Текст книги "Октавиан Август. Революционер, ставший императором"

В 1 г. до н. э. девятнадцатилетнего Гая Цезаря впервые назначили командовать войском, и он уехал из Рима на Дунай. Вскоре после того, как юноша прибыл к легионам, поставленные перед ним задачи изменились и ему предоставили империй над восточными провинциями и отправили бороться с опасностью, угрожавшей стабильности на восточной границе Римского государства. Борьба за власть в Армении привела к вмешательству Парфии, посадившей на трон своего кандидата. Как всегда, перспектива победоносной войны с парфянами возбуждала в Риме общественное мнение и вдохновляла поэтов. Овидий даже с таким воодушевлением написал в первой книге своей поэмы «Наука любви»: «Ныне же Цезарь ведет полки на окраины мира, ныне и дальний ему будет покорен Восток». Парфяне заплатят за избиение армии Красса в 53 г. до н. э. Возраст и недостаток опыта посланного против них вождя не станут препятствием к его неминуемой победе. «Мститель идет, с юных лет обещающий быть полководцем, мальчик правит войну – долг не мальчишеских лет… В Цезарях доблесть цветет раньше расцветной поры… Марс-отец и Цезарь-отец, благодатствуйте сыну! Оба вы боги для нас – сущий и будущий бог» (перевод М. Л. Гаспарова). Мастер слова, возвращаясь к своей теме (затем он изображает, критикуя, женщину, наблюдая в то же время триумф Гая Цезаря после его возвращения), Овидий поражает даму комментарием к победной процессии, в котором намешаны правда и вымысел.[641]641
  Dio Cass. LV. 10. 17–18, Ovid. Ars Amatoria I. 177–186, 203–204 и более обобщенно 177–229.


[Закрыть]

Это командование следовало бы предоставить Тиберию, но он все еще пребывал на Родосе, и теперь, когда прошло пять лет, сроки его империя и трибунской власти истекли. Август, не потрудившись посоветоваться с ним, послал Юлии от имени ее мужа извещение о разводе после того, как та подверглась опале. Тиберию просто сообщили о том, что случилось. Тиберий писал, прося о снисхождении к бывшей супруге, но на это не обратили внимания. На его частые просьбы о позволении ему вернуться домой в качестве частного лица также был дан отказ, и поэтому он остался на Родосе, посещая лекции и ученые споры. Ливии удалось добиться для него неопределенного звания легата, чтобы предоставить ему какую-нибудь защиту, но вообще к нему относились с уважением, хотя именно он арестовал одного философа после того, как этот человек после диспута последовал за ним домой, не только продолжая спорить, но и подвергая жестоким оскорблениям. Бывали моменты затруднений и непонимания такого рода, которые преследовали Тиберия всю его жизнь. Когда он выразил желание посетить больных, сопровождающие его лица заставили местных магистратов собрать всех немощных, которых они смогут найти, и построить их для осмотра физического состояния этих больных. Глубоко смутившись, Тиберий извинился перед ними и вернул их домой.[642]642
  О Тиберии в те годы см.: Levick (1999), p. 39–42, 44–46, R. Seager, Tiberius (2005), p. 23–29; разводное письмо Августа к Юлии от имени Тиберия см. Suetonius, Tiberius 11. 4–5; о посещении больных см.: Suetonius, Tiberius 11. 2; о философе см.: Suetonius, Tiberius 11. 3.


[Закрыть]

