Текст книги "Избранное"

Тучка

Тучка-челн, небес волною

Обданная паром,

Между мною и луною

Ты плывешь недаром:

От луны – твой свет, что ставит

Трон полночный Богу;

От меня ж возьми, – что давит:

Думу и тревогу!

Спит она, тяжелой битвой

Дум не возмутима, –

Ты ж над ней с моей молитвой

Пронесися мимо.

«Слеза слезу с ланиты жаркой гонит…»

Слеза слезу с ланиты жаркой гонит,

Мечта мечту теснит из сердца вон,

Мгновение мгновение хоронит,

И блещет храм на месте похорон.

Крылатый сон опережает брата,

За тучею несутся облака.

Как велика души моей утрата!

Как рана сердца страшно глубока!

Но мой покров я жарко обнимаю;

Хочу, чтоб с ним кипела страсть моя:

Нет, и забывшись, я не забываю, –

Нет, и в ночи безумно плачу я!

На распутье

В вечер такой золотистый и ясный,

В этом дыханье весны всепобедной,

Не поминай мне, о, друг мой прекрасный,

Ты о любви нашей, робкой и бедной!

Дышит земля всем своим ароматом,

Небу – разверстая – только вздыхает;

Самое небо с нетленным закатом

В тихом заливе себя повторяет…

Что же тут мы, или счастие наше?

Как и помыслить о нем не стыдиться?

В блеске, какого нет шире и краше,

Нужно безумствовать – или смириться!

январь 1886

«Ночь лазурная смотрит на скошенный луг…»

Ночь лазурная смотрит на скошенный луг,

Запах роз под балконом и сена вокруг,

Но – за то ль, что отрады не жду впереди, –

Благодарности нет в истомленной груди:

Все далекий, давнишний мне чудится сад…

Там и звезды крупней, и сильней аромат,

И ночных благовоний живая волна

Там доходит до сердца, истомы полна…

Точно в нежном дыханье травы и цветов

С ароматом знакомый доносится зов,

И как будто вот-вот кто-то милый опять

О восторге свиданья готов прошептать…

12 июня 1892

Тополь

Сады молчат. Унылыми глазами,

С унынием в душе, гляжу вокруг:

Последний лист разметан под ногами,

Последний лучезарный день потух!

Лишь ты один над мерзлыми степями

Таишь, мой тополь, смертный свой недуг

И, трепеща по-прежнему листами,

О вешних днях лепечешь мне, как друг.

Пускай мрачней, мрачнее дни за днями,

И осени тлетворный веет дух:

С подъятыми ты к небесам ветвями

Стоишь один и помнишь теплый юг.

Ива

Сядем здесь, у этой ивы.

Что за чудные извивы

На коре вокруг дупла!

А под ивой – как красивы

Золотые переливы

Струй дрожащего стекла!

Ветви сочные дугою

Перегнулись над водою,

Как зеленый водопад;

Как живые, как иглою,

Будто споря меж собою,

Листья воду бороздят.

В этом зеркале под ивой

Уловил мой глаз ревнивый

Сердцу милые черты…

Мягче взор твой горделивый…

Я дрожу, глядя, счастливый,

Как в воде дрожишь и ты…

«Только станет смеркаться немножко…»

Только станет смеркаться немножко,

Буду ждать, не дрогнет ли звонок:

Приходи моя милая крошка,

Приходи посидеть вечерок.

Потушу перед зеркалом свечи, –

От камина светло и тепло;

Стану слушать веселые речи,

Чтобы вновь на душе отлегло;

Стану слушать те детские грезы,

Для которых – всё блеск впереди

(Каждый раз благодатные слезы

У меня закипают в груди!);

До зари осторожной рукою

Вновь платок твой узлом завяжу

И вдоль стен, озаренных луною,

Я тебя до ворот провожу.

Сосны

Средь кленов девственных и плачущих берез

Я видеть не могу надменных этих сосен:

Они смущают рой живых и сладких грез,

И трезвый вид мне их несносен.

В кругу воскреснувших соседей лишь они

Не знают трепета, не шепчут, не вздыхают

И, неизменные, ликующей весне

Пору зимы напоминают:

Когда уронит лес последний лист сухой

И, смолкнув, станет ждать весны и возрожденья,

Они останутся холодною красой

Пугать иные поколенья.

Ивы и березы

Березы севера мне милы, –

Их грустный, опуше́нный вид,

Как речь безмолвная могилы,

Горячку сердца холодит;

Но ива, длинными листами

Упав на лоно ясных вод,

Дружней с мучительными снами

И дольше в памяти живет.

Лия таинственные слезы,

По рощам и лугам родным

Про горе шепчутся березы

Лишь с ветром севера одним:

Всю землю, грустно-сиротлива,

Считая родиной скорбей,

Плакучая склоняет ива

Везде концы своих ветвей.

Мотылек мальчику

Цветы кивают мне, головки наклоня,

И манит куст душистой веткой, –

Зачем же ты один преследуешь меня

Своею шелковою сеткой?

Дитя кудрявое, любимый нежно сын

Неувядающего мая,

Позволь мне жизнию упиться день один,

На солнце радостном играя.

Постой, оно уйдет, и блеск его лучей

Замрет на западе далеком.

И в час таинственный я упаду в ручей,

И унесет меня потоком.

Деревня

Люблю я приют ваш печальный,

И вечер деревни глухой,

И за лесом благовест дальний,

И кровлю, и крест золотой;

Люблю я немятого луга

К окну подползающий пар

И тесного, тихого круга

Не раз долитой самовар;

Люблю я на тех посиделках

Старушки чепец и очки,

Люблю на окне на тарелках

Овса золотые злачкй,

На столике, близко к окошку,

Корзину с узорным чулком

И по полу резвую кошку

В прыжках за проворным клубком,

И милой, застенчивой внучки

Красивый девичий наряд,

Движение бледненькой ручки

И робко опущенный взгляд,

Прощанье смолкающих пташек

И месяца бледный восход,

Дрожанье фарфоровых чашек

И речи замедленный ход,

И собственной выдумки сказки,

Прохлады вечерней струю,

И вас, любопытные глазки,

Живую награду мою!

«Весна и ночь покрыли дол…»

Весна и ночь покрыли дол,

Душа бежит во мрак бессонный,

И внятно слышен ей глагол

Стихийной жизни, отрешенной.

И неземное бытие

Свой разговор ведет с душою

И веет прямо на нее

Своею вечною струею.

Но вот заря, – бледнеет тень,

Туман волнуется и тает, –

И встретить очевидный день

Душа с восторгом вылетает.

«Над озером лебедь в тростник протянул…»

Над озером лебедь в тростник протянул.

В воде опрокинулся лес.

Зубцами вершин он в заре потонул,

Меж двух изгибаясь небес.

И воздухом чистым усталая грудь

Дышала отрадно. Легли

Вечерние тени. Вечерний мой путь

Краснел меж деревьев вдали.

А мы, – мы на лодке сидели вдвоем.

Я смело налег на весло,

Ты молча покорным владела рулем, –

Нас в лодке, как в люльке, несло –

И детская челн направляла рука

Туда, где, блестя чешуей,

Вдоль сонного озера быстро река

Бежала, как змей золотой.

Уж начали звезды мелькать в небесах, –

Не помню, как бросил весло.

Не помню, что пестрый нашептывал флаг,

Куда нас потоком несло!..

«Растут, растут причудливые тени…»

Растут, растут причудливые тени,

В одну сливаясь тень.

Уж позлатил последние ступени

Перебежавший день.

Что звало жить, что силы горячило, –

Далеко за горой.

Как призрак дня, ты, бледное светило,

Восходишь над землей –

И на тебя, как на воспоминанье,

Я обращаю взор…

Смолкает лес, бледней ручья сиянье,

Потухли выси гор, –

Лишь ты одно скользишь стезей лазурной,

Недвижно все окрест,

Да сыплет ночь своей бездонной урной

К нам мириады звезд…

«Молятся звезды, мерцают и рдеют…»

Молятся звезды, мерцают и рдеют,

Молится месяц, плывя по лазури, –

Легкие тучки, свиваясь, не смеют

С темной земли к нам притягивать бури.

Видны им наши томленья и горе,

Видны страстей непосильные битвы, –

Слезы в алмазном трепещут их взоре, –

Всё же безмолвно горят их молитвы.

1883

«Полно спать: тебе две розы…»

Полно спать: тебе две розы

Я принес с рассветом дня.

Сквозь серебряные слезы

Ярче нега их огня.

Вешних дней минутны грозы,

Воздух чист, свежей листы, –

И роняют тихо слезы

Ароматные цветы.

Георгины

Вчера – уж солнце рдело низко –

Средь георгин я шел твоих,

И, как живая одалиска,

Стояла каждая из них.

Как много пылких или томных,

С наклоном бархатных ресниц,

Веселых, грустных и нескромных

Отвсюду улыбалось лиц!

Казалось, нет конца их грезам

На мягком лоне тишины, –

А нынче утренним морозом

Они стоят опалены…

Но прежним тайным обаяньем

От них повеяло опять,

И над безмолвным увяданьем

Мне как-то совестно роптать.

На лодке

Ты скажешь, бросив взор по голубой равнине:

«И небо и вода».

Здесь остановим челн, по самой середине

Широкого пруда.

Буграми с колеса волненье не клокочет, –

Чуть-чуть блестят струи.

Так тихо, будто ночь сама подслушать хочет

Рыдания любви.

До слуха чуткого мечтаньями ночными

Доходит плеск ручья.

Осыпана кругом звездами золотыми,

Покоится ладья.

Гляжу в твое лицо, в сияющие очи,

О, добрый гений мой, –

Лицо твое – как день, ты вся, при свете ночи, –

Как призрак неземной!

Теперь, волшебница, иной, могучей власти

У неба не проси:

Всю эту ночь, весь блеск, весь пыл безумной страсти

Возьми – и погаси!

«Еще акация одна…»

Еще акация одна

С цветами ветви опускала,

И над беседкою весна

Душистых сводов не скругляла.

Дышал горячий ветерок,

В тени сидели мы друг с другом,

И перед нами на песок

День золотым ложился кругом.

Жужжал пчела́ми каждый куст,

Над сердцем счастье тяготело…

Я трепетал, чтоб с робких уст

Твое признанье не слетело…

Вдали сливалось пенье птиц,

Весна над степью проносилась,

И на концах твоих ресниц

Слеза нескромная светилась…

Я говорить хотел – и вдруг,

Нежданным шорохом пугая,

К твоим ногам на ясный круг

Спорхнула птичка полевая.

С какой мы робостью любви

Свое дыханье затаили!

Казалось мне, – глаза твои

Не улетать ее молили:

Сказать «прости» чему-нибудь

Душе казалося утратой,

И, собираясь упорхнуть,

Глядел на нас наш гость крылатый.

«Теплый ветер тихо веет…»

Теплый ветер тихо веет,

Жизнью свежей дышит степь,

И курганов зеленеет

Убегающая цепь.

И далеко меж курганов

Темно-серою змеей

До бледнеющих туманов

Пролегает путь родной.

К безотчетному веселью

Подымаясь в небеса,

Сыплют с неба трель за трелью

Вешних птичек голоса.

Роза

У пурпурной колыбели

Трели мая прозвенели,

Что весна опять пришла,

Гнется в зелени береза,

И тебе, царица роза,

Брачный гимн поет пчела.

Вижу, вижу! Счастья сила

Яркий свиток твой раскрыла

И увлажила росой.

Необъятный, непонятный,

Благовонный, благодатный

Мир любви передо мной.

Если б движущий громами

Повелел между цветами

Цвесть нежнейшей из богинь,

Чтоб безмолвною красою

Звать к любви, когда весною

Темен лес и воздух синь, –

Ни Киприда и ни Геба,

Спрятав в сердце тайны неба

И с безмолвьем на челе,

В час блаженный расцветанья

Больше страстного признанья

Не поведали б земле.

«Напрасно…»

Напрасно:

Куда ни взгляну я, встречаю везде неудачу,

И тягостно сердцу, что лгать я обязан всечасно!

Тебе улыбаюсь, а внутренно горько я плачу…

Напрасно!

Разлука!

Душа человека какие выносит мученья, –

А часто на них намекнуть лишь достаточно звука!

