Текст книги "Октавиан Август. Революционер, ставший императором"

Август оставил за собой управление империей. В 5 г. до н. э. он был консулом в двенадцатый раз. Через восемнадцать лет после того, как последний раз занимал этот пост, к этой должности он подвел своего старшего сына как раз в тот день, когда Гай впервые надел мужскую тогу и официально стал взрослым мужчиной. Вскоре после этого юноше был присвоен беспрецедентный титул princeps iuventutis (первый среди юношества) и он был сделан почетным главой всаднического сословия – равным образом понятие беспримерное. Ни одно из этих званий не означало ни официальной власти, ни какой-либо действительной обязанности, но, несомненно, повышало его реноме в глазах общества. В то время, как Цезарь Август ожидал, пока его сыновья повзрослеют, у него не было иного выбора, кроме как доверить другим командование армиями на полях сражений. Луцию Домицию Агенобарбу, консулу 16 г. до н. э., женатому на старшей Антонии и поэтому входившему в состав разросшегося семейства принцепса, было дано командование в Германии, и он участвовал в крупной военной кампании. То же касается и Марка Виниция, его преемника, нового человека в среде аристократии, консула 19 г. до н. э. Не все люди, выбранные для командования армиями, были связаны с Августом родственными узами, но всем им доверяли, большинству предоставляли следующие друг за другом посты и иногда награждали триумфальными почестями.[605]605
  Dio Cass. LV. 9. 9, 10a. 2–3, а также: Gruen в CAH ²X, p. 182–183, и Fantham (2006), p. 99.


[Закрыть]

Наши источники относительно тех лет, которые Тиберий провел в уединении, бедны и затрудняют реконструкцию событий в каких-либо подробностях: рассказ Диона Кассия существует только в кратком изложении, которое от 5 г. до н. э. перескакивает прямо ко 2 г. до н. э. Весьма возможно, на других границах военная деятельность была значительнее и, может быть, некоторые иные, неизвестные победы, перечисленные в «Деяниях божественного Августа», относятся к этим годам. Насколько мы можем судить, Август мало разъезжал и, кажется, в течение некоторого времени не посещал провинций. Без старшего коллеги принцепсу было лучше оставаться в Риме и позволить делегациям являться к нему. Постоянный поток петиций продолжался, и только теперь он мог рассмотреть большинство из них. Иногда разбираемые вопросы были очень важны. В 12 г. до н. э. общины Азии тяжело пострадали от серии землетрясений и происшедших в результате этого пожаров и просили об освобождении от налогов. Август отменил на два года взимание податей и уплатил в казну равную сумму из собственных денег, чтобы дать жителям Азии время на восстановление.[606]606
  О налогах в Азии см.: Dio Cass. LIV. 30. 3.


[Закрыть]

Другие дела были менее значительны и носили более личный характер. В 6 г. до н. э. община греческого острова Книд отправила посольство, чтобы встретиться с принцепсом. Назначили двух человек – Дионисия, сына Дионисия, и его товарища, – и они начали обвинять некоего Эвбула, сына Анаксандрида, и его жену Тиферу в убийстве некоего Эвбула, сына Хрисиппа. Если те на Книде не представляли собой, судя по именам, ничего особенного, то само преступление было необычным. Брат жертвы и его приверженцы в течение трех ночей подряд нападали на дом обвиненной пары, как описано в письме Августа к общине: «Так как хозяева дома, Эвбул и Тифера не могли добиться того, чтобы пребывать в безопасности в своем доме, ни посредством переговоров… ни путем ограждения себя от нападений, то они приказали одному из своих домашних рабов не убить (хотя, пожалуй, вполне извинительный гнев мог бы кого-нибудь побудить поступить так), но сдерживать их, поливая экскрементами. Однако домашний раб… уронил ночной горшок вместе с тем, что выливал, а Эвбул попал под него».

