Текст книги "Избранное"

Отъезд

Какая горькая обида:

Я завтра еду… Боже мой!

Как будто к области Аида

Темнеет путь передо мной.

Как после нежного похмелья

От струй пафосского вина,

Уединенная мне келья

Теперь покажется душна.

Но, верен сладостной тревоге,

В степи безбрежной и в лесу,

По рвам, по каменной дороге

Твой образ чистый понесу

И сохраню в душе глубоко

Двойную прелесть красоты:

И это мыслящее око,

И эти детские черты.

Другу

Когда в груди твоей страданье,

Проснувшись, к сердцу подойдет,

И жадный червь воспоминанья

Его невидимо грызет, –

Борьбой с наитием недуга

Души напрасно не томи:

Без слез, без ропота, – на друга

С надеждой очи подыми.

Пусть свет клянет и негодует:

Он на слова прощенья нем!

Пойми, что сердце только чует

Невыразимое ничем,

То, что в явленье незаметном

Дрожит, гармонией дыша,

И в тайнике своем заветном

Хранит бессмертная душа.

Одним лучом из ока в око,

Одной улыбкой уст немых,

Со всем, что мучило жестоко,

Единый примиряет миг.

15 мая 1857

«В пору любви, мечты, свободы…»

В пору любви, мечты, свободы,

В мерцанье розового дня,

Язык душевной непогоды

Был непонятен для меня.

Я забавлялся над словами,

Что будто по душе иной

Проходит злоба полосами,

Как тень от тучи громовой.

Настало время отрезвляться –

И долг велел, в немой борьбе,

Навстречу людям улыбаться,

А горе подавлять в себе.

Я побеждал. В душе сокрыта,

Беда спала. Но знал ли я,

Как живуща́, как ядовита

Эдема старая змея!

Находят дни, – с самим собою

Бороться сердцу тяжело,

И духа злобы над душою

Я слышу тяжкое крыло.

«Когда б в полете скоротечном…»

Когда б в полете скоротечном

Того, что призывает жить,

Я мог по выборе сердечном

Любые дни остановить, –

Порой, когда томит щедротой

Нас сила, непонятно чья,

На миг пленился б я заботой

Детей, прудящих бег ручья,

И, поджидая и ревнуя,

В пору любви, в тиши ночной,

Я б под печатью поцелуя

Забыл заре воскликнуть: «Стой!»,

Перед зеленым колыханьем

Безбрежных зреющих полей

Я б истомился ожиданьем

Тяжелых, непосильных дней,

Я б ждал, покуда днем бесшумным

Замрет тоскливый труд и страх,

Когда вся рожь по тесным гумнам

Столпится в золотых скирдах.

«Я уезжаю. Замирает…»

Я уезжаю. Замирает

В устах обычное «прости».

Куда судьба меня кидает?

Куда мне грусть мою нести?

Молчу. Ко мне всегда жестокой

Была ты много-много лет, –

Но, может быть, в стране далекой

Я вдруг услышу твой привет:

В долине, иногда, прощаясь,

Крутой минувши поворот,

Напрасно странник, озираясь,

Другого голосом зовет;

Но смерклось – над стеною черной

Горят извивы облаков –

И там, внизу, с тропы нагорной

Ему прощальный слышен зов.

«Дитя, покорное любви…»

Дитя, покорное любви,

Моих стихов не назови

Ты самолюбием нескромным:

О, нет! Мой стих не мог молчать!

На нем легла твоя печать

С раздумьем тягостным и томным!

Не говорю тебе «прости»:

Твоя судьба – одной цвести! –

Да мимо и́дет зов мятежный;

Как в жизни раз, и в песне тож

Ты раз мне сердце потревожь

И унесись прекрасной, нежной…

И завтра светлый образ весь

Исчезнет там, исчезнет здесь.

Про твой удел никто не спросит,

И запах лилии ночной

Не досягнет луны родной:

Полночный ветр его разносит.

«Люди нисколько ни в чем предо мной невиновны, я знаю…»

Люди нисколько ни в чем предо мной невиновны, я знаю,

Только я тут для себя утешенья большого не вижу.

День их торопит всечасно своею тяжелой заботой;

Ночь, как добрая мать, принимает в объятья на отдых.

Что им за дело, что кто-то, весь день протомившись бездельем,

Ночью с нелепым раздумьем пробьется на ложе бессонном?

Пламя дрожит на светильне – и около мысли любимой

Зыблются робкие думы и все переходят оттенки

Радужных красок. Трепещет душа, и трепещет рассудок.

Сердце – Икар неразумный – из мрака, как бабочка к свету,

К мысли заветной стремится: вот-вот опаленные крылья,

Круг описавши во мраке, несутся в неверном полете

Пытку свою обновлять добровольную. Я же не знаю,

Что добровольным зовется и что неизбежным на свете…

«Рассказывал я много глупых снов…»

Рассказывал я много глупых снов, –

На мой рассказ так грустно улыбались…

Многозначительно при звуке странных слов

Ее глаза в глаза мои вперялись…

И время шло. Я сердцем был готов

Поверить счастью!.. Скоро мы расстались –

И я постиг у дальних берегов,

В чем наши чувства некогда встречались.

Так слышит узник бледный, присмирев,

Родной реки излучистой припев,

Пропетый вовсе чуждыми устами;

Он звука не проронит, хоть не ждет

Спасения, – но глубоко вздохнет,

Блеснув во мгле ожившими очами.

Грезы

Мне снился сон, что сплю я непробудно

Что умер я и в грезы погружен, –

И на меня ласкательно и чудно

Надежды тень навеял этот сон.

Я счастья жду… Какого? – сам не знаю…

Вдруг – колокол, – и все уяснено,

И, просияв душой, я понимаю,

Что счастье – в этих звуках: вот оно!

И звуки те прозрачнее, и чище,

И радостней всех голосов земли,

И чувствую – на дальнее кладбище

Меня под них, качая, понесли…

В груди восторг и сдавленная мука,

Хочу привстать, хоть раз еще вздохнуть

И, на волне ликующего звука

Умчася в даль, во мраке потонуть.

«Была пора, и лед потока…»

Была пора, и лед потока

Лежал под снежной пеленой:

Недосягаемо для ока

Таился речки бег живой.

Пришла весна, ее дыханье

Над снежным пронеслось ковром, –

И стали видны содроганья

Струи, бегущей подо льдом.

И близки дни, когда все блага

К нам низведет пора любви, –

И мне зарей раскроет влага,

Объятья чистые свои.

1 апреля 1890

«Влачась в бездействии ленивом…»

Влачась в бездействии ленивом

Навстречу осени своей,

Нам с каждым молодым порывом,

Что день, встречаться веселей.

Так в летний зной, когда в долины

Съезжают бережно снопы,

И в зрелых жатвах круговины

Глубоко врезали серпы,

Прорвешь случайно повилику

Нетерпеливою ногой –

И вдруг откроешь землянику

Красней и слаще, чем весной.

«Моего тот безумства желал, кто смежал…»

Моего тот безумства желал, кто смежал

Этой розы завои, и блестки, и росы!

Моего тот безумства желал, кто свивал

Эти тяжким узлом набежавшие косы!

Злая старость хотя бы всю радость взяла,

А душа моя так же, пред самым закатом,

Прилетала б со стоном сюда, как пчела,

Охмелеть, упиваясь таким ароматом.

И, сознание счастья на сердце храня,

Стану буйства я жизни живым отголоском:

Этот мед благовонный – он мой, для меня!

Пусть другим он останется тонким лишь воском!

25 апреля 1887

«Не смейся, не дивися мне…»

Не смейся, не дивися мне,

В недоуменье детски-грубом,

Что перед этим дряхлым дубом

Я вновь стою по старине:

Не много листьев на челе

Больного старца уцелели,

Но вновь с весною прилетели

И жмутся горлинки в дупле.

1884

«Не избегай: я не молю…»

Не избегай: я не молю

Ни слез, ни сердца тайной боли!

Своей тоске хочу я воли

И повторять тебе «Люблю!».

Хочу нестись к тебе, лететь,

Как волны по равнине водной,

Поцеловать гранит холодный,

Поцеловать – и умереть!