Так как он был пасынком принцепса и до недавнего времени его зятем, то всем, имевшим к этому отношение, трудно было понять, как обращаться с Тиберием. Имеются свидетельства того, что многие сановники сочли нужным посетить его, равно как и римские должностные лица, которые ехали этой дорогой, отправляясь в свои провинции. Когда Гай и его окружение проходили поблизости, Тиберий оставил Родос, чтобы засвидетельствовать свое почтение сыну Цезаря и командующему армией на Востоке. Враждебно относящиеся к нему источники позже утверждали, что он падал ниц перед юношей, но это, вероятно, грубое преувеличение. Тем не менее положение его было сомнительным. Общинам по всему Востоку предстояло решить, как относиться к нему и как относиться к тем, чье местное высокое положение обязывало их к многочисленным контактам с ним. В попытке продемонстрировать, что он не замышлял создать определенную базу для своих сторонников и не готовился к тому, чтобы, буде принцепс умрет, домогаться власти, Тиберий перестал носить одеяние римского полководца и более не занимался такими военными упражнениями, как верховая езда и искусство обращения с оружием. Говорили, что он одевался как грек, что являлось, если это правда, подражанием Антониеву празднику в Афинах после его недавней женитьбы на Октавии. Один город в Галлии заключил, что Тиберий был в опале, и разрушил его статуи.[643]643
  Dio Cass. LV. 10. 19, Velleius Paterculus II. 101. 1, Suetonius, Tiberius 11. 1, 12. 2, 13. 1, рассказ которого о поведении Тиберия и о месте, где произошла встреча, отличается от других. (Статуи и портреты Тиберия уничтожили жители города Немавса (современный Ним). – Прим. пер.); интересную дискуссию о тех годах см.: G. Bowersock, ‘Augustus and the East: The problem of succession’ in F. Millar & E. Segal (eds.), Caesar Augustus, Seven Aspects (1990), p. 169–188.


[Закрыть]

Гай не задерживался на Родосе, но, без сомнения, был принят там радушно, как и повсюду в восточных провинциях – все-таки это был сын Августа, имевший полномочия отвечать на ходатайства. Греческие поэты повторяли нечто похожее на то, что писал Овидий: «Будь на пути к Евфрату, сын Зевса. От тебя на востоке быстро убегают парфяне. Следуй путем своим, мой принц; ты найдешь их луки с ненатянутой тетивой от страха, Цезарь. Правь согласно с отцовскими заповедями. Сам первым будь порукой восходящему солнцу, что Рим со всех сторон с океаном граничит».[644]644
  Bowersock (1990), p. 172.


[Закрыть]

Афины были одним из многих городов, которые должны были почтить молодого принца, и в какой-то момент в продолжение этих лет афиняне полностью перенесли храм Ареса (греческого бога войны, отождествляемого с Марсом) и вновь, камень за камнем, построили его на агоре, или рыночной площади. Тем не менее несмотря на внимание, уделявшееся Гаю Цезарю, его отец позаботился послать более взрослых и более опытных руководителей, чтобы давать юноше советы и, вероятно, принимать ключевые решения. Круг лиц, сопровождавших его, был широк и включал Луция Домиция Агенобарба, недавно удачно действовавшего в Германии, а равно и Марка Лоллия, который менее преуспел и опять лишился в 16 г. до н. э. орла Пятого легиона «Жаворонки». Весьма возможно, что с самого начала Гая сопровождал еще один консуляр, Публий Сульпиций Квириний, ибо он, конечно, в последние годы состоял в его свите.[645]645
  Bowersock (1990), p. 172–173; дискуссию о спорах вокруг этого см.: Camp (2001), p. 116–117; о Гае и его советниках см.: R. Syme, The Roman Revolution (1960), p. 425, 428–429.


[Закрыть]

Август оставался в Риме, не желая отправляться в длительные путешествия по провинциям. Ему было за шестьдесят, и он, вероятно, чувствовал свою старость, особенно с тех пор как в живых оставались лишь немногие из его сверстников. В свой день рождения во 2 г. н. э. он писал старшему сыну: «В девятый день до октябрьских календ (23 сентября). Приветствую тебя, мой дорогой Гай, мой дражайший маленький ослик, по которому, так мне помогающему, я постоянно скучаю всякий раз, когда ты далеко от меня. Но особенно в такой день, как сегодня, мои глаза жаждут видеть моего Гая, и где бы ты ни был сегодня, я надеюсь, ты отпраздновал мой шестьдесят четвертый день рождения в здравии и благополучии… И я молю богов, чтобы я, сколько бы времени мне ни оставалось, мог провести его с тобой в безопасности и благоденствии, с нашим отечеством в цветущем состоянии, в то время, как ты поступаешь как подобает мужчине и готовишься сменить меня на сторожевом посту» (Gellius, NA XV. 7. 3).