Местная община, находящаяся, вероятно, под влиянием брата покойного, обвинила хозяев, а те апеллировали к Августу через посредство проконсула Азиния Галла. Этот последний приказал нормальным римским манером допросить их рабов под пыткой, и тот, кто выронил ночной горшок, был тверд, утверждая, что не собирался делать этого, хотя известная доля сомнений в этом была выражена. Август продолжал: «Я послал тебе также имеющиеся вопросы. Я бы удивился, насколько обвиняемые боялись допроса рабов под твоим руководством, если бы ты не казался слишком суровым по отношению к ним и упорным при всем неправильном отношении к преступлению, будучи разгневан не на тех, кто заслуживал претерпеть все, чтобы то ни было, потому что три раза ночью, чиня буйство и насилие, они предприняли нападение на чужой дом».

В данном случае истинные жертвы как нападения, так и последующей судебной ошибки на местном уровне, получили в конце концов от принцепса справедливый вердикт, но весьма возможно, чтобы добиться этого, потребовалось длительное время для преодоления всех препон и немалые расходы. К тому времени как Август объявил свое решение и приказал книдянам внести изменения в «судебные протоколы в их публичном архиве», чтобы согласовать их с его мнением, домохозяин Эвбул уже умер.[607]607
  Ej 312 = SIG 780 (перевод текста взят из книги: M. Cooley (ed.), The Age of Augustus. Lactor 17[2003], p. 197–198).


[Закрыть]

Отдельные личности, общины и даже целые провинции апеллировали к рассудительности Цезаря Августа. Так же поступали и монархи. У Ирода Великого было не менее десяти жен и большое число детей. Двое самых любимых были посланы в Рим, чтобы их растили и воспитывали при дворе Августа, но так как они были сыновьями казненной Мариам, им всегда мало доверяли. По прошествии лет Ирод вызвал их обратно, а в 13 г. до н. э. взял их в Италию, где отец и сыновья предстали перед принцепсом и обвиняли друг друга в вероломстве. Дело это на время было завершено, но в 7 г. до н. э. царь снова обвинил их в заговоре против него. На этот раз он лично в Италию не поехал, но отправил послов, и Август повелел, чтобы особый суд, в состав которого входили его легат в Сирии и другие римляне, собрался в Берите, дабы разобрать это дело. Сыновей признали виновными и поспешно казнили, хотя римляне настаивали на тюремном заключении.[608]608
  Ios. Fl. BJ 1. 538–551, а также: E. Shürer, G. Vermes & F. Millar, The History of the Jewish People in the Age of Jesus Christ. Vol. 1 (1973), p. 320–329, Goodman в CAH²X, p. 741–742, и L. White, ‘Herod and the Jewish experience of Augustan rule’, in K. Galinsky (ed.), The Cambridge Companion to the Age of Augustus (2005), p. 361–387, относительно последних лет Ирода особ. см. p. 375–376.


[Закрыть]

Последние годы жизни стареющего и слабого здоровьем Ирода были отмечены чередой казней членов его семьи, в то время как царь видел повсюду опасности и измену. Август сухо заметил, что он «предпочел бы быть свиньей Ирода, чем его сыном». Никогда царь Иудеи ни на мгновенье не колебался в своей верности Риму. В 4 г. до н. э., когда стало ясно, что дни Ирода сочтены, какая-то группа людей собралась и сорвала золотого орла, которого он установил на главных воротах Храма и к которому они, вероятно, испытывали отвращение скорее как к кумиру, чем как к символу Рима. Действовали они слишком поспешно, и скоро были арестованы и приведены к царю. Тот повелел совершивших это деяние заживо сжечь, тех, кто вдохновил их, также казнили. Несмотря на непопулярность Ирода, его власть в царстве была по-прежнему сильна. Вскоре после того он умер, и Август сформировал комиссию для решения вопроса о будущем этого царства, в которую включил Гая Цезаря, и, в конце концов, разделил его на три части и передал управление трем из оставшихся в живых сыновей Ирода. В последний год царствования Ирода или около того в какой-то момент родился Иисус – событие, очевидно, огромной важности для будущей истории, но не для истории Августа (рассуждения об этом факте см. в Приложении II). Менее чем через год после смерти царя легат Сирии дважды ходил со своими легионами в Иудею подавлять сильнейшие волнения против наследников царя и их римских покровителей.[609]609
  О шутке Августа см.: Macrobius, Saturnalia II. 4. 11; о казнях: Ios. Fl. BJ 1. 648–653, о вмешательстве сирийской армии: BJ 2. 45–79.


