Текст книги "Хазарская охота"
Автор книги: А. Веста
Жанр: Исторические детективы, Детективы
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Глава 11
Последняя осень
Ты пошел на охоту
По небесно-пушистой золе.
Дал оружие кто-то,
Да с серебряной пулей в стволе.
М. Струкова
Дело с подписанным контрактом Глеб сумел уладить, и с первого ноября увольнялся из армии по собственному желанию. Газеты, радио и телевидение на разные голоса трубили о замирении в Чечне. Полевые командиры сдавали оружие на два месяца раньше строка. Мрачные, угрюмые, точно оставляя в горах несобранный урожай, они исполняли то, что велели имамы, не понимая всех тонкостей игры. Глеб внимательно отслеживал все сообщения, зная, что все политические новости теперь касаются лично его.
Отныне он был совершенно свободен, но это была нерадостная и даже опасная свобода. Тело привычно просило движения, и он переплавил всю свою злую, рвущуюся на волю энергию в размышления и неотступные наблюдения за Костей Веретицыным.
Глеб отслеживал все его передвижения на работу и с работы, а также его «свободное плаванье» по городу. Несколько вечеров Костя толкался возле магазина «Охотник и рыбак». На третий вечер после закрытия магазина Костю проводили внутрь. Глеб видел, как рослый парень в бандане, прежде чем закрыть дверь, цепко и пристально оглядел улицу. Из магазина Костя вышел минут через сорок, победоносно поводя окулярами очков. В руках он держал тяжелую спортивную сумку. Глеб не сомневался, что в сумке разобранный охотничий карабин. С этой минуты вся деятельность Кости и его хаотичные броски по городу обрели цель. На следующий день Глеб был свидетелем его встречи со стариком в егерском камуфляже. Бодрый краснощекий лесовик обрадовался Косте, как давнему знакомому, облапил за щуплые плечи, и они весь вечер сидели в баре «Атлантида», где Костя угощал старика, подливал «беленькой» и весело размахивал руками.
Краем глаза Глеб отметил, что в бар вошла девушка и заняла столик поодаль. Она села спиной к археологу и егерю, и делая заказ, словно ненароком подвинула стул с висящей сумкой, и Глеб подумал, что если в сумке есть включенный диктофон, то она запишет каждое слово, сказанное за соседним столиком. Странно, но эта красивая, высокая девушка всеми силами старалась выглядеть неприметной. Косынка полностью скрывала волосы, глаза прятались за темными стеклами очков, высокий «хомут» пушистого свитера до половины закрывал смугло-золотистое лицо. На ней были тускло-серые джинсы и недорогие кроссовки, но под обычным городским камуфляжем Глеб безошибочно угадал сильное, отточенное тренировками тело. Она просидела весь вечер, равнодушно глядя в стекло с потеками дождя, и ушла незадолго до того, как крепко подвыпивший Костя и румяный егерь собрались уходить.
Костя взял такси и довез старика до вокзала. Глеб едва успел подхватить частника и вцепиться им в хвост. Давние знакомцы простились под шум пригородных электричек; старик, по всей видимости, торопился на последний поезд.
Глеб запрыгнул в вагон и устроился на соседней лавочке. На всякий случай он ниже нахлобучил спортивную шапочку и поднял воротник, от чего голос звучал глуше, утробнее.
– Командир, закурить не найдется? – назвал Глеб всероссийский пароль. После смерти Наташи он бросил курить, точнее бросил вызов демону-губителю, но как иначе завязать знакомство в поезде?
Старик послушно зашарил по карманам.
– Егерь? Знатное дело, – Глеб с отвращением затянулся и пристально оглядел старика сквозь дым.
– Поохотиться желаете? – из вежливости откликнулся егерь.
– Желаю. Из армии демобилизовался, а руки по оружию скучают…
– Так чего проще? Охотничий билет есть?
– Если бы был, я бы уже на сафари охотился.
– Зачем сафари? В горы поезжай! Кабанов, говорят, пропасть развелось.
– Кабан человечину жрет, – напомнил Глеб. Егерь слегка вздрогнул.
