Текст книги "Металлическое чудовище"

21. МЕТАЛЛИЧЕСКАЯ ФАНТАСМАГОРИЯ

Я устало раскрыл глаза. С трудом пошевелился. Высоко надо мной круг неба, по его краям кормящие щиты. Но теперь они тускло мерцают, а небо над ними ночное.

Ночь? Сколько же я тут пролежал? И где Дрейк? Я попытался встать.

– Спокойней, старина, – послышался рядом голос Дрейка. – Спокойно – и тише. Как вы себя чувствуете?

– Весь избит, – простонал я. – Что случилось?

– Мы не привыкли к таким представлениям, – сказал он. – На этой оргии нас перекормили. Слишком много магнетизма, и у нас произошел приступ электрического несварения. Шшш… посмотрите вперед.

Я осторожно повернулся. Теперь я видел, что лежу навзничь и головой вперед у основания одной из стен кратера. Взглянув на стену, я с облегчением заметил, что крошечные светящиеся точки в ней снова стали тусклыми и безжизненными.

Впереди слабо светилась гора из конусов. Вокруг ее хрустального основания виднелись огромные огни яйцеобразной формы. Они не испускали лучей, не отбрасывали теней. Рядом с каждым таким огнем стояла крестообразная фигура – теперь я знал, что это раскрывшийся куб.

Эти кресты по размеру вдвое меньше Хранителя. И размещаются непрерывной дугой у огромного пьедестала; теперь я видел, что огни на несколько футов ближе к пьедесталу. Я уже говорил, что они яйцеобразной формы, широким концом книзу, и стояли они в широких чашах, поддерживаемых тонкими серыми металлическими стеблями.

– Они строят основание для конусов, – прошептал Дрейк. – Конусы выросли, и для них требуется больше места.

– Магнетизм, – прошептал я в ответ. – Электричество. Они извлекли его из солнечного пятна. Больше того. Я видел, как под действием этой энергии росли конусы. Она питала их, как и все металлические существа, но конусы при этом росли. Как будто щиты и конусы превращали энергию в материю.

– И если бы мы с самого начала не были сильно намагничены, она бы добралась до нас, – сказал он.

Мы смотрели на разворачивавшееся перед нами действие. Кресты склонялись, перегибались через поперечные стержни. Они сгибались одновременно, будто по команде. И с их горизонтальных плоскостей вниз свисало множество щупалец.

У подножия каждого креста я видел груду слабо светящегося материала. Щупальца погрузились в нее и извлекли что-то похожее на хрустальный стержень. Склонившиеся плоскости распрямились, одновременно протянули стержень к огням.

Послышалось резкое странное шипение. Концы стержня начали растворяться, превращаясь в поток ослепительно сверкающих крошечных частиц, которые, проходя через яйцеобразные огни, устремлялись к пьедесталу. Стержень быстро таял. Там должна быть чрезвычайно высокая температура, но это никак не сказывалось на действиях металлических работников.

По мере того как концы стержня превращались в светящийся туман, щупальца все ближе подползали к огням без лучей, через который пролетали частицы. И вот, когда стержень исчез и сквозь огонь полетели последние частицы, щупальца почти окунулись в него, они, несомненно, касались его.

Не меньше двух десятков раз повторился этот процесс, пока я наблюдал. Казалось, о нашем присутствии не подозревают; а может, остаются к нему равнодушными. Движение становились все быстрее, хрустальные слитки без всякой паузы проходили через плавающие плавильни. Неожиданно огни уменьшились, как пламя свечи, а кресты свернулись в кубы.

Они стояли неподвижно, большие блоки, черные на фоне сверкающих конусов, разумные монолиты, дуга друидов, арка разумных менгиров Стоунхенджа. На рассвете и в сумерках большие менгиры Стоунхенджа наполняются загадочной гранитной жизнью, кажутся молящимися каменными жрецами; точно та же иллюзия и с этими кубами.

Кубы дрогнули, стройные стержни свернулись, потускневшие огни покачнулись, поднялись и опустились на спины кубов.

