Текст книги "Йестердэй"

Посадили этих ямиков в телеги и отправили поднимать целину под Курск. Эту часть легенды я хорошо запомнил, потому что моя мама из-под Курска. Она в авиационном институте в Москве училась, а потом по распределению в Ямках, на заводе «Гранит» работала. Всю жизнь, до самой пенсии. И пока эти ямцы ехали под конвоем княжеских меченосцев, самый главный их жрец… или его жена… или дочь…, кто то из них проклял Юрия и все его потомство до двенадцатого колена. И город, построенный Юрием, проклял, страшным проклятием четырех машин. Нет, конечно, проклятием ветра. С тех пор, как только какой-нибудь правитель Москвы принимает злое решение, в Ямках поднимается сильный ветер, и дует он в город, в Москву то есть, дабы вся гадость поступков правителя с ним в Москве и осталась.

А Васька Сретенский мне потом уже говорил, что по летописям видно: как только какой-нибудь великий князь или царь натворит что-нибудь, ну там брата родного в подземелье заточит, или население какого-нибудь городка соседнего вырежет, для поддержания собственного престижа, так сразу поднимается ветер невероятный и, пожалуйста – пожар в Москве. Две-три улицы и полтора десятка церквей сгорит обязательно. Наполеона, кстати, это тоже касалось, когда он в Москве решил поселиться. Не зря же он в тысяча каком-то там году назвал Москву «злым городом». Или это Чингисхан был? Ну, в общем, кто-то из них. Из агрессоров.

[Из файлов Василия Сретенского]
«К*****»

К***** – имя девочки, пришедшей первого сентября к школе номер три в городе Ямки с огромным букетом астр, в черном платьице с белым фартуком и белым же бантом в прическе. Впрочем, много-много таких девочек в таких же платьицах, с такими же фартуками бантами и букетами, пришли тогда к школе, чтобы учиться в первом классе. Так получилось, что он не обратил тогда на нее никакого внимания, хотя вошли они в свой первый класс, следуя друг за другом.

Итак, К***** – имя, в котором он, много позже того черно-белого утра первого сентября 196* года поставил звездочки, подражая людям, жившим два столетия тому назад и давно превратившимся в черные строчки слов на белой или не очень бумаге. Потом, еще позже, ему пришло в голову, что эти звездочки превращают ее имя в пароль, так, как это происходит в компьютерах. Но для чего нужен этот пароль он, кажется, так до сих пор не придумал.

Он – не имя, а местоимение, впрочем, он, как мне кажется, пока, на большее рассчитывать не может.

Он рос «книжным мальчиком», не очень координированным, легко смущающимся в незнакомой обстановке, с массой фантазий и увлечений. И с небольшим отставанием от значительной части сверстников во всем, что касалось взросления. Нет, он много читал о любви (можно сказать проще: он много читал), но интереса в себе к этой теме никакого не ощущал.

Вот, например, случай.

<через улицу>

Летом, после четвертого, кажется, класса, он без толку шатался по улицам города. Такое случалось и раньше, и позже. И ни к чему не приводило. Но в этот день привело. Что его привело в этот двор, он не знает до сих пор. Его друзей тут не было, да и быть не могло, они разъехались по дачам и пионерским лагерям.

Двор был пуст, если, конечно не считать кошек, крыс, голубей, воробьев, дворничихи, мам с колясками, малышей в песочнице и двух-трех случайных прохожих. Но у детей, как у собак. У тех мир пуст, если нет рядом хозяина или другой собаки. Так вот, двор был совершенно пуст, и он завернул за угол. И вот там, за углом большого (как казалось тогда) шестиэтажного желтого дома, он увидел двух своих, нет, не друзей – одноклассников. Они были чем-то заняты, но занятие их с первого взгляда не определялось. Они как будто разговаривали, но как будто и не друг с другом. Ленивые движения, ленивые слова, взгляд искоса.

А на другой стороне улицы три его одноклассницы (одна из них – К*****) как будто бы прыгали через веревочку. Движения точные, вид сосредоточенный, взгляд искоса. Он подошел, перекинулся парой слов с одноклассниками. Взглянул, как они, через улицу, но в общий поток не попал. Он видел, нет, чувствовал, что все пятеро заняты каким-то общим для них делом, хотя и на расстоянии. А он этого дела не понимал. При всей его очевидности. Вот они, три девочки из его класса, с каждой он успел посидеть за одной партой, локтями попихаться, карандашами обменяться. Чего глядеть-то? Да еще через улицу.

Он еще постоял и пошел домой. Читать. Ему как раз накануне удалось в детской библиотеке перехватить толстую растрепанную книжку, практически без обложки, что-то там про пиратов.

И только потом, забыв этот случай, сразу и, казалось, навсегда, но вспомнив его внезапно и точно уже навсегда, он понял: они, эти пятеро, тогда флиртовали! А у него не получилось.

<комар>

А вот случай, еще более позорный. Произошел он два или три года спустя. Нет, все же два. Если три, то вообще ни в какие ворота. Сентябрь. Какая-то линейка школьная в соседнем с его домом сквере перед памятником из гипса, с вечно торчащим из левой ноги стальным прутом. Ну, линейка как линейка: «клянемся», «в лепешку разобьемся», «грибом атомным взовьемся» и прочие веселые речевки, под постоянное копошение, хиханьки, хаханьки и покуривание в задних рядах.

А он все лето вел священную войну с комарами. Убивал их на счет. Началось все в пионерском лагере, под те же самые речевки. Продолжилось на даче у бабушки, потом на речке в палатке. Отец его тогда рыбалкой сильно увлекался. И вот уже дело к тысяче загубленных комариных жизней подошло. Точнее, счет был 999. А время осеннее, комаров все меньше, пополнять счет все труднее. И тут в сквере один появился. Да так удачно: покрутился, покрутился перед носом, да и сел рядом на гладкую и ровную поверхность. Подставился. Одно короткое движение ладонью и есть рекорд – 1000 убитых комаров.

Но тут же сразу последовало еще одно движение ладонью и вот она есть первая пощечина в его жизни. Ровная гладкая поверхность оказалась ногой К*****, значительно выше белого носочка.

Эта пощечина стала для него первым осознанным знаком: мир меняется. А глаза уже потом открылись.

<глаза открылись>

Не мир менялся, конечно. Он менялся. Стал замечать то, что раньше не казалось ему достойным внимания. То есть из книжек он знал, что все это важно, но ему таковым не казалось. А, ну да. Женщины. Точнее его сверстницы: четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать лет. Губы: цвет, форма, улыбка. Зубы за ними, то появляются, то исчезают. Глаза, влага в них, ресницы длинные-предлинные, обиженный взгляд, веселый, сердитый. Взгляд в сторону, всегда куда-то в сторону. Ноги. Ноги. Ноги. Сумасшествие какое-то. Это было время мини-юбок. Джинсы было не достать, а мини-юбку на уроке труда можно сшить. Или школьное платье отрезать вот до сюда. Нет на себе не покажешь. Что толку? Он просто ходил по улицам целое лето и смотрел. Потом немножко привык.

А в сентябре, опять в сентябре, поучилось так, что он занял место в ряду у окна на четвертой, если считать от учителя, парте, а К***** в среднем ряду, на третьей.

Их разделял проход между партами. Он мог смотреть на нее в любое время. А она только если повернется. Впрочем, она не поворачивалась. Все началось совсем по-детски. Он от нечего делать (ну не учителей же слушать на уроке) стал ее изучать. То есть, то в ней, что было доступно взгляду. По порядку: каштановые волосы, не длинные и не короткие, как раз для прически «конский хвост», под резинку или заколку. (Однажды резинка упала на пол. Она не нашла, а он потом подобрал. И не отдал.) Ухо (но с этим – к Мураками), чуть вздернутый нос, немножко, краем, глаз и рот. Щека и ямочка на ней: когда улыбалась, сердилась, перешептывалась с подругой, решала задачи по математике, да почти всегда. Левая рука, кисть, тонкие музыкальные пальцы. (Она, конечно же, ходила в музыкальную школу: фортепьяно, хор, сольфеджио, что там еще он не знал, сбежал из первого же класса). Ну и левая нога. Вот такой ракурс.

К зиме можно было подводить итоги. Первый – она, безусловно, красива. Ступня длинновата. Тридцать седьмой размер. Сначала это его укололо. Второй – он не может не думать о ней. Третий – жизнь полна страданий. Подойти к ней, хотя бы на перемене, ему в голову не пришло, ни в течение этого года, ни потом. Он считал себя человеком заурядным, да, признаться, и был таковым. Что могло привлечь ее в нем? Внешность? Ну, уж нет. Он не был спортсменом, не играл в школьной рок-группе, так, мучил гитару дома по самоучителю. Не умел рассмешить. Да ни чего он тогда не умел. Только книжки читать. Что ему

оставалось делать? Он стал ее тенью. Это было легко: один из его друзей вскоре пересел к ней за парту, что было воспринято всеми как должное. В девятом классе, а потом и в десятом, выпускном, К***** и этот его друг почти не расставались: и в школе и вне ее. А он? Что ж, он был рядом.

<босоножки>

Мы приближаемся к эпизоду, который он сам как-то назвал «вершиной своего падения» и настаивал потом, на том, что ничуть не обмолвился. Выпускной класс. Июнь. Экзамены. Лето было жарким. Вся его кампания, часов с десяти утра собиралась на берегу канала у сооружения, именуемого горожанами «дамбой». Готовились к экзамену. Приносили с собой учебники, ласты и бутерброды. Ласты и бутерброды шли в дело.

К***** тоже была там, с другой своей тенью, с подругой. С подругой. Ужасно быть подругой. Только подругой и все. Но ему-то что до нее. О чем он думал тогда, выбираясь на берег, ложась на траву, кладя голову на учебник? А ни о чем. Он привычно, одним глазом, по-кошачьи, смотрел на нее. Она привычно этого не замечала.

А потом пошел дождь. Сначала лениво, одной-двумя каплями. Потом разохотился, ударил десятком капель, запустил сотней и с разбегу набросил на Ямки свою сетку. С первой сотней капель все они, кто был на берегу, похватали свои вещи и сбежали в лесок под деревья. Там К*****, а может быть ее подруга, заметила, что босоножки их остались на бегу, на бетонном парапете. Две пары. Вот тогда он выскочил под дождь, вернулся на берег, нашел две пары босоножек. Одна тридцать пятого размера, а одна – тридцать седьмого. Он принес их, молча положил ей под ноги (получился поклон) и ушел. Домой. Больше он на канал этим летом не приходил.

Кассета 6. Цвет – черный

Чушь, как и ожидалось… И неправда. Кот (в смысле – Васька) был единственным в классе, из юношей, конечно, кто никогда не был влюблен в Карину. Он вообще первый раз влюбился уже студентом. Мне ли не знать.

Мог скрывать? Предположим, мог. Писал о себе в третьем лице? Допустим. Но как быть с тем, что Васька никогда, еще раз – никогда – не сидел на четвертой парте в ряду у окна. В третьем классе у него резко испортилось зрение. Очки он носить стеснялся. И родители договорились с учительницей, что его посадят на первую парту. Года через три зрение почти пришло в норму, но пробиться на задние парты было уже невозможно. Первая парта в среднем ряду – это было как приговор.

Если на то пошло, это я сидел на четвертой парте, в ряду у окна. И…

[пауза]

Но Карина ко мне от мужа не уходила две недели назад. Я ее вообще двадцать с чем-то лет не видел.

И еще. На гитаре Кот не играл. И не пробовал никогда.

Выдумки все это. Литература, причем вторичная. Про ступню он у Аксенова украл. Из рассказа… ну есть у него такой рассказ…

Поэтому нам нужен Иван. Ванька Солонов. Это он сидел с Кариной за одной партой в девятом и десятом классе.

Вот это все я Арине тщательным образом изложил, готовя осьминогов в чесноке, сельдерее и тмине. Она не спорила. В смысле аргументов никаких не приводила. Молча ела осьминогов и все. Потом опять в Васькиных файлах копалась. Так я и не понял, что у нее на уме. А сейчас ее нет. Как-то скучно, что ли.

[пауза]

Я тут подумал: получается, что я Ленке изменил. Кому сказать, не поверят – первый раз. Изображал-изображал Румату Эсторского и вляпался. Да так, что сам не заметил. То есть, я теперь, как любой засорокалетний пер… персонаж или лучше сказать урод, попал, нет, упал, тьфу, клин, запал на молоденькую, которая тут один раз переночевала, а потом куда-то задевалась. Запал… противное слово. Я как-то заметил, случайно, что все сорокалетние (и старше) женщины произносят его с одинаково брезгливой гримасой, с одной и той же безнадежной интонацией. Ну вот, теперь и обо мне. Добро пожаловать в клуб.

И что теперь делать?

[пауза]

 
Бес само…
Бес самомненья
Каждую ночь у постели стоит, не дает мне уснуть.
Бес само…
Бес самомненья
Утром, крыла распахнув, отправляется в путь.
 

Вот такая песня.

[пауза]

Арина звонила. Скоро приедет.

[пауза]

Она почти не пользуется косметикой. Не вытирает лица после того, как умоется. Причесываясь, не смотрит в зеркало. А у меня его теперь и нет. Не знает что такое домашние тапочки. Нервно водит машину. Ничего никогда не комментирует. Договариваясь о встрече, почти никогда не опаздывает. Если опаздывает – предупреждает.

Ест как человек. В смысле – разные продукты. Только просит не класть укроп. Не падает в обморок при слове «свинина». Хвалит, если вкусно. Не пьет кофе. Не любит сладкого вина. Любит хлеб и сыр. Понимает вкус пива.

Почти всегда улыбается, поэтому выглядит очень молодо. Говорит мало, но молчать рядом с ней приятно. Пауза продолжает фразу, а не обрывает ее. Задает вопросы, ответы на которые я не знаю, но при этом идиотом себя не чувствую. Не перебивает. Носит джинсы и широкие этнические размахайки. Ей нравятся белые тюльпаны. Кошмар какой.

Прощается только один раз. Не оставляет после себя вещей. Никаких. Ушла – как будто и не было ее.

В ее присутствии диктофон ничего не записывает.

Почти никогда не звонит по мобильному. По домашнему телефону (моему) – вообще ни разу.

Не жалуется на усталость ни утром, ни вечером.

Вымыла посуду, хотя я ее об этом не просил. Не переставила в квартире ни одной вещи.

Да! Чуть не забыл. По моим наблюдениям любая женщина обязательно находит дополнительное применение каждому мужчине, попавшему в сферу ее интересов. Например… нет, мужа брать не будем, тут все ясно. Например, коллега – пусть приносит кофе и угощает сигаретой. Начальник – пусть отпускает с работы пораньше. Муж подруги – надо присмотреться. Приятель мужа собрался зайти, пусть хлеба по дороге купит, уходит – вон стоит пакет с мусором. Любовник – пусть выслушивает, каков муж (кстати, это всех касается) и подвозит на своем BMW. Ну, куда, в магазин, в аэропорт, мало ли куда.

Так вот, Арина мне дополнительного занятия пока что не нашла. Мне кажется.

Общий вывод – таких женщин не бывает. Среди людей, по крайней мере. Но я проверил. Вчера вечером отодвинул занавеску и в темное окно увидел ее отражение на диване, носом в ноутбук, попой кверху. Тень у нее есть! Она – живая.

[пауза]

Да, так, на всякий случай. Арина не дочь Лехи Сербова. Но она и не дочь Карины.

Часть II

«Сперва появляется чернота, похожая на жирный бульон, в который насыпали перца, а затем эта жидкость, сгущаясь и становясь похожей на черную землю, белеет по мере дальнейшей варки. Тогда как наша земля, разлагаясь, сперва приобретает черный цвет, затем она, поднимаясь, очищается, а после того, как она подсохнет, черный цвет исчезает, и она белеет, и вместе с тем прекращается влажное и мрачное доминирование женского начала или воды. Именно тогда белый дым пронизывает новое тело».

«Книга Артефия»

«Он каждодневно совращает тебя с пути, он насмехается над тобой, возвращая тебе надежду, подобно сну, обманывающему тебя напрасными видениями, плоть до того момента, когда отведенное тебе время истечет и смерть, покрывающая все мраком, увы, заберет тебя, не позволив тебе достичь поставленной цели».

Греческий трактат, хранящийся в соборе Святого Марка.

Кассета 7. Цвет – белый

Интервью с Алексеем Сербовым. Заголовок придумают сами. У них в «Фигуре» такая практика.

Корреспондент: Алексей, мы с тобой знакомы с детства и давай предупредим читателя, что разговор на «ты» не проявление фамильярности, а привычная форма общения.

Алексей Сербов: Не вижу здесь никакой проблемы.

[пауза]

Еще бы. Он сейчас кроме узора на обоях вообще ничего не видит. Мобильник отключил, а может, просто перестал подзаряжать. В студии веселится автоответчик. Ну ладно, надо продолжать.

[пауза]

К. Сколько тебя помню, ты всегда с карандашом в руке. Профессионально занимаешься живописью уже четверть века. Но известность твои работы приобрели сравнительно недавно, лет пять-шесть назад. Не могу не начать с вопроса: «Как ты жил все эти годы»?

А.С. Как все в нашей стране. Занимался не своим делом.

К. А чем именно? Искал себя?

А.С. До сорока лет? Я нашел себя в шестом классе, когда в школьной подсобке откопал банку с краской для пола и разрисовал ей все парты в нашем классе. Эффект, кстати, был посильнее, чем на биеннале.

К. Да эффект был грандиозным. Мы тогда всем классом неделю шкурили парты после занятий. Похоже, это была репетиция концепта «Брысь!» Но об этом чуть позже. И все же, что значит, занимался не своим делом?

А.С. Учился. Отказывался учиться. Пытался подражать. Пытался быть оригинальным. Зарабатывал деньги. Тратил деньги. Занимал и не отдавал. Обычная биография.

К. А что, в таком случае, значит «занимался своим делом»?

А.С. Это непросто объяснить. Слова не передадут всю глубину ощущений…

К. Но если попробовать?

А.С. Если попробовать, то получится, наверное, так: занимаясь не своим делом, человек нарушает гармонию мира. Хорошо делая свое дело – гармонизирует окружающее его пространство.

К. Палач тоже?

А.С. Работа палача и некоторые другие виды человеческой деятельности относятся к числу разрушающих. Чем лучше такую работу делать, тем меньше гармонии в мире.

К. Другие примеры такой деятельности можешь привести?

А.С. Да, конечно. Журналисты. Продавцы. Охотники. Бандиты. Милиционеры. Патриоты. Заимодавцы. Альпинисты. Парковщики.

К. За журналистов – отдельное спасибо. Но вообще набор странный.

А.С. Я же говорил словами – трудно.

К. Хорошо. А в искусстве возможно заниматься не своим делом и быть известным человеком?

А.С. Сколько угодно. Почти все поэты занимались не свои делом. В живописи – Гоген, Пикассо, Мунк.

К. Малевич?

А.С. Малевич как раз своим, как и Кандинский, или скажем, Танги. Но, повторю, это мои ощущения, точные слова для их объяснения вряд ли сумею подобрать. Да и не мое это дело.

К. Если придерживаться твоей теории, то мы в данный момент времени оба занимаемся не своим делом.

А.С. Да, несомненно.

К. Но уж коли начали… В чем же состоит твое дело в искусстве?

А.С. Если кратко – в визуализации банальности.

К. А если чуть подлиннее?

А.С. Почти вся живопись ХХ века (если не говорить о копиистах) рождалась в поиске наиболее оригинальных форм самовыражения художника. Большинство таких способов оказались сущей ерундой. В результате живопись оказалась похоронена под грудой мусора. В то же время, все великие полотна мастеров любой эпохи написаны так, что говорят лишь о самых простых вещах, и так всем известных.

К. А какой в этом смысл?

А.С. А такой, что банальность никому не интересна как банальность. Жизнь людей состоит в повседневном перешагивании через банальности. Ну, что-то вроде пешеходного перехода. Нарисовано вдоль, а все шагают поперек.

К. И что?

А.С. И стирают полоски. Банальности не видны, ориентиры теряются. Люди начинают переходить дорогу, где кто захочет. Некоторые вообще не решаются переходить. А потом приходит художник и вновь рисует полоски по старым следам. И все вновь становится на свои места.

К. А может быть и ладно, пусть каждый переходит там, где хочет?

А.С. Вот именно так и рассуждали художники ХХ века. Каждый рисовал свои полоски и вдоль и поперек и сикось-накось. Да и не полоски это уже были. И рисовать, в конце концов, перестали.

К. И теперь приходит Алексей Сербов и начинает рисовать полоски вдоль. Точно в том месте, где они когда-то были нарисованы.

А.С. Вот именно. Хотя сейчас полоски рисовать бесполезно. По-хорошему, о живописи надо бы забыть лет на двести, пока восприятие человечеством искусства не обновиться.

К. Зачем же ты работаешь?

А.С. А в этом состоит мое дело. То, для чего я рожден. И если нельзя на время забыть о существовании живописи, можно хотя бы отказаться от индивидуальности. Ведь безличностная банальность – самая правильная. Миф лишен индивидуальности и потому бессмертен. Став сердцевиной мифа, банальность обретает силу и бессмертие.

К. Так ты стремишься к сотворению мифа?

А.С. Для начала мне хватит возвращения к банальности. А там – посмотрим.

К. Проект «Человечество» это тоже банальность?

А.С. Банальней некуда. Мир един. Все мы похожи друг на друга. Враг и друг – одно. И много еще чего.

К. А концепт «Брысь!»?

А.С. Это – вектор. Возвращение к банальности. Ведь концепт состоял не в том, чтобы написать и показать картины, а в том, чтобы их уничтожить. Ни картины, ни их персонажи миру не нужны.

К. Но ведь полного уничтожения не состоялось. Многие зрители исподтишка снимали картины на мобильные телефоны, и теперь снимки свободно гуляют в интернете.

А.С. И прекрасно. Мир был создан и разрушен. И теперь существуют его осколки. Миф. Но никто не может сказать, что владеет хотя бы частичкой мифа.

К. Твой последний проект тоже банальность?

А.С. Набор банальностей. Власть ужасна. Корысть убивает. Хитрость себе дороже. Сон разума рождает чудовищ. Все началось случайно с картины «Пейзаж со сценой бегства в Израиль», и потом я уже не мог остановиться.

К. И что дальше?

А.С. В смысле: Ваши творческие планы?

К. Извини, снимаю вопрос. Лучше пожелаю удачи.