Шестьдесят три года считались опасным возрастом в астрологических периодах, отсюда шуточное утешение, чтобы оставаться вне этого. Разговор про «сторожевой пост», или «караул» (по-латыни – stationem meam), дает возможность постичь взгляд Августа на самого себя как на стража, охраняющего государство, равно как и упование на то, что его сыновья вовремя заступят на дежурство. Несмотря на его возраст, бремя трудов не ослабевало, особенно вследствие того, что Гай и Луций были еще молоды и только начинали делить с ним эту ношу.

Принцепс был близок со своими приемными сыновьями, хотя это, к сожалению, единственное сохранившееся письмо из опубликованного собрания писем к Гаю. В высшей степени вероятно, что были и другие письма, написанные к Луцию. Стиль с его веселым тоном и частым употреблением греческих выражений схож с тем, который он использовал в переписке с другими членами семейства. Август любил приводить цитаты и часто употреблял их для иллюстрации примеров хорошего поведения в своей переписке с управляющими и подчиненными, а также и с родными. На протяжении всей жизни он писал своим сыновьям, когда его не было с ними, а когда он присутствовал, то проявлял непосредственный интерес к их воспитанию, обучая их плавать и ездить верхом. Около 10 г. до н. э. он для обучения мальчиков избрал грамматика Марка Валерия Флакка. Флакк уже заведовал школой в Риме, но за жалованье в 100 000 сестерциев в год он перевел всех своих подопечных на Палатинский холм, где его поместили в доме, которым некогда владел знаменитый принцепс сената Квинт Лутаций Катул и который все еще назывался его именем.[646]646
  Suetonius, Augustus 64. 3; 89. 2, de Grammaticus et rhetoribus 17. 2.


[Закрыть]

Август приобрел ряд зданий на Палатине и объединил их, чтобы создать для себя комплекс жилищ. Очевидно, в нем имелся главный вход, портик, на котором был вырезан гражданский венок, но некоторые здания и священные места – в особенности храм Аполлона с его библиотеками и святилище Весты, где помещался палладиум, будто бы сначала привезенный Энеем из Трои, вероятно, были отделены сетью узких дорог и аллей. Археология этого места остается неясной, и нелегко оказалось связать остатки этих строений с упоминаниями о них в литературных памятниках. Здание, известное как Дом Ливии (ее имя было отмечено на найденной там свинцовой бочке для воды), было местом ее пребывания после смерти Августа, но невозможно точно узнать, где она жила до этого. Местонахождение того, что названо Домом Августа, сегодня обыкновенно относят к этому месту, но нет ясных свидетельств о его использовании в этом обширном комплексе зданий. Август переделал и видоизменил существующие строения. Но по крайней мере на частных участках, аристократические жилища он, кажется, каким-либо решительным образом не изменил.[647]647
  Полезный и глубокий обзор литературных свидетельств о резиденции Августа на Палатине см.: P. Wiseman, ‘The House of Augustus and the Lupercal’, JRA 22 (2009), p. 527–545, особ. 527–536.


[Закрыть]

Говорили, что принцепс ведет простую жизнь. Светоний пишет, что в продолжение более сорока лет он «зимой и летом оставался в той же самой спальне», и под этим, вероятно, он скорее подразумевает то, что принцепс не переходил в особые покои в холодную и жаркую погоду, нежели то, что он в течение столь продолжительного времени постоянно пользовался одной и той же спальней. Август не принадлежал по природе к тем, кто встает рано, и всякий раз, когда ему нужно было утром по важному делу быть в другой части города, он обычно оставался у одного из друзей, который жил поблизости. В другом месте нам сообщают, что в летнюю жару он спал в своих покоях с открытыми дверьми или даже переносил свое ложе в один из внутренних дворов и спал возле декоративного фонтана. На еженощный отдых у Августа уходило не более семи часов, и почивал он на «низкой и просто устроенной постели», но если бодрствовал, то отказывался находиться в одиночестве и настаивал на том, чтобы ему составили компанию. Однако он частенько дремал после завтрака или пока его несли на носилках. В своих запросах принцепс проявлял умеренность – не знающий отдыха, деятельный Юлий Цезарь довольствовался гораздо менее продолжительным сном – равно как и в своих пристрастиях, избегая бросающейся в глаза расточительности многих богатых сенаторов и всадников, не говоря уже об излишествах Марка Антония с его золотым ночным горшком. Еще столетие спустя существовали ложа и столы из Дома Августа, и Светоний отмечал, что они вообще были совсем простыми.[648]648
  Suetonius, Augustus 72. 1, 73, 78. 1–2, Plin. NH XXXIII. 49.