– Да не бойся, ты же не в лесу, – подбодрил его Глеб.
– Точно, жрет. Вот и мое хозяйство в лесу прифронтовом оказалось, а дичи много: хошь серна, хошь кабан, и растяжки их не берут. Секач за версту мину чует.
– Может, устроишь выезд, командир. В долгу не останусь, – пообещал Глеб.
– Рядом кордоны военные, без пропуска не попасть, – заюлил егерь, опасливо оглядывая пустой вагон.
– А ты на что?
– Лучше сразу скажи, чего тебе в горах надо, стрелок? – огрызнулся старик. – У нас кампания сурьезная, нам случайные люди ни к чему.
– Ладно, скажу. Я карабин с войнушки привез, испытать бы надо.
Старик успокоился, вроде поверил.
– Сколько возьмешь за ходку? – поспешил закрепить успех Глеб.
Похоже, с какого-то глубокого испуга егерь заломил цену втридорога, надеясь сбить аппетит, но Глеб даже не удивился.
– Лады, а когда рывок-то?
– Через месяц по белой тропе пойдем.
– А куда идем-то?
– Известное дело, на Богуру, – и егерь сунул мятую бумажку с телефоном.
Под цифрами было подписано круглым детским почерком: Мамоныч.
– Мамоныч, это кликуха такая? – удивился Глеб.
– Погоняло, ботало кудрявое… – насупился егерь. – В нашем деле нельзя без конспирации.
Итак, он не ошибся, едва заметная ниточка, тянувшаяся от музея к Богуре и от гибели Наташи к доценту Веретицыну, напряглась и окрасилась кровью. И он вступил в темный лабиринт, держась за эту нить, зная, что рано или поздно упрется лбом в молчаливую тысячелетнюю тайну.
Глава 12
Лешева находка
Как в старой английской сказке,
К охотнику приходили души убитых птиц.
Д. Кедрин
Ставропольский край. Ноябрь 1995 года
После встречи с егерем прошел месяц. За это время отрыдала дождями мягкая южная осень. Зима еще не встала на крыло, но в горах, ближе к вершинам уже намело снега. Самое время брать матерого зверя, нагулявшего за лето жир и еще не обмявшего бока на дневках. От последней остановки городского автобуса до места, назначенного егерем, Глеб добирался лесом. По уговору на седьмом километре загородного шоссе его должна была подобрать машина с охотниками. Уже основательно стемнело, когда из-за поворота вынырнули фары, и огни заметались по вершинам заснеженных елей. Глеб вскинул руку и шагнул навстречу ослепительному свету. Но вместо видавшего виды дребезжащего уазика или труженицы «Нивы» у обочины притормозил шикарный внедорожник. Глеб запрыгнул в салон.
На сиденьях позади Глеба плотно сидели четверо охотников, придерживая коленями карабины. В потемках трудно было оценить, что за народ собрался поохотиться в зимних предгорьях. По левую руку от себя Глеб приметил Костины «окуляры» и успокоился. Доцент придерживал коленями зачехленный карабин. Остальных охотников было трудно рассмотреть из-за темноты. В воздухе таял незнакомый сладкий аромат, словно где-то рядом цвел дикий ирис – ярко-желтый цветок в буддистских одеждах. Глеб видел такой в забайкальской тайге в километре от границы и потрясенный встал на колени перед цветком и потрогал губами лепестки. Сладким дурманом шибануло в голову: назад шел, как пьяный.
Глеб осторожно оглянулся. В потемках позади него на фоне заснеженных елей виднелся женский силуэт: баба на охоте – это… Глеб так и не смог подобрать вежливых слов.
Водитель щелкнул тумблером, и в машине наконец-то рассвело. На переднем сиденье подпрыгивал легонький Мамоныч, слева от егеря, рядом с водителем сутулил плечи типичный блатарь с длинным лицом-скворечником и лысым, матово отсвечивающим затылком в отметинах и шрамах.
Позади Глеба развалился на полтора сиденья толстяк в дохе и оленьих бурках. Рядом с ним пристроился на «половинке», молодой смазливый «оруженосец». В проходе, вытянув передние лапы и умостив на них умную морду, лежала рослая выжловка светло-пегого окраса.
