Текст книги "Октавиан Август. Революционер, ставший императором"

Август разделил войско на три колонны, которые разными путями продвигались в Кантабрийские горы. Цель, по-видимому, заключалась в том, чтобы захватить основные проходы и подчинить главные укрепленные поселения местных народов. Археологические данные подтверждают, что в этих местах велись серьезные бои, а также позволяют выявить местонахождение временных лагерей, построенных римлянами во время этих кампаний. К сожалению, ни одно из этих мест невозможно связать с локациями, названия которых в кратком (и почти наверняка искаженном) виде встречаются в источниках. Август закончил автобиографию рассказом о своей победе в этих войнах, но в сохранившихся источниках нет почти никаких упоминаний об этом утраченном произведении. Он ничего не говорит о собственных подвигах и опасностях, которым подвергался в ходе этой кампании, и, похоже, что наибольшая опасность, с которой он столкнулся, исходила не от врагов. Еще до конца года он снова серьезно заболел, вернулся в Тарракон и оттуда курировал все операции вплоть до их завершения в 25 г. до н. э.[425]425
  Самую современную дискуссию о кампаниях 26–25 гг. до н. э. со ссылками на данные археологии см.: Morillo Cerdán (2009), о ситуации в более широком контексте Gruen in CAH² X, p. 163–166. Полезную дискуссию о литературных источниках см. Syme (1934) и ‘The Conquest of North-West Spain’, Roman Papers. Vol. 2 (1979), p. 825–854, и D. Magie, ‘Augustus’ War in Spain (26–25 BC), Classical Philology 15 (1920), p. 323–339; об автобиографии Августа см. Suetonius, Augustus 85. 1, а также J. Rich, ‘Cantabrian closure: Augustus’ Spanish War and the ending of his memoirs’, in C. Smith & A. Powell (eds), The Lost Memoirs of Augustus and the Development of Roman Autobiography (2009), p. 145–72; о болезни Августа см. Dio Cass. LIII. 25. 6–7.


[Закрыть]

Кантабры и астуры сражались со всей решимостью, и сохранились рассказы о воинах, которые предпочли капитуляции самоубийство. Существует сильное и ошибочное убеждение, будто все войны, которые велись на территории Испании, были партизанскими. В такой гористой местности засады, конечно, играли определенную роль, и даже известен случай, когда внезапное нападение сорвалось из-за предательства союзной общины, что позволило римлянам быстро продвинуться, дабы усилить контингент и победить врага. Тем не менее, очевидно, что были и крупномасштабные боевые действия, и многочисленные осады. Римские потери были весьма значительны, поскольку не каждая операция была успешной, и штурм даже маленькой укрепленной деревни представлял опасность для нападавших. В какой-то момент из Аквитании в Галлию прибыли корабли с подкреплением; один или несколько раз они причаливали к северному побережью Испании и нападали на врага, отвлеченного основными силами.[426]426
  Orosius VI. 21. 1–11, Florus II. 33. 46–59.


[Закрыть]

Прослеживалось определенное сходство с операциями в горах Иллирии, хотя узнать, сколько человек было занято и в тех, и в других, невозможно. Также не ясно, насколько опыт, полученный в сражениях на одном театре военных действий, передавался подразделениям в других местах. Временные лагеря, построенные во время этих кампаний, возводились в соответствии с традициями республиканской армии и с учетом особенностей рельефа. Несмотря на то, что внутреннее устройство отличалось высокой организованностью, которая так восхищала греков еще с III в. до н. э., лагеря пока не приобрели стандартную форму игральной карты и характерную внутреннюю планировку, каковые получат распространение в ближайшее несколько десятилетий. Так же, как и условия службы, распорядок дня и муштра не были разработаны и сразу же введены – они развивались постепенно в течение жизни Августа, по мере того, как вводилось все больше предписаний.[427]427
  Morillo Cerdán (2009), p. 243.


[Закрыть]

Как и в предыдущих кампаниях, римляне пытались занять доминантную высоту, когда их колоннам приходилось прокладывать себе путь через долины и проходы. Одну из крепостей они окружили пятнадцатимильным рвом, так что у защитников не было никакой возможности сбежать. Война велась жестко, методично и не особенно благородно, но зато давала офицерам и солдатам возможность отличиться и получить повышение или иные награды. Первому и Второму легионам было даровано почетное наименование Августовых, а последний под конец даже взял себе в качестве одной из эмблем Козерога – астрологический символ Августа (Florus II. 33. 50).

Потребовалось два года тяжелой борьбы, прежде чем объявили о победе и в Рим было направлено известие о том, что врата храма Януса можно снова закрыть. Август был провозглашен императором, и сенат проголосовал за предоставление ему триумфа. Титул он принял, а от празднования триумфа отказался, и впоследствии тоже всегда будет поступать подобным образом. Эффектное заявление о том, что он не стремится к личной славе, поскольку и так уже достиг очень многого, произвело гораздо более сильное впечатление, чем очередное триумфальное шествие по улицам Рима. Подобно Агриппе, он хотел безвозмездно трудиться на благо Рима, – «безвозмездно» в его случае означало без обычных почестей. В конечном итоге провозглашение победы оказалось преждевременным, и вскоре после того, как Август покинул Испанию, кантабры и астуры возобновили боевые действия. Было проведено еще несколько кампаний, завершившихся весьма эффективной, можно даже сказать, безжалостной операцией под руководством Агриппы в 19 г. до н. э. Но даже после этого ход сражений не всегда складывался в пользу римлян – Первый Августов легион был лишен своего почетного наименования за какое-то поражение (позднее, после продолжительной службы на германской границе, он получит наименование Германского – Germanica).[428]428
  Morillo Cerdán (2009), p. 243–244; о легионе см. Dio Cass. LIV. 11. 5, а также Keppie (1984), p. 138, 157.


[Закрыть]

1 января 25 г. до н. э. в Тарраконе Август в девятый раз вступил в должность консула. Возможно, он покинул город, чтобы лично принять капитуляцию некоторых кантабрийских вождей, но, поскольку его болезнь оставалась весьма серьезной, он вряд ли много путешествовал. Однако это вовсе не означает, что он проводил время в праздности. Известно, что несколько посольств из провинций приезжали в Рим и, после того, как были представлены сенату, отправились к Августу в Тарракон, причем это вряд ли был единичный случай. Несомненно, просители стекались к нему со всех уголков империи в надежде, что их ходатайства будут удовлетворены.[429]429
  e. g. Orosius VI. 21. 19–20, Strabo, Geogr. XII. 8. 18, также см. Crook in CAH² X, p. 82 и J. Richardson, Augustan Rome 44 BC to AD 14. The Restoration of the Republic and the Establishment of Empire (2012), p. 93–94, где подчеркивается, что на время пребывания Августа в Тарраконе этот город фактически превратился в центр всего римского мира.


[Закрыть]

Мало кто из провинциалов видел Августа вживую. Другое дело – на изображениях, куда более многочисленных, чем изображения любого другого человека или божества. На всех золотых и серебряных монетах, которые чеканились римлянами, был выбит его профиль или какой-нибудь связанный с ним символ. Его имя присутствовало на всех памятниках, а его статуи стояли по всей Италии и в провинциях. Август изображался в идеализированном виде – красивым, высоким и респектабельным. И вечно молодым – или, лучше сказать, в самом расцвете сил. Не существует ни одного изображения, где он был бы показан в зрелом возрасте или старым.

Это не означает, будто он не отдавал себе отчета в том, что смертен, особенно ввиду его повторяющихся приступов болезни, или был равнодушен к будущему своего семейства. Марцелл и Тиберий получили право носить мужскую тогу и еще до того, как поехать вместе с ним в Испанию, уже официально считались взрослыми. Эти кампании дали им почувствовать вкус военной жизни, и сыну Ливии это начало нравиться. Для молодых знатных людей брачные альянсы составляли важную часть карьеры. Учитывая роль, которую сыграло усыновление его Цезарем, Август знал, что любая связь с его семейным кругом имеет большое значение. Если Ливия была рядом с ним, то они, бесспорно, обсуждали эти вопросы во всех деталях и поступали так в отношении большинства семейных дел. Тиберия обручили с дочерью Агриппы Випсанией, а Марцеллу оказали великую честь в виде помолвки с Юлией – единственной дочерью Августа. Браки между двоюродными родственниками были редкостью даже среди знатных римских семейств, хотя все они так или иначе состояли в родстве друг с другом. Это являлось еще одним признаком того, что Цезаря Августа, несмотря на все свои разговоры о традициях, не связывали старые правила.[430]430
  Дискуссию о роли Ливии см. A. Barrett, Livia. First Lady of Imperial Rome (2002), p. 127–129.


[Закрыть]

XIV
Величайшая власть

 
Цезарь, про кого шла молва в народе,
Будто, как Геракл, лавр купил он смертью,
От брегов испанских вернулся к Ларам
Победоносцем.
Радостно жена да встречает мужа,
Жертвы принеся справедливым Ларам,
И сестра вождя…
 

Гораций. Оды. III. 14 (Пер. Г. Ф. Церетели под ред. М. Л. Гаспарова)

Возвращение из Испании заняло много времени. Август снова заболел – возможно, к нему вернулся тот же недуг, что беспокоил его в последние годы. Многолюдный Рим был нездоровым местом, и принцепс следовал традиционной практике всех нобилей держаться подальше от города, пока не выздоровеет. Возможно, к 1 января 24 г. до н. э. он уже был в Италии, но явно еще не в Риме, и не мог лично присутствовать, чтобы в десятый раз вступить в должность консула. Это не помешало сенату принести клятву верности всем формальным деяниям принцепса, а также выполнить его «просьбу» относительно выдачи каждому гражданину по 400 сестерциев, что повторяло щедрость, характерную для его триумфов. Сенаторы же проголосовали за наделение принцепса дополнительными почестями, часть из которых, впрочем, были им отвергнуты.[431]431
  Dio Cass. LIII. 28. 1–3, Res Gestae 15. 1. Также см. J. A. Crook in CAH², X, p. 83–84.


[Закрыть]

Коллегой Августа по консулату был Гай Норбан Флакк, сын одного из старших командиров в битве при Филиппах, женатый на дочери Бальба Младшего. Как и Меценат, Агриппа и Статилий Тавр все еще находились в Риме, так что принцепс не испытывал недостатка в богатых и влиятельных подчиненных, которые могли урегулировать все вопросы так, как ему было нужно, даже если формально не занимали никаких должностей. У Тавра были крепкие рабы-германцы, представлявшие собой мощную силу, хотя нигде не засвидетельствовано, что он использовал их для оказания давления на других. Также в городе находилось несколько преторианцев, хотя по меньшей мере несколько когорт сопровождали принцепса в Испанию, так что в распоряжении сторонников Цезаря всегда имелись вооруженные силы.[432]432
  R. Syme, The Roman Revolution (1960). На с. 372 цитирует надпись из ILS 7448–449 о телохранителях.


[Закрыть]

Что еще важнее, Агриппа был занят крупными строительными проектами, которые не только обеспечивали множество хорошо оплачиваемых рабочих мест, но и служили постоянным напоминанием о славе Августа и мире, который принесли его победы. В 26 г. до н. э. было завершено строительство септы, переименованной в Юлиеву септу в честь Юлия Цезаря, а особенно в честь его сына, и на Марсовом поле состоялось ее официальное открытие. Это была площадка для голосования с полом, вымощенным мрамором, украшенная статуями и картинами высочайшего качества, а большая часть ее внутреннего пространства была закрыта навесами, так что избиратели могли как насладиться тенью, так и полюбоваться произведениями искусства. Поблизости располагались общественные термы и гимнасий, базилика, посвященная Нептуну как напоминание о победах при Навлохе и Акции, а также величественный храм, который впоследствии станет известен как Пантеон, поскольку там были статуи всех великих богов и богинь. Изначально Агриппа планировал поставить среди них и статую Августа и назвать все здание Августеумом, но принцепс отказался от этой почести, поскольку она слишком походила на обожествление. Впрочем, возможно, что эта история была специально выдумана, чтобы подчеркнуть его скромность. Статую божественного Юлия Цезаря установили внутри храма, а входной портик украшали изображения Августа и Агриппы, размещенные на безопасном и почтительном расстоянии от статуй богов. Более чем вероятно, что фронтон был украшен резьбой в виде гражданского венка (corona civica), и это являлось очередным напоминанием о служении Августа согражданам.

Спустя полтора века император Адриан восстановил Пантеон на том же самом месте, но придал ему другое расположение. Именно это величественное сооружение с внушающей благоговение куполообразной крышей посетители могут видеть в настоящее время. Храм же, созданный Агриппой, был более традиционным по стилю, хотя и отличался монументальностью. Адриан сохранил или обновил оригинальную надпись, так что на фасаде здания вырезано имя Агриппы, и это может служить полезным примером того, что для римлян восстановление здания являлось отражением славы и создателя, и реставратора. Последнему это было нужнее, поскольку к моменту завершения работ он еще был жив и находился в добром здравии. Строительство, затеянное Агриппой на Марсовом поле, обеспечивало занятость большого числа римлян и предоставляло им различные удобства и роскошества, что являлось продолжением практики, начатой Агриппой еще во время его эдилитета десять лет назад. В ближайшие годы здание терм было расширено, а подача воды – улучшена благодаря завершению строительства нового акведука, Аква Вирго (Aqua Virgo), в 19 г. до н. э. Базилика предоставляла больше возможностей для ведения государственных дел, но так же, как и в случае с остальными его проектами, функциональная сторона здесь сочеталась с эстетической, и, помимо прочих украшений, в базилике находилась знаменитая картина, где изображались аргонавты. Подобно учреждению публичной библиотеки в храме Аполлона Палатинского, открытая демонстрация известных произведений искусства была явно популистским жестом, поскольку они делали доступным для широких слоев населения то, что раньше могли позволить себе только богатые. Тем не менее, в отличие от предыдущих политиков, Агриппа никогда не выставлял напоказ свои заслуги вне связи их с величайшей славой Августа. Вместо этого его победы служили прославлению мира, наступившего благодаря успехам принцепса.[433]433
  Dio Cass. LIII. 23. 1–4. См. также P. Zanker, The Power of Images in the Age of Augustus / Trans. by A. Shapiro (1988), p. 139–143.


[Закрыть]

Между тем приходили вести о новых победах. Когда врата Януса были закрыты во второй раз за несколько лет, это было публичным заявлением о новых успехах принцепса. В течение долгих веков республики эта церемония проводилась лишь дважды, но сколько человек об этом знало, сказать сложно, к тому же пока не видно было, чтобы провозглашение мира в Испании оказалось преждевременным. Новости из других провинций поступали также хорошие, поскольку военачальники Августа воевали там своими силами. Римские войска одержали победы в Альпах и на Рейне, так что, хотя карьера Корнелия Галла и закончилась опалой, в его успехах на военном поприще никто не сомневался. Его преемник Элий Галл также был всадником, и теперь, если не раньше, Август, по-видимому, решил изменить отношение к Египту и управлять им через префекта-всадника, а не легата-сенатора.[434]434
  Dio Cass. LIII. 26. 1–5, 27. 1–2. Комментарий см. T. Barnes, ‘The Victories of Augustus’, JRS 64 (1974), p. 21–26.


[Закрыть] Его инструкции также носили откровенно агрессивный характер. Элий Галл предпринял военный поход в Счастливую Аравию, расположенную в северо-западном углу Аравийского полуострова; местные жители были прекрасными посредниками в торговле предметами роскоши – такими как пряности, драгоценные камни и шелк. Вторжение не задалось с самого начала, так как многие римские корабли затонули во время шторма на Красном море. Римское войско пыталось приспособиться к условиям пустыни, и в столкновениях с неприятелем погибло гораздо меньше людей, чем от жажды, теплового удара или болезней. Элий Галл пошел неправильным путем, и впоследствии союзник, который посоветовал ему этот маршрут, был осужден и казнен, однако сложно сказать, предоставил ли он эти ложные сведения умышленно или по незнанию. Римляне взяли несколько крепостей, но под конец у них закончилась вода, и им пришлось отказаться от осады самой последней. В случае если им недоставало умения, Элий Галл и его люди демонстрировали упорную решимость, а отступать у них получалось лучше, чем нападать.

Это вторжение было бесспорным и дорого обошедшимся провалом, однако следует учитывать, что воевать приходилось далеко и весьма скромными силами – в основном римляне использовали два легиона вместе с вспомогательными войсками и союзниками. Походы Юлия Цезаря в Британию также не увенчались успехом, но их встретили ликованием; Аравия же являлась загадочной экзотической страной, а главное – римская армия никогда там раньше не была. Август объявил о победе, а истина никого не заботила. Ни один сенатор не участвовал в походе и не сопровождал преемника Элия Галла Публия Петрония, когда тот повел значительную часть провинциальной армии на юг вдоль Нила и одержал победы между первым и вторым порогами. Один из главных городов эфиопов был взят штурмом, а другая победа последовала, как о том объявили, над далеким экзотическим народом – на сей раз не без основания.[435]435
  Об экспедиции Элия Галла в Аравию см. Dio Cass. LIII. 29. 3–8, Strabo. Geogr. 16. 4. 23–24, 17. 1. 53–54, Res Gestae 26. 5, а также S. Sidebotham ‘Aelius Gallus and Arabia’, Latomus 45 (1986), p. 590–602 и E. Gruen in CAH², X, p. 148–151.


[Закрыть]

Успехи за границей, даже при том, что некоторые из них были скорее воображаемыми, чем реальными, укрепили стабильность дома. Похоже, что принцепс выполнял обещание навести порядок во вверенных ему провинциях, делая это как лично, так и через своих представителей. Если и возникали трудности с управлением Римом, вытекавшие из продолжительного отсутствия одного из консулов, то всегда находились средства, чтобы с ними справиться. Однако не всегда все проходило гладко. В 26 г. до н. э. Марк Валерий Мессалла Корвин, сын консула и консул-суффект 32 г. до н. э., человек, который в прошлом держал сторону «Освободителей», а затем – Антония, был назначен префектом города (praefectus urbis). Юлий Цезарь в свое время возродил этот старинный пост и специально отобрал несколько человек для решения административных вопросов в Риме на время своего отсутствия. Но в остальном эта должность относилась к туманным и далеким годам ранней республики. Через несколько дней Мессалла подал в отставку, «потому что не знал, как исполнять свою должность». Велик соблазн думать, что этот шаг диктовался осознанием того, что его власть была ограниченна, а стараниями закулисных махинаций соратников Августа превратилась в фикцию, но это чистая гипотеза, так же, как и современное предположение, будто он находился под давлением со стороны других нобилей, неодобрительно относившихся к режиму. В последующие годы этот пост был восстановлен и передан надежному Статилию Тавру.[436]436
  О Мессалле Корвине см. Titus, Ann. VI. 11. 4, а также Syme (1960), p. 403 и Crook in CAH², X, p. 81–842.


[Закрыть]

Когда Август, наконец, вернулся в Рим, был уже конец года, но он мог ехать по недавно восстановленным дорогам. Принцепс из своих собственных средств оплатил ремонт Фламиниевой дороги и призывал сенаторов, особенно тех, кто уже справлял триумфы, заняться другими главными дорогами. Его примеру последовали немногие, и в итоге основная часть работы была выполнена Цезарем Августом и Агриппой. Эти проекты опять же сочетали практическую сторону с визуальным посланием. На мильных камнях значилось имя реставратора, а на видных местах – таких, например, как крупные мосты, – установили статуи принцепса (Dio Cass. LIII. 22. 1–2).

Это были изысканные статуи, изображавшие сильного человека, на лице которого не видно признаков возраста или напряженности, в отличие от портретов, получивших широкое распространение в Риме в течение последних нескольких поколений и изображавших морщинистых, упитанных людей. На самом же деле Цезарю Августу было 38 лет, и он страдал от серьезной болезни, а потому даже не смог присутствовать на свадьбе Марцелла и Юлии, и его, как часто бывало, заменил Агриппа. Никто не знал, и менее всего сам Август, сколько еще ему суждено прожить. Причина его постоянных проблем со здоровьем неизвестна, хотя Светоний говорит, что дело было в его печени, так что, возможно, это было что-то из этой области. Некоторые исследователи считали, что Август симулировал болезнь, желая напугать сограждан перспективой своей скорой смерти и началом новой гражданской войны и показать им, что они должны радоваться его долгой жизни и принимать его господство, не стремясь к альтернативе. Другие предполагали, что болезнь была обусловлена психосоматическими причинами, хотя, как заметил один выдающийся ученый, «это объяснение весьма популярно среди врачей, когда они не могут поставить точный диагноз».[437]437
  Dio Cass. LIII. 27. 5–6, 30. 1, Suetonius, Augistus 81. 1. Цитата приводится по E. Badian ‘‘‘Crisis Theories”and the beginning of the Principate’, in W. Wirth Romanitas and Christianitas (1982), p. 18–41.


[Закрыть]

Воспитание нового поколения для ведения государственных дел было обычной практикой римского нобилитета. Формально Марцелл и Тиберий достигли совершеннолетия до того, как покинули Рим, чтобы сопровождать Августа в Испанию. Это считалось вполне нормальным, как и приобретение первого опыта провинциального управления и ведения военных действий в штабе родственника, хотя они еще были слишком молоды для получения звания военного трибуна. Впрочем, внимания им уделялось гораздо больше обычного. Оба юноши вернулись в Рим раньше Цезаря, но в последние недели своего пребывания с армией в Испании они были распорядителями на серии игр и развлечений, устроенных для легионеров в конце кампании. Затем, в 24 г. до н. э., сенат при содействии Августа предоставил им возможность ускоренного продвижения по службе. Они были включены в сенатские списки, а Марцелл получил звание претория и право занимать любую должность, включая консульство, на десять лет раньше положенного срока. Тиберию было позволено занимать должности на пять лет раньше.

Осенью восемнадцатилетние молодые люди впервые приняли участие в выборах – разумеется, при открытой поддержке Августа и, вполне возможно, при его физическом присутствии во время предвыборной агитации и самих выборов. Как обычно бывало, когда он давал рекомендацию, никто не сомневался в том, какими окажутся итоги – Марцелла избрали в эдилы, а Тиберий стал квестором. Несмотря на то, что они были еще очень молоды, не следует забывать, что каждый из них принадлежал к древнему и уважаемому роду. В этом смысле другие сенаторы воспринимали их как более приемлемые фигуры – во всяком случае, по сравнению с кем-либо наподобие Агриппы.

В особенности предпочтение отдавалось Марцеллу, которому не только предоставили более высокие должности, но и удостоили величайшей милости – брака с единственной дочерью принцепса. Впрочем, почести, предоставленные Тиберию, также были немалыми и носили исключительный характер, а его невеста Випсания являлась дочерью человека, который мог похвастаться тремя консульствами, и внучкой Аттика. В 23 г. до н. э. Август выбрал сына Ливии своим личным квестором и назначил его ответственным за организацию поставок зерна на последних этапах его доставки в Рим. Также ему было поручено обследование эргастулов,[438]438
  Эргастул – в Древнем Риме помещение для опасных или провинившихся рабов. – Прим. ред.


[Закрыть] сохранившихся во многих сельских усадьбах, поскольку существовало подозрение, что в некоторых из них насильно содержатся ни в чем не повинные путешественники, которых захватили в плен и заставляют работать. Оба задания были полезными и, что не менее важно, давали Тиберию возможность приобрести известность и популярность. Это было еще более верно в отношении Марцелла, который, будучи эдилом, отвечал за организацию игр, и с помощью своего дяди и тестя – принцепса, сделал их незабываемыми. Над Форумом натянули полотнища, чтобы защитить зрителей от солнца, а среди исполнителей танцев был один представитель всаднического сословия, а также молодая знатная дама.[439]439
  Dio Cass. LIII. 26. 1–2, 28. 3–4, 31. 2–3, Suetonius, Tiberius 8–9. 3. Также см. B. Levick, Tiberius the Politician (1999), p. 19–24 и R. Seager, Tiberius (2005), p. 12–13.


