Текст книги "Йестердэй"

Кассета 14. Цвет – белый

[звонок телефона]

– Привет.

– Привет.

– Как ты?

– Нормально.

– Твоя мама звонила.

– Да?

– Мы с ней мило поговорили. Она беспокоится. Ты сможешь к ней приехать?

– Пока нет. Много работы.

– У тебя?

– А что этого не может быть?

– Может. Ты знаешь, мне, может быть скоро нужно будет уехать…

– Хорошо.

– Но это не точно…

– Ну, когда выяснишь…

– Да, конечно. Пол, маме своей позвони.

– Да. Хорошо. А как твоя мама?

– Хорошо. Только… Ты же знаешь, у нее давление.

– Ты к ней хочешь поехать?

– Нет, тут другое.

– Да, что за тайны, Елка?

– Никакие не тайны, я просто сама точно не знаю.

– А о чем мы тогда говорим?

– Мы просто говорим. Но с тобой… Ладно, пока. Я тебе потом еще позвоню.

– Ну, пока.

[пауза]

 
Ху вонтс йестердэйс пэйперс
Ху вонтс йестердэйс гёрл
Ху вонтс йестердэйс пэйперс
Ноубоди ин зе воррлд
 

[пауза]

Жена. Же-на. Что ж такое-то. Почему это слово так безлико? Вот другое – супруга. От самих звуков мороз по коже. Тут тебе и тпру, стой, и суп и пурга. И упрямство. А еще струг. С которого – в набежавшую волну. А смысл? Упряжка, телега… нет – воз. С барахлом. И надо его тянуть. Впряглись, потому что. И так, пока не выпрягут. Или пока не упадешь. Или еще: что с воза упало… А что упало-то?

Или вот английское. Wife. Что-то есть от домашних животных. Вайф! Вайф! Вайф! А потом подпрыгнуть и лизнуть в лицо. Или так: ва-а-айффффр. И коготки выпустить. Чуть-чуть. В общем, что-то мелкое и домашнепушистое.

А жена? Уж, уже, ужин. Ужас. Джин. Впрочем, джин – это тоже что-то английское. Джин мы отвергаем. Что остается? Жена. Ну, хоть ты что делай, никаких ассоциаций. Когда молоды были, что-то в этом было звонкое: женннь-женннь! Как косу точить. Утром в июле, перед жарой. В деревне конечно. Где речка, лес. А сейчас что? Жизнь. И больше ничего. Надо бы чего-нибудь найти…

[пауза]

[звонок телефона]

Да. Привет мам. Ну, что значит, не звонил, я звонил, ты трубку не брала. Ну, бери с собой. Нет. Да не ссорился я. Нет. Я не ссорился. Просто работы много, надо ее делать. Нет мам, приехать не получится, машина сломалась. Почему опять, она вообще сломалась, насовсем. Я же говорил. Говорил. Ну, к осени придумаем что-нибудь. Не волнуйся. Да, все будет хорошо. Цветы поливать буду. И там тоже. Дома. Не залью. Ну ладно, я позвоню потом. Ладно. Ладно. Пока.

[пауза]

Так. Сделка с совестью номер одна тысяча пятьдесят… семь. Да пятьдесят семь. Те три, в шесть, двенадцать и двадцать пять лет, я решил в общий список не вносить.

[пауза]

Новая колонка. Вместо «цифрового средневековья».

Название. Зуй знает, какое название. Никакое. Как и содержание колонки. Например, «Открытие сезона». Нет, совсем плохо. Ладно, потом.

Текст.

Удивительные открытия случаются, если пересесть с индивидуального транспорта на общественный. Нет, читатель, не уводи глаза в сторону, спортивная колонка дождется тебя. Я ведь не о тесноте, духоте и прочих свойствах общественного бытия. Я о людях. О женщинах. Поэтому, читательницы могут спокойно переворачивать страницу, там они найдут анализ тенденций в моде за последние пять дней. Там, кстати, и рекламы побольше. Итак, кто у нас остался? Мужчины. И женщины, которым все равно. Значит можно продолжать. Удивительное открытие в женском характере довелось мне сделать на этих днях. Стоит мне в общественном транспорте, не важно, в метро, автобусе или электричке сесть на свободное место рядом с женщиной в возрасте от восемнадцати до девяноста восьми лет… Дело в том, что рядом с детьми я стараюсь вообще не садиться, а бабушку после девяноста восьми лет, поди, в метро поищи.

