Текст книги "Нектар для сердца. Собрание учений Аджана Чаа"

Аджан Чаа
Нектар для сердца. Собрание учений Аджана Чаа

Ajahn Chah

Food for the Heart. The Collected Teachings of Ajahn Chah

© Abhayagiri Monastic Foundation, 2002

© А. Мускин. Перевод, 2017

© ООО ИД «Ганга». Издание на русском языке, оформление, 2018

* * *

Вступительное слово

Когда начинаешь говорить о человеке, которого считаешь самым мудрым из всех людей, которых ты когда-либо знал, всегда очень сложно решить, как же сделать это наилучшим образом. Его присутствие несло с собой открытость и осознанность, простоту и раскрытие истины, достоинство и близость, юмор и серьёзную дисциплину, трогательное сострадание и спонтанную свободу. Аджан Амаро в своём вступлении к этой книге подробно описывает именно такого человека.

Большинство своих учений Аджан Чаа соотносил с конкретной текущей ситуацией – он мог привести пример, использовать метафору или завязать спонтанный разговор. Его учения были прямыми и честными, и он применял любые подходящие для них средства. «Взгляните на причину страдания мира людей. Вот что она собой представляет», – говорил он бывало, указывая нашим сердцам на истину. Поскольку он был уникальным учителем, который применял сотни искусных методов, и обращался напрямую к каждому новому собеседнику, используя своё чувство юмора и прозорливость для того, чтобы вникнуть в персональную ситуацию каждого из них, то очень сложно передать всю глубину его учений на страницах книги. К счастью, его наследие, кроме почти двух сотен монастырей, состоит и из множества ныне здравствующих учеников, являющихся в свою очередь мастерами, дающими учения, а также сотен аудиозаписей на тайском языке и миллионов людей, проникнувшихся его мудростью.

Эта книга раскрывает ещё одну сторону характера Аджана Чаа – приверженность дисциплине и серьёзный подход к практике. В ней содержится транскрипция записей формальных учений, которые он давал группам монахов, монахинь и посещавших его мирян. В рамках этих наставлений он предлагал всем нам поразмышлять о сущности учений, проникнуться ими, принять их в свои сердца. Прямо со страниц этой книги он напоминает нам, что, кем бы мы ни были, у нас не может быть уверенности в обстоятельствах своей жизни: «Если смерть заложена как нечто неизбежное непосредственно в саму вашу жизнь, то где вы собираетесь от неё спрятаться? Опасаетесь вы того или нет, но вы умрёте в любом случае. Нет такого места, куда вы могли бы скрыться от смерти».

Опираясь на эту истину как на основу, он указывает путь, который безошибочно ведёт за пределы непостоянства обстоятельств рождения и смерти к истинной свободе. «Это действительно нечто важное: необходимо оставаться в созерцании до тех пор, пока не достигнете состояния, когда сможете оставить всё как есть и ни за что не цепляться, находясь за пределами хорошего и плохого, возникновения и исчезновения, рождения и смерти. Совершенствуйте своё сердце, покойтесь в необусловленном, – убеждает в своих наставлениях Аджан Чаа. – Освобождение возможно!»

Те, кто решит следовать учению этого всеми любимого мастера, должны быть готовы обратить взор на собственные сердце и ум, чтобы ослабить все те затянутые узлы, импульсы цепляния и страхи, которые составляют ложное представление о собственном «я». «Если вы и в самом деле обладаете пониманием, то способны практиковать Дхамму каждую минуту, вне зависимости от стиля вашей повседневной жизни. Почему бы вам просто не попробовать? – предлагает Аджан Чаа. – Это перевернёт всю вашу жизнь!»

Пусть слова учений Аджана Чаа даруют благословение сострадательного Будды[1]1
  Следует различать два типа написания: Будда (с заглавной буквы – Будда Шакьямуни), будда (с маленькой буквы – обозначение всех просветлённых существ). Здесь и далее символами *, ** и т. д. обозначены примечания переводчика; примечания автора, обозначенные арабскими цифрами, находятся в конце книги.


[Закрыть], наполняя им ваше сердце и принося благо всем живым существам.