– Что приуныли, охотнички? – подбодрил скукожившихся путешественников егерь.
– Да ты бы спел или сплясал, чтобы не скучно было, – проворчал блатарь.
– В загоне еще напляшемся и то если через кордоны прорвемся, – отбрехался Мамоныч. – Ну да ладно, мы блокпосты по старой военке обойдем, ее еще при Сталине пробили, а там только кабан документы спросит.
Судя по сытому начальственному смешку, долетевшему с заднего сиденья, упитанный стрелок был не кем иным, как заказчиком и спонсором выезда. Чернявый юноша с томным лицом и грешным взглядом, должно быть, выполнял особые обязанности при начальственном теле.
– А как насчет бандформирований и минных полей? – поинтересовался Толстяк.
– Так это не здесь. Мы в Осетии окажемся, так сказать, в партере театра военных действий. Зона возле Богуры действует. На технике туда не добраться. Оружие клинит. «А кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет!» – слыхали? Военные снимки делали со спутника, все базы боевиков искали, а тут глядь, мать честна! Вокруг Богуры – волшебные круги и линии. А заметить их можно только в летний сезон, когда попеременно цветут то цветы, то травы, а то грибы высыпают, и все кругами, кругами… А уж поохотиться на Богуре – это на всю жизнь рассказов хватит.
Егерь, как умел, развлекал притихшее общество, но никто особо не верил его побаскам.
Егерь оказался прав, попетляв по лесу, джип стал на твердый настил и покатил в горы.
– Красный бор пошел, хвойный, – по-детски радовался егерь. – Но мне здешняя природа совсем даже не нравится, я север люблю.
Стемнело, ближе придвинулись сосны, джип прибавил скорость. Прошло часа полтора укачивающей езды по заброшенной трассе. Здесь на высоте снегу наметало гуще, и он почти сровнял утопленную в грунте военную дорогу, но водитель, молодой парень, должно быть, ровесник Глеба, словно нюхом чуял прочный бетонный настил и уверенно вел машину. Убаюканные и согретые охотники задремали, только девушка все так же равнодушно смотрела в замерзшее окно.
Глеб прикрыл глаза, сберегая в себе тепло, и задремал под ровный гул мотора.
– Стой! Стой! – внезапно завопил егерь.
Резкий раскатистый удар по кузову был похож на взрыв. Джип мотнуло, с боков и сверху на Глеба посыпались грузные тела. Отчаянно завизжала собака и, увеличивая переполох, стала карабкаться наверх по головам. Машина съехала с настила, пролетела по откосу, сминая молодые деревца, и остановилась почти вплотную к широкой сосне-вековухе.
– Сбили… Ая-яй-яй! Сбили! – первым пришел в себя Мамоныч.
Высадив дверь, он вывалился из машины, пробежал назад, к шоссе, остановился и стянул с головы вязаную шапочку.
Глеб выбрался из машины и уже хотел помочь выйти девушке, но она не заметила его предупредительно выставленной руки и сама спрыгнула в неглубокий снег.
Похлопывая себя по толстым ляжкам, из машины вылез спонсор и его слегка помятый херувимоподобный спутник. В свете фар дымилась свежая кровь, и пар поднимался радужный, словно играл бензиновый сполох на мокром асфальте. На дороге лежала смятая и окровавленная рысь. Цвет шкуры у нее был серебристо-белый с тонким подпалом по хребту и едва заметными отметинами вдоль боков и на кончике хвоста. Глеб посветил фонариком. Прозрачные мерцающие глаза зверя были открыты. Голубая радужка казалась почти белой, и зрачок темнел узкой продавленной щелью.
– Альбинос, – восхитился Мамоныч, во все глаза разглядывая рысь. – Я же говорил, зона эта до конца не изучена…
– Вот так-так! Жаль, шкуру испортили, – поцокал языком Толстяк, хлопая по карманам в поисках курева. – В гостиную бы такую и поставить у камина! Не желаете, мадемуазель, перекурить? – он протянул сигарету девушке.
