Текст книги "Интеллектуалы и модернизация"
Автор книги: А. Ашкеров
Жанр: Политика и политология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Урбанистика
Колонизация выступает способом воспринять навыки номадических культур, сохраняя верность принципу оседлого существования. Проще говоря, колониальная политика – это способ создать цивилизацию скорости.
Известно, что для того, чтобы сохранять присутствие в истории (устоять), необходимо двигаться. Цивилизация скорости представляет собой способ оптимизировать участие в исторической гонке. Состояние покоя обеспечивает более интенсивные формы движения (становления), чем попытки это становление ускорить. Для этого нужно только одно: обеспечить себе роль системы координат для любой системы движения.
Цивилизация скорости присваивает себе функции времени, о котором еще Аристотель писал как об общей мере движения. Цивилизация скорости – Запад. Но одновременно Запад – и цивилизация абсолютного покоя (смерти). Власть Запада основана на способности поставить в зависимость от себя любую форму становления.
Верно и обратное: «Запад» существует как эффект извлечения прибавочной стоимости из того, что претерпевает становление. В этом состоит экономический аспект западного колониализма: переводить становление в рост. Рост чего бы то ни было (например, богатства) не «естественный» атрибут становления, а результат приведения в действие механизма стяжательства на любой из форм исторического участия (которая и есть не что иное, как шанс чем-то стать).
В этом смысле вся конструкция всемирной истории зиждется, во-первых, на монополизации доступа к историческому участию, во-вторых, на трансформации становления в рост, когда развитие превращается в способ получения «прибытка». Трансформация становления в рост требует ускорения, к которому Запад подталкивает незападные культуры. Незападные культуры воспринимают экзогенные позывы к ускорению как эндогенное требование модернизации.
Такова система классического колониализма. Она применялась (и применяется) по отношению к России. Однако и Россия применяла колониальные техники господства, хотя они никогда не работали таким образом, чтобы появились основания считать Россию полноправной частью «Запада».
Суммируя, можно отметить две примечательные особенности:
• во-первых, Россия, как и Запад, осуществляла колонизацию;
• во-вторых, даже больше, чем многие незападные культуры, Россия поддавалась соблазну ускорения, принимая последнее за необходимость внутренней самоорганизации. Особенность сегодняшней модернизации страны состоит ровно в том, что она больше не может основываться на описанном превращении самоорганизации в самообман. Русские колониальные практики представляли собой противоположность западным.
На Западе колонизация буквально означала капитализацию, не только в смысле накопления материальными символических активов, но и в смысле столичного (capital) статуса западного города
(на котором зиждилась вся организация западных метрополий).
Столичность западного города означала его превращение в воплощенный вектор роста. В России, напротив, колонизация оборачивалась провинциализацией метрополии и приданием столичных черт периферии. Столичность возникала как эффект экспансии, соотносившейся не с всеобщей политэкономией роста, а с ограниченной экономией силового доминирования.
Всеобщая политэкономия роста соотносилась с исторической инициативой и превращением истории в интригу.
Ограниченная экономия доминирования означала отсроченную зависимость от подчиняемых культур, которым доставалась роль хитроумного и инициативного «раба» (с легкостью получающего роль движущей силы истории).
Колонизации Востока Западом предшествовала его «ориентализация», в результате которой Восток начинал смотреть на себя глазами западных чужеземцев. В России, несмотря на применение техник «ориентализации» Востока, возобладала противоположная тенденция: восприятие себя в рамках антирусской «оптики ненависти», характерной для покоренных, но «маленьких и гордых» народов.
Русский город – не вектор развития, а форпост удержания
(что хорошо видно уже по пушкинской «Капитанской дочке»).
Москва в этом контексте не столько «душа» или «сердце» России. Скорее она представляет собой агломерацию провинций и одновременно «оборонительное тело» нации. Тип обороняющегося, окапывающегося города сочетается в России с городом, выражающим победу внутреннего колониализма над внешним. Главная примета этой победы – применение колониальных техник в управлении местным населением. Столичный статус Москвы исторически обеспечивался аккумулированием и беззастенчивым применением этих техник в отношении любого местного населения (на какой бы территории оно ни проживало и какое бы происхождение ни имело).
Русский город соотносится не с принципом роста, а с принципом врастания. Не будучи соотнесенным с универсальной системой координат, русский город обладает неограниченной способностью к искривлению пространства (нередко принимаемому за способность держаться «исторических корней»).
Неверно говорить о многомерности российского культурно-социального пространства.
Правильно было бы ставить вопрос о том, что социальная и культурная реальность России представляет собой сложные эффекты пространственного искривления
(в частности, к ним совершенно неприменимы простые лекала геополитической геометрии). Искривляющееся физическое пространство радикальным образом меняет характер движения. Искривляющееся социокультурное пространство столь же радикально преобразует формы исторического становления.
Не стоит торопиться с выводом о том, что искривленное пространство России тяготеет к «медлительности» и «традиционности». Напротив, искривление пространства порождает особенные эффекты скорости и интенсивности. Столь же неоднозначен в России и опыт постколониальных теоретизаций, которые основаны на идеях альтермодернизма, учитывающего опыт отторжения патентованных моделей прогресса.
Проблема в том, что Россия не отторгала, а безоговорочно принимала эти модели прогресса.
При этом с точки зрения классической политэкономии роста все, что происходило и происходит в России, с легкостью может рассматриваться как катастрофа. Однако в эпоху мировых катаклизмов это скорее не недостаток, а преимущество. Уже в силу природно-климатических причин российское пространство предполагает ограничение мобильности (что, вероятно, приводит в замешательство поклонников П. Вирильо с его «дромологией»). Однако при этом кристаллизация российских городов совпадает с мобильностью самого пространства, которое «низвергается» или «ниспровергается» (др. – греч. Καταστροϕηґ означает именно «ниспровержение»). (В России стоило бы организовать первый в мире музей катастроф, поскольку именно здесь в силу культурно-исторических причин возможны их взвешенный анализ и классификация).
Модернизация, в которой действительно нуждается Россия, связана с пониманием того, что принадлежность к всемирной истории (организованной в соответствии с всеобщей политэкономией роста) – не единственный способ исторического участия. Более того, всемирная история – не единственная модель социального развития.
Россия как цивилизация искривляющихся пространств предполагает модель истории, которая не укладывается в западную логику «передовых» и «отсталых» стран, «холодных» и «горячих» обществ.
Модернизационный процесс начинается с обозначения собственной историографии, то есть с выявления стратегического плана или программы развития. В России подобная историография неразрывно связана с картографией искривляющихся пространств. Место этой картографии – не в книжных исследованиях, а в новых урбанистических проектах, раскрывающих подлинные доминанты существующих городских пространств (как, к примеру, делает это Охтинский небоскреб, соотносящий Петербург с наглядной моделью «вертикали власти»).
В этом контексте заслуживает внимания место локализации новой инженерно-технической элиты – проект Сколково. Его следует рассматривать как альтернативную столицу и своего рода «второе солнце» московской территориальной системы. В научно-техническом и социокультурном смысле оно может сыграть ту же роль, которую сыграла Немецкая слобода для Петровских реформ.
Вместо компенсаторной помпезности и дешевой роскоши Москвы Сколково акцентирует незаметную силу и эргономику власти, что представляет даже больший интерес, чем «научно-инновационная» начинка этого проекта.
По отношению к Москве Сколково способно сыграть роль градостроительного антипода, который выступает утопическим вкраплением в принципиально антиутопическом пространстве Московского региона, держащегося на принципе «все схвачено» (меркантилистский аналог геометризма городов в регулярных государствах).
Сколково может воплотить статус неопознанного урбанистического объекта, города-призрака в московской пустыне всеядной и неразборчивой капитализации жизни. Сегодняшний статус российской столицы гарантирован применением технологий внутренней колонизации под знаком безграничного применения экономической власти и все более изобретательных форм эксплуатации (которая дополняется монетизацией помыслов и отношений). Город-призрак (как развитие идеи города-спутника) является более радикальным способом трансформировать этот статус, чем простой перенос столицы, который практиковался в некоторых государствах бывшего Советского Союза.
Одновременно город-призрак представляет собой альтернативу как модернистскому городу-схеме, так и эколого-постмодернистскому городу-саду. Город-схема воплощает чистое становление и, соответственно, безоговорочную победу над пространством. Однако в случае России город-схема оборачивается плавуном, погруженным в топь, которая нуждается в перманентном подмораживании или осушении (как в случае с Петербургом). Город-сад в российских условиях оказывается крайней формой предъявления атрибутов социальной сегрегации в пространстве – экологический комфорт становится главной привилегией избранных.
Современный город-призрак – средоточие коммуниктивных сетей, технотронный караван-сарай, держащий путь в будущее. Это не финансовая столица (capital), представляющая собой нечто среднее между местом алхимической возгонки платежных трансакций в эманации духа и коррупционным ареалом монетизации высших ценностей. Это энергетический центр, в котором техника сделала магию своей частью. Эмблемой его должен стать Шагающий Замок из анимации Хаяо Миядзаки.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.