С глубоким уважением,

Джек Корнфилд, центр медитации «Spirit Rock», Вудакр, Калифорния, 2003

Вступление

На лес стремительно опускаются сумерки. Воздух вокруг наполнен мелодичными трелями сверчков и мрачным стрекотанием тропических цикад. Через кроны деревьев можно едва рассмотреть несколько тусклых звёзд. Благодаря паре керосиновых ламп в сгущающейся темноте остаётся один небольшой островок света. Это опушка леса перед установленной на сваях хижиной. В центре опушки, на плетёной скамейке восседает довольно крепкого телосложения монах, вокруг которого собралась пара дюжин людей. Царит атмосфера глубокого умиротворения. Досточтимый Аджан Чаа даёт учение.

Пользуясь кулинарной терминологией, можно было бы назвать эту группу людей «сборной солянкой»: ближе всего к Аджану Чаа (ученики уважительно называют его луанг по — досточтимый отец) расположилась группа бхиккху (на пали – монах) и послушников. Большинство из них тайцы или лаосцы, однако среди них можно разглядеть и «бледнолицых» – канадца, двух американцев, юного австралийца и англичанина. Перед самим Аджаном восседает элегантная пара среднего возраста: мужчина (член парламента одной из провинций, расположенной на другом конце страны) одет в строгий костюм; у женщины безупречная причёска и золотые украшения. Они приехали в этот регион по делам и решили использовать возникшую благоприятную возможность, чтобы отдать дань уважения учителю и сделать пожертвования монастырю.

Чуть дальше за ними, по обеим сторонам опушки, разместились местные деревенские жители. Они одеты в поношенные рубашки и футболки. Их кожа выжжена солнцем – она тёмная, иссушенная, покрыта морщинами – и чем-то напоминает саму землю этой неплодородной местности. С кем-то из них луанг по разделял свои детские игры – ловлю лягушек и лазанье по деревьям. С другими его связывает взаимопомощь – совместная работа по возделыванию рисовых полей, в которой он принимал участие ещё до того, как стал бхиккху. Год за годом все вместе они сеяли рис и затем, ближе к окончанию сезона дождей, собирали урожай. Чуть позади сидит женщина-профессор из Фрейбурга, которая приехала в Таиланд со своим другом, членом местной дхамма-общины, для того чтобы изучать буддизм. Рядом с ней её проводник и переводчик – американская монахиня из женской общины монастыря.

Рядом с ними расположились три или четыре монахини. Это старшие сёстры женской общины монастыря, которые, пользуясь случаем, собираются попросить у луанг по совета по поводу некой ситуации и пригласить его к себе, чтобы он дал учения всей общине – ведь он не навещал их уже несколько дней. Они провели у хижины уже два часа, и поэтому, выразив подобающее уважение, собираются уходить вместе с другими сёстрами общины, находящимися здесь. Им нужно успеть вернуться в свою часть леса, пока не стало слишком темно, а они и так уже слишком задержались.

Позади всех, почти у самого края освещённого участка, устроился угрюмый парень лет тридцати. Он сидит вполоборота – так, будто его тяготит присутствие здесь. Это местный бандит – нак ленг. Воспринимая всё, что имеет отношение к религии, с нескрываемым презрением, он тем не менее испытывает глубокое уважение к луанг по. Возможно, тут играет роль репутация Аджана Чаа – его несгибаемая твёрдость и выносливость, – а может быть, понимание, что по сравнению с другими людьми, выбравшими духовность, он действительно настроен серьёзно, но так или иначе, с точки зрения этого крутого парня, «монах, похоже, единственный человек во всей провинции, перед кем не стыдно склонить голову».

Он очень зол и расстроен, и у него тяжело на сердце. Неделю назад его любимый брат – тот самый, с кем они возглавляли банду, тот самый, с кем они вместе прошли тысячу передряг, – подхватил церебральную малярию, которая убила его буквально за несколько дней. С тех пор парень чувствовал себя так, как будто его сердце пронзили копьём, как будто всё в этом мире потеряло всякий смысл. «Если бы его пырнули ножом, я по крайней мере смог бы отомстить за него, а так, что я могу сделать? Мне что, надо разыскать того самого комара? Прикончить его?» «Тебе бы поговорить об этом с досточтимым отцом Чаа», – посоветовал ему кто-то из друзей. И вот он здесь.