Размеренным ходом по два в ряд кубы торжественно заскользили в окружающую тьму. За первыми кубами устремлялись десятки других, которых мы до того не видели, пара за парой выплывали они из темноты.

И уходили в загадочную тень, по двое, и на каждом стержень с пламенем.

Они странно напоминали процессию монахов с тусклыми факелами. Угловатые металлические священники какого-то бога металла, несущие свечи электрического огня, торжественно удалялись от святая святых, обитатель которого ничего не знает о человеке и не хочет знать.

Не могу передать в словах тот таящийся чуждый ужас, который пробуждало каждое движение металлического чудовища, невероятное ощущение, таящееся на пороге сознания, никогда не исчезающую тень.

Все меньше, тусклее становились огни. Исчезли.

Мы продолжали сидеть неподвижно. Ничего не шевелилось, не слышалось ни звука. Мы молча встали, пошли по ровной поверхности к конусам.

По дороге я заметил, что поверхность кратера, как и его стены, состоит из тел металлических существ, и, подобно существам в стенах, эти тоже спали, их тусклые глаза подернулись дымкой. Мы подходили все ближе и оказались всего в нескольких десятках шагов от колоссального механизма. Я заметил, что основание его поднято не очень высоко, всего фута на четыре над поверхностью. Мощные столбы, на которых оно стоит, кажутся рощами и на расстоянии превращаются в сплошной лес.

Я понял также, какое гигантское сооружение опирается на эти столбы: сверху это было не так заметно.

Как же столбы выдерживают этот колоссальный вес? И тут я вспомнил, как конусы сначала отдавали энергию, а потом получали ее и при этом росли.

Свет! Невесомые магнитные ионы; потоки электрических ионов; светящийся туман, конденсировавшийся вокруг конусов. Может ли быть, что конусы, несмотря на свою громоздкость, почти ничего или вообще ничего не весят? Как кольчатый Сатурн, в тысячи раз превышающий по объему Землю, плывет в небе; но если перенести его в наш мир, так легки его кольца и все его вещество, что они плавали бы в воде наших океанов, как пузыри. Конусы возвышались надо мной, все ближе и ближе.

Они лишены веса. Откуда я это знаю – не пойму, но теперь, почти касаясь их, я это знал. Они одновременно легкие и плотные, сплошные и прозрачные, сгустившиеся и нематериальные.

И снова мне пришло в голову, что это энергия, ставшая видимой, сила, сконцентрировавшаяся в материю.

Мы обогнули конусы в поисках клавиатуры, на которой работал Хранитель, механизма, который под нажимом щупалец изменил наклон дисков и послал копье зеленого света в солнце. Я нерешительно коснулся хрустального основания: теплое, но происходит ли эта теплота от ослепительного дождя частиц, который мы видели, или это свойство самого механизма, не знаю.

Раскаленный туман не оставил никаких следов на поверхности основания. Она была ровной и алмазно-прочной. Ближайшие конусы находились едва в девяти футах от края.

Неожиданно мы увидели клавиатуру, остановились перед ней. В форме большого Т, светящаяся слабым фиолетовым блеском, она напоминала тень Хранителя. Поднятая над поверхностью на фут, она внешне никак не связана с конусами.

Она состояла из тысяч плотно втиснутых маленьких восьмиугольных стержней; у одних вершины чашеобразные, у других заостренные; ни одного шире полудюйма. Похожи на сплав хрусталя с металлом – соединение энергии с материей.

Стержни подвижны, они образовывали невероятно сложную клавиатуру; как будто для разыгрывания комбинаций четырехмерных шахмат. Я понял, что только щупальца Хранителя, его руки, могут владеть этой невероятной сложностью. Ни диск, ни звезды, ни даже император не могут играть здесь, извлекать аккорды силы.

Но почему? Почему только огненный крест может заставить звучать эти переплетенные октавы, передавать команды?

Никакой видимой связи клавиатуры с конусами нет; нет антенны между нею и кругом дисков. Может ли быть, что сигнал передается через тела металлических существ дна кратера и его стен?

Немыслим, немыслимо, потому что такой механизм чрезмерно сложен.

Быстрое исполнение приказов, которое мы наблюдали, свидетельствует, что металлическому чудовищу не нужны какие-то средства для передачи мысли отдельным своим частям.

Что-то тут не вяжется, есть какой-то разрыв, который групповое сознание своими обычными способами преодолеть не может. Иначе к чему клавиатура, к чему труд Хранителя?

Возможно, каждый такой маленький стержень напоминает ключ беспроволочного телеграфа, передатчик, усиливающий энергию, в которой содержится приказ. Сверхпередатчик суперморзе, посылающий всем существам приказы высших ячеек Металлического Чудовища, которые для них как для нашего организма клетки мозга.

Я наклонился, собираясь, несмотря на почти непреодолимое нежелание, коснуться стержней клавиатуры.

Какая-то тень упала на нас, тень красноватая, смесь алого и охры…

Над нами возвышался Хранитель!

Ведя жизнь, полную опасностей, часто сталкиваясь с необходимостью принятия быстрых решений, я понял, что моя реакция на опасность почти чисто инстинктивная; она не более сознательна, чем отдергивание руки от раскаленного металла, чем нападение загнанного в угол животного. И очень редко в действие вступают высшие функции мозга. Один из таких случаев – когда я последовал за Ларри О'Кифом и Лаклой в объятия разрушителя душ в месте, таком же необычном, как это (См. «Покорители лунного бассейна». – Прим. автора); другой случай – сейчас. Я отвлеченно, отчужденно рассматривал гневно пылающую фигуру.

По сравнению с ней мы были как мальчики-с-пальчики перед великаном; если бы он был в человекообразной форме, мы были бы на треть расстояния до колена. Я сосредоточил внимание на двадцатифутовом квадрате – основании Хранителя. Поверхность у него абсолютно ровная, зеркальная, но в то же время в ней чувствуется зернистость, тесное сжатие бесчисленных микроскопических кристаллов.

И в этих гранулах, скорее чувствуемых, чем видимых, горит тусклый красный свет, дымчатый и мрачный. У каждого конца квадрата, на полпути к середине, ромб примерно в ярд шириной. Эти ромбы тускло светятся желтоватым светом, и кажется, что стиснутых кристаллов в них нет. Я решил, что это органы чувств, аналогичные большим овалам императора.

Мой взгляд перешел к распростертым рукам. Они от конца до конца достигали шестидесяти футов. У каждого конца еще два ромба, но не тусклые, а гневно горящие оранжево-алым огнем. На пересечении, в центре креста, нечто напоминающее дымящееся отражение пульсирующей многоцветной розы императора, но каждый лепесток ее обрезан и стал прямоугольным.

В центре виднелся решетчатый узор. В эту розу стекалось множество ручейков гневно-алого и оранжевого цвета, которые перекрещивались решеткой узора, но никогда не изгибались и не образовывали дуг.

Между ручейками огня виднелись восьмиугольные розетки, полные серебристого сияния, бороздчатые и похожие на полураскрытые бутоны хризантем, вырезанные из серого гагата.

А над всем возвышался гигантский вертикальный стержень. На верху его я увидел огромный ярко-алый прямоугольник; два других прямоугольника смотрели на нас из-под него, как два глаза. И вдоль всей вертикальной части были тесно усажены бороздчатые восьмиугольники.

И тут я почувствовал, что меня поднимает и несет вверх. Дрейк сжал мое плечо, мы поднимались вместе. Полет наш прервался напротив решетчатого сердца в центре розы с прямоугольными лепестками. Тут мы на мгновение повисли. Потом восьмиугольники зашевелились, раскрылись, как бутоны…

Это гнезда, в которых помещаются щупальца Хранителя; хлыстообразные щупальца развернулись и устремились к нам.

Кожа моя сжалась от прикосновения этих щупалец. Тело, прочно зажатое, оставалось неподвижным. Но прикосновение не было неприятным. Похоже на гибкие стеклянные полоски, их гладкие концы прикасались к нам, поглаживали по волосам, притрагивались к лицам, углублялись в одежду.

Роза постоянно пульсировала, пульсировали и огненные ручейки-вены, по которым в нее струился свет. Огромный ало-желтый квадрат наполнился жидким пламенем; алмазные органы чувств под ним, казалось, затянулись дымом, от них исходили потоки оранжево-красного пара.

Хранитель рассматривал нас.

И сознание мое подчинилось ритму этой прямоугольной розы. Но в этом ритме не было ничего от огромного торжественного первобытного спокойствия, которое, как описывала Руфь, излучает металлический император. Это было сознание, несомненно, мощное, но гневное, нетерпеливое, мятежное, оно казалось незавершенным и борющимся. В его дисгармонии чувствовалась сила, стремящаяся освободиться, энергия, сражающаяся сама с собой.

Все больше щупалец, подобных гибким стеклянным стержням, устремлялось к нам; они закрывали лицо, все труднее становилось дышать. Одно щупальце обернулось вокруг моего горла и начало сжиматься…

Я слышал, как вскрикнул Дрейк, слышал его затрудненное дыхание. Но не мог повернуть к нему головы, не мог заговорить. Неужели конец?

Давящее кольцо расслабилось, щупалец стало меньше. Я почувствовал, как в держащем нас существе просыпается гнев.

Тусклые огни сверкнули. Появились рядом и другие огни, подавившие блеск Хранителя. Снова ко мне протянулся пучок щупалец. Я почувствовал, как меня вырывают из невидимых объятий и переносят по воздуху.

Мы вместе с Дрейком висели перед сияющим диском – металлическим императором!

Это он вырвал нас у Хранителя; я видел, как щупальца Хранителя гневно тянулись к нам, а потом мрачно, медленно вернулись в свои гнезда.

А от диска, покрывая меня, поглощая, пришло невероятное спокойствие, все человеческие мысли гасли, и все человеческое во мне, казалось, начало погружаться в немыслимую космическую тишину, тонуть в бездонной пропасти. Я боролся с этим, старался поставить преграду на пути льющейся в меня силы, забить эту силу изучением самого императора.

Его сапфировые овалы задумчиво рассматривали нас; мы висели в десяти футах от них. Они казались жидкими и светящимися, подобными большим жемчужинам. Вдоль края диска шла золотистая полоска, в которой были размещены девять овалов, их соединял лабиринт геометрических символов, цепочек живых огней; рисунок этот был бесконечно сложен и бесконечно прекрасен; множество симметричных форм, так похожих на снежинки или радиолярии – это математическое чудо природы.

Сверкающее лепестковое сердце переплетено живой радугой холодного пламени.

Мы медленно плыли в воздухе, а диск – разглядывал нас.

Я чувствовал себя не действующим лицом, а каким-то сторонним наблюдателем; два человека висят, как мошки, в воздухе, с одной стороны от них мерцающий алым и оранжевым крест, с другой стороны светящийся диск; сзади громоздятся конусы, далеко вверху кольцо щитов.

Раздавался звон, волшебный, сладкий, хрустальный. Он исходил от конусов, это был их голос. В обширный круг неба устремилось копье зеленого света; вслед за ним еще несколько.

Мы мягко скользнули вниз, стояли, покачиваясь, у основания диска. Хранитель перегнулся, склонился. Снова плоскости его повисли над клавиатурой. Вниз спустились щупальца, исполняя на стержнях неведомую симфонию силы.

Все чаще становились копья зари, они превратились в обширный вздымающийся занавес. Фасеточное колесо на верху горы конусов поднялось выше; сами конусы засветились, и в небо устремилось не копье, и светлое кольцо, похожее на петлю лассо.

И, подобно лассо, оно перехватило зарю, разорвало ее.

В эту петлю устремились потоки светящихся частиц; утрачивая свой цвет, они водопадом, как в воронку, устремлялись в петлю.

