Текст книги "Хазарская охота"

Глава 16
Пьяная вишня

Я скажу тебе с последней прямотой

Все лишь бредни, Шерри Бренди, ангел мой.

О. Мандельштам

Краеведческий музей.

Вечер накануне убийства

Такая давящая тишина и густой спрессованный воздух бывают только в музеях. Стрелки стареньких «первобытных» часов показывали начало девятого, а на пульте все еще помаргивал красный клоп. Лаборатория в подвале всегда сдавалась на пульт позже других. А сегодня к тому же «День археолога» – выдача зарплаты сотрудникам музея и приписанным к музею «гробокопателям». Чтобы поторопить отстающих, Наташа взяла с витрины связку ключей и отправилась на обход.

Это медленное шествие по залам музея было сродни экскурсии, и среди экспонатов у нее были даже свои любимчики.

В Бронзовом зале Наташа поправила датчик и на миг остановилась перед Бабой-ягой. Подсвеченная снизу статуя, казалось, готовилась взлететь. Это была высокая, узкобедрая женщина, изваянная в натуральную величину, абсолютно нагая, с колчаном на узком поясе. Грубое, первобытное лицо было едва намечено. Волосы походили на клубящихся змей, и некоторые так и заканчивались – змеиными головами. На бедрах и плечах Богини виднелись странные отпечатки, словно ее покрыли округлыми штампами, похожими на закрученный в спираль лабиринт. В руках Богиня сжимала маленький двухсторонний топорик.

– Это купчик нам оставил. Большой был оригинал по части женской красоты!

Наташа вздрогнула и оглянулась: на нее улыбаясь смотрел Колодяжный, самый пожилой доцент и яростный оппонент Сусанны, и Наташа мельком отметила, что старик уже успел «принять на грудь».

– Вам надо отдохнуть, – мягко заметила она.

– Отдохнем, когда сдохнем… – махнул рукой Колодяжный. – Но сначала хорошенько ударим по хазарскому царству.

 
О, уподобьтесь Святославу:
Врагам сказал: «Иду на вы!»
Свою воинственную славу,
Верните, Северные львы! —
 

продекламировал старик и смахнул пьяные слезы.

Наташа со вздохом заперла дверь за Колодяжным и вернулась к пульту: последний «клоп» на схеме погас. Позвякивая ключами, по залу шел Лобус, секретарь Сусанны Самуиловны. Он двигался с особой грацией, свойственной некоторым толстякам. Этот странный человек с первого дня ее службы в музее тревожил и даже пугал ее, он вообще оставлял двойственное впечатление. В свои сорок он ухитрялся выглядеть на двадцать пять. Его беззаботная улыбка намекала на то, что именно он, Павел Лобус, открыл секрет вечного счастья и молодости. Его глаза, темно-карие, очень блестящие, как влажные маслины, всегда ласково улыбались и притягивали взгляд. Но в этой улыбке и в плавных движениях маленьких белых рук Наташе чудился подвох, словно под приветливой маской скрывался хищный зверь, выбирающий минуту для нападения. Вот и сейчас все внутри у нее сжалось и подобралось.

Лобус повесил ключи в витрину, обернулся к ней и сказал что-то, весело и лукаво глядя в глаза.

– Что? – глупо, по-детски переспросила она.

– Странно. У вас, Наташенька, губы дрожат. – Он перегородил ей дорогу, как сытый игривый хищник обреченному травоядному. – У вас на поясе висит пистолет, но вы меня явно боитесь! С чего бы это?

Наташа окинула взглядом погасший пульт. Они были вдвоем в пустых и страшноватых музейных залах. Лобус проследил ее взгляд.

– Что, и Колодяжный ушел?

– Только что… Вы последний.

– Опять старик напился. Я даже знаю, что он вам говорил, – с неожиданной злобой проговорил Лобус. – Лучше бы вовремя защищались, господа гробокопатели. Историю у них, видите ли, украли, из стойла увели, а все что осталось от истории, извините за каламбур – только выписка из Торы!

Вдруг резко, на разные голоса завыла сигнализация. Наташа подбежала к пульту. Сработали сразу несколько датчиков на чердаке. Дверь на чердак была плотно заперта на висячий замок, чердачное оконце выведено на пульт. Должно быть, ветром дернуло треугольное окно мезонина. В Бронзовом зале что-то стукнуло, зашелестело и с шумом посыпалось вниз.

– Он… – прошептал Лобус, опасливо оглядываясь по сторонам.

– Кто? – почти испуганно спросила Наташа.

– Да, Афонька Тороватый, – внезапно расхохотался Лобус. – Как мило ты сейчас испугалась! Простите, простите, госпожа сержант, с представителями власти только на «вы» – продолжал скоморошничать Лобус. – Да-с… Ходит, бродит по ночам наш купчик… То ли клад у него здесь в подвале зарыт, то ли со своей глиняной кралей расстаться не может.

– Каменный гость наоборот?

– Вроде того… Кстати, о птичках: у меня для вас сюрприз.

Он достал из сумки пирожные, упакованные в пластиковую коробку, и бутылку вишневого ликера.

– День рождения у меня, Наташенька, давайте отметим! Кстати, а напарник ваш где? Можем и его пригласить!

– Спасибо, не положено, – как можно холодней отрезала девушка.

– Не положено по инструкции? Но ведь никто не узнает. – Он попробовал поймать ее руку. – Да не бойся ты меня, Наташенька. А что, если нам встретиться, завтра после смены?

– Я не собираюсь с вами встречаться.

– А понимаю. У тебя кто-то есть…

– Не кто-то, а жених.

– Уже и заявление подали?

– Какая вам разница?

– Значит, подали… Вот так… Опять я опоздал. Как хорошая девушка, так уже чья-то невеста! – Лобус в потешном отчаянии припал губами к ее ладошке.

– Ты что, дурак? Отпусти! – по-девчоночьи вскрикнула Наташа.

– Ах, просите, забылся! С кем не бывает?

Он сорвал с головы берет и пятясь исчез в дверях.

По инструкции она должна была проводить его и запереть входную дверь с окошком, но ей не хотелось еще раз встречаться с ним. Она слышала, как Лобус прошел до дверей, как лязгнул старый еще купеческий засов, взвизгнула застарелая пружина. Вскоре раздался отдаленный рокот мотора и шорох шин. Наташа брезгливо выбросила пирожные и бутылку в мусорную корзину.

Первобытные часы отстукали одиннадцать ударов. Галкин, ее напарник, отсутствовал уже третий час. Убегая на какую-то неурочную встречу, он упросил прикрыть его в случае проверки. Она и сама частенько срывалась в город, однажды даже успела сдать зачеты, оставив забытый богом объект на напарника.

Наташа медленно обошла полутемные залы, спустилась в подвал. В подвальной лаборатории музея горела забытая лампа. Она потянулась к выключателю.

– Постойте, не надо!

Из соседней комнатки-кельи выглянул остроносый человечек в очках с толстыми стеклами – доцент Костя Веретицын.

За его спиной на деревянных струганных полках желтели черепа, выстроенные по ранжиру.

– Опять вы здесь ночевать собрались? – строго спросила Наташа.

По возрасту Костя, должно быть, годился ей в отцы, но она смело покрикивала на него, чувствуя, что перед женщинами любого возраста он испытывает сильный и искренний трепет.

– В последний раз, Наташенька, – заискивающе заглянул ей в глаза Веретицын.

– Ну, вы же знаете, что не положено.

– А вы положите меня на эти полки, – он окинул взглядом молчаливое собрание останков. – Уверяю вас, это будет не худшая компания!

В музейной стратегии Костя входил в группировку Колодяжного, даже благоговел перед учителем и был готов защищать его с несвойственной ему страстью и смелостью, мгновенно раскаляясь, как кипящий титан.

В том, что Костя просился на ночлег, не было ничего особенного. Веретицын не раз оставался ночевать в музее. Сначала Наташа решила, что у него контры с женой, но потом выяснилось, что будучи закоренелым холостяком, Веретицын не ладил с соседкой по коммуналке. До открытия музея Костя затаивался в своей каморке. Комнатенку с ним ставили на ночь на сигнализацию, но со временем ему надоело партизанить, тем более что именно здесь, среди черепов и костей, он чувствовал себя в своей семье.

– Ну, хорошо. В последний раз, – устало предупредила Наташа. – И до утра ни шагу. Я вас на сигнализацию поставлю.

Ей вдруг стало легче, что в эту ночь она будет не одна, пусть даже с запертым в подвале младшим научным сотрудником. Где же Галкин? Хорошо, если заявится к утру. В любом случае он позвонит по домофону.

Наташа расписалась в журнале за сданный под охрану объект и ушла в узкую комнатенку с топчаном и фанерным шкафчиком. Прежде чем снять форму и повесить ее в шкаф, зачем-то повернула ключ в замочной скважине, потом быстро разделась и легла, торопя скорый молодой сон…

Тот же вечер. Бар «Атлантида»

Сержант Валерий Галкин не отрываясь смотрел из окна бара «Атлантида» на ночную улицу. В свете фар мелькнул женский силуэт, и вошла она, стройная, поджарая. Они познакомились вчера в ночном клубе. Валерий, как всегда, скучал за столиком и завистливо поглядывал на танцующие пары. Она подошла и села рядом. Таких девок Валера видал только в кино. Ее яркие губы держали спелую вишенку за тонкий хвостик, черное платье с блестками шуршало, как змеиная кожа, и он ошалел от ее ослепительной близости. Потом они танцевали, и он чувствовал ладонью ее худенькую спину сквозь колючую чешую платья.

Она сама назначила ему следующее свидание в этом баре. Он еще пытался перенести встречу, объясняя, что будет сдавать банковский отчет за квартал, хотя служил обыкновенным охранником в музее, и именно в этот день у него было назначено дежурство, но она сказала, что если он не придет, то будет жалеть всю жизнь. И он сбежал со службы, оставив музей на Пушкову, мировую девку, если конечно не сравнивать ее с Региной, так отрекомендовалась его новая знакомая.

Виктория-Регия – всплыло в памяти что-то из школьного курса ботаники. Хищный цветок? Вот и у этой хищность во взгляде и движениях и, должно быть, там, под платьем, она такая же жадная и хищная.

Она немного опоздала, ровно настолько, чтобы заставить его замереть в ожидании и нервно сыпать пепел мимо пепельницы.

– Регина! – он бросился навстречу.

За соседним столиком возмущенно забубнили кавказцы, но Валерий успел обернуться и извиниться.

– Пойдем в парк, – прошептала Регина и с ласковой силой потянула его за руку.

– Я там на двоих заказал, – попробовал притормозить ее Валерий, но она взглянула на него, как укротительница на тигра, и он послушно побрел за нею.

Они уединились за кустами сирени позади ресторана.

– Давай выпьем, у меня есть… – Она раскрыла широкую сумку, которая так не сочеталась с вечерним платьем, и достала бутылку ликера.

– Это лучший «Черри—Бренди», – Регина сомкнула руки за спиной Валерия и высоко закинула сильную стройную ногу, точно обняла. Все закружилось и поплыло перед глазами Валерия: яркие огни бара «Атлантида» и удивительные глаза его новой знакомой. В светлом сумраке летней ночи их бледно-голубая радужка казалась белой, отчего зрачки темнели узкими кошачьими полумесяцами. Этот мистический взгляд придавал лицу Регины что-то потустороннее, демоническое, но именно эта деталь была привлекательней всего остального…

Сквозь сон Наташе послышались тихие крадущиеся шаги. Кто-то снаружи осторожно подергал дверь, и сразу же мерзко завыла сигнализация.

Она быстро оделась, выскочила из каптерки, и подбежала к пульту. Вновь сработал запертый чердак. Она сбегала на третий этаж, проверила замок и печати. Должно быть, крыса… Она выключила сигнализацию, записала ее в ремонт и долго лежала в темноте, раскрывая глаза все шире, чтобы чернильный мрак пролился в ее мозг и вызвал короткий облегчающий сон.

Снова сработал датчик, на этот раз в тихом и темном Бронзовом зале. Наташа едва дошла до пульта и сбросила сигнал.

Она разделась и снова легла, но новая тревога подбросила ее с постели. Она кое-как оделась, не заметив, что неровно застегнула рубашку, схватила пистолет и на всякий случай передернула затвор. На схеме мигал красный клоп: Бронзовый зал. Что делать: самой осмотреть зал или вызвать тревожную группу? Тогда выяснится, что она сама отпустила Галкина, не поставив в известность дежурного. Не в силах унять нервную дрожь, Наташа вынула пистолет, передернула затвор и, старясь ступать как можно тише, пошла по коридору.

В маленьком тесном зальчике было тихо и затхло. Датчики влажности бросали зеленоватые отсветы, как болотные огоньки. Кто-то черный, бесформенный горбился у ног глиняной богини. Широкий воспаленно-розовый луч ползал по плите с надписями и по распахнутой витрине. Метнувшись по паркету, он нащупал цель и впился в Наташу.

– Стой! Руки за голову! – срывающимся голосом крикнула Наташа.

Темное существо метнулось к выходу, но она успела перегородить дорогу и, держа пистолет обеими, руками предупредила:

– Стой! Стрелять буду!

В ее лицо уперся горячий ядовито-сиреневый луч. Зажмурив глаза, девушка упала на колени. Слезы лились по щекам. Холодная чешуя рукояти царапнула ладонь, пистолет качнулся в ее ладонях, обретая свое привычное равновесие. Сжимая обожженные веки, она надавила на спусковой крючок и оглохла от грохота взрыва. Глиняная статуя богини разлетелась на черепки и рассыпалась по полу грудой осколков. Секунда, и пистолет вылетел из ее руки, выбитый резким ударом. Удар в живот, и она забилась под тяжестью гибкого тела. Ледяное дуло впилось в правый висок…

Ясный летний рассвет, пляска солнечных пятен на дорожке сада и беззаботное пение птах дарят радость лишь людям с чистой совестью. Валерий проснулся от чувства непоправимого ужаса. Яркий солнечный свет, бьющий сквозь прищуренные веки, был для него ужаснее могильной тьмы. Он встал на карачки и долго тряс головой, прогоняя зудящую боль. Немного опамятовав, он обшарил карманы, на правом боку болталась пустая кобура.

Не надеясь дождаться первого троллейбуса, он на заплетающихся ногах побежал к музею. У него еще оставалась безумная надежда, что пистолет там, заперт в сейфе, хотя он отлично помнил литую тяжесть на бедре.

Он позвонил, потом резко дернул дверь, и она легко подалась навстречу. Чуя недоброе, он медленно прошел в комнату охраны, мимоходом заглянул в распахнутую дверь Бронзового зала.

Весь пол бы усеян глинными черепками. На полу, откинув руку с пистолетом, лежала Наташа. В широко раскрытых глазах отражался утренний свет, словно они все еще были полны недавних слез. Под виском на полу стыл вишневый сироп.

– Наталка… Что ж ты натворила-то… Наталка… – бормотал Галкин, в ту минуту ему показалось, что Наташа покончила с собой, но на полу рядом с девушкой он разглядел второй пистолет. Свой ствол он узнал сразу по выщербленной накладке на рукояти. Валерий поднял его и машинально убрал в кобуру. Повернув ключ, достал из сейфа свой «Кипарис» и перебросил через плечо.

– Теперь все… Конец… – бормотал он, чувствуя, что растворяется в ядовитом бреду, пролившимся в него из бокала вишневого бренди.

Костя умолк. Все время рассказа Глеб стоял отвернувшись.

– Да, я слышал выстрелы в зале, и я пошел туда, хотя меня тоже могли убить. Прошу это заметить! Когда я вошел, Наташа была уже мертва, да мертва! Я подошел к ней, и тут среди осколков и глинных черепков увидел лабрис. Я стал как безумный… Всю руку, до плеча кололо электричеством… Помню, я брел по улицам, пошатываясь как лунатик. В моей руке покачивался лабрис, если бы кто-нибудь попытался меня остановить…

Костя занес руку, словно все еще сжимал секиру.

– Как ты мог разглядеть топор в полной темноте? – внезапно спросила Виктория.

– Откуда вы знаете, что там было темно? – по-птичьи встрепенулся Костя, – Вы там тоже были, прекрасная амазонка?

– Что ты мелешь, кретин!

– О, я узнаю древний сюжет: «Калидонской охоты», – с ненавистью проговорил Костя. – Боги снова решили поиграть в любимые игры. Ну, меня вы порешите, это ясно. А следующим будет наш доблестный Мелеагр: «Пиф-паф»! – Костя приставил к виску пальцы, сложенные «пистолетиком», и завалился на бок.

Глеб развел костер у небольшой скальной ниши, чтобы рядом с огнем было что-то вроде экрана, Костя подобрался ближе к огню и затих. В окулярах очков играло пламя.

– Пойдешь с нами? – спросил его Глеб.

– Оставьте меня, я вам больше ничего не должен!

Глеб дал Косте спичек, оставил мороженого мяса и вернул карабин с небольшим огневым запасом.

– Пропадет мужик, – заметил Глеб, оглянувшись на одинокий ночной костер.

– Сам виноват, мы не тимуровцы его на руках на Богуру тащить, – отрезала Виктория. – Пусть к кордону идет, пока следы видно.

Виктория решительно заткнула за пояс стальной трофей. Эта древняя секира поведет их, как стрелка компаса, и где-то в конце пути Глеб получит ответы на все вопросы.

Глава 17
Темный лес

Лесоруб забрел порубить дубы –

Не нашел обратно пути-судьбы,

И охотник был, и стрелу метал,

Но вернулся к нему металл.

М. Струкова

Мамоныч уже вполне обжился у костра. Светлое, мощное пламя с шумом рвалось в ночное небо.

– В сильном месте огонь высок, – радовался старик. – Так раньше место для церкви выбирали.

Он устроил рогатины и насадил на шомпол куски кабанятины:

– А ну-ка, девушка, принеси-ка валежника, самое женское дело хворост собирать.

Вика зашагала в темень. Глеб пошел за ней – мол, вдвоем больше принесут.

– А зачем тебе на Богуру Вика? – спросил он, едва они остались одни.

– Мне нужно добыть барса самой, понимаешь?

– Не понимаю. Это обряд такой или экзамен?

Вика промолчала.

– Весной в тех краях я видел логово, – припомнил Глеб. – Матку с детенышами. Котята, должно быть, уже выросли…

Близкий грохот потряс горы. Второй взрыв рассыпался долгим ступенчатым эхом, и ущелье ответило злым раскатистым хохотом. Первым опомнился Глеб:

– Мамоныч!

Обгоняя друг друга, они бросились обратно к костру. На месте костра темнела воронка: под кострищем оказалась мина. То ли подарок федералам от чеченцев, то ли наоборот. Терраса была засыпана высоким снегом, и егерь допустил непростительный промах: развел костер на месте старого привала.

Мамоныча отбросило взрывной волной и прокатило по горному скату. Он был еще жив, но на животе, под разорванным в клочья кожухом кровила открытая рана.

– Амба… Кончаюсь, – прохрипел он.

– Жить будешь, не дрейфь! – Глеб наскоро пластал на бинты хлопковый тельник.

С севера ломанул крепкий ледяной ветер, сыпануло белой крупой.

– Вот видишь, и анестезия подоспела, – Глеб крепко перебинтовал живот Мамоныча и обложил комками снега.

– Деньги, деньги дочке передай, – Мамоныч силился достать из нагрудного кармана окровавленный бумажник с деньгами. Одна двоих поднимает… Для них старался, теперь пропадут…

– Сам передашь, – успокоил его Глеб.

– Вроде и не больно уже, – Мамоныч пошевелил рукой, потрогал поверх подмокшей повязки и с удивлением посмотрел на окровавленную ладонь.

Глеб соорудил из стволов и ремней что-то вроде похоронных дрог, привязал к ним Мамоныча и по едва заметной стежке следов поволок к зимовью. Виктория помогала тянуть лямку.

– Мамоныч, а я ведь имени твоего так и не узнал, – во время короткой передышки сказал Глеб.

– Ваня я… Харонов – прохрипел Мамоныч. – Всех желающих возил на ту сторону, а теперь вот меня…

Когда дотащили волокушу до заимки, снег на лице Мамоныча уже не таял. Глеб отнес тело егеря в сараюху и припер дверь. Виктория, несмотря на усталость, держалась с надменным вызовом.

– Я в баню… – бросила она.

– В баню с оружием? – Глеб кивнул на топорик.

Лабрис был воткнут за пояс, поверх камуфляжа.

– Может, вместе? – с тем же вызовом спросила Виктория и сняла шапку. Влажные волосы пошли кольцами, и Глеб в который раз поймал себя на том, что слышит запах ее волос, схожий с весенней оттаявшей землей: тревожным запахом грядущего.

– Иди, я потом… – прошептал он и потопал к избушке.

У заимки стоял черный джип, тот самый, что взял на буксир «утопленника». Глеб распахнул дверь в избу и замер. Пыхала печка, в лесном становище было нестерпимо жарко. Толстяк и его референт, скрученные по рукам и ногам, валялись на полу. В грудь Глеба нацелились четыре ствола, удерживая его в фокусе.

– Брось оружие, – скомандовал Блатарь. Глеб опустил карабин.

– Вот видишь, солдат, что бывает, когда плохой дяденька не хочет платить еще более плохим дяденькам. Я эту гниду с педиком на пару долго выслеживал, чтобы застать одних, без охраны. Так что ты парень задарма пропал. Придется и тебя шлепнуть, хотя к тебе лично у меня претензий нет. Руки-то подними, олух царя небесного!

Под прицелом четырех стволов Блатарь подошел к нему с «Сайгой» наперевес и, поддев вороненым дулом, поднял его руки к потолку.

– Чего вернулся-то, Аника-воин?

– Старик умер.

– Умер, говоришь? Туда ему и дорога, собаке жадной. А девка-то где? – он упер ствол в грудь Глеба.

За спиной Глеба скрипнула дверь, Вика зачем-то вернулась в избушку.

– Беги, Вика! – не оборачиваясь крикнул Глеб.

– Опаньки… – Блатной плотоядно ухмыльнулся. – А мы уже без карабинчика и тепленькие.

Но вместо того чтобы бежать, Вика оттолкнула Глеба плечом и пошла на блатного. Блатной опешил от такой наглости, он немного отступил, но плотнее упер ствол в грудь Глеба.

– Безоружных баб и то боишься, – усмехнулась Виктория. – Привык у себя на зоне обиженных петушить. Небось уже и про баб забыл. А ну-ка, выйдите все! Я вашему пахану кое-что напомню.

– Ты чего раскомандовалась, дешевка, думаешь, тебя кто-то спрашивать будет?

В руке у Вики блеснула молния. Резко выкинув руку с зажатым топориком, она нарисовала в воздухе крест и резким движением провела зигзаг. Со стороны ее пассы походили на гибкий женственный танец. Блатарь был ближе всех к танцующей девушке, но Глеб тоже почуял струи ледяного ветра, острые, как кинжальное лезвие. Виктория не коснулась секирой даже края одежды Блатаря, но тот внезапно осел, обливаясь кровью. Его фуфайка была располосована, сквозь глубокие разрезы желтели ребра. В ту же секунду Глеб подхватил автомат и косой очередью положил его опешивших прихвостней. Контуженный Толстяк попытался уползти под лавку, извиваясь, как неуклюжая личинка. Глеб разрезал путы на его руках и ногах, потом достал из кармана блатного мобильник.

– Вызывай милицию!

Он перебросил телефон Толстяку, но Виктория на лету поймала маленький серебристый слиток:

– Отбой! Вызовешь часа через два. Пойдем, солдат, поговорить надо.

Вдвоем они вышли под сумрачные ели.

– Что скажешь, солдат? Охота тебе перед ментами корячиться, доказывать, что защищался? Давай вместе уйдем к Богуре, мы теперь с тобою кровью венчаны. – Виктория кивнула на дверь избушки.

Глеб вынул лабрис из ее ледяных пальцев:

– Ты права… Между нами кровь и этот топорик… Я пойду с тобою, но лишь затем, чтобы узнать все о лабрисе, чтобы найти и обезвредить тварь, которая отняла у меня Наташу.

Виктория положила руки ему на плечи. Радужка ее глаз бледно светилась в сумраке, и Глеб не смог расшифровать ее взгляд.

Все эти дни они были охотниками, сообщниками, партнерами, но так и не стали друзьями, как не могут дружить два хищных зверя разных пород, и когда он, забывшись, положил руку на ее плечо, она прихватила ее зубами и прикусила до крови.

Они были достойны друг друга, как Аталанта и Мелеагр, и созданы для борьбы, для древнего танца-игры, для охоты друг на друга, которую от сотворения мира ведут мужчина и женщина.

Ночью они забрали из джипа запас провианта и ушли к Богуре. Они шли целый день, поднимаясь все выше в холодные, тяжелые туманы и спускаясь в тихие, лесные долины. Изредка Виктория разворачивала Костину карту, сверяя маршрут с его пунктиром, и Глеб окончательно убедился, что они и впрямь движутся к пещере Барса.

– Здесь есть избушка, – он показал на Ореховую долину, отмеченную на карте. – Я был там весною.

К ночи они отыскали заимку. Загудела печь, и в домике стало почти уютно. В отблесках пламени Виктория разглядывала лабрис. Глеб вынул топорик из ее ладони и вогнал в дерево лежанки, как раз посередине.

– Тристан и Изольда? – грустно усмехнулась Виктория. – Миф обреченной любви?

– Думай как хочешь… – ответил Глеб.

Виктория легла ближе к стене и отвернулась.

В жарких потемках Глеб видел только нежный абрис ее щеки и белоснежную шею с завитками волос на затылке. Кажется, она и в самом деле спала. В напряженной ночной тишине он легко различил бы движение ее ресниц.

За низеньким окошком сыпал густой мягкий снег. На рассвете они выйдут к Богуре, а он все еще не знает, что за женщина лежит и дышит рядом с ним. Кто она – беспощадный враг? А может быть, тоже ищет истину, похороненную в этих горах? Но этот переход без цели и конца внезапно стал ему нужен и дорог, как нить, протянутая из прошлого в будущее.

За ночь снег завалил тропы, выровнял расщелины, мягкими наплывами навис над обрывами. Глеб шел впереди, прощупывая дорогу. Из-под ноги выскочил камень, отломился большой кусок сланца и, потеряв равновесие, Глеб прокатился по склону, считая ребрами уступы. Он не сразу пришел в себя, попробовал сесть и не смог. На колене, под разодранным камуфляжем чернела глубокая рана, коленная чашечка была выбита.

«Все, отходил», – мелькнуло в голове.

Подбежала Виктория. Сквозь боль он попробовал улыбнуться: было в ней что-то такое, отчего у мужчин прибывало мужества. Виктория быстро и ловко перебинтовала колено поверх камуфляжа.

– Придется вернуться в избушку, – обреченно прошептал Глеб.

Сначала он шел, тяжело опираясь на плечо Виктории, тихо свирепея от боли. В помощь ему Виктория срезала орешину, но вскоре нога совсем отказала. Большую часть пути Глеб полз, волоча ногу, и до избушки они добрались только к вечеру.

Виктория растопила снег и обмыла рану. Она сделала все, что смогла: вправила коленную чашечку, достала из рюкзака спирт, иглу, моточек кетгута, кольнула шприцем и наложила ровные аккуратные швы. Боль стала понемногу утихать.

– Утром я уйду. Так надо, – Виктория положила руку на лоб Глеба и провела по колючей запавшей щеке.

– Подожди, несколько дней, и я смогу идти, – прошептал Глеб.

Но Виктория покачала головой.

– Останься со мной! Я впервые тебя прошу.

– У тебя будет вода, – пообещала Виктория. – Весь запас я оставлю тебе.

– Ты стала совсем другой, – с горькой усмешкой заметил Глеб. – Человечнее как-то, о воде заботишься… Что с тобою?

Вместо ответа Виктория коснулась губами его губ. Бревенчатая ладья, покачиваясь, плыла между созвездий. Глеб гладил ее голову с рассыпающимися волосами, так похожую на ту, потерянную навсегда. На миг, всего лишь на миг ему показалось, что он с Наташей, и Глеб прошептал ее имя, позвал безнадежно, и женщина рядом с ним замерла, впитывая яд чужого имени.