Пока луанг по что-то объясняет, используя в качестве примера очки, которые держит в руке, его лицо не покидает широкая улыбка. Он уже заметил эту неприкаянную фигуру, прячущуюся на границе света и тени. Он каким-то образом убеждает крутого парня подойти ближе, и это напоминает то, как подтягивают на леске большую упирающуюся рыбу. Мгновеньем позже досточтимый отец уже гладит парня по голове, а тот плачет как маленький ребёнок. Проходит ещё немного времени, и сквозь слёзы он сам начинает смеяться над своей собственной заносчивостью и одержимостью – он начинает понимать, что он не первый, кто теряет близкого человека. Так слёзы ярости и горя превращаются в слёзы утешения. Эта драма разыгрывается на глазах у двадцати незнакомцев, но, несмотря на это, вся ситуация сохраняет атмосферу безопасности и доверия. И хотя все присутствующие занимают совершенно разное социальное положение и прибыли из разных уголков планеты, всех их объединяют этот настоящий момент и это конкретное место. Здесь и сейчас они саха-дхаммика — «спутники во Дхамме[2]2
  Слово «дхамма» имеет множество значений. В этой книге оно употребляется в основном в двух – Дхамма (пишется с заглавной буквы и означает учение Будды) и дхамма (пишется с маленькой буквы и означает любой объект чувственного восприятия). «Дхамма» – палийское написание этого термина, «Дхарма» – санскритское.


[Закрыть]», или, если перефразировать, «братья и сёстры, которых объединяют старение, болезнь и смерть», и потому они принадлежат к одной и той же семье.

Подобные собрания происходят раз за разом вот уже тридцать лет – с тех пор как Аджан Чаа начал распространять учение, и частенько оказывалось так, что кто-то, предвидя такое развитие событий, брал с собой диктофон (умудряясь при этом запастись необходимым количеством батареек) и делал аудиозаписи некоторых учений, расшифровка которых и легла в основу этой книги.

Несмотря на то, что учения в этой книге представлены как довольно длинные блоки информации, читателю следует понимать, что чаще всего, и особенно это касается неформальных диалогов, и само устное наставление учителя, и выбор того, кому оно было предназначено, рождались абсолютно спонтанно и непредсказуемо. Во многом то, как учил Аджан Чаа, напоминало игру музыканта-виртуоза, который, поддерживая гармонию звукового ряда, вместе с тем подстраивает его под настроение своих слушателей, как бы принимая их слова, чувства и вопросы в трансформирующее пространство своего сердца, позволяя затем спонтанному потоку ответов беспрепятственно из него изливаться.

В любой аудитории он мог запросто начать говорить о том, как правильно чистить манго, а закончить описанием абсолютной реальности, с лёгкостью подавая и то и другое как неоспоримые факты. Он мог сухо и холодно общаться с заносчивым собеседником и тут же мягко и дружелюбно обратиться к кому-то, кто был слишком стеснительным. Он запросто мог отпускать шутки в сторону своего старого друга, деревенского жителя, а в следующее мгновение уже объяснять коррумпированному полковнику полиции, глядя ему прямо в глаза, что честность является одной из главных ценностей духовного пути. Он мог выговаривать какому-либо бхиккху за неопрятность в одежде, а через пару минут не заметить, что уже его собственная роба съехала с плеча, обнажив при этом округлый живот. Перед тем как ответить на заумный вопрос какого-нибудь рафинированного интеллектуала, который тот задал с целью завести глубокий философский диспут и тем самым продемонстрировать свои научные познания, луанг по, бывало, вынимал вставные челюсти и передавал их своему ассистенту для чистки. Затем он устраивал собеседнику настоящее испытание, начиная отвечать на его глубочайший философский вопрос, нечленораздельно шамкая беззубым ртом, до тех пор пока ассистент не возвращал ему челюсти обратно.

Некоторые из учений были даны во время вот таких неформальных встреч, другие состоялись в более официальной обстановке – например, по окончании оглашения обетов бхиккху или по случаю всеобщего собрания мирян и монахов в ночь соблюдения обетов, которая вычисляется по лунному календарю[3]3
  Однодневное пребывание мирян в монастыре, целью которого является строгое соблюдение восьми обетов.