О чем это я? Да! Стоит мне расположиться рядом с любой женщиной, пусть даже издалека она напоминала античную статую, случайно пересаженную с клумбы Летнего сада на сиденье троллейбуса, как в тот же миг эта женщина-девушка-бабушка приходит в движение. (Специально для женщин, из чистой вредности читающих эту колонку: я регулярно моюсь, не бомж, пользуюсь дезодорантом и лосьоном после бритья. Дорогими. Настоящими. Так что запах здесь не при чём.) Эта девушка-бабушка-женщина, стоит мне сесть рядом, немедленно открывает свою сумочку и начинает в ней что-то искать. Я пишу «что-то» не потому что я не увижу, что она, в конце концов, нашла, а потому что она занята процессом поиска, как таковым: перебирает вещички в сумке, не доставая ничего.

Главное, что она, эта бабушка-девушка-женщина, выставляет локоть так, что он упирается мне в ребра. После этого, занятая поиском чего-то такого, чего в сумочке явно нет, а может быть никогда и не было, она водит этим локтем, в зависимости от роста и комплекции, по четвертому-пятому или шестому-седьмому ребрам. Моим. Вдавливая острый кончик своего локтя в одно ребро. Или проводя по двум-трем-четырем ребрам, как усталый гитарист, перебравший за день все свои мелодии и все пытающийся вспомнить еще одну.

Интересно, как струны относятся к медиатору?

Попытка отодвинуться ни к чему не приводит. Женщине-девушке-бабушке тут же приходится разыскивать что-то на самом-самом дне сумочки. А поскольку у таких сумочек дна нет совсем, то рука ее уходит все глубже, локоть оттопыривается сильнее, ребра звучат все мощнее. Как орган. Правда слышит это звучание всего один человек. Ваш покорный слуга. Покорный, покорный. А так уже хочется своим локтем, да и в ответ. Нет, лучше не думать, что вслед за этим может произойти.

Длиться все это представление может три минуты. Или полчаса. Никогда не угадаешь. Но вот, наконец, нечто искомое найдено. Спокойствие духа. Я так понимаю. Потому что ничего не достав со дна бездонной пропасти, бабушка-женщина-девушка, играет последний (мажорный) аккорд на моих ребрах. Она закрывает сумочку и, улыбаясь каким-то своим мыслям (впрочем, иногда и хмурясь), отодвигает свою сумочку с колен вбок, так чтобы острый край этой сумочки пришелся строго на синяк, образовавшийся к тому времени на моем боку. Теперь она – девушка-женщина-бабушка – вновь может принять вид античной статуи. Строго до того момента, пока двери вагона метро не начнут закрываться и она, осознав, что это была ее остановка, не ринется к выходу, сметая всех на своем пути и озаряя этот путь веселой и доброй улыбкой: надо же, как смешно получилось – едва не проехала!

[пауза]

[звонок телефона]

– Ну вот, Пол. Все замечательно. Можешь, когда хочешь.

– Спасибо. Твоей похвалой и жив.

– Нет, Правда. Кой-чего уберем, название поменяем и прямо в номер. Правда, в следующий. В этот мы уже девочку поставили.

– …

– Тут у начальства идея такая сформировалась. Она дает женский взгляд на мужчин, ты – мужской. На женщин, конечно.

– …

– В перспективе – две колонки могут параллельно идти. Но пока, пару месяцев, придется поработать в очередь.

– …

– Неприятно конечно. Но ты можешь себя взять какой-нибудь обзор. Тут мы об автомобилях задумались. Тенденции и все такое. Ты как?

– Валерик.

– Да.

– А не пойти ли тебе…

– Знаю. К Зую. Пошел.

[пауза]

А, по-моему, Ванька Слон просто-напросто не вписался в очередной поворот собственной биографии. Вот его и повело. Сидел в глуши, спал мало, думал много. Может, грибов, каких съел. Вот и увидел Дивов. Как Нил Сарский.

Ну, какой Нил, который чего-то там нестяжал в пятнадцатом веке. Это ж там где-то было. На Урале. Или в Сибири. В общем, там.

Арина так не считает. Она послушала, послушала, послушала, (в смысле три раза подряд пленку прогнала) и сказала, что все так и есть. Ну, ей конечно виднее. Она же детектив. А еще она сказала, что Иван живет на съемной квартире в Медведково. Передвигается по Москве на частниках, красного Лексуса у него действительно нет. Если он и виделся с Кариной, то не сегодня и не вчера. В общем, тупик с уклоном в легкое сумасшествие. Хотя Арина так не считает. Или я это уже говорил?

[пауза]

Сюжет для небольшого рассказа. Хорошая фраза. Где-то я ее уже слышал. В телевизоре конечно, где же еще.