Стою как безумный, – еще не постиг выраженья:

Разлука…

Свиданье…

Разбей этот кубок: в нем капля надежды таится.

Она-то продлит и она-то усилит страданье;

И в жизни туманной все будет обманчиво сниться

Свиданье…

Не нами

Бессилье изведано слов к выраженью желаний:

Безмолвные муки сказалися людям веками;

Но очередь наша, и кончится ряд испытаний –

Не нами.

Но больно,

Что жребии жизни святым побужденьям враждебны!

В груди человека до них бы добраться довольно…

Нет, – вырвать и бросить!.. –

Те язвы, быть может, целебны, –

Но больно!

Горячий ключ

Помнишь тот горячий ключ?

Как он чист был и бегуч,

Как дрожал в нем солнца луч

И качался,

Как пестрел соседний бор,

Как белели выси гор,

Как тепло в нем звездный хор

Повторялся!

Обмелел он и остыл, –

Словно в землю уходил,

Оставляя следом ил

Бледно-красный…

Долго-долго я алкал, –

Жилу жаркую меж скал

С тайной ревностью искал,

Но напрасной.

Вдруг в горах промчался гром,

Потряслась земля кругом,

Я бежал, покинув дом

Мне грозящий, –

Оглянулся, – чудный вид:

Старый ключ прошиб гранит

И над бездною висит,

Весь кипящий!

Зной

Что за зной! Даже тут под ветвями

Тень слаба и открыто кругом…

Как сошлись и какими судьбами

Мы одни на скамейке вдвоем?

Так молчать нам обоим неловко,

Что ни стань говорить – невпопад…

За тяжелой косою головка

Словно хочет склониться назад…

И как будто истомою жадной

Нас весна на припеке прожгла…

Только в той вон аллее прохладой

Средь полудня вечерняя мгла.

29 мая 1888

Погода

Заря восточный свой алтарь

Зажгла прозрачными огнями,

И песнь дрожит под небесами:

«Явися, дня лучистый царь,

Мы ждем! Таких немного встреч:

Окаймлена шумящей рожью,

Через всю степь тебе к подножью

Ковер душистый стелет гречь;

Смиренно преклонясь челом,

Горит алмазами пшеница,

Как новобрачная царица

Перед державным женихом…»

1865

Горное ущелье

За лесом лес, и за горами горы,

За темными лилово-голубые,

И, если долго к ним приникнут взоры,

За бледным рядом выступят другие.

Здесь темный дуб и ясень изумрудный,

А там лазури тающая нежность, –

Как будто из действительности чудной

Уносишься в волшебную безбрежность.

И в дальний блеск душа лететь готова,

Не трепетом, а радостью объята,

Как будто это чувство ей не ново,

А сладостно уж грезилось когда-то.

октябрь 1856

«ель рукавом мне тропинку завесила…»

Ель рукавом мне тропинку завесила.

Ветер. В лесу одному

Шумно, и жутко, и грустно, и весело…

Я ничего не пойму.

Ветер. Кругом всё гудёт и колышется.

Листья кружатся у ног.

Чу! Там, вдали, неожиданно слышится

Тонко взывающий рог.

Сладостен зов мне глашатая медного!

Мертвые что мне листы?

Кажется, издали странника бедного

Нежно приветствуешь ты.

4 ноября 1891

«О, нет, не стану звать утраченную радость…»

О, нет, не стану звать утраченную радость,

Напрасно горячить скудеющую кровь,

Не стану кликать вновь забывчивую младость

И спутницу ее – безумную любовь!

Без ропота иду навстречу вечной власти,

Молитву затвердя горячую одну:

Пусть тот осенний ветр мои погасит страсти,

Что каждый день с чела роняет седину.

Пускай с души больной, борьбою утомленной,

Без грохота спадет тоскливой жизни цепь,

И пусть очнусь вдали, где к речке безыменной

От голубых холмов бежит немая степь;

Где с дикой яблонью убором спорит слива;

Где тучка чуть ползет, воздушна и светла;

Где дремлет над водой поникнувшая ива,

И вечером, жужжа, к улью́ летит пчела.

Быть-может, – вечно в даль с надеждой смотрят очи! –

Там ждет меня друзей лелеющий союз,

С сердцами чистыми, как месяц полуночи,

С душою чуткою, как песни вещих муз.

Там наконец я все, чего душа алкала,

Ждала, надеялась, на склоне лет найду

И с лона тихого земного идеала

На лоно вечности с улыбкой перейду.

На железной дороге

Мороз и ночь над далью снежной,

А здесь уютно и тепло,

И предо мной твой облик нежный

И детски-чистое чело.

Полны смущенья и отваги,

С тобою, кроткий серафим,

Мы через дебри и овраги

На змее огненном летим.

Он сыплет искры золотые

На озаренные снега,

И снятся нам места иные,

Иные снятся берега…

В мерцанье одинокой свечки,

Ночным путем утомлена,

Твоя старушка против печки

В глубокий сон погружена, –

Но ты красою ненаглядной

Еще томиться мне позволь:

С какой заботою отрадной

Лелеет сердце эту боль!

И, серебром облиты лунным,

Деревья мимо нас летят,

Под нами с грохотом чугунным

Мосты мгновенные гремят.

И, как цветы волшебной сказки,

Полны сердечного огня,

Твои агатовые глазки

С улыбкой радости и ласки

Порою смотрят на меня.

«Из дебрей туманы несмело…»

Из дебрей туманы несмело

Родное закрыли село,

Но солнышком вешним согрело

И ветром их вдаль разнесло.

Знать, долго скитаться наскуча,

Над ширью земель и морей

На родину тянется туча,

Чтоб только поплакать над ней.

9 июня 1886

Старый парк

Сбирались умирать последние цветы

И ждали с грустию дыхания мороза.

Краснели по краям кленовые листы,

Горошек отцветал, и осыпалась роза.

Над мрачным ельником проснулася заря,

Но яркости ее не радовались птицы:

Однообразный свист лишь слышен снегиря,

Да раздражает писк насмешливой синицы.

Беседка старая над пропастью видна.

Вхожу. Два льва без лап на лестнице встречают.

Полузатертые чужие имена,

Сплетаясь меж собой, в глазах моих мелькают.

Гляжу. У ног моих отвесною стеной

Мне сосен кажутся недвижные вершины,

И горная тропа, размытая водой,

Виясь, как желтый змей, бежит на дно долины.

И солнце вырвалось из тучи, и лучи,

Блеснув, как молния, в долину долетели.

Отсюда вижу я, как бьют в пруде ключи

И над травой стоят недвижные форели.

Один. Ничьих шагов не слышу за собой.

В душе уныние, усилие во взоре, –

А там, за соснами, как купол голубой,

Стоит бесстрастное, безжалостное море…

Как чайка, парус там белеет в высоте…

Я жду, потонет он, – но он не утопает

И, медленно скользя по выгнутой черте,

Как волокнистый след пропавшей тучки тает.

«Блеском вечерним овеяны горы…»

Блеском вечерним овеяны горы.

Сырость и мгла набегают в долину.

С тайной мольбою подъемлю я взоры:

«Скоро ли холод и сумрак покину?»

Вижу на том я уступе румяном –

Сдвинуты кровель уютные гнезды;

Вон засветились под старым каштаном

Милые окна, как верные звезды…

Кто ж меня втайне пугает обманом:

«Сердцем, как прежде, ты чист ли и молод?

Что если там, в этом мире румяном,

Снова охватит и сумрак, и холод?»

«Не спрашивай, над чем задумываюсь я…»

Не спрашивай, над чем задумываюсь я, –

Мне сознаваться в том и тягостно, и больно:

Мечтой безумною полна душа моя

И в глубь минувших лет уносится невольно.

Сиянье прелести тогда в свой круг влекло:

Взглянул – и пылкое навстречу сердце рвется!..

Так голубь, бурею застигнутый, в стекло,

Как очарованный, крылом лазурным бьется.

А ныне пред лицом сияющей красы

Нет этой слепоты и страсти безответной,

Но сердце глупое, как ветхие часы,

Коль и забьет порой, так всё свой час заветный.

Я помню, отроком я был еще. Пора

Была туманная. Сирень в слезах дрожала.

В тот день лежала мать больна, и со двора

Подруга игр моих надолго уезжала.

Не мчались ласточки, звеня, перед окном,

И мошек не толклись блестящих вереницы;

Сидели голуби, нахохлившись, рядком,

И в липник прятались умолкнувшие птицы.

А над колодезем, на вздернутом шесте,

Где старая бадья болталась, как подвеска,

Закаркал ворон вдруг, чернея в высоте, –

Закаркал как-то зло, отрывисто и резко…

Тот плач давно умолк, – кругом и смех, и шум, –

Но сердце вечно, знать, пугаться не отвыкнет:

Гляжу в твои глаза, люблю их нежный ум –

И трепещу: вот-вот зловещий ворон крикнет.

«Давно в любви отрады мало…»

Давно в любви отрады мало:

Без отзыва вздохи, без радости слезы;

Что было сладко, – горько стало;

Осыпались розы, рассеялись грезы…

Оставь меня, смешай с толпою! –

Но – ты отвернулась, а сетуешь, видно…

И все еще больна ты мною?

О, как же мне тяжко и как мне обидно!

24 июня 1891

В саду

Приветствую тебя, мой добрый, старый сад,

Цветущих лет цветущее наследство!

С улыбкой горькою я пью твой аромат,

Которым некогда мое дышало детство.

Густые липы те ж, но заросли слова,

Которые в тени я вырезал искусно,

Хватает за ноги заглохшая трава,

И чувствую, что там, в лесу, мне будет грустно;

Как будто с трепетом здесь каждого листа

Моя пробудится и затрепещет совесть,

И станут лепетать знакомые места

Давно забытую, оплаканную повесть

И скажут: «Помним мы, как ты играл и рос, –

Мы помним, как потом, в последний час разлуки

Венком из молодых и благовонных роз

Тебя здесь нежные благословляли руки, –

Скажи: где розы те, которые такой

Веселой радостью и свежестью дышали?..»

Одни я раздарил с безумством и тоской,

Другие растерял, – и все они увяли…

А вы – вы молоды и пышны до конца!..

Я рад – и радости вполне вкусить не смею:

Стою, как блудный сын перед лицом отца, –

И плакать бы хотел, – и плакать не умею!

Лес

Куда ни обращаю взор,

Кругом синеет мрачный бор,

И день права свои утратил.

В глухой дали стучит топор,

Вблизи стучит вертлявый дятел.

У ног гниет столетний лом,

Гранит чернеет, и за пнем

Прижался заяц серебристый,

А на сосне, поросшей мхом,

Мелькает белки хвост пушистый.

И путь заглох и одичал,

Позеленелый мост упал

И лег, скосясь, во рву размытом,

И конь давно не выступал

По нём подкованным копытом.

Воздушный город

Вон там по заре растянулся

Причудливый хор облаков:

Все будто бы кровли, да стены,

Да ряд золотых куполов.

То будто бы белый мой город,

Мой город знакомый, родной,

Высоко на розовом небе

Над темной уснувшей землей.

И весь этот город воздушный

Тихонько на север плывет.

Там кто-то манит за собою,

Да крыльев лететь не дает.

«Чем тоске, я не знаю, помочь…»

Чем тоске, я не знаю, помочь!

Грудь прохлады свежительной ищет…

Окна настежь… Уснуть мне невмочь…

А в саду, над ручьем, во всю ночь

Соловей разливается-свищет.

Стройный тополь стоит под окном,

Листья в воздухе все онемели,

Точно думы все те же и в нём,

Точно судит меня он с певцом, –

Не проронит ни вздоха, ни трели.

На заре только клонит ко сну;

Но лишь яркий багрянец замечу, –

Разгорюсь – и опять не усну…

Знать, в последний встречаю весну

И тебя на земле уж не встречу!

1862

«Вот снова ночь с своей тоской бессонной…»

Вот снова ночь с своей тоской бессонной

Дрожит при блеске дня.

С улыбкою мой демон искушенный

Взирает на меня:

Он видит все, – улыбку, вздох и слезы…

Пусть он их видит, – пусть:

Давным-давно бессонницу и грезы

Он знает наизусть.

Как мраморный, блестящий и холодный

Мой прорицатель дня,

С улыбкой злой и гордо-благородной

Он смотрит на меня.