[Закрыть]

Достаточная умеренность Августа была его отличительной чертой. Подобный комментарий следует воспринимать не буквально, но как установку, направленную против пристрастия к выставляемой напоказ роскоши, которое уже в I веке до н. э. стало обычным делом и которое будет постоянно возрастать и приведет к излишествам Калигулы и Нерона. Август вел такой образ жизни, который он, и многие из равных ему, сочли бы подобающим. Декоративная настенная живопись с Палатина и других мест, которые могут быть связаны с принцепсом и его семейством, красочна, часто замысловата и соответствует самой последней моде. Его загородные виллы – постоянное убежище от суеты Рима – не отличались (опять-таки по меркам аристократии того времени) излишней роскошью, и только три из них он признавал своими, тогда как даже обладавший средним достатком Цицерон содержал девять. У Августа в отличие от некоторых других богатых сенаторов не было больших коллекций живописи и скульптуры, которые они держали только для частного просмотра. Как и у Агриппы, его произведения искусства предназначались для показа широкой публике. Он, однако, любил декоративные сады и собирал всякого рода редкости. На его вилле на Капрее (острове Капри) показывали «кости гигантов», кости огромных животных и рыб – предположительно, ископаемые остатки динозавров и тому подобных животных, – а также древнее оружие, которое, как утверждали, держали в руках знаменитые герои.[649]649
  Suetonius, Augustus 72. 3 о костях; 82. 1 о сне при открытых дверях или на улице; о стиле жизни Августа вообще см.: Yavetz (1990), p. 21–41, а также поучительную заметку в R. Saller, ‘Anecdotes as historical evidence’, Greece and Rome 27 (1980), p. 69–83; о настенной живописи см.: J. Clarke, ‘Augustan domestic interiors: propaganda or fashion?’ in Y. Galinsky, The Cambridge Companion to the Age of Augustus (2005), p. 264–278, и Galinsky (1996), p. 179–197; о критических замечаниях архитектора о современных стилях, которые появляются на Палатине см.: Vitruvius, De architectura VII. 5. 3–4.


[Закрыть]

Стиль жизни Августа соответствовал первенствующему сенатору – в самом деле, это явно считали образцом того, как сенаторам следовало себя вести – и подчеркивание скромности было относительным. Когда он бывал дома и при этом не принимал гостей и не занимался никакими государственными делами по должности, то обычно носил одежды, изготовленные для него Ливией, Октавией или другими женщинами его семейства, которым, без сомнения, помогала многочисленная челядь из рабынь и вольноотпущенниц. Ткачество было традиционным занятием жен и дочерей римской элиты, хотя в данной эпохе этим больше восхищались, нежели подражали, и трудно понять, в какой мере следовали в этом отношении примеру, подаваемому домочадцами принцепса. Зимой он носил четыре туники поверх нижнего одеяния и грелку на груди, а также укутывал бедра и икры ног – ношение штанов было варварским обычаем, который не был принят римскими императорами в течение почти 300 лет. Летом он одевался легко и неизменно носил широкополую шляпу для защиты от солнца, даже когда находился среди комплекса зданий на Палатине. Это, однако, являлось неофициальным одеянием. Всякий раз, когда он появлялся при исполнении должностных обязанностей, император Цезарь Август одевался на манер, приличествующий его статусу. Соответствующие официальные одеяния всегда хранились дома приготовленными так, чтобы он мог переодеться в случае, если у него внезапно возникала необходимость заняться государственными делами (Suetonius, Augustus 73, 82. 1).