Есть такая категория мужчин в возрасте от 20 до 40 лет – четкие парни. Как правило, они невысоки ростом, лысоваты, сухощавы. Начиная толстеть, они из этой категории автоматически выбывают. Четкие парни не очень любят учиться в детстве, но домашние задания выполняют от и до. Потому что надо. Они занимаются каким-нибудь некомандным видом спорта: борьбой, лыжами, городками, становятся мастерами, но жилы не рвут. Свои мысли у них появляются редко, но чужие указания они воспринимают, как данность. Четкие парни не косят от армии, наоборот, становятся там сержантами и контрактниками. В гражданской жизни они идеальные помощники руководителя. Или бригадиры. Или начальники смен.

Герой рассказа – такой четкий парень. Лет ему двадцать пять – двадцать шесть. День заладился с самого утра. Все получается четко: подъем, зарядка, завтрак, поездка к месту работы на маршрутке. Все секунда в секунду. Как он рассчитал. Как он привык. На работе он отлаживает механизм своей смены продавцов или электриков, ставит на место зарвавшегося хряка, который хочет выехать на труде других. Все четко, по справедливости. Возвращаясь домой, он помогает милой девушке справиться с каким-нибудь пустяком: порванным пакетом, сломанным каблуком, лужей на пол-улицы. Главное, чтобы она улыбнулась, и тревога в глазах пропала. А поздно вечером, быстро, по военному, собравшись, всё рассчитав по «командирским» часам, он выходит на улицу, выслеживает и четко убивает узбека из соседнего дома.

Название рассказа: «Хороший день».

[пауза]

 
Йестердэй ай десайдид то пут траст ин ю
Йестердэй ай реалайзид зет ю вил бинг ми фру
Зер айнт нафинг то хард фо май год, но
Эни проблемз зет ай хэв
Хи из грейте зен зем ол, со
Ай десайдид зет ай крайд май ласт тиэрр йестердэй.
 

[пауза]

– …не знаю. Первый год после школы все были еще вместе. Каждый где-то учился, но друг друга из вида не теряли. Тогда мода появилась – ходить в бары. Мы и ходили. Не каждый день конечно. Пару раз в неделю, на Новый Арбат. Там был бар «Ивушка», а почти напротив – «Валдай». И еще один у самого Садового кольца, не помню, как назывался. У нас он именовался «вагоном», потому что длинный был и узкий. Еще на улице Чернышевского, сейчас Маросейка, был бар, и все называли его «Что делать». Но чаще в «Ивушке» сидели. Там три коктейля подавали. «Шампань-коблер», «Международный», и «Привет». Орешки. А больше ни на что денег не было. Дома вот перестали друг у друга бывать, квартирки-то маленькие, родители кругом, бабушки. Почему-то от старшего поколения только по одной бабушке осталось у каждого. Ну не важно.

– А потом?

– Суп с котом. Я взбрыкнул. Бросил свой институт, ушел в армию. Ребята ко мне через год все втроем приезжали. Навестить. Я ж недалеко служил, сейчас дачи дальше от Москвы покупают. А когда вернулся, то как-то все изменилось. Никаких баров. Все по-взрослому. Ну, так казалось. В баню стали ходить. В преферанс играть. Ванька Слон тогда совсем отпал. Очень серьезным стал, экономистом-финансистом. Пару раз его и видел. Марат жениться собрался.

– А Карина?

– Карина? Нет, не помню, чтобы она с нами в баню ходила.

– Пооол, ты гонишь.

– Что ты хочешь от меня? Четверть века прошло. Я все помнить должен, что ли? А что это был за отвар?

– Какой?

– Ты меня поила каким-то отваром. У меня синяки прошли за два дня. А так не бывает.

– Бывает. Пооол. Это жидкое золото.

– Настоящее?

– Нет, конечно. Просто так называется. Кто бы ни испил из этого золотого источника, всяк ощущает обновление своей природы, истребление болезни, подкрепление крови, приток новых сил к сердцу и совершенное здоровье во всех частях тела – как внутри, так и снаружи.

– Ух, ты! А повторить сможешь?

– Легко. Кто бы ни испил из этого золотого источника, всяк…

– Стоп. Верю. Слушай, а я выпивать после этого смогу? Сто пудов. А с чего это ты забеспокоился?

– Не знаю. Посмотрел вот на тебя и подумал…

– Это комплимент или оскорбление?

– Это правда.

– Ах, так!