Эти частицы опускали ниже, покрывая конусы. Но теперь конусы не сверкали, как под потоком энергии со щитов, и если и росли в размерах, то медленно, незаметно для глаза; сами щиты оставались неподвижны. Я видел, как то тут, то там поднимаются меньшие кольца, эти раскрытые рты конусов пьют магнитную энергию, бесчисленные ионы, летящие от солнца.

А потом, как и в тот раз, когда мы наблюдали это явление в долине синих маков, кольцо исчезло, скрылось в светящемся тумане.

Забыв о соседстве двух немыслимых нечеловеческих существ, мы следили за игрой щупалец на поднятых стержнях клавиатуры.

Но если мы забыли, то о нас не забыли!

Император скользнул ближе; смотрел на нас – вопросительно, заинтересованно; так человек смотрит на какое-нибудь интересное насекомое, на котенка, на щенка. Я чувствовал эту заинтересованность, как раньше ощущал бесконечное спокойствие, как чувствовал игривость глаз существ в коридоре, любопытство колонны, опустившей нас в долину.

Толчок, полный гигантской, сверкающей игривости.

Снова толчок – мы отлетели дальше. И неожиданно на поверхности под нами засветилась полоска, ее образовали ожившие глаза, они указывали нам путь.

Я видел, как повернулся император, теперь к нам была обращена его огромная металлическая овальная спина, четко выделявшаяся на фоне блеска конусов.

А с узкой тропы, образовавшейся по неслышному приказу, поднялось войско маленьких невидимых рук, этих чувствительных магнитных потоков, органов металлических существ. Они держали нас и двигали вперед. Все быстрее и быстрее двигались мы в направлении ушедших металлических монахов.

Я повернул голову: конусы уже далеко. Над фосфоресцирующей клавиатурой все еще нависали плоскости Хранителя; по-прежнему виднелся черный на фоне сияния диск императора.

Но светящаяся мигающая тропа между ними и нами исчезла, она гасла сразу за нами.

Мы двигались все быстрее и быстрее. Цилиндрическая стена приблизилась. В ней виднелся высокий прямоугольный вход. Нас несло к нему. Перед нами уходил вдаль коридор, такой, какой закрывался за нами.

Но, в отличие от того коридора, поверхность этого быстро поднималась, по этой гладкой скользкой поверхности человек не смог бы двигаться. В сущности это была шахта, прямая, как стрела, идущая под углом в тридцать градусов. Ни ее конца, ни каких-нибудь поворотов мы не видели. Все вверх и вверх уходила она в глубь Города, сквозь само металлическое чудовище, и перспективу скрывала только неспособность человеческого глаза проникнуть сквозь светящуюся дымку, затягивавшую эту шахту на удалении.

На мгновение мы повисли на пороге. Но импульс, который нес нас сюда, не кончился. Нас потянуло вверх, ноги наши едва касались сверкающей поверхности. Сила, поднимавшая нас, исходила от пола, поддерживала нас с боков.

Все выше и выше, десятки, сотни футов.

22. ВОЛШЕБНЫЙ ЗАЛ

– Гудвин! – нарушил молчание Дрейк; он отчаянно пытался скрыть страх в голосе. – Гудвин, это не выход. Мы поднимаемся, все дальше от ворот.

– Что же нам делать? – Я беспокоился не меньше его, но понимал всю беспомощность нашего положения.

– Если бы мы только знали, как разговаривать с этими существами, – сказал он, – если бы только могли дать понять диску, что хотим выйти. Черт возьми, Гудвин, он помог бы нам.

Какой бы нелепой ни казалась эта мысль, я чувствовал, что он говорит правду. Император не желал нам вреда; в сущности, я даже считал, что он отобрал нас у Хранителя, желая нам добра… что-то такое было в этом Хранителе…

Мы продолжали подниматься в шахте. Теперь мы уже должны были находиться выше уровня долины.

– Нужно вернуться к Руфи! Гудвин, уже вечер! Что с ней могло случиться!

– Дрейк, приятель, – я использовал его любимую разговорную лексику, – мы ничего не можем сделать. И помните: она в доме Норалы. Не думаю, честно вам говорю, не думаю, чтобы там ей угрожала какая-нибудь опасность, пока она остается в доме. А там ее удерживает Вентнор.

– Правда, – с некоторой надеждой согласился он. – И, наверно, сейчас с ней Норала.

– Не сомневаюсь, – оживленно подхватил я. Мне пришла в голову мысль, я почти сам в нее поверил: – И еще одно. Здесь не бывает бесцельных действий. Нас ведут по приказу существа, которое мы назвали металлическим императором. А он не хочет нам вреда. Может быть… все-таки это выход.

– Может быть, – с сомнением ответил он. – Но не уверен. Может, он просто хотел удалить нас оттуда. И к тому же, толчок ослабевает, наша скорость снизилась.

Я не осознавал этого, но наше продвижение действительно замедлилось. Я оглянулся: на сотни футов за нами уходил склон. Неприятный холодок пробежал по коже: стоит магнитному сжатию ослабнуть, прекратиться, и ничто не удержит нас от падения по склону. А в конце мы разобьемся, как яйца. Мало утешало, что наше дыхание прервется задолго до этого ужасного конца.

– Вдоль шахты есть другие коридоры, – сказал Дрейк. – Я не очень доверяю императору; вы знаете, его металлическому мозгу есть о чем думать, кроме нас. Давайте попробуем проскользнуть в следующее отверстие… если сможем.

Я отметил три таких коридора во время подъема; все они уходили перпендикулярно нашей шахте.

Наше движение все более замедлялось. В ста ярдах вверху я видел еще одно отверстие. Доберемся ли мы до него. Наше продвижение все медленней. Теперь отверстие всего в ярде, но мы застыли, повисли на месте.

Дрейк охватил меня руками. С огромным усилием он бросил меня во вход. Я упал на край, быстро повернулся, увидел, как он скользит вниз, протянул к нему руки.

Он поймал их. От рывка у меня чуть не вывернуло плечи. Но я удержал Дрейка.

Медленно начал пятиться в коридор, таща его за собой. Вот появилась его голова, плечи, вот все извивающееся длинное тело. Дрейк лег рядом со мной.

Минуты две мы лежали на спине и отдыхали. Я сел. Коридор широкий и тихий; по-видимому, такой же бесконечный, как тот, из которого мы только что спаслись.

Вдоль него, над нами, под нами тусклые маленькие глаза. Ни следа движения; но если бы оно началось, у нас не было бы другого выхода, как вернуться в убийственную шахту. Дрейк встал.

– Я голоден, – сказал он, – и хочу пить. Предлагаю поесть, попить и приободриться.

Он снял корзину. Мы достали из нее еду и фляжки. Не разговаривали. Каждый знал, о чем думает другой: нечасто – и хвала за это вечному закону, который называют Богом, – случаются такие критические состояния, когда речь кажется ненужной и сознание отказывается от нее, как от чего-то тошнотворного.

Сейчас был как раз такой момент. Наконец я встал.

– Идем, – сказал я.

Коридор уходил от нас прямо, мы пошли по нему. Не знаю, сколько мы прошли; казалось, много миль. Неожиданно коридор расширился и превратился в обширный зал.

Зал был заполнен металлическими существами, он служил им гигантской мастерской. Множество существ самых различных форм и размеров трудилось тут. На полу лежали груды сверкающих руд, ряды слитков, металлических и хрустальных. Повсюду: высоко и низко – пылали яйцеобразные огни, эти большие и маленькие плавильные печи.

Перед одной из таких печей недалеко от нас стояло металлическое существо. Его тело представляло собой двенадцатифутовую колонну из небольших кубов. На вершине полый квадрат, образованный еще меньшими блоками. Из центра этого квадрата выдавался стержень, увенчанный двухфутовой плоской поверхностью еще одного куба.

С боков квадрата отходили длинные руки, образованные шарами и оканчивавшиеся четырехгранником. Руки свободно двигались, поворачивались, как на шарнирах, а их заостренные концы напоминали десяток молотов. Молоты непрерывно били по предметам в форме наперстков; эти предметы попеременно оказывались в ближайшей печи.

Существо казалось работником-гоблином, полностью поглощенным своим занятием.

Машин были десятки; они не обращали на нас никакого внимания; мы шли по огромной мастерской, как можно ближе прижимаясь к стене.

Мы миновали группу других фигур, которые стояли в ряд по двое; на вершинах их были большие вращающиеся колеса, а в них гибкие щупальца просовывали огромные слитки; мне показалось, что это то самое вещество, из которого сделаны стены дома Норалы и основание пьедестала конусов.

Слитки исчезали во вращающихся колесах и снова появлялись из тонких стройных цилиндров; их подхватывал ожидающий куб и скользил в сторону, а его место тут же занимал другой. Сложные живые машины самых разнообразных форм и размеров были заняты немыслимыми работами. Весь зал был полон шумом гоблинов, треском троллей, звоном гномьих наковален, стуком молотов кобольдов – пещера была заполнена металлическими Нибелунгами.

Мы оказались у входа в другой коридор. Его наклон, хотя и крутой, не показался нам опасным.

Мы вошли в него; начали подъем; он длился, казалось, вечно. Наконец впереди появились очертания еще одного входа, ярко освещенного. Мы подошли ближе; остановились и осторожно выглянули.

И хорошо, что задержались: перед нами было открытое пространство, пропасть в теле металлического чудовища.

Коридор открывался в него, как окно. Высунув голову, мы видели и выше, и ниже себя сплошную стену. В полумиле впереди виднелась противоположная стена. Над этим углублением туманное небо, и на его фоне не более чем в тысячу футов над нами – черный край пропасти Города.

Далеко-далеко под нами орды металлических существ перебрасывались через пропасть изогнутыми арками и прямыми мостами; мы знали, что они должны быть гигантского размера, но расстояние превращало их в тропки. Через эти мосты двигались целые толпы, и от них исходили молнии, сверкания, призматические столбы света; подземный пурпур, расплавленная синева, разноцветные лучи вздымались вверх от развернутых кубов, шаров и пирамид, пересекавших мосты и несущих из мастерских сияющие плоды своей загадочной работы.

А когда они проходили, мосты поднимались, сворачивались и исчезали в стенах. Но тут же разворачивались другие, так что над пропастью всегда висела их паутина.

Мы отпрянули, глядя друг на друга. Оба мы побледнели. Меня попеременно бросало то в холод, то в жар. Я понял, что мы окончательно заблудились в этом невероятном Городе, в теле металлического чудовища, каким и был этот Город. Я испытывал отчаяние. Мы повернули и медленно двинулись назад по наклонному коридору.

Мы прошли молча не менее ста ярдов, прежде чем остановились, тупо глядя на отверстие в стене. Когда мы здесь проходили, отверстия не было; в этом я был совершенно уверен.

– Оно открылось, после того как мы прошли, – прошептал Дрейк.

Вы всмотрелись в него. Проход узкий, ведет вниз. Несколько мгновений мы стояли в нерешительности, оба испытывали одно и то же чувство: какой у нас выбор среди окружающих опасностей? Вряд ли впереди большая опасность.

Оба пути живые, оба подчиняются чьей-то воле, над которой у нас не больше власти, чем у мыши, попавшей в изготовленную человеком ловушку. К тому же коридор вел вниз, хотя и не так круто, как первый; но тут все-таки больше надежды добраться до выхода во внешнюю долину.

А если возвращаться прежним путем, придется снова пройти мастерскую и зал конусов, где нас, несомненно, ждет опасность.

Мы вступили в новый коридор. Некоторое время он шел прямо, потом повернул и начал полого подниматься; мы продолжали идти. И вдруг, не далее ста ярдов от нас, хлынул поток мягкого свечения, прозрачного, полного перламутровым блеском и розовыми тенями.