Умеренность в еде также характеризовала Августа, и это также представляло собой сочетание его личных наклонностей и жизни сообразно с идеалом хорошего поведения для первого среди римских сенаторов. Светоний сообщает нам, что он любил простой хлеб больше, нежели булки самого лучшего качества, и часто ел влажный сыр, фиги и немного рыбы. Большую часть жизни он всякий раз, когда у него появлялось соответствующее желание, скорее с удовольствием закусывал подобными вещами, чем ждал официального обеда, и был склонен есть в то время, пока его переносили на носилках или он ехал в повозке. Цитаты из его писем говорят, что в этом случае он ел хлеб, финики и виноград. И говорят, что другими его любимыми кушаньями были огурцы, салат и ароматные яблоки – последние предположительно во что-нибудь макаемые или чем-либо намазанные. Вина он пил мало, принимая не более пинты и извергая из желудка все лишнее. Пиршества его были обильными, и официальные обеды частыми, хотя иногда сам он принимал немного пищи, уже поев перед этим или предпочитая сделать это после. Насколько мы можем утверждать, большее удовольствие он находил в компании и беседах или играя в кости либо другие игры, такие, как предложение народу цены за призы, не извещая, что это за призы и какова их действительная стоимость, перемешивая истинно дорогое с весьма посредственным – одна хитрость состояла в том, чтобы показывать людям оборотные стороны ряда ситуаций. На больших празднествах он любил объявлять секретные призы, иногда дорогие, иногда редкие, такие как древние монеты, а иногда шуточные подарки, такие как губки или железная кочерга, которым он давал названия, представлявшие собой каламбур (Suetonius, Augustus 75–77).

Август часто устраивал приемы гостей в своем доме и столь же часто принимал приглашения отобедать с другими, но это всегда были люди, считавшиеся по аристократическим меркам приличными. Он никогда не приглашал вольноотпущенников разделить с ним трапезу, но иногда мог пригласить в качестве гостей свободнорожденных, которые не были ни сенаторами, ни всадниками. Светоний приводит пример с бывшим speculator (первоначально разведчик по специальности), позже этот термин стал означать сыщика и, может быть, уже значил что-то в этом смысле, – который был приглашен отобедать. Август гостил на вилле этого человека, принимая на себя приятную обязанность его отблагодарить, и это наводит на мысль, что тот обладал, по меньшей мере, скромным достатком. Принцепс старался обходиться со всеми с почтением, соответствующим его рангу и прошлой службе, равно как и проявлял терпение, принимая просителей. Как мы уже видели, он обладал отличным чувством юмора, находя особое – и чисто римское – удовольствие в каламбурах и сарказме. Когда один горбатый сенатор был адвокатом в судебном деле, разбираемом Августом, этот человек не переставал просить принцепса: «выправьте меня, если заметите ошибку»; наконец Август язвительно заметил: «я поправлю тебя, но я не могу тебя выправить».[650]650
  Suetonius, Augustus 74, считает, что единственным вольноотпущенником, которого приглашали к нему за стол, был адмирал Мена, перебежчик во время войны с Секстом Помпеем; о шутках см.: Macrobius, Saturnalia II. 4. 8.


[Закрыть]

Шутки часто являлись прекрасным выходом из затруднительного положения, такого как отказ кому-либо. Они также порождали анекдоты, которые быстро распространялись и усиливали впечатление об Августе как об обыкновенном человеке и ни в коей мере не бездушном тиране. Один купец принес ему комплект одежды, окрашенной тирским пурпуром, но принцепс не поразился глубиной цвета. Торговец уверял его, что если он выставит ее на свет, она будет выглядеть лучше. «Что? Ты хочешь сказать, что мне придется ходить туда и сюда по балкону для того, чтобы римский народ мог видеть, что я хорошо одет!» – был ответ императора. В какой-то момент при нем был подсказчик имен, который оказался плох в запоминании и опознании людей, чтобы вовремя сообщать их имена своему господину. Однажды, когда они собирались отправиться на Форум, раб спросил, не забыл ли он что-либо из необходимого им. «Ты бы лучше взял рекомендательные письма, – сказал Август, – так как ты никого там не знаешь» (Macrobius, Saturnalia II. 4. 14–15).