[пауза]

ТАК ЧТО ЖЕ Я ЗНАЮ ОБ АРИНЕ.

Она любит ветер и дождь. Ей нравятся овощные салаты с добавлением фруктов. Не нравится водить машину. Она никогда не злится. Ее улыбку хочется поместить в рамку. Но иногда она может взглянуть… Я видел такой взгляд только у двух человек, и то по телевизору. У Брюса Уилиса, в тот момент, когда его персонаж говорит что-то вроде: «Еще раз ударишь – убью». И у Марии Шараповой, на корте, перед подачей.

Что еще? Я тут навел справки. Она не работает в детективном агентстве «Частный случай». Там вообще женщины не работают. Она не зарегистрирована в Москве. Не получала паспорта на территории России. Поисковые системы не знают словосочетания «Арина Вармова».

Короче. Она не существует.

[Из файлов Василия Сретенского]
К*****
[продолжение]

<и что?>

Ему двадцать лет. К***** двадцать лет. Да всем им по двадцать лет. И что? Ничего. Он не видел ее три года. Два из них – служил в армии. Нельзя сказать, что, вернувшись, он не хотел ее видеть. Хотя, кто нам запретит. Не хотел. У него в те годы был любимый анекдот: Больной, сразу после операции, спрашивает: «Доктор я буду жить»? Врач, медленно закуривая: «А смысл»? Вот и здесь: ну увидит он ее…

– Ты валенок, – сказал ему Некто, – причем валенок, свалянный не на ту ногу.

Некто был его лучшим другом. Он, Некто, начал действовать. Внезапно, из ниоткуда образовалась большая компания, человек пятнадцать. Одноклассники, их новые студенческие друзья, их девушки и девушки их друзей. Всего, человек двенадцать-пятнадцать. И К*****. Они собирались у кого-нибудь дома, или на даче, если родители теряли бдительность и давали ключи.

Слушали Окуджаву, рок, джаз. Немного танцевали. Много и неумело пили. Потом им было плохо. Девушки опаивали их горячим чаем, ерошили их волосы мягкими женскими движениями, прощая заранее все их дурацкие поступки. Что поделать, все мужчины – просто дети.

Однажды кампания собралась у К*****. Настроение было элегическое, шла летняя сессия. Готовиться к экзаменам – глупо, но и не думать о них невозможно. Поэтому никаких танцев. Барды. Стихи. К***** читала Игоря Северянина. А потом приготовила всем картошку-фри. Часа в два ночи все стали ложиться. Примерно в тех местах, где кто в данный момент стоял или сидел. Так крепко, как в ту ночь он не спал, наверное, никогда в жизни.

Тем летом они стали ходить «на шашлыки». Так это называлось, хотя, чаще всего, шашлык изображали кусочки хлеба или колбасы. Возникло своеобразное разделение труда: девушки запасали бутерброды, юноши подбирали щепки, которые в исхоженном ямкинском лесу еще могли сойти за дрова. Портвейн возникал сам собой. Потом все сидели, смотрели на огонь. Вставали, уходили, возвращались. К***** садилась очень близко к огню. Так как будто только с ним и дружила. Он садился рядом.

– И что? – спросите вы. Нет? Уже не спрашиваете? Вот то-то и оно.

Впрочем, нет, кое-что следует добавить. Рядом с ним, с другой стороны, часто садилась девушка, ставшая потом его женой. О чем он тогда, конечно же, не догадывался. Да. Да. Он даже не догадывался, что эта девушка сидит рядом. Он-то в одну сторону тогда смотрел.

Часть третья

«Я стала женщиной по своей воле, Альвар, но, как бы то ни было, я женщина, подверженная любым настроениям; я не мраморное изваяние. Из первоначальных элементов, составляющих мировую материю, я избрала для своей телесной оболочки самый восприимчивый – иначе я осталась бы бесчувственной, ты не пробудил бы во мне влечения, и вскоре я стала бы для тебя невыносимой. Прости же, что я рискнула принять все недостатки своего пола, чтобы соединить, насколько возможно, все его прелести.

Жак Казот. Влюбленный бес.

«Так любовь наиболее страстная загорается с одного взгляда, возникая посредством одних лучей глаз, как посредством стрел разом пронизывающих все тело. Так дух и кровь любящего, будучи, таким образом пораженным, проходят таким образом в любовника и его очаровывают, что заставило сказать Лукреция в своих стихах о чарах любви: «Наша душа, пораженная любовью, тотчас чувствует ее в теле, так как почти все подвержены этой страсти, и кровь обнаружится тотчас в той части, которая была поражена, и сок или красный цвет охватит тотчас того, кто поразил, если он рядом».