[Закрыть]. Однако, в каком бы виде ни проходило учение, Аджан Чаа никогда ничего не планировал заранее. Ни одно слово, которое можно найти в этой книге, не было заранее подготовлено. Это было для него принципиальным моментом, поскольку он чувствовал, что работа учителя заключалась в том, чтобы просто уйти с дороги и позволить дхамме возникать в соответствии с каждой отдельной ситуацией. «Если учение не живёт настоящим моментом, то это не Дхамма», – частенько говорил досточтимый отец.

Однажды он предложил Аджану Сумедо (своему первому западному ученику) выступить перед общиной монастыря Ват Па Понг. Для того это было довольно суровое испытание: нужно было не просто читать лекцию паре сотен монахов, привыкших к яркому остроумию и глубокой мудрости самого Аджана Чаа, но ещё и делать это на тайском языке, который он начал изучать всего три или четыре года назад. Стоит ли говорить, что ум его был буквально переполнен идеями, как подойти к задаче, и страхами, что ничего не выйдет. В то время он как раз изучал психологические состояния ума, которые соответствуют каждой из шести земель сансары буддийской космологии (гнев в аду, чувственное блаженство в раю и так далее), и решил, что расскажет аудитории именно об этом. Он всё продумал заранее и заготовил все необходимые для выступления фразы. И вот наступил этот важный вечер. Аджан Сумедо прочёл свою лекцию, и, по своему собственному ощущению, сделал это весьма удачно. Более того, на следующий день многие члены сангхи лично выразили ему свою признательность за услышанное учение. Он чувствовал облегчение и был весьма доволен собой. Чуть позже, выбрав подходящий момент, Аджан Чаа подозвал его к себе и, глядя ему прямо в глаза, мягко сказал: «Никогда так больше не делай!» Такой стиль учения не является исключительным изобретением самого Аджана Чаа, это устоявшаяся форма тайской лесной традиции. Возможно, сейчас как раз пришло время описать возникновение и особенности этой линии, для того чтобы немного прояснить источник мудрости Аджана Чаа.

Лесная традиция

С определённой точки зрения лесная традиция медитации возникла ещё до самого Будды. Ещё до его рождения для духовных искателей, живущих в Индии и регионе Гималаев, было обычным делом оставить городскую или деревенскую жизнь и удалиться в горы или лесную глушь. Подобный шаг являлся совершенным символом отказа от мирских ценностей, ведь лес был диким, пустынным местом, и в нём можно было найти лишь преступников, безумцев, изгоев и отшельников, занятых духовными исканиями. Это место представляло собой территорию, лежащую вне материалистических культурных норм, и поэтому создавало идеальные условия для развития тех аспектов духа, которые необходимы для выхода за пределы подобных ограничений.

Когда Бодхисаттва[4]4
  Будда Шакьямуни.


[Закрыть] в возрасте двадцати девяти лет оставил ради духовных поисков свою жизнь во дворце, единственное, что ему оставалось делать, – это уйти в лес и упражняться в йогических практиках, доступных в то время. Дальнейшая его история всем хорошо известна. Он не нашёл среди учений своих наставников ни одного, которое его бы полностью устроило, и ушёл от них в поисках собственного пути. Таким образом, находясь в Индии, в штате Бихар, медитируя в тени дерева бодхи, на берегу реки Нераньджары (или Найраньджаны), недалеко от деревни Бодхгая, он открыл изначальную основу истины – то, что он назвал «срединный путь».

Часто утверждают, что Будда был рождён в лесу, в лесу достиг просветления и в лесу ушёл в паринирвану. Когда позволяли обстоятельства, он всегда выбирал лес в качестве места жительства. Он говорил, что «уединённые места – это то, чем наслаждаются татхагаты». Последователи линии, известной ныне как тайская лесная традиция, пытаются жить так, как жил сам Будда, и практиковать в соответствии с теми же стандартами, которые были утверждены ещё при его жизни. Эта традиция является ветвью южной школы буддизма, которую обычно называют «тхеравада».