[Закрыть]

В 23 г. до н. э. Марцеллу и Тиберию исполнилось по 19 лет. Цезарю Августу было 39 лет, и он уже в 11-й раз был консулом. Его коллегой должен был быть некий Варрон Мурена, но он умер либо в конце 24 г. до н. э., либо в начале следующего года. Вместо него консулом стал Гней Кальпурний Пизон, который сражался против него в битве при Филиппах. Пизон происходил из уважаемой семьи, но со времен гражданской войны почти не участвовал в общественной жизни и, как говорили, в прошлом отказался от поддержки на выборах. На этот раз он позволил себя убедить; мы не знаем, что именно заставило его изменить свое мнение, но таким образом оказалась нарушена последовательность, при которой коллегами принцепса по консулату становились люди, известные как близкие соратники Августа. Возможно, это было задумано как знак примирения или, по крайней мере, как гарантия того, что нобили из уважаемых семей могут наслаждаться высочайшими почестями, каковых они, с их точки зрения, заслуживали.[440]440
  Res Gestae 15.1. Об отказе Пизона принимать участие в выборах см. Tасitus, Ann. II. 43.


[Закрыть]

Этот год оказался неудачным, но консулы и их способность работать вместе не имели к этому никакого отношения; дело было в стихийных бедствиях. Разразилась ужасная эпидемия, унесшая множество жизней по всей Италии и пару раз вспыхнувшая в самом Риме в течение этого и следующего года. Тибр вышел из берегов, что сказалось на низинных районах города и вызвало еще больше заболеваний, а неурожаи привели к нехватке зерна. Возможно, благодаря усилиям Тиберия положение немного стабилизовалось, но рынок тем не менее был сильно подорван, а цены взлетели. Август двенадцать раз выдавал двумстам пятидесяти тысячам граждан зерно или муку из собственных запасов – вероятно, каждый месяц, чтобы облегчить тяготы менее зажиточных.[441]441
  О поставках зерна см. Res Gestae Divi Augusti 15.1.


[Закрыть]

Все думали, что Август скоро умрет. В первой половине года он снова почувствовал серьезное недомогание из-за тех же проблем с печенью, которые преследовали его в последнее время. Такие заболевания обычно лечили при помощи теплых компрессов, но они ему не помогали. Август вызвал к себе высших должностных лиц, видных сенаторов и представителей всаднического сословия и стал обсуждать с ними государственные дела. В конце он передал свой перстень с печатью Агриппе, а записи о состоянии армии и государственных счетов отдал своему коллеге по консулату – Пизону. О Марцелле не было сказано ни слова, и Август умышленно не стал называть имени преемника. Это было непростым делом, поскольку его полномочия и auctoritas (власть) носили личный характер, а самой должности принцепса как таковой не существовало, и потому ее нельзя было передать кому-то другому. Кроме того, Марцеллу исполнилось всего девятнадцать лет и он еще только начинал карьеру, тогда как даже сам Август лишь со временем занял место своего отца. Если бы Цезарь Август умер, то самой подходящей кандидатурой для того, чтобы взять в свои руки контроль над большей частью легионов, оказался бы Агриппа, но его слабыми местами являлись отсутствие у него политических связей и былая готовность отказаться от славы в пользу друга. Он не только не был Цезарем, но и вообще происходил из незнатной семьи, так что имелись основания полагать, что ему пришлось бы бороться за то, чтобы удержать любую власть, какой он смог бы завладеть.

Цезарь Август цеплялся за жизнь, хотя некоторое время он не мог ни проводить заседания, ни даже принимать важные решения. К нему приставили нового врача – вольноотпущенника Антония Музу, который, как и многие врачи, вероятно, был родом из эллинистического мира. Отказавшись от традиционных методов лечения, вместо теплых припарок он использовал холодные, а также назначил холодные купания. Это помогло, и постепенно принцепс восстановил свои силы. То ли помогло лечение Музы, то ли его организм сам поправился, но, как бы то ни было, Август больше никогда так серьезно не болел и печень его не тревожила. Другие болезни, включая простуды и склонность к заболеваниям в начале весны и ближе ко дню его рождения в сентябре, поражали его и в последующие годы, но это не помешало, казалось бы, хрупкому Августу прожить еще тридцать с половиной лет.