Девушка взглянула сквозь него презрительно и отвернулась.
– Смотреть надо, куда едешь, водила… – для порядка выругался Блатарь и сплюнул в снег.
– Сама из темноты прыгнула, – оправдывался водитель, хотя никто и не думал его упрекать.
Глеб с невольным участием посмотрел на его расстроенное лицо, и вдруг внезапным острым лучом в памяти вспыхнуло прошлое: первое января, развалины Грозного и шагнувший из пламени человек в камуфляже. Он было все тот же: ловкий, смуглолицый, под расстегнутым воротом – светится новенький полосатый «тельник». Каштановая прядь падает на глаза, на подбородке играет красивая ямочка: ни дать ни взять – голливудский герой.
– Тень? – окликнул его Глеб. Тот не обернулся.
– Здравствуй, Тень! – негромко позвал Глеб. – Грозный помнишь?
Водитель обернулся, на узких красивых губах застыла смущенная улыбка:
– Ты ошибся, брат… – сказал он с легким южным акцентом, – я из Приднестровья, ПМР – слыхал?
Глеб пожал плечами, с трудом смиряясь с ошибкой. То лицо и вправду почти стерлось, растворилось в памяти, ушло в тень, как черная луна в ночном небе. Вот ведь как бывает!
– На Богуру едем, там все возможно! – долдонил Мамоныч. – И рысь-то эта можа вовсе и не рысь…
– А кто? – испуганно спросил херувимчик. В ответ Мамоныч красноречиво пожал плечами.
От машины потек острый запах разлитого спирта, первым учуял его егерь.
– Ежкин кот! Водку разлили… – крякнул Мамоныч. В неподдельном отчаянии он подставил ладонь под льющуюся из багажника струю. – Целый ящик жахнули!
– Придется в город смотаться, – развел руками Толстяк. – Без горючки какая охота?
– Нет, дело тут не в горючке, – внезапно вызверился Блатной. – Ты, старик, кого набрал? С кем я в загон встану? Вот что, каждому триста долларов в зубы и топайте до шоссе, еще не поздно. С тобой, старик, пойдем, да еще этого можно взять, – он кивнул на Глеба. – Иначе охоте каюк! Фраера, разворачивайте дышло!
Он рванул ворот бушлата, точно он играл в пахана в сериале, играл честно, с понтами, но все же чуть переигрывал.
– Кто еще так думает? – внезапно подала голос девушка.
Мужики молча сопели.
Девушка расчехлила ружье и рывком зарядила магазин, а затем бросила блатному. Он машинально подхватил летящий в него приклад.
– Стреляй! – Она начертила помадой круг на березе, чуть выше своей головы, и встала под ним. Тщательно приталенный комбинезон выставлял напоказ ее опасную гибкость. Узкобедрая, очень стройная, с великолепной осанкой, она чем-то походила на красивого хищника – пантеру или гепарда. В ярком свете фар искрился иней на ее одежде и волосах, и стала заметна странная особенность ее глаз. Должно быть, при свете дня они были бледно-голубыми, как северное небо, но в потоке яростного электрического света зрачок висел в блеклом кружке, как черное солнце, как узкий кошачий глаз.
– Не-е… – попятился Блатной.
– Становись! Что, западло? – задиристо наскочил на него Мамоныч. – Обидел девку? Становись!
И Блатной внезапно подчинился и встал под дерево.
Девушка не глядя всадила пять пуль в алое «яблочко» над его головой. Пули впивались в кору одна за другой, при этом она вовсе не целилась, и пули ложились по траектории ее воли. Блатной выронил шапку в снег, и отмер не сразу, долго переминаясь на негнущихся ногах.
После остановки джип внезапно забарахлил, завелся кое-как, с перебоями, и неуверенно, но все же набрал скорость. Вброд одолели небольшое озеро и в густых сумерках вырулили к заимке.
Свиток десятый
Месть
Ходила Безнога,
Клевала Безноса,
Летала Бескрыла,
Смерть-Мара,
Птица постыла…
Русский заговор
В дальние палаты отослал Радим Аману с сыновьями. Одно на небе солнце, и не видел он никого, кроме ненаглядной жены. От ревности почернела Амана и только ждала минуты, чтобы извести разлучницу. Вскоре ушел Радим с дружиной в Заднепровские степи, оставив в тереме небольшую охрану из верных людей.
С грустью вспоминала Пребрана моляны Девьей горы, пляски Вил – Солнцевых сестриц и науку Старой Макоши, Матери Зверей. Душно и одиноко ей в чужом городе, и день ото дня убывает ее волшебная сила. На рассвете уходила Пребрана из города и долго бродила по зеленым берегам Славутича. На прогулках ее сопровождали два гридня. Обратный путь лежал через рынок. У Жидовских ворот кипел шумный бранчливый торг. Проходя мимо шатров менял, невольно ускоряла шаг Пребрана. Вот дрогнула шелковая завеса шатра, блеснули под пологом темные глаза, и пахнуло на Пребрану смрадом, смешанным с благовониями. Остановилась Пребрана, задышала тревожно, и гридни подняли секиры.
Но все спокойно вокруг, шумит базар, зазывают гостей смуглые торговцы в пестрых, грязных халатах и в тюрбанах с накладными локонами, хватают за руки, наперебой предлагают свой товар. У русов зазывать покупателя не принято, не положено мужчине кричать и суетиться, и подолгу стоят они со своим товаром, наблюдая буйный торг чужеземцев.
Бен-Шаддай проводил глазами статную русинку с золотой гривной на шее и тут же послал мальчика, узнать кто она, из какого дома, и есть ли в том доме кто-нибудь из любящих золото. Как ручной горностай шла удача в недобрые руки Аманы: купец-единоверец предлагал избавиться от разлучницы да еще золотом наградить. Рассказала Амана все, что знала: о том, что привез воевода Кречет жену из леса, и нет у нее в Киеве ни друзей, ни родных.
Чутко спит Пребрана, иногда целыми ночами слушает шорохи в саду и шаги в тереме. Вот снова: вроде пробежал кто-то мимо двери! Тогда зовет она мамку и просит засветить в горнице свет. С каждым днем наливается под сердцем драгоценная ноша, златое дитя, сияющее во чреве, но женщина в тягости тревожится за двоих:
– Успокойся, касатка, – уговаривает ее мамка, – давай солью тебе через порог на сон-угомон…
И снова тонкий свист, шепот и шелест змеиной чешуи. Скользит по постели маленькая медная змейка. Потянулась Пребрана к топорику, спрятанному под подушкой, но змейка оказалась проворнее, скользнула по руке и ужалила в грудь. Мечется Пребрана на шелковой постели; онемел язык и отнялись ноги. Корчится, обхватив руками живот. Неслышно распахнулась дверь, упал в коридор лунный луч и осветил убитых гридней. Мягко ступая, вошли четверо, подхватили беспомощную женщину, завернули в ковер и вынесли в сад. С той ночи исчезла Пребрана, но прибавилось у Аманы золотое монисто из хазарских монет.
Только осенью вернулся Радим, и встретили его черные вести: пропала молодая боярыня, должно быть, обратно на Север подалась.
Смолчал Радим, не дрогнули тонкие губы, но словно весь воздух земли в эту минуту обратился в камень. А тут Амана крутится вокруг мужа, вьется, как змея-медянка, в глаза заглядывает, на ложе зовет. Позвякивает на шее дорогое монисто, а на монетах златых прочеканено «Иосиф Благословенный царь Хазарский». В гневе перевернул Радим ложе, и звякнул об пол стальной топорик-сокол и вонзился в пол – никогда не ушла бы Пребрана без своей заговоренной секиры…
Поднял Радим топорик и, глядя в узкие змеиные очи Аманы, взвесил в ладони и примерил к ее горлу удар точный, выверенный. Лишь перед грозным сиянием стали созналась Амана, что продала соперницу купцам, торгующим с Румом и Итилем.