Согласно обобщённой исторической информации, через несколько месяцев после ухода Будды из жизни был собран совет старейшин, в задачу которого входила формализация и систематизация его учений (речь шла о самой доктрине и о правилах для монашеской общины) на стандартном наречии местного языка, который назывался палибхаса – «язык текстов». Сформировавшееся на этом языке за несколько последующих веков учение Дхаммы стало основой палийского канона – родоначальника более поздних буддийских школ. Через сто лет прошёл ещё один совет старейшин, или собор, который произвёл ревизию всех учений с целью их систематизации. Однако именно в то время случилось первое из принципиальных разделений в сангхе. Бо́льшая часть буддийской общины выступала за изменение некоторых правил, включая в том числе запрет монахам обладать деньгами. Другая, меньшая, часть сангхи предостерегала реформаторов от подобных изменений. Они говорили так: «Ну хорошо, имеет ли это смысл или нет, но мы хотим продолжать жить так, как жил сам Будда и его первые ученики (называемые стхавиры (санскрит) или тхеры (пали), что означает „старейшие“». По прошествии ещё ста тридцати лет они основали основали школу тхеравады (буквально означает «путь старейших»), и этот принцип с тех пор стал основой традиции. Главной отличительной чертой школы тхеравады можно считать девиз «На беду или во благо, но именно так это задумал сам Будда, а значит, нам остаётся лишь следовать его примеру». Таким образом, эта традиция всегда отличалась неизменным консерватизмом.

Как обычно происходит со всеми религиозными учениями – и буддизм также не избежал этого, – со временем из центрального древа буддийской доктрины развилось множество различных ветвей традиций и школ. Считается, что спустя двести пятьдесят лет после ухода Будды, во времена правления императора Ашоки, в Индии в рамках буддийской доктрины насчитывалось более восемнадцати различных школ и линий буддийского воззрения – будда-шасана. Одна из таких школ развивалась на Шри-Ланке, вдали от центра развития индийской культуры, влияние на которую оказывали как возрождение брахманизма, так и новые веяния с Запада и Востока, повлёкшие за собой возникновение новых направлений буддийской мысли. Эта линия развивалась самостоятельно, не подвергаясь каким-либо нововведениям и воздействиям. Комментарии и толкования палийского канона в рамках этой традиции основывались на подходе, который не допускал вмешательства других доктрин, а подразумевал лишь более доскональную интерпретацию самих палийских текстов. Некоторые из этих текстов напоминали сказания и были направлены на то, чтобы тронуть сердца обычных людей, другие больше внимания уделяли вопросам философии и метафизики и предназначались людям с более научным складом ума. В процессе этой эволюции и складывался буддизм традиции тхеравады. И, несмотря на войны, голод и другие напасти, преследовавшие жителей Индии, тхеравадины смогли сохранить своё учение до наших дней в основном благодаря тому, что выбрали своим домом Шри-Ланку – более безопасное убежище, чем любой другой регион, связанный с индийской культурой. Здесь, впрочем, нашли себе приют и многие другие буддийские школы. Однако буддизм тхеравады прочно завоевал место центрального духовного учения на этом острове.

Традиция тхеравады распространилась в основном на территории Юго-Восточной Азии, поскольку в разные годы страны этого региона посещали мастера из Шри-Ланки и Индии. Они побывали в Бирме, Таиланде, Камбодже и Лаосе, а уже оттуда добрались и до западных стран. В течение всего распространения буддизма тхеравады в новые земли постоянная проверка учений на полное соответствие стандартам палийского канона оставалась неизменным правилом этой школы. Когда традиция тхеравады устанавливалась в новых странах, это всегда было сопряжено с глубоким уважением и приверженностью к изначальному учению и стилю жизни исторического Будды и его сангхи – духовных искателей, уединившихся в лесу в те давние времена. Именно тогда сформировался подобный стиль жизни, именно таким он остаётся и поныне.

Конечно, за прошедшие столетия традиция знала и взлёты, и падения, но этот принцип всегда сохранялся неизменным. Иногда тхеравада приходила в упадок на Шри-Ланке, и тогда прибывшие из Таиланда монахи снова её восстанавливали. Затем, по каким-либо причинам, учение начинало угасать в Таиланде, и его вновь приносили туда монахи из Бирмы. Таким образом последователи этой традиции из разных стран веками поддерживали друг друга. Благодаря этому духовное учение тхеравады сохранялось и дошло практически в неизменном виде и до наших дней.