Выздоравливающий принцепс щедро наградил Музу за это поистине чудесное исцеление. Сенат отреагировал публичным вынесением благодарности и сразу проголосовал за то, чтобы врач получил дополнительную крупную сумму, а также право носить золотое кольцо. Помимо этого они заказали его статую, и она была поставлена рядом с Эскулапом, богом врачевания, а кроме того, Муза и его коллеги-врачи были навечно освобождены от уплаты налогов. По мере распространения новостей, и частные люди, и целые общины предлагали устроить публичные изъявления благодарности за исцеление Августа.[442]442
  Suetonius, Augustus 59 и 81. 1–2, Dio Cass. LIII. 30. 1–3.


[Закрыть]

Стабильность – во всяком случае, на данный момент, – была обеспечена, и даже те, кто не особенно симпатизировал принцепсу, радовались этому. Тем не менее некоторое беспокойство относительно будущего все же сохранялось, и распространялись сплетни о том, почему Марцелл в этой ситуации оказался обойден вниманием. Становилось ясно, что, по крайней мере, некоторые считали, будто оказанная ему некогда благосклонность свидетельствовала о том, что его прочат в преемники. Август был недоволен подобными разговорами, поскольку они омрачали его в остальном весьма корректную и открытую передачу обязанностей коллеге по консулату и старому другу. Когда он поправился настолько, что смог посещать заседания сената, то публично заявил: неверно полагать, будто он готовит Марцелла себе в преемники. В качестве доказательства Цезарь Август принес документ, который, как он сказал, является его завещанием, и предложил зачитать его сенаторам, дабы показать, что его племянник может рассчитывать лишь на обычное наследство – любопытная перекличка с его оглашением завещания Антония десятилетием ранее. Поскольку принятие предложения означало бы необходимость подкрепить слова прицепса каким-либо доказательством, сенаторы поспешно закричали, что не позволят ему это сделать (Dio Cass. LIII. 31. 1).

1 июля Август покинул Рим и отправился на близлежащую Альбанскую гору, где сложил с себя консульские полномочия. Он специально сделал это за пределами официальной границы города и, вполне возможно, почти без предупреждения, чтобы избежать демонстраций «верности» со стороны сенаторов и попыток широких слоев населения убедить его пересмотреть свое решение; вероятно, он также объявил о своем намерении не занимать эту должность в ближайшем будущем. Оставшийся консул, Пизон, председательствовал на выборах консула-суффекта, который должен был заменить Августа. Сколько кандидатов появилось за столь короткий срок, неясно, и, возможно, Август уже предлагал Луцию Сестию участвовать в выборах. Сестий был квестором Брута и сражался на его стороне против молодого Цезаря. Несмотря на то, что после битвы при Филиппах он сдался и был помилован, Сестий открыто восхищался «Освободителем», держал у себя дома изображения Брута и постоянно его восхвалял. Многих, особенно из среды нобилитета, восхищал выбор человека, который явно не был близким другом принцепса. Многие знатные семьи считали его, как и Пизона, подходящим человеком для занятия этой высшей должности и, по сути, в течение следующего десятилетия многие консулы являлись выходцами из нобилитета. Это был очередной жест, призванный показать восстановление по крайней мере видимости нормального положения дел.[443]443
  Об отставке и Сестии см. Dio Cass. LIII. 32. 3–4, а также Syme (1960), p. 335.


[Закрыть]

Хотя Август уже не являлся консулом, он тем не менее сохранял за собой управление всеми ключевыми военными провинциями империи, каковое ему предоставили на десять лет, а прошло менее половины этого срока. Он продолжал пользоваться огромным авторитетом и, что еще более важно, фактической монополией на руководство всеми военными силами, так что его отставка с поста консула ни в коей мере не ослабила его власть. Нужно было решить вопрос о том, как оформить это господство юридически. Сенат быстро проголосовал за наделение его постоянным проконсульским империем и предоставил ему формальное право управления его провинциями и находящимися на их территории легионами даже теперь, когда консульским империем он больше не обладал. Эта право отдавать приказы и вершить правосудие обычно становилось недействительным, когда человек возвращался из провинции и пересекал померий, чтобы вступить в Рим, – за исключением особого разрешения, которое давалось человеку в день его триумфа. Август планировал часто уезжать из Рима и возвращаться, поэтому, чтобы каждый раз не даровать ему эти полномочия заново, сенат и народное собрание подтвердили указанную привилегию.