[Закрыть]

Акций был давно, и с 30 г. до н. э. восточные провинции были почти полностью избавлены от боевых действий, не считая небольших по масштабу кампаний на окраинах. Римское владычество признали, и мир и стабильность, которые оно давало, приветствовали и ценили. Также давно, в 26–25 гг. до н. э., собрание, устроенное общинами в Азии для принятия участия в культе Рима и Августа,[610]610
  Точнее, в культе богини Ромы, олицетворявшей город Рим – повелитель Вселенной. Впервые стала предметом почитания у греков и особенно в Малой Азии. Первый храм в честь Ромы был построен еще в 195 г. до н. э. в Смирне. – Прим. пер.


[Закрыть] предложило награду всякому, кто явился бы с предложением приличествующего способа почитания Августа, занимавшего главное место в этой эре спокойствия. Наконец, в 9 г. до н. э. указанная награда была присуждена, а так как удостоился ее римский проконсул, то напрашивается мысль, что на это было испрошено и дано одобрение принцепса. В дальнейшем все общины переменили свои календари таким образом, чтобы год начинался в тот день, на который приходилось 23 сентября, день рождения Августа. Он становился первым днем месяца, названным Цезарь. В 4 г. до н. э. Август ввел новую процедуру, позволявшую провинциальным общинам быстрее сменять правителя в случае вымогательства и любых других злоупотреблений властью, что положило конец противозаконным убийствам. Образ и имя Августа в провинциях были заметны повсюду, и он прилагал некоторые усилия к тому, чтобы обеспечить хорошее управление, хотя очень может быть, что новая система благоприятствовала коррупции администраторов, так как они должны были подлежать суду, состоявшему исключительно из других сенаторов, чьи наклонности, вероятно, возбуждали к ним сочувствие.[611]611
  См.: R. Sherk, Roman Documents from the Greek East (1969), no. 65 по поводу нового календаря, V. Ehrenberg & A. Jones, Documents Illustrating the Reigns of Augustus and Tiberius (2nd. edn, 1975), 311, V.


[Закрыть]

Во 2 г. до н. э. шестидесятилетний Цезарь Август в тринадцатый раз стал консулом, сделав церемонию при вступлении Луция Цезаря в совершеннолетний возраст еще более почетной. В пятнадцать лет тот был назначен авгуром и коллегой брата в качестве принцепса молодежи. Ему также позволили присутствовать в сенате и записали как кандидата на консульство в 4 г. н. э. 5 февраля 2 г. до н. э. сенат и народ постановили присвоить Августу титул pater patriae – «отец отечества». Это была почесть, не один раз упоминаемая в прошлом, но к настоящему моменту значение этого понятия уклонилось от первоначального. Цицерон в 63 г. до н. э. и Юлий Цезарь в качестве диктатора, оба были названы parens patriae («родитель отечества»), хотя титул этот неопределенный, и некоторые полагают, что тот либо другой или оба вместе были названы скорее «отцом», чем «родителем». В случае с Цицероном его присуждение было неформальным, тогда как Юлию Цезарю его пожаловали посредством официального постановления сената. Отец, особенно отец семейства, который стоял во главе семьи, в высшей степени глубоко почитался в римской культуре, но сомнительно, чтобы этот титул имел большое различие с названным, кроме, быть может, того, что небольшая разница в формулировке отличала Августа и подчеркивала всеобщий характер его отцовства. Сначала, когда депутация, представлявшая широкие слои населения, предложила этот титул, Август ответил отказом. Предоставление его происходило в театре, когда ко всеобщему одобрению Валерий Мессала, действуя от лица других сенаторов, снова обратился к нему, заявляя: «Да сопутствует счастье и удача тебе и дому твоему, Цезарь Август! Такими словами молимся мы о вековечном благоденствии и ликовании всего государства: ныне сенат в согласии с римским народом поздравляет тебя Отцом Отечества».[612]612
  Слова «Да сопутствует счастье и удача сенату и народу римскому» являлись обычным началом выступлений консулов перед сенатом, которые Мессала применительно к случаю изменил. – Прим. пер.


[Закрыть]

Август был взволнован до слез, когда отвечал: «Достигнув исполнения моих желаний, о чем еще могу я молить бессмертных богов, отцы сенаторы, как не о том, чтобы это ваше единодушие сопровождало меня до конца жизни».[613]613
  Suetonius, Augustus 58. 2, где он утверждает, что приводит точные слова, сказанные Мессалой и Августом; см. также: Crook в CAH²X, p. 101–102, и Levick (2010), p. 91–92, 204–205; подробное обсуждение разных одобрений и прославления присуждения этого титула см.: W. Lacey, Augustus and the Principate. The Evolution of the System (1996), p. 193–197, и исчерпывающее обсуждение значения этого термина и понятия об отце государства см.: T. Stevenson, ‘The Ideal Benefactor and the Father Analogy in Greek and Roman Thought’, CQ 42 (1992), p. 421–436, который считает, что и Цицерон и Юлий Цезарь были названы отцом отечества, и M. Gelzer (trans. P. Needham), Caesar, Politician and Statesman (1968), p. 315, fn. 2 (о Юлии Цезаре).


[Закрыть]

Пример народного давления, преодолевающего скромное нежелание со стороны принцепса, был успешно явлен, и обе стороны, без сомнения, понимали ту роль, которую играли. Это не меняет того факта, что только теперь Август принял этот титул. Если бы он желал его, то, конечно, мог бы получить его раньше. Этот путь льстил обеим сторонам, но главное сдерживающее начало в оказании почестей Августу исходило от него самого, а не от какой-либо мнимой сенатской оппозиции. Мессала был консулом 31 г. до н. э., прежним союзником Брута и Кассия, а затем Антония, и перед Акцием переметнулся на другую сторону, продолжая обладать провинциальным командованием и получать триумф. Он принадлежал к поколению, которое испытало ужасы гражданской войны на себе и все больше уходило в небытие. Что бы еще Август ни сделал, он уже обеспечил государству стабильность и внутренний мир в продолжение почти трех десятилетий, и уже поэтому активная поддержка являлась, конечно, искренней. Такой же была и его гордость, и упоминанием о присуждении ему названного титула завершается подлинный текст его Деяний: «В мое тринадцатое консульство сенат, всадническое сословие и весь народ римский провозгласили меня отцом отечества и постановили, чтобы это было написано при входе в мой дом и в здание сената»: «Деяния божественного Августа» 35.1.

Более чем за сорок лет своей карьеры Август проделал путь от разгневанного мстителя за убитого отца до главного государственного мужа, объединителя и «отца» римского мира. Его приемные сыновья делили с ним популярность и готовились к занятию высшей должности. Его дочь – и единственный его родной ребенок – обнаруживала меньшую склонность играть ту роль, которую дал ей отец.

Уединение Тиберия на Родосе снова предоставило Юлию самой себе. Наиболее вероятно, что в течение некоторого времени до этого пара совместно не жила, и потому случившаяся после его отъезда перемена, возможно, не была для нее слишком драматичной. Да и при ее жизненном опыте она не явилась чем-то необычным, ибо Агриппа большую часть их семейной жизни провел в провинциях, и Юлию одиночество не тревожило. Живая, любящая искусства и особенно поэзию, она наслаждалась компанией других блестящих, хорошо образованных, привлекательных и аристократических молодых людей. Поскольку она гордилась своим высоким положением, ее кружок состоял из молодых аристократов, принадлежавших к фамилиям, корни которых уходили далеко в глубь римской истории. Все были слишком молоды, чтобы принимать участие в гражданских войнах, которые, несомненно, явились глубочайшим жизненным испытанием, оказавшим влияние на формирование поколения их родителей, и выросли во времена мира и процветания.[614]614
  Suetonius, Tiberius 7. 3, утверждает, что пара после потери ребенка прекратила спать вместе; об образе жизни Юлии вообще см.: Fantham (2006), особ. p. 81–84.


[Закрыть]

Поэт Овидий – Публий Овидий Назон – был схож с ними по возрасту и жизненному опыту, и его стихи проникнуты красотой и страстью, равно как и озорством, а по временам почти легкомыслием. Их духовному настроению недостает темных полутонов и серьезности более ранних поэтов, переживших годы проскрипций, конфискацию земельной собственности и убытки, а вместо этого оно наполнено безудержным чувством радости. Около 2 г. до н. э. он работал над тремя книгами своей поэмы «Наука любви» (Ars Amatoria), представленной как шуточное специальное руководство о том, как найти и уговорить возлюбленного. Она гораздо менее о сексе, чем об обольщении, и при этом он, давая свои советы как мужчинам, так и женщинам, находит время совершить экскурсию и осмотреть некоторые памятника Августова Рима и рассказать несколько известных мифов, таких как история об Икаре. Несколько раз он убеждал своих читателей в том, что не прославляет прелюбодеяния; его женщины не жены, а любовницы, многие из них прежние рабыни, и поэтому здесь нет угрозы для собственно римского брака и рождения детей, столь активно поощряемого режимом Августа. До самой последней строчки второй и третьей книги тон нисколько не серьезный, тогда как он советовал, составляя каждую группу строк, провозглашать: «Назон был нашим учителем».[615]615
  «Назон был [нашим] учителем» (Naso magister erat), Ovid. Ars Amatoria 2. 744, 3. 812, см. также: K. Galinsky, Augustan Culture (1996), p. 261–269, который сосредотачивает внимание на «Метаморфозах», но причисляет Овидия к окружению Августа.


[Закрыть]

Саллюстий и Цицерон иногда жаловались на распущенность и случайные связи молодого поколения римской элиты, мешая при этом истину с дикими преувеличениями. К I в. до н. э. многие богатые и знатные римские женщины не довольствовались тихим пребыванием дома в ожидании возвращения мужей из дальних краев. Юлий Цезарь и Август, оба завязывали многочисленные романы с замужними женщинами, и они были не одиноки. Как всегда, слухи, без сомнения, сильно превосходили факты, но некоторые жены аристократов охотно заводили любовников, много больше наслаждались обществом молодых аристократов и получали удовольствие от вина, пиров, танцев и музыки.

Юлия была одной из них и явно наслаждалась роскошью и мужской компанией. В продолжение ее супружества с Агриппой Август, говорят, задавал себе вопрос, не была ли она неверна, и успокоился только тогда, когда все ее дети оказались похожими на отца. Говорили, будто Юлия саркастически заметила, что никогда «не брала на борт пассажира, если только трюм корабля не был наполнен грузом». По меньшей мере в одном случае Август писал какому-то сенатору, приказывая тому не посещать его дочь, но, кажется, убедил себя в том, что ее поведение скорее глупое, чем опасное. Совет, состоящий в том, что ей следовало бы подражать своей мачехе, чьи друзья были зрелыми и благоразумными в отличие от более легкомысленной компании, составляющей кружок Юлии, вполне ожидаемо встретил холодный прием. Ливия была почти на двадцать лет ее старше, и дочь принцепса убедила его в том, что ее друзья также «состарятся вместе с ней». Ко 2 г. до н. э. Юлии исполнилось тридцать семь, и она родила шестерых детей. Многие изо всех сил старались справиться со старением, особенно те, кто гордился своей красотой. Август неожиданно застал Юлию в тот момент, когда ее рабы выщипывали у нее несколько первых седых волос, и позднее он спросил ее, предпочтет она быть «плешивой или седой».[616]616
  Macrobius, Saturnalia II. 6–7, 9, Suetonius, Augustus 54. 2.


[Закрыть]

Дела дошли до критического состояния в конце 2 г. до н. э., когда принцепс столкнулся с явными свидетельствами того, что Юлия состоит в одной или более прелюбодейной связи. Нам неизвестно, как Август об этом узнал, да и невозможно открыть то, что действительно случилось. Ни один из наших источников не сомневается, что она заимела ряд любовников. Некоторые названы, и в их числе Семпроний Гракх, который был известен как поэт, Аппий Клавдий, Сципион, Тит Квинкций Криспин, бывший в 9 г. до н. э. консулом и представляющий из всех наибольший интерес, Юл Антоний, сын Марка Антония и Фульвии. Заявляют и о других, менее известных любовниках, но имена их не приводят. Аристократическое происхождение названных любовников не вызывает удивления, и все, скорее всего, были вполне близки Юлии по возрасту.

Помимо любовных связей говорили о ее вызывающем поведении. Ходили слухи о пьяных вечеринках, устраивавшихся публично и даже на рострах, о ночных сборищах на Форуме, там, где находится увенчанная венком статуя Марсия, сатира, известного своим музыкальным дарованием и ассоциировавшегося с пирами и Вакхом, богом вина. В еще более нелепых рассказах утверждается, что Юлия, страстно желая новых захватывающих ощущений, открыто продавала свое тело прохожим. Наша интуиция должна отвергать подобные россказни как сплетни, и мы, по всей вероятности, вправе это делать, хотя тот факт, что люди на протяжении всей истории совершали удивительные глупости, должен предостерегать нас от того, чтобы с абсолютной уверенностью не верить таким сообщениям. К тому же это может указывать на то, что Юлия и ее кружок становились все более неосмотрительными и, возможно, устроили одну или несколько своих вечеринок на улице или в общественном месте. Если это так, то здесь можно усмотреть ироническое эхо ночных набегов Антония и Клеопатры в Александрии. Возможно, каждый предполагал, что Август все знал, хотел закрыть глаза на происходившее и быть снисходительным к дочери.[617]617
  Dio Cass. LV. 9. 11–16, Suetonius, Augustus 65. 1; Tiberius 11. 4; Velleius Paterculus II. 100. 2–5, Seneca, Brevitate Vitae 4. 6, de Beneficiis 6. 32, Plin. NH XXI. 8–9, Tacitus, Ann. I. 53. 3; 24. 3, 4–44; о личностях заговорщиков и их связях см.: A. Ferrill, ‘Prosopography and the Last Years of Augustus’, Historia 20 (1971), p. 718–731, особенно 729, ‘Augustus and his daughter: a modern myth’, в C. Deroux (ed.), Studies in Latin Literature and Roman History 2 (1980), p. 332–346, и Barrett (2002), p. 48–51.


[Закрыть]

Учитывая знатное происхождение и семейные связи любовников, многие ученые предположили, что за всем этим скрывается политика и что в действительности это был заговор с целью захватить власть. Плиний утверждает, что существовал замысел убить Августа, а Дион Кассий полагает, что за этим стоял Юл, но более никто даже не намекает на это, и кажется неправдоподобным, что Юлия составила заговор с целью убийства отца. Более вероятно предположить, что она надеялась получить позволение развестись с Тиберием и выйти замуж за Юла, который таким образом стал бы новым зятем принцепса; как таковой, присоединяясь к нему, а со временем и к молодым Гаю и Луцию, как к вождям государства, он мог, без сомнения, ожидать, что на его долю выпадет все бо́льше власти и ответственности. Если бы Август в следующие несколько лет умер, Юл и Юлия могли бы занять такое положение, которое позволяло бы руководить ее сыновьями и разделить с ними власть. Избрание Гая в 6 г. до н. э. наводит на мысль о согласованных закулисных действиях, чтобы способствовать быстрому возвышению сыновей Юлии, и означает, что она и другие надеялись извлечь из этого выгоду. Быть может, это был план, а быть может, имели место неосторожные разговоры о свободе и восстановлении господства старых аристократических фамилий (статуя Марсия и затенявшая ее смоковница долгое время ассоциировались с символами народной свободы).[618]618
  Plin. NH VII. 149 заявляет, что Юлия замышляла вероломное убийство своего отца, а Dio Cass. LV. 10. 15 утверждает, что Юл вынашивал замыслы по захвату власти и что некоторые неназванные лица также были казнены.


[Закрыть]

То, что небезопасные разговоры имели место, вполне правдоподобно, и Юлия, может быть, надеялась выйти замуж за Юла. К тому же, несмотря на все оригинальные теории историков, организованный заговор в высшей степени невероятен. Август, конечно, не так смотрел на это, и ряд публичных осуждений за прелюбодеяния из-за его дочери – самая невероятная дымовая завеса, чтобы скрыть неудавшийся переворот, особенно со стороны человека, который ввел суровые – вызвавшие к тому же всеобщее недовольство – законы о браке и прелюбодеянии. Принцепс предоставил своей семье играть настоящую общественную роль и выставлял их в качестве образца подобающего римского поведения. Прелюбодеяние Юлии было бо́льшим предательством, чем уединение Тиберия, и Август явно глубоко это переживал. Не было нужды в том, чтобы процесс был публичным, но он настоял на рассмотрении его в сенате, заставив квестора зачитать документ, так как он не чувствовал себя способным самому обратиться к сенаторам.