Другая проблема, связанная с этими циклами упадка и возрождения, – это «коммерческая успешность». Зачастую, когда религиозное учение становится популярным, монастыри начинают накапливать богатства, и тогда вся система становится грузной и шаткой, и в итоге рушится под собственной тяжестью. Тогда от неё откалывается небольшая группа практикующих и, провозгласив лозунг «Назад к аутентичным основам!», уходит в лес, возвращаясь к изначальным стандартам монашеских обетов, практике медитации и исходному учению.

Необходимо заметить, что всё это время подобный цикл развития, перенасыщения, коллапса и реформирования происходил также несколько раз и во многих других буддийских странах. Удивительно, насколько жизнь и подход к практике таких знаменитых мастеров, как Патрул Ринпоче, живший в Тибете, и Сюй Юнь, живший в Китае (в конце XIX – начале XX вв.), соответствуют духу и букве лесной традиции. Оба этих великих практикующих выбрали простой образ жизни и строго поддерживали монашескую дисциплину, являясь при этом реализованными мастерами медитации и прирождёнными учителями. Они всеми силами старались держаться в стороне от бремени высокого положения и сопутствующей ему суеты, но при этом обладали неоспоримым влиянием, которое было основано на силе их мудрости и добродетели. Такой образ жизни целиком и полностью соответствует образу жизни типичного тайского лесного буддийского наставника, которого обычно уважительно называют «Аджан».

К середине XIX века буддизм в Таиланде был представлен широким спектром разнообразных региональных традиций и связанных с ними техник практики, однако сама основа духовного пути начала приходить в упадок. Этому способствовали и ослабление монашеской дисциплины, и сильное внешнее влияние искажённых форм тантры и язычества на доктрину Дхаммы, а также тот факт, что к тому моменту уже мало кто серьёзно практиковал буддийскую медитацию. Вдобавок ко всему – и, возможно, это была главная причина подобной ситуации – буддийские учёные (а не только монахи, переставшие соблюдать строгую дисциплину) придерживались ортодоксальной позиции, утверждая, что в наше время уже невозможно не то что достичь ниббаны, но даже развить джхану (медитативную концентрацию)[5]5
  Джхана (jhāna) – глубокая концентрация ума в медитации. В учении Будды достижение джханы проходит в девять этапов.


[Закрыть].

Последователи лесной традиции наотрез отказались признавать такую ситуацию. Это было одной из причин, по которым официальное духовенство того времени считало их бродягами и бунтарями. Сами же они (включая и Аджана Чаа) скептически относились к ударившимся в теоретические изыскания тхеравадинским монахам, и придерживались девиза «Копаясь в книгах, не обретёшь настоящей мудрости».

На этом моменте следует остановиться подробней, иначе читатели могут задаться вопросом, почему Аджан Чаа скептически относился к теоретическим основам учения, ведь в тхераваде принято опираться на слова Будды. Здесь следует сказать, что основное внимание тайская лесная монашеская традиция уделяет образу жизни и личному опыту, а не теоретическому пониманию того, что описывается в книгах (особенно в комментариях). Кому-то, возможно, подобная позиция может показаться самонадеянной или заносчивой, обусловленной завистью малообразованных людей к тем, кто отличается своей учёностью, но такое впечатление сохраняется лишь до того момента, когда приходит понимание, что интерпретация учения теоретиками ведёт буддизм прямиком к краю пропасти. Если говорить коротко, подобный подход создаёт потенциал для «перезагрузки» духовной сферы жизни. И именно на этой плодородной почве стало возможно возрождение лесной монашеской традиции.

Тайская лесная традиция не существовала бы сейчас в том виде, как мы её знаем, если бы на неё не оказал влияние такой великий мастер, как Аджан Ман Бхуридатта. Он родился в 1870-х годах в тайской провинции Убон, граничащей с Лаосом и Камбоджей и являвшейся в то время (да и в настоящее время эта ситуация не изменилась) одной из самых бедных провинций страны. Однако тяжёлые условия жизни и неунывающий нрав жителей этой местности привели к тому, что духовность здесь достигла такого глубокого развития, какое редко можно было встретить в каком-то другом месте.