Иногда шутки были колкими, но никогда злобными по меркам того времени – римляне с удовольствием насмехались над физическим уродством. Важнее то, что шутки никогда не сопровождались жестокими или своевольными действиями, и это оказалось заметной переменой со времен его триумвирства, когда он мог казнить людей и говорить в шутку, что они будут «пищей для питающихся мертвечиной птиц». Август не злоупотреблял своей властью ни тогда, когда шутил, ни когда занимался делами государства. Он также был готов позволить себе сделаться предметом разговоров и насмешек. Однажды он будто бы встретил человека, необыкновенно на него похожего, что побудило принцепса спросить его, не провела ли мать этого человека некоторое время в Риме. Тот ответил, что нет, но потом добавил, что туда часто ездил его отец. Сдержанность и учтивость в отношениях с другими были, вероятно, отражением истинного характера Августа – по крайней мере, на этом этапе его жизни – как и благоразумная политика. О великодушных и добрых деяниях быстро сообщалось, как, например, о случае, когда он услышал, что один незначительный сенатор ослеп и намеревается покончить с собой. Цезарь Август едва знал этого человека, но тем не менее пришел к его постели и после длительной беседы уговорил его отказаться от такого намерения.[651]651
  Этого сенатора звали Церриний Галл. – Прим. пер.


[Закрыть] Сострадание и готовность взять на себя труд помочь другим с их проблемами выходили за рамки его официальных обязанностей, но являлись важными для того, чтобы убедить народ принять, а часто и полюбить его господство.[652]652
  Macrobius, Saturnalia II. 4. 20, Suetonius, Augustus 53. 3; о действенности юмора см.: Yavetz (1990), p. 36–38.


[Закрыть]

Очень многое из того, что делал принцепс, делалось публично, поэтому сохраняется множество рассказов о его слабостях и чудачествах. Он вообще следовал совету Юлия Цезаря, говорившего, что официальные речи и формулировки должны быть ясными, изложенными на понятном языке, и насмехался над Меценатом и Тиберием за их любовь к неясным и трудным для понимания фразам. В противоположность им он использовал несколько простонародных форм слов и имел пристрастие к грубоватым поговоркам, таким как «так же быстро, как приготовить спаржу» или «они все заплатят в греческие календы» – так как такого дня в греческом календаре не было, это означало, что они не заплатят. Особенно он любил девиз: «Торопись медленно», для которого он, кажется, употреблял как латынь, так и греческий. Необычность речи сочеталась с рядом религиозных предрассудков. Гром и молния пугали его – во время поездки в Испанию удар молнии убил стоявшего за ним факельщика – и поэтому он всегда носил с собой кусок приносящей счастье тюленьей кожи в качестве защиты во время путешествия. Если он был дома, то обычно убегал ради безопасности в подземное помещение. Он не совершал путешествия в определенные дни, но всегда был рад, когда отправлялся в поездку в небольшой дождик, потому что верил, что это хорошее предзнаменование, в отличие от того, когда обнаруживал, что его раб выставил его обувь задом наперед.[653]653
  Suetonius, Augustus 29. 3, 86. 1–88, 95, 97. 1–2; Gellius, NA Х. 11. 5, 24. 2.


[Закрыть]

Это были безобидные чудачества, не выходившие за рамки принятых в среде аристократии приличий. Равным образом и его забота о собственном здравии не была чрезмерной, несмотря на его упоминания о слабом здоровье. Он завел собственный порядок купания, который отличался меньшими крайностями, нежели обычное римское купание с его исключительно высокими и низкими температурами, но на его коже оставались рубцы от слишком усиленного употребления металлической щетки при соскабливании масла, используемого в качестве мыла. Он был предрасположен к заболеваниям и временами страдал от ревматизма и слабости в ногах и руках, особенно в правой руке, что иногда лишало его возможности держать перо.

До Акция он в обычной для нобилей манере публично упражнялся с оружием, как пеший, так и верхом. С 29 г. до н. э. он перешел на бросание и ловлю мяча до тех пор, пока с возрастом не принужден был довольствоваться просто верховой ездой, а затем пробежками, которые заканчивал прыжками. И опять это было обычным для стареющего сенатора. Стиль жизни Августа, каждый его штрих, равно как манеры и продуманные действия, формировали образ нормального почтенного аристократа, который не делал ничего, что выходило за пределы допустимого. Подобно очень многому в жизни принцепса, эти упражнения совершались публично, а его домашний стиль жизни считали подтверждением того, что он обладал характером, необходимым для управления государством. Где-то в комплексе зданий на Палатине император Цезарь Август предоставил себе личное убежище и время от времени уходил в свою комнату наверху, которую уменьшительно называл «мастеровушкой» или Сиракузами, по имени большого города на Сицилии. Это означало, что его не следует тревожить – он уходил туда ради тишины и покоя или чтобы детально разработать план законодательной деятельности либо других проектов. Другим подходящим укрытием была вилла одного из его вольноотпущенников сразу за пределами померия.[654]654
  Suetonius, Augustus 72. 2, 80–83, а также: E. Gowers, ‘Augustus and “Syracuse”’, JRS 100 (2010), p. 69–87.