Юл Антоний покончил с собой – возможно, в предчувствии смертного приговора, так как более поздние источники неопределенно говорят, что он был убит, – а всех остальных любовников отправили в изгнание. Один являлся состоящим на службе трибуном, которому дозволили завершить срок службы, а затем выслали за границу. Юного сына Юла Антония также сослали и отправили доживать жизнь в Массилию. В общем и целом, эта относительная мягкость является одним из сильнейших аргументов против политического заговора. В прошлом Август обнаруживал мало нерешительности в убийстве всякого, кто составлял заговор против него. К тому же большинство римлян явно находили это наказание за прелюбодеяние чрезмерно суровым (Тацит позднее утверждал, что принцепс относился к этому так, как если бы это было тяжкое преступление против государства, и, возможно, это ближе всего к истине). Август был оскорблен, рассматривая недостойное поведение своей дочери как глубоко личный позор, а ее любовников как сознательно наносящих обиду ему и его домашним. Это был удар по его авторитету, или даже во многих отношениях еще хуже, так как мнению о нем в более широких слоях едва ли где-нибудь был причинен вред столь значительный, как его собственному представлению о себе и своей гордости. Император Цезарь Август был скорее пристыжен и разгневан, чем испуган.[619]619
  Tacitus, Ann. 3. 24, 4. 44, Dio Cass. LV. 10. 15.


[Закрыть]

Он отказался видеть Юлию и осудил ее на изгнание на крошечный остров Пандатерия. Ей не должны были дозволять ни вина, ни какого бы то ни было рода предметов роскоши, ни по сути каких-либо дружеских отношений с мужчинами: любому мужчине, будь то свободный или раб, посещающему остров по какой-нибудь служебной обязанности, разрешалось ехать туда только после того, как Август внимательно изучил его наружность и характер. Феба, вольноотпущенница Юлии, вероятно, от стыда за то, что ее впутывали в это дело, или из страха перед наказанием, совершила самоубийство. Август сказал, что он «предпочел бы быть отцом Фебы». Однако Скрибония, мать Юлии, сопровождала свою дочь в изгнание. Некоторые рассматривают это как публичное опровержение обвинений в прелюбодеянии, оставляя без внимания простую возможность продолжающейся любви матери к своей дочери и ее готовность простить то, что явно не имело места в отношении ее первого мужа.[620]620
  Suetonius, Augustus, 65. 2 по поводу Фебы, а по поводу бесчестья и изгнания вообще см.: Fantham (2006), p. 84–91, и E. Leon, ‘Scribonia and her daughters’, Transactions and Proceedings of the American Philological Association 82 (1951), p. 168–175, особ. p. 173–174; Ferrill (1980) представляет обоснованный, подвергающий сомнению современные теории политического заговора, анализ; Lacey (1996), p. 202–209 полагает, что главной заботой являлась защита легитимности Гая и Луция.


[Закрыть]

Цезарь Август пришел в ярость, он хотел, чтобы все замешанные в него были наказаны и публично обесчещены. Со временем его злость немного уменьшилась. После пяти лет пребывания на острове Юлии было дозволено переехать на более комфортабельную виллу на материке близ Регия, но все еще отказано в предметах роскоши и мужском обществе. Отец был непреклонен в своем отказе возвращать ее, несмотря на несколько больших демонстраций, устроенных толпами в Риме. С течением времени он, говорят, раскаялся в своем подходе к этому делу, выражая желание лично рассмотреть его. Сенека нам сообщает, что он жаловался, что ничего бы из этого не случилось, если бы только Агриппа и Меценат были еще живы, чтобы дать ему совет. По крайней мере, они бы сказали ему правду и помешали всему этому случиться, или, наконец, положили предел дурному поведению Юлии, чтобы оно не сделалось столь скверным, каким стало. Но старые его друзья ушли, так что оставшиеся более молодые предоставили Августу чувствовать себя старым и одиноким. Все больше и больше его надежды сосредотачивались на Гае и Луции.[621]621
  Seneca, de Beneficiis, 6. 32.


[Закрыть]