Аджан Ман был юношей, обладавшим живостью ума. Он добился совершенства в местном искусстве мор лам (народные песни-импровизации), а также очень интересовался различными духовными практиками. Вскоре после того, как он принял монашество и стал бхиккху, он пришёл к досточтимому Аджану Сао, одному из немногих на тот момент монахов лесной традиции, и попросил обучать его медитации. Уже тогда Аджан Ман пришёл к выводу, что строгое соблюдение монашеской дисциплины является важнейшим аспектом духовного развития. Он стал учеником Аджана Сао и с большим энтузиазмом приступил к практике. И хотя сейчас оба эти аспекта (медитация и монашеская дисциплина) могут показаться нам вполне обычными составляющими духовного развития, в то время монахи относились к своим обетам довольно халатно, а медитация считалась чем-то подозрительным – испытать техники медитации решались лишь наивные приверженцы мистицизма, и считалось, что подобные занятия могут привести к безумию или одержимости злыми духами.

Позже Аджан Ман объяснил и успешно продемонстрировал пользу медитации множеству людей и стал для монашеской общины примером высокого стандарта поведения. И даже несмотря на то, что проживал он в основном в отдалённых провинциях, ему удалось стать самым уважаемым духовным учителем в своей стране. Почти все наиболее реализованные тайские мастера XX века либо были его прямыми учениками, либо стали таковыми благодаря его влиянию на их духовное развитие. Аджан Чаа был одним из таких мастеров.

Аджан Чаа

Аджан Чаа родился в большой дружной семье в одной из деревень провинции Убон, которая находится на северо-западе Таиланда. В довольно раннем возрасте – ему тогда было девять лет – Аджан Чаа решил покинуть семью и присоединился к общине местного монастыря. Он стал послушником, и, поскольку со временем его стремление вести духовный образ жизни ничуть не ослабло, в возрасте двадцати лет он принял полные монашеские обеты. Будучи молодым бхиккху, он изучал основы Дхаммы, монашеской дисциплины и разнообразные тексты учения. Позже, разочаровавшись в низких стандартах монашеской дисциплины, которыми отличался монастырь в его родной деревне, в поисках наставника по медитации он оставил это относительно комфортное место и стал вести образ жизни скитальца – тудонг бхиккху. Он разыскал нескольких мастеров медитации, проживавших в той же местности, и некоторое время практиковал под их руководством. Несколько лет он провёл, придерживаясь образа жизни странствующего бхиккху, находя ночлег в лесах, пещерах и на кладбищах. Именно в этот период своей жизни он встретил Аджана Мана и стал следовать его учению. Они провели вместе не так уж много времени, но этот период оказал на него буквально «просветляющее» воздействие.

Здесь я хотел бы привести отрывок из готовящейся к изданию биографии Аджана Чаа, в котором содержится описание этого важного момента в его жизни. Эту биографию луанга по Чаа под названием «Уппаламани» (эпитет, который представляет собой игру слов и означает «Драгоценность провинции Убон» и «Драгоценность, пребывающая в цветке лотоса») составил Пхра Онг Неунг.

В конце ретрита Аджан Чаа в сопровождении трёх монахов и трёх послушников, а также двух мирян, отправился в долгий путь обратно в Исан (северо-восточная провинция Таиланда). Они остановились на несколько дней в Бан Горе, чтобы отдохнуть перед предстоящим им длительным (250 километров) путешествием на север. К десятому дню они достигли величественной ступы Тат Паном (эта ступа, расположенная на берегу реки Меконг, издавна является местом паломничества), чтобы почтить реликвии Будды. Так они продвигались вперёд, останавливаясь на ночлег в различных лесных монастырях, которые встречались по дороге. Но даже несмотря на возможность останавливаться в монастырях, это путешествие было очень трудным, и в какой-то момент послушники и миряне решили отказаться от этой затеи и вернуться назад. Когда группа наконец достигла обители Аджана Мана – Ват Пеу Нонг Нани, в ней остались лишь три монаха и один мирянин.