Как будто открылась дверь в светящийся мир. Из нее струился поток сверкания, окатывал нас волнами. А вслед за ним донеслась музыка, если можно так назвать могучие гармонии, звучные аккорды, хрустальные темы, соединенные гирлянды нот, похожие на связки маленьких золотых колокольчиков.

Мы двинулись к источнику света и музыки; и даже если бы захотели остановиться и отойти, не смогли бы: сияние притягивало нас, как солнце каплю воды, непреодолимо звала сладкая неземная музыка. Мы подошли ближе; свет и звуки исходили из узкой ниши; мы заползли в нее – и остановились.

Перед нами был обширный, лишенный колонн свод, безграничный храм света. Высоко, многими рядами танцевали и светили шары, похожие на неяркие солнца. Не было бледного сияния замороженных лучей. Они пылали радостно, точно вино из рубинов, которое джинны Эль-Шираза выжимают из волшебных лоз; розово-белые шары, подобные грудям дев Вавилона, опаловые шары, шары зеленые, как шепчущие весенние бутоны; шары великолепного багрянца, солнца, от которых исходили певучие лучи розы, обрученной с жемчугом, сапфировые и топазовые шары; шары, рожденные прохладными девственными рассветами и величественными закатами.

Они плясали, эти бесчисленные шары. Раскачивались нитями, образуя светящиеся рисунки. И лучи их ласкали мириады металлических существ, раскрывавшихся им навстречу. Под лучами пульсировали огни кубов, шаров, пирамид.

Мы увидели источник музыки – огромный предмет из множества хрустальных труб, похожий на гигантский орган. Из окружающего сияния собирались большие языки пламени, становились огненными знаменами и вымпелами, устремлялись к хрустальным трубам и исчезали в них.

И трубы выпивали это пламя, превращая его в звуки!

Ревущие весенние ветры, шум водопадов и потоков – это изумрудные огни; пламенные трубные звуки – розовые огни; переливы бриллиантов таяли, превращаясь в серебряные симфонии, словно дымка Плеяд, преображенная в мелодии; переменяющиеся гармонии, под звуки которых танцевали странные солнца.

И тут я понял – с чувством благоговейного страха, с необъяснимым ощущением святотатства – понял тайну этого волшебного зала.

В каждой пульсирующей розе – сердце диска, в каждом центре креста, в лепестках каждой звезды были крошечные диски, крошечные кресты, крошечные звезды, сверкающие так же, как большие.

Металлические дети, растущие, как кристаллы, из сверкающего сияния под игру веселых огней.

Невероятный расцвет металла и хрусталя под колыбельные песни огней.

Родовой покой Города.

Лоно металлического чудовища!

Неожиданно вспыхнули стены ниши, крошечные глазки разглядывали нас, как проснувшиеся и захваченные врасплох часовые. Ниша быстро закрылась, так быстро, что мы едва успели отпрыгнуть в коридор.

Коридор ожил.

Нас подхватила сила. Понесла нас вверх. Далеко впереди появился светлый квадрат, Он быстро рос. В нем виднелось аметистовое сверкание большого кольца, что охватывает окружающие вершины.

Я повернул голову: коридор за нами закрывался!

Теперь отверстие было так близко, что сквозь него я видел панораму долины. Стена сзади коснулась нас, начала выталкивать. Мы с отчаянием прижимались к ней. Все равно что мухи, пытающиеся остановить гору.

Нас неумолимо толкало вперед. Вот мы уже в нише глубиной в ярд. Вот стоим на карнизе в фут шириной.

С дрожью смотрели мы круто уходящую вниз стену Города. Гладкий блестящий утес спускался на несколько тысяч футов до самого дна долины. И никакой милосердный туман не скрывал, что ждет нас внизу. Вообще тумана не было. С невероятной четкостью перед нами открылись все детали пропасти.

Мы качались на краю. Карниз под нами таял.

И, взявшись за руки, мы полетели вниз, прямо к смерти далеко внизу!