«Ты вся в огнях, – твоих зарниц…»

Ты вся в огнях, – твоих зарниц

И я сверканьями украшен…

Под сенью ласковых ресниц

Огонь небесный мне не страшен,

Но я боюсь таких высот,

Где устоять я не умею:

Как сохранить мне образ тот,

Что придан мне душой твоею?

Боюсь, на бледный облик мой

Падет твой взор неблагосклонный,

И я очнусь перед тобой,

Угасший вдруг и опаленный.

3 августа 1886

«Кричат перепела, трещат коростели…»

Кричат перепела, трещат коростели,

Ночные бабочки взлетели,

И поздних соловьев над речкою вдали

Звучат порывистые трели.

В напевах вечера тревожною душой

Ищу былого наслажденья, –

Увы, как прежде, в грудь живительной струей

Они не вносят откровенья!

Но тем мучительней, как близкая беда,

Меня томит вопрос лукавый:

Ужели подошли к устам моим года

С такою горькою отравой?

Иль век смолкающий в наследство передал

Свои бесплодные мне муки,

И в одиночестве мне допивать фиал,

Из рук переходивший в руки?

Проходят юноши с улыбкой предо мной,

И слышу я их шепот внятный:

«Чего он ищет здесь средь жизни молодой

С своей тоскою непонятной?»

Спешите, юноши, и верить и любить,

Вкушать и труд и наслажденье:

Придет моя пора, – и скоро, может быть,

Мое наступит возрожденье,

Приснится мне опять весенний, светлый сон

На лоне божески-едином,

И мира юного, покоен, примирен,

Я стану вечным гражданином.

«Упреком, жалостью внушенным…»

Упреком, жалостью внушенным,

Не растравляй души больной:

Позволь коленопреклоненным

Мне оставаться пред тобой!

Горя над суетной землею,

Ты милосердно разреши

Мне упиваться чистотою

И красотой твоей души,

Глядеть, каким прозрачным светом

Окружена ты на земле,

Как Божий мир при свете этом

В голубоватой тонет мгле!..

О, я блажен среди страданий!

Как рад, себя и мир забыв,

Я подступающих рыданий

Горячий сдерживать прилив!

31 января 1888

«Не могу я слышать этой птички…»

Не могу я слышать этой птички,

Чтобы тотчас сердцем не вспорхнуть;

Не могу, наперекор привычке,

Как войдешь, – хоть молча, не вздохнуть.

Ты не вспыхнешь, ты не побледнеешь,

Взоры полны тихого огня, –

Больно видеть мне, как ты умеешь

Не видать и не слыхать меня!

Я тебя невольно беспокою, –

Торжество должна ты искупить;

На заре без туч нельзя такою

Молодой и лучезарной быть!

16 февраля 1892

«Только что спрячется солнце…»

Только что спрячется солнце,

Неба затеплив красу,

Тихо к тебе под оконце

Песню свою понесу.

Чистой и вольной душою,

Ясной и свежей, как ночь,

Смейся над песнью больною,

Прочь отгоняй ее, прочь!

Как бы за легким вниманьем

В вольное сердце дотоль

Вслед за живым состраданьем

Та же не вкралася боль.

14 января 1888

«Безобидней всех и проще…»

Безобидней всех и проще

В общем хоре голосистом,

Вольной птицей в вешней роще

Раздражал я воздух свистом.

Все замолкло пред зимою,

Нет и птиц на голой ветке,

Но – счастливец – я тобою

В золотой задержан клетке.

Дай мне ручку, дорогая, –

К ней прильнуть трепещут крылья!

Пусть умру я, распевая,

От восторгов и усилья.

2 января 1891

«Роящимся мечтам лететь дав волю…»

Роящимся мечтам лететь дав волю

К твоим стопам,

Тебя никак смущать я не дозволю

Любви словам:

Я знаю, мы из разных поколений

С тобой пришли,

Несходных слов и розных откровений

Мы принесли!

Перед тобой во храмине сердечной

Я затворюсь

И юности ласкающей и вечной

В ней помолюсь.

14 мая 1891

«Чем безнадежнее и строже…»

Чем безнадежнее и строже

Года разъединяют нас,

Тем сердцу моему дороже,

Дитя, с тобой крылатый час.

Я лет не чувствую суровых,

Когда в глаза ко мне порой

Из-под ресниц твоих шелковых

Заглянет ангел голубой.

Не в силах ревности мятежность

Я победить и скрыть печаль:

Мне эту девственную нежность

В глазах толпы оставить жаль!

Я знаю, жизнь не даст ответа

Твоим несбыточным мечтам,

И лишь одна душа поэта –

Их вечно празднующий храм.

* * *

Сегодня день твой просветленья,

И на вершине красоты

Живую тайну вдохновенья

Всем существом вещаешь ты.

Мечты несбыточной подруга,

Царишь с поэтом ты вдвоем, –

А завтра, верно, мы друг друга

И не найдем, и не поймем…

Так, невозможно, несомненно,

Огнем пронизан золотым,

С закатом солнечным мгновенно

Чертогов ярких тает дым.

19 июня 1887

Ключ

Меж селеньем и рощей нагорной

Вьется светлою лентой река,

А на храме над озимью черной

Яркий крест поднялся в облака.

И толпой голосистой и жадной

Все к заре набежит со степей,

Точно весть над волною прохладной

Пронеслась: освежись и испей!

Но в шумящей толпе ни единый

Не присмотрится к кущам дерев,

И не слышен им зов соловьиный

В реве стад и плесканье вальков.

Лишь один в час вечерний, заветный,

Я к журчащему сладко ключу

По тропинке лесной незаметной

Путь обычный во мраке сыщу.

Дорожа соловьиным покоем,

Я ночного певца не спугну

И устами, спаленными зноем,

К освежительной влаге прильну.

1870

«В душе, измученной годами…»

В душе, измученной годами,

Есть неприступный чистый храм,

Где все нетленно, что судьбами

В отраду посылалось нам.

Для мира пусть к нему заглохнет,

Но в этот девственный тайник,

Хотя б и мог, скорей иссохнет,

Чем путь укажет мой язык.

Скажи же, как, при первой встрече,

Успокоительно-светла,

Вчера, – о, как оно далече! –

Живая ты в него вошла?

И вот отныне поневоле

В блаженной памяти моей

Одной улыбкой нежной боле,

Одной звездой любви светлей.

1867

Муза

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв.

Пушкин

Ты хочешь проклинать, рыдая и стеня,

Бичей подыскивать к закону?

Поэт, остановись! Не призывай меня, –

Зови из бездны Тизифону!

Пленительные сны лелея наяву,

Своей божественною властью

Я к наслаждению высокому зову

И к человеческому счастью.

Когда, бесчинствами обиженный опять,

В груди заслышишь зов к рыданью,

Я ради мук твоих не стану изменять

Свободы вечному призванью.

Страдать! – Страдают все! – Страдает темный зверь,

Без упованья, без сознанья, –

Но перед ним туда навек закрыта дверь,

Где радость теплится страданья.

Ожесточенному и черствому душой

Пусть эта радость незнакома:

Зачем же лиру бьешь ребяческой рукой,

Что не труба она погрома?

К чему противиться природе и судьбе?

На землю сносят эти звуки

Не бурю страстную, не вызовы к борьбе,

А исцеление от муки.

8 мая 1887

Музе

Надолго ли опять мой угол посетила,

Заставила еще томиться и любить?

Кого на этот раз собою воплотила?

Чьей речью ласковой сумела подкупить?

Дай руку. Сядь. Зажги свой факел вдохновенный.

Пой, добрая! В тиши призна́ю голос твой

И стану, трепетный, коленопреклоненный,

Запоминать стихи, пропетые тобой.

Как сладко, позабыв житейское волненье,

От чистых помыслов пылать и потухать,

Могучее твое почуяв дуновенье,

и вечно-девственным словам твоим внимать!

Пошли, небесная, ночам моим бессонным

Еще блаженных снов и славы, и любви,

И нежным именем, едва произнесенным,

Мой труд задумчивый опять благослови.

«Из тонких линий идеала…»

Из тонких линий идеала,

Из детских очерков чела

Ты ничего не потеряла,

Но все ты вдруг приобрела:

Твой взор открытей и бесстрашней,

Хотя душа твоя тиха, –

Но в нем сияют рай вчерашний

И соучастница греха…

11 ноября 1890

«Буря на не́бе вечернем…»

Буря на не́бе вечернем.