[Закрыть]

1 января 1 г. н. э. Гай Цезарь стал консулом. Он находился далеко, на границе с Парфией, и поэтому тяготы соответствующего церемониала легли на его коллегу, Луция Эмилия Павла, мужа Юлии, внучки Августа. У принцепса вошло в привычку при выдвижении родственников для избрания на должность рекомендовать их избирателям словами «если они будут достойны». С помощью своих советников Гай, которому было на руку то обстоятельство, что парфяне также имели мало склонности к открытой войне с Римом, действовал успешно. Сын Августа и парфянский царь встретились для переговоров, построив каждый свою армию на обозрение другому, и затем устроили обильные пиршества на каждой стороне Евфрата. Мир утвердили, и римский ставленник взошел на армянский трон.[655]655
  Suetonius, Augustus 52. 2 о рекомендации своих родственников избирателям; о Гае на востоке см.: Dio Cass. LV. 10. 20; 10a. 4–5, Velleius Paterculus, II. 101. 1–3, а также: A. Sherwin-White, Roman Foreign Policy in the East, 168BC to AD 1 (1984), p. 325–341.


[Закрыть]

Во 2 г. н. э. девятнадцатилетний Луций Цезарь оставил Рим, чтобы впервые вступить в командование армией в провинции, и направился в Испанию, где более не существовало никакой угрозы войны, и он мог в безопасной обстановке приобрести опыт. Его путь лежал через Нарбоннскую Галлию, и на время он остановился в Массилии. Несомненно, на каждой остановке организовывались официальные приветственные церемонии и выстраивался длинный ряд просителей, в то время как молодой принц был готов исполнять свою публичную роль. Но затем злой рок дал почувствовать свою власть, ибо в Массилии юноша заболел и умер. Август впал в глубокую печаль, но на ближайшее будущее нашел утешение в продолжающихся успехах его оставшегося сына. Проблемы, однако, были и на Востоке. Скандал потряс окружение Гая, когда Лоллия обвинили в получении взяток от чужеземных царей, и он покончил с собой.[656]656
  Марк Лоллий в 27 г. до н. э. был консулом; до 1 г. до н. э. был воспитателем и руководителем Гая Цезаря. – Прим. пер.


[Закрыть] Первоначальный успех в Армении омрачился после того, как значительное число ее подданных взбунтовалось против нового царя – вероятно, это не стало неожиданным, так как он был скорее мидянином, нежели армянином, и поэтому местная аристократия испытывала недовольство.[657]657
  Август посадил на армянский престол Ариобарзана, сына царя Мидии. Гай был ранен при осаде крепости Артагеры. – Прим. пер.


[Закрыть]

В 3 г. н. э. Гай повел армию на подавление этого восстания, но при осаде какого-то малоизвестного обнесенного стеной города он неблагоразумно лично отправился на переговоры с неприятельским вождем и был предательски ранен. Рана оказалась серьезной и не поддавалась излечению. Всю осень и зиму ему делалось хуже, а поведение его начало становиться странным. В какой-то момент он писал своему отцу, прося разрешения удалиться от публичной жизни – удивительное повторение поступка Тиберия десятилетием раньше, но тем более эксцентричное для юноши двадцати с небольшим лет. 21 февраля 4 г. н. э. Гай Цезарь скончался. Многие общины по всей Италии и провинциям разделили общий траур с принцепсом, и когда еще две стойки с прахом предавались погребению в Мавзолее Августа, голосованием было постановлено воздать двум молодым людям почести, превосходящие даже те, которые оказали Друзу. В свои шестьдесят семь лет император Цезарь Август остался один на своем сторожевом посту.[658]658
  Dio Cass. LV. 10a. 5–10, Velleius Paterculus, II. 102. 1–3. Suetonius, Augustus 65. 1–2, Tacitus, Ann. I. 3.


[Закрыть]