаяны Кузьминой-Караваевой была еще одной преждевременной гибелью, к которой люди отнеслись совершенно равнодушно[293]293
  С поражающим равнодушием со стороны высоких лиц в русской эмиграции в Париже столкнулась м. Мария после ее ареста гестаповцами и отправки в концлагерь. Ее бывший муж, Даниил Ермолаевич Скобцов, не без упрека вспоминал: «Остался лишь осадок горечи от людского малодушия и безучастия. Или вот еще: очень высокое лицо в эмиграции встретило меня словами: – Язык ей следовало бы подрезать, болтала очень много, – а в дальнейшем разговоре то же лицо сказало: – У меня была оттуда (то есть из дома матери Марии) одна дама, которая сказала, что матери Марии, может быть, и поделом, а вот жалко о. Дмитрия». Zob.: Варшавский В. Незамеченное поколение… С. 372.


[Закрыть].

7

О том, что Гаяна не проживала в Москве вместе с Мелия, свидетельствует деталь, которую я нахожу в приведенных выше выписках, сделанных рукой матери Елизаветы. В одном из писем он сообщает, что появился у Гаяны через несколько часов в семь вечера 29 (наверное, июля) и – что чрезвычайно важно – ОСТАЛСЯ ТАМ до утра 30 (июля), т. е, по всей вероятности, до момента смерти жены или до тех пор, пока он мог остаться до ухода на… работу, а добросовестному коммунисту не полагалось опаздывать. Я убежден в том, что тот, кто проживает совместно под одной крышей, не напишет, что остался в данном помещении до определенного времени. Это, конечно, мелочь, но очень существенная. Поэтому гипотеза, согласно которой Гаяна и Георгий Мелия, официально заключив брак, вместе не жили, находит теперь обоснование в письме самого Мелия.

Мать Елизавета последовательно указывает на август как месяц страданий и смерти Гаяны. Я не знаю причины, по которой она так делает, но я не исключаю, что в ее выписку вкралась обыкновенная описка: если дата, проставленная Мелия, состояла из римских цифр, то вместо двух черточек после римской пятерки (VII) мать Елизавета могла механически увидеть три черточки (VIII), и таким образом июль сделался августом. Главное, что дни болезни (а может, все-таки, агонии) совпадают во времени. Но необязательно должно быть так, как я заметил, ибо в известных мне письмах Мелия всегда каждый месяц писал словами: полностью или в сокращенном виде, но словами. Откуда тогда взялся август? Чтобы ответить на этот вопрос, надо обязательно добраться до источника, т. е. до соответствующего письма Мелия, посланного матери Марии, по всей вероятности от 27 сентября 1936 года.

И еще об июле или августе: в воспоминаниях К. Мочульского (архив Кривошеиных) есть запись «в июле 1936 г. мать Мария получает из России известие о смерти ее дочери Гаяны».

8

В поиске данных к биографии Георгия Мелия появился также совершенно неожиданно – что вовсе не значит, что случайно – след, который я назвал бы словом «тартуский». Почему тартуский? По нескольким причинам.

Сперва Ксения Игоревна Кривошеина прислала мне 14 сентября 2012 г. из Парижа известие о том, что она получила от своего знакомого скан библиотечной карточки, из которой вытекает, что некий Георгий Теймурович Мелия является автором книги Счетно-логарифмический прибор для измерения расстояний по чертежам и автоматического умножения или деления этих расстояний на заданное число[294]294
  Мелия Г. Т. Счетно-логарифмический прибор для измерения расстояний по чертежам и автоматического умножения или деления этих расстояний на заданное число. М.: Государственное издательство архитектуры и градостроительства, 1951.


[Закрыть]. Эта книга была издана в 1951 году московским Государственным издательством архитектуры и градостроительства. Ксения Кривошеина не была убеждена в том, имеет ли данная библиографическая справка нечто общее с Георгием Мелия, мужем Гаяны Кузьминой-Караваевой, ибо она не знала – впрочем, не только она одна – отчества Георгия Мелия. Итак, я решил неотложно проверить, пользуясь ресурсами интернета, эту неожиданную информацию, которая по времени совпала с доступом к иному документу, также возникшему в 1951 году и касающемуся сообщения отца Стефана о состоянии могилы Гаяны Кузьминой-Караваевой.

При проверке ресурсов оказалось, что только в электронных фондах г. Тарту находится разыскиваемая мной работа Мелия. Стоит заметить, что даже скрупулезная государственная библиотека, какой справедливо считается Российская государственная библиотека в Москве, не отмечает в своей электронной базе интересующего нас труда. Но это еще не означает, что данной книги нет в фондах популярной Ленинки.

В связи с тем, что только г. Тарту отметил вышеупомянутую работу Мелия, появилась на первый взгляд совершенно неправдоподобная мысль о том, что после смерти Гаяны вдовец переехал из Москвы в Тарту и был там преподавателем, например на факультете архитектуры, ибо из писем 1936 года, адресованных м. Марии и Софье Борисовне Пиленко, вытекало, что именно эта область является его страстью и он подходит к ней совершенно профессионально. Поездка в Эстонию, в Тарту, могла быть продиктована разными поводами, тем, например, что молодой вдовец пытался как можно быстрее забыть о пережитой травме и скоро уехать из мест, которые напоминали бы ему московскую действительность и Гаяну. Если мы допустим, что он имел отношение к НКВД, то тогда он мог каким-то образом пробраться в Эстонию, чтобы избежать последствий надвигающихся сталинских чисток, достигших своего апогея в 1937 году. (Напомню, что Эстония была тогда независимым государством.)

За помощью в проверке тартуского следа я обратился к нескольким профессорам из Польши и Латвии: Б. Жидко из Гданьского университета, Леониду Столовичу и Сергею Исакову из Тартуского университета[295]295
  Уважаемых профессоров – Богуслава Жидко, Леонида Столовича и Сергея Исакова – сердечно благодарю за дружескую помощь в выяснении дел, связанных с поисками данных к биографии Георгия Мелия.


[Закрыть]. Благодаря их помощи удалось установить, что некий Георгий Теймурович Мелия никаким образом не связан ни с Тарту, ни с Эстонией. Следовательно, тартуский след не оказался верным, хотя стал вполне пригодным, ибо он позволил отбросить уже с самого начала версию, которая не имела шансов для того, чтобы найти ей фактографические обоснования. Исследовательская интуиция подсказала мне, однако, правильную дорогу, так как действительно в конце 1937 года Мелия уехал из России в Грузию, в Тбилиси, и остался на родине до конца своей жизни. Тартуский след обратил также мое внимание на неправильность записи отчества Мелия: вместо «Теймуразович» автор библиотечной карточки записал ошибочно «Теймурович».

9

Итак, мы подошли к концу поисков. Перед нами законченный на данный момент вариант биографии загадочного зятя м. Марии Георгия Теймуразовича Мелия.

Георгий Теймуразович Мелия (1905–1980), родился 17 марта 1905 г. в Ташкенте; средний сын квартирующего в этом городе царского подполковника, грузина из Мегрелии[296]296
  Мегрелия (Мингрелия) – регион в западной Грузии, в котором проживает грузинское население, говорящее на мегрельском языке. Известным в истории СССР человеком, который родился в Мегрелии, был ближайший сотрудник Иосифа Сталина – преступник Лаврентий Берия (1899–1953), начальник НКВД, в огромной мере отвечающий за ужасные чистки сталинских времен и убийство польских офицеров в Катыни. Такими горькими мыслями поделился бывший муж м. Марии со своим крестником, Георгием Лещенко (проживает в Париже). Из частной переписки. – Г. О.


[Закрыть] – Теймураза Спиридоновича Мелия (1871–1953, Тбилиси) и француженки Блянш Гунон (Blanche Gounon; 1881, Франция -1949, Тбилиси). У него было два брата: старший, Сергей, умер достаточно рано, в 1940-50 гг. XX века, а младший, Вахтанг, пережил его на 10–15 лет. Мелия очень слабо говорил по-грузински, зато бегло по-русски и по-французски. Он был худого телосложения, рост – ок. 170 см. В 1924–1936 гг. Мелия пребывал во Франции и благодаря финансовой поддержке богатой тетки Марии-Луизы Гунон (в замужестве Папильон), проживавшей в Ламотт-Беврон (Lamotte-Beuvron) под Парижем, он изучал инженерию в Эколь Сентраль (Ecole Centrale) в Париже, в одной из лучших французских политехнических школ, причисляемых к так называемым Великим школам (Grandes Ecoles), которую он окончил в 1930 г.; раньше, в 1924 г., Мелия прошел подготовительные курсы в Амьене (Amiens). В Париже он был членом Союза советских студентов. Некоторое время, с конца 1934 до конца 1935 г., работал в советском посольстве в Париже в качестве переводчика при торговом атташе. В июне 1935 г. Мелия познакомился с Гаяной Кузьминой-Караваевой и сделал дочери м. Марии (Скобцовой) предложение, чтобы предоставить ей возможность выехать в СССР и получить там работу. Предложение было принято, и 22 июля 1935 г. Гаяна Кузьмина-Караваева уехала из Франции, направляясь вместе с Алексеем Толстым, ее крестным отцом, в Ленинград. По всей вероятности, в конце декабря 1935 г. Мелия также уезжает из Франции, встречается с Гаяной Кузьминой-Караваевой в Ленинграде, и некоторое время они вместе проживают у Алексея Толстого в Детском Селе. В конце декабря 1935 – начале 1936 года Мелия переезжает в Москву в поисках работы и квартиры для совместной жизни. В 1936 г. на Всесоюзной строительной выставке он был инженером-референтом при технической библиотеке. 30 июля 1936 года скончалась Гаяна Кузьмина-Караваева. В 1937 г. Мелия был практикантом в московском всесоюзном тресте «Совтехмаш». В конце 1937 г. он уехал в Тбилиси и занялся гелиотехникой; вел почти отшельнический образ жизни. С 1938 до 1941 г. Мелия работал инженером-практикантом в грузинской государственной проектной фирме «Грузгоспроект». В период с июня 1941 по сентябрь 1945 года, во время Второй мировой войны, Мелия служил в Красной армии сержантом Медсанбата (он изобрел дезинфекционную камеру, работающую в полевых условиях). Конец войны он встретил в Болгарии. Больше за границу Мелия не выезжал и не встречался с м. Марией, не отвечал на письма родной тетушки Марии-Луизы Гунон, которая оставила ему во Франции наследство. Советские власти эффективно препятствовали ему в развитии научной карьеры, не разрешая защиту кандидатской диссертации. В последние годы своей профессиональной жизни Мелия работал в Тбилисском зональном научно-исследовательском институте экспериментального проектирования. В 1970-х гг. Мелия считался в Грузии одним из лучших специалистов в области света и солнца.

Вдовцом он оставался до 1978 года, т. е. до момента официального заключения брака с Ириной Михайловной Сакварелидзе (1927–2005), специалисткой в области генетики растений. С Ириной Сакварелидзе, дочкой ученого-агронома Михаила Евстафьевича Сакварелидзе, Мелия познакомился в 1968 г. Она была моложе его на 22 года. Ирина Сакварелидзе не меняла фамилию ни при первом браке, когда вышла замуж за Ивана Кикнадзе, ни при втором, когда она вышла замуж за Георгия Мелия. Его пасынок Важа Иванович Кикнадзе, известный в Грузии профессор истории. Георгий Теймуразович Мелия был изобретателем. Он также автор книги «Счетно-логарифмический прибор для измерения расстояний по чертежам и автоматического умножения или деления этих расстояний на заданное число», изданной в 1951 г. в Москве Государственным издательством архитектуры и градостроительства. Мелия умер 16 августа 1980 г. в Тбилиси, и его похоронили на столичном кладбище в Ваке рядом с родителями. У Мелия не было детей. В 2005 г. возле мужа захоронили Ирину Сакварелидзе.

^{Фото 7. Надгробная плита на могиле Георгия Теймуразовича Мелия на кладбище в Ваке (Тбилиси) с надписью. Из архива Важи Кикнадзе. Публикуется впервые.}