Моря сердитого шум.

Буря на море – и думы,

Много мучительных дум.

Буря на море – и думы,

Хор возрастающих дум…

Черная туча за тучей…

Моря сердитого шум…

«Нет, даже не тогда, когда, стопой воздушной…»

Нет, даже не тогда, когда, стопой воздушной

Спеша навстречу, мне улыбку ты даришь

И, заглянув в глаза, мечте моей послушной

О беззаветности надежды говоришь, –

Нет, чтобы счастию нежданному отдаться,

Чтобы исчезнуть в нем, спускаяся до дна,

Мне нужно одному с душой своей остаться,

Молчанье нужно мне кругом и тишина.

Тут сердца говорит мне каждое биенье

Про все, чем радостной обязан я судьбе,

А тихая слеза блаженства и томленья,

Скатясь жемчужиной, напомнит о тебе.

19 февраля 1891

Бабочка

Ты прав: одним воздушным очертаньем

Я так мила.

Весь бархат мой с его живым миганьем –

Лишь два крыла.

Не спрашивай, откуда появилась,

Куда спешу:

Здесь на цветок я легкий опустилась

И вот – дышу.

Надолго ли, без цели, без усилья,

Дышать хочу?

Вот-вот сейчас сверкнув, раскину крылья –

И улечу!

«Ты расточительна на милые слова…»

Ты расточительна на милые слова,

А в сердце мне не шлешь отрадного привета

И втайне думаешь: причудлива, черства

Душа суровая поэта.

Я тоже жду: я жду, нельзя ли превозмочь

Твоей холодности, подметить миг участья,

Чтобы в глазах твоих загадочных, как ночь,

Затрепетали звезды счастья.

Я жду, я жажду их! Мечтателю в ночи

Сиянья не встречать пышнее и прелестней, –

И, знаю, низойдут их яркие лучи

Ко мне и трепетом и песней.

Сонет

Когда от хмеля преступлений

Толпа развратная буйна,

И рад влачить в грязи злой гений

Мужей великих имена, –

Мои сгибаются колени,

И голова преклонена:

Зову властительные тени

И их читаю письмена;

В тени таинственного храма

Учусь сквозь волны фимиама

Словам наставников внимать

И, забывая гул народный,

Вверяясь думе благородной,

Могучим вздохом их дышать.

Музе

Пришла и села. Счастлив и тревожен,

Ласкательный твой повторяю стих –

И если дар мой пред тобой ничтожен,

То ревностью не ниже я других.

Заботливо храня твою свободу,

Непосвященных я к тебе не звал

И рабскому их буйству я в угоду

Твоих речей не осквернял,

Все та же ты, заветная святыня,

На облаке, незримая земле,

В венце из звезд, нетленная богиня,

С задумчивой улыбкой на челе.

«Как трудно повторять живую красоту…»

Как трудно повторять живую красоту

Твоих воздушных очертаний!

Где силы у меня схватить их на лету

Средь непрестанных колебаний?

Когда из-под ресниц пушистых на меня

Блеснут глаза с просветом ласки,

Где кистью трепетной я наберу огня?

Где я возьму небесной краски?

В усердных поисках все кажется: вот-вот

Приемлет тайна лик знакомый! –

Но сердца бедного кончается полет

Одной бессильною истомой.

26 февраля 1888

«Как богат я в безумных стихах…»

Как богат я в безумных стихах!

Этот блеск мне отраден и нужен, –

Все алмазы мои в небесах,

Все росинки под ними жемчужин:

Выходи, красота, не робей!

Звуки есть, дорогие есть краски, –

Это все я, поэт-чародей,

Расточу за мгновение ласки.

Но, когда ты приколешь цветок

Шаловливо иль с думой лукавой,

И, как в дымке, твой кроткий зрачок

Загорится сердечной отравой,

И налет молодого стыда

Чуть ланиты овеет зарею, –

О, как беден, как жалок тогда,

Как беспомощен я пред тобою!

1 февраля 1887

«Только встречу улыбку твою…»

Только встречу улыбку твою,

Или взгляд уловлю твой отрадный, –

Не тебе песнь любви я пою,

А твоей красоте ненаглядной.

Про певца по зарям говорят,

Будто розу влюбленною трелью

Восхвалять неумолчно он рад

Над душистой ее колыбелью, –

Но безмолвствует, пышно чиста,

Молодая владычица сада:

Только песне нужна красота;

Красоте же и песен не надо!

«Напрасно ты восходишь надо мной…»

Напрасно ты восходишь надо мной

Посланницей волшебных сновидений

И, юностью сияя заревой,

Ждешь от меня похвал и песнопений:

Как ярко ты и нежно ни гори

Над каменным, угаснувшим Мемноном, –

На яркие приветствия зари

Он отвечать способен только стоном.

1865

«Кому венец: богине ль красоты…»

Кому венец: богине ль красоты,

Иль в зеркале ее изображенью?

Поэт смущен, когда дивишься ты

Богатому его воображенью:

Не я, мой друг, а Божий мир богат,

В пылинке он лелеет жизнь и множит, –

И, что один твой выражает взгляд,

Того поэт пересказать не может.

«Как ярко полная луна…»

Как ярко полная луна

Посеребрила эту крышу!

Мы здесь под тенью полотна, –

Твое дыхание я слышу.

У неостывшего гнезда

Ночная песнь гремит и тает…

О, погляди, как та звезда

Горит-горит – и потухает.

Понятен блеск ее лучей

И полночь с песнею своею,

Но что горит в душе моей,

Тебе сказать я не умею.

Вся эта ночь у ног твоих

Воскреснет в звуках песнопенья,

Но тайну счастья в этот миг

Я унесу без выраженья.

«Хоть нельзя говорить, хоть и взор мой поник…»

Хоть нельзя говорить, хоть и взор мой поник, –

У дыханья цветов есть понятный язык:

Если ночь унесла много грез, много слез,

Окружусь я тогда горькой сладостью роз;

Если тихо у нас и не веет грозой,

Я безмолвно о том намекну резедой;

Если нежно ко мне приласкалася мать,

Я с утра уже буду фиалкой дышать;

Если ж скажет отец: «Не грусти, я готов», –

С благовоньем войду апельсинных цветов.

3 августа 1887

«Как беден наш язык: хочу – и не могу…»

Как беден наш язык: хочу – и не могу!..

Не передать того ни другу, ни врагу,

Что буйствует в груди прозрачною волною:

Напрасно вечное томление сердец! –

И клонит голову маститую мудрец

Пред этой ложью роковою.

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук

Хватает на лету и закрепляет вдруг

И темный бред души и трав неясный запах:

Так, для безбрежного покинув скудный дол,

Летит за облака Юпитера орел,

Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах.

11 июня 1887

«Слышишь ли ты, как шумит вверху угловатое стадо…»

Слышишь ли ты, как шумит вверху угловатое стадо?

С криком летят через дом к теплым полям журавли.

Желтые листья шумят, в бере́знике свищет синица…

Ты говоришь, что опять теплой дождемся весны?

Друг мой, могу ль при тебе дожидаться блаженства

в грядущем?

Разве зимой у тебя меньше ланиты цветут?

В зеркале часто себя ты видишь, с детской улыбкой

Свой поправляя венок, – так разреши мне сама,

Где у тебя на лице более жизни и страсти,

Вешним ли утром в саду, в полном сиянье зари,

Иль у огня моего, когда я боюсь, чтобы искра,

С треском прыгнув, не сожгла ножки-малютки твоей?

«Теснее и ближе сюдаТеснее и ближе сюда…»

Теснее и ближе сюда!

Раскрой ненаглядное око!

Ты – в сердце с румянцем стыда,

Я – луч твой, летящий далеко.

На горы во мраке ночном,

На серую тучку заката,

Как кистью, я этим лучом

Наброшу румянца и злата.

Напрасно холодная мгла,

Чернея, все виснет над нами:

Пускай и безбрежность сама

От нас загорится огнями.

4 сентября 1888

«Озираясь на юность тревожно…»

Озираясь на юность тревожно,

Будь заветной святыне верна!

Для надежды граница возможна, –

Невозможна для веры она.

Не дивись же, что прежнее пламя

Все твою окружает красу:

Ты уходишь, но верное знамя

На ходу над собой я несу.

14 сентября 1889