Когда группа путешественников вступила на территорию монастыря, Аджан Чаа сразу же обратил внимание на ту атмосферу умиротворения и уединения, которая здесь царила. Центральная часть монастыря, где расположилась небольшая веранда для встреч, была идеально убрана. Проходя мимо, они также успели заметить несколько монахов, которые были поглощены повседневными делами. Они оставались безмолвными и сохраняли самоконтроль, и потому выглядели за своей работой очень гармонично.

Что-то было в этом монастыре такое, что выделяло его из всех остальных монастырей, в которых побывал Аджан Чаа. Казалось, что эта тишина странным образом наполнена некой энергией. Аджана Чаа и его спутников приняли должным образом: им были предложены места для установки глотов (большие зонты, на которые крепятся москитные сетки) и предоставлена возможность помыться с дороги.

Вечером трое молодых монахов, удостоверившись, что их двухслойные накидки перекинуты через левое плечо самым аккуратным образом, с живым интересом, который время от времени сменялся холодящим душу страхом, направились к деревянной веранде для встреч – сале (sālā), – для того, чтобы выразить своё почтение Аджану Ману. Передвигаясь на коленях между двух рядов местных монахов в сторону места, где сидел великий мастер, Аджан Чаа наконец приблизился вплотную к пожилому человеку, чья фигура излучала твёрдую, как алмаз, уверенность и непоколебимость. Дальнейшую картину несложно представить: немигающий взгляд Аджана Мана, пронизывающий Аджана Чаа, пока тот делает традиционные три простирания и затем ретируется на безопасное расстояние, чтобы занять своё место в ряду других монахов. Большинство монахов сидят с закрытыми глазами, погрузившись в состояние медитации. Расположившись чуть позади Аджана Мана, один из монахов размеренными движениями отгоняет от учителя комаров. Теперь у Аджана Чаа есть время внимательней рассмотреть мастера, и он замечает, что через ткань накидки проступает острая ключица, обтянутая бледной кожей, что тонкие губы учителя окрасились в красный цвет от сока бетеля и то, как всё это контрастирует с его необычной аурой великого мастера. Как заведено с давних времён среди буддийских монахов, Аджан Ман прежде всего интересуется у вновь прибывших, как долго они носят монашеские одежды, в каких монастырях они практиковали, а также о подробностях их путешествия. Остались ли у них какие-либо сомнения по поводу практики? Аджан Чаа набирает воздуха в лёгкие… Да, у него есть сомнения. Он с большим энтузиазмом изучал тексты винаи, но в конце концов пришёл в состояние уныния, поскольку описание монашеской дисциплины слишком пространно, чтобы представлять практическую ценность, и в какой-то момент начинает казаться, что следовать каждому отдельному правилу просто невозможно. Так каких же придерживаться принципов? Аджан Ман советует ему принять в качестве основных ориентиров поведения «двух часовых мира» – хири (чувство стыда) и оттаппа (разумный страх последствий совершённого). «Если сможешь сохранять две эти добродетели, – говорит он, – всё остальное приложится». Затем он даёт наставление по трёхчастной практике – шила [6]6
  Шила (sīla) – термин, который имеет несколько оттенков смысла. Он означает и образ жизни, обусловленный этическими моральными принципами, и сознательное ограничение поведения с целью не причинять вред себе или другим. В этой книге термин переводится как «добродетель».


[Закрыть], самадхи [7]7
  Самадхи (samādhi) – фокусирование ума во время медитативной концентрации.


[Закрыть] и паннья, – четырём путям к успеху и пяти духовным силам. Его глаза полузакрыты, а речь становится тем увереннее и быстрее, чем глубже он погружается в тему учения. Это напоминает то, как в автомобиле переключают передачи, набирая скорость. С непоколебимой уверенностью он описывает «то, чем всё является на самом деле», и путь к освобождению. Аджан Чаа и его товарищи просто очарованы этим мастером. Позже Аджан Чаа скажет, что, хотя он очень устал в тот день с дороги, слушая учение Дхаммы Аджана Мана, он почувствовал, что всю его усталость как рукой сняло. Его ум стал ясным и умиротворённым, и ему показалось, что он как будто поднимается в воздух прямо на том месте, где сидит. Было уже далеко за полночь, когда мастер закончил учение и Аджан Чаа вернулся под свой зонт, взволнованный новыми впечатлениями.