Свершив казнь, отер Радим край секиры плащом и отнес тело Аманы к высокому берегу Днепра. Ни теперь, ни ранее не чуял Радим своей вины перед Аманой, взятой им во вражьем стане по праву сильного, а сыновья-погодки, которых лишил он матери, всегда чужими ему казались. Лишь любимое и трепетно желанное наделял душою суровый рус, и не было места хазаринке ни в его небе, где вольно парил белый кречет, ни в дремучем лесу его души. Едва пролил он кровь матери своих сыновей, засох в заповедной белозерской чаще высокий стройный ясень. Принял на себя зеленый побратим его вину и черную кровь женщины-змеи.
На пристани узнал Радим о белой рабыне, которую взнуздали конской упряжью, чтобы принудить к покорности, и узнал имя хазарского купца, к которому попала Пребрана Белая Береза.
На следующее утро оставил он старшего сына дружине, а младших отдал мамкам и пошел к Светлому князю. Узнав о его горе, повелел Святослав изгнать из города хазарских купцов, разгромить их шатры у Жидовских ворот и смести сараи на пристани, где держали они пленников. Как кость в горле сидела ненавистная Хазария в памяти русов. Эта давняя вражда перешла им по наследству от их отцов и дедов.
Лет сорок назад, при Олеге Вещем ходили русы походом на Багдад. В Итиле они договорились с хазарским царем Вениамином о честном дележе добычи и заплатили втридорога за безопасный проход по его землям. Прошло немного времени, и русы вернулись из рейда по Закавказью с богатой добычей. Превыше всего русы ценили верность слову и выполнили все условия договора. Но хазарский царь не собирался держать свое обещание, ибо слово, данное гоям, не дорого стоит. Его гвардейцы-мусульмане внезапно решили поквитаться за разоренные за морем мечети, и царь не стал их удерживать. Усталое израненное войско не ожидало нападения, и было поголовно перебито.
– Весной двинусь я на хазар, ибо прогневили небо бесчинства этих людей, – пообещал Святослав.
– Я не могу ждать до весны, Княже!
Святослав же, не мешкая, собрал войско и отплыл вверх по Днепру. Волоком русы перебрались на Оку. Вдоль Оки, реки рыбной и судоходной, испокон века жили вятичи. Были вятичи люди леса и чтили древнего Велеса превыше Перуна. Не было у вятичей другого богатства, кроме дремучих лесов и тихой, широкой реки. Превыше всего ценили они свою свободу и даже селения их звались «слободками». Князь вятичей Буяк вывел против Святослава свою дружину в липовых кольчугах и лубяных панцирях, даже колчаны и перевязи мечей у вятичей были сплетены из бересты, ибо вятичи железо ценили втридорога.
– Мало будет чести сразить их, – сказал Чурило Святославу. – Спою им песнь прежних лет, и не прольем крови, ибо их язык – наш язык! – И гусельным напевом заворожил оба войска:
…А те, что пришли из-за моря, были воины храбрые, – пел Чурило. – Князю их, Рерику, было видение во сне: дерутся посреди гор сокол и змей о двух головах. Бьются смертельно: то сокол победит, то змей верх одержит. Взял князь боевую секиру в правую руку и убил змея. Проснувшись, поведал он свой сон дружине. И сказал старец, бывший при нем: Змей двуглавый – суть две великие реки, схваченные Змеем. Вижу – родитсявеликий воитель, вихрю подобен, будет мечом сотрясать дальние земли. Он о победе над змеем двуглавым восторжествует…
– Отныне не будете платить дань хазарам, а будете платить мне. Я враг им! – сказал Святослав.
И не было битвы. Мирно перезимовал Святослав у вятичей. И не чинили вятичи преград дружине в походе с Оки на Волгу, и многие слобожане вышли с ним.
Нападать на безоружных или не готовых к бою – считалось бесчестием, и если во время поединка враг ронял меч, русы бросали ему выпавшее оружие, и послал князь Святослав письмо Иосифу царю хазарскому: «Иду на вы».
За неделю до ледостава оставили Радим и Олисей Княжий стан, но на полпути до хазарской столицы напали на ладью с княжьим тавром буртасы и сожгли судно. От студеной воды заболел Олисей, и зима застала друзей в Белополье.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.