Генрих Корнелий Агриппа. Оккультная философия.

«Здесь я рисую для тебя два тела, одно мужское и другое женское, чтобы показать тебе, что в ходе этой второй операции ты доподлинно, хотя еще и не в совершенстве, имеешь две соединенные и сочетающиеся природы, мужскую и женскую, или, вернее говоря, четыре элемента, и что естественные враги – тепло и холод, сухость и влага – начинают сближаться в любви одного к другому, и, при посредничестве мира, мало-помалу, улетучивается древняя вражда старинного хаоса.

Николя Фламель. Объяснение фигур.

Кассета 15. Цвет – красный

Что я помню о Марате

Марат. На снимке он в центре. Не в середине, а именно в центре. В объектив не глядит. Стоит свободно, не позирует, но мышцы напряжены. Значит, все-таки, позирует. Выражение на лице примерно такое: «Какого-Зуя-взялся-снимать-все-равно-не-умеешь».

Сколько его помню, он всегда был либо в центре, либо впереди. Это его естественное состояние. Modus чего-то там. Лучший футболист двора, отряда, в пионерском лагере, класса и школы. Распасовщик волейбольной команды. В баскетбол у нас не играли. Зато вся легкая атлетика была его. Плюс лыжи. Плюс велосипед. Военрук просил его показывать, как (и куда) метать гранату, как (и куда) стрелять из мелкокалиберной винтовки, как собирать автомат, чтобы не оставалось лишних деталей.

При всем при этом он всегда, сколько его помню, носил очки. Я думаю, он в них и родился. То, что он круглый отличник, как-то даже не обсуждалось. И не потому, что мама – завуч в нашей школе, а потому что все учебники на следующий год он прочитывал уже летом и мог сам объяснить какой хочешь материал. В том числе и учителям. Все первые места на всех олимпиадах в школе и городе были его.

Да, еще. Он первым среди нас всех начал фотографировать и писать стихи.

Таких универсальных лидеров я в жизни больше не встречал, и если бы не Марат, считал бы, что они – литературный фантом. У раннего Аксенова они встречаются сплошь да рядом. Впрочем, позднего я не читал.

Его не любили. И не любили даже не потому, что у него само собой получалось такое, для чего другим нужно было потеть, потеть, да не выпотеть. А потому что он был сам по себе и ни в ком не нуждался. Он жил на пятом этаже и его любимым занятием было сидеть на подоконнике ногами наружу. Это когда он не участвовал в олимпиадах, не гонял на велосипеде и не играл в футбол, разумеется. Сидел и книжку читал у всех на виду.

Самым обидным, для многих, было то, что он никогда не скрывал, что умнее, начитаннее, быстрее и чего-там-еще-нее всех других. Никогда никому не поддавался в играх. Всегда демонстрировал, что знает то, что не знают другие. Отвечал на грубость мгновенным шквалом иронии, навсегда ломавшей самооценку обидчика…

[пауза]

… хотел еще сказать, отвечавший ударом на удар, но вспомнил один случай. Лет по 12 нам было. В пионерском лагере, мы играли в футбол с командой ребят старше нас на два года. Я тихо бултыхался в защите, подставляя ноги под мяч раньше игроков соперника, то есть, играя на перехвате. Как учил Марат. Сам же он блистал в нападении, чередуя сольные проходы с тонким перепасом.

Мы выиграли с каким-то неприличным счетом, что-то вроде 7:2. Два мяча в наши ворота были забиты не без моего участия, а шесть из семи наших голов обеспечил Марат. Естественно, вечером двое представителей побежденной команды пришли разбираться. С Маратом.

Два года разницы, когда тебе двенадцать, очень заметны. О том, что их двое, а нас, вокруг Марата, человек шесть, никто и не подумал. Один из мстителей аккуратно снял с Марата очки, другой ударил его в скулу. Марат согнулся пополам и не разгибаться не стал. За него никто не вступился. Даже я. Мстители постояли, постояли и ушли. Драки не получилось.

И вот что я никак не могу понять, а спросить так и не решился. Со мной-то все ясно, я просто струсил тогда. А Марат? Он почему драться не стал? Тоже испугался? Или все просчитал и хотел избежать лишних синяков? Ведь тот первый удар, оставшийся единственным, был слабеньким, так, для затравки. Или же он просто не снизошел до них, оставив в дураках? Не знаю.

Ну, это так, эпизод. А вообще-то с кулаками к нему не лезли. В ботинки писали, во время урока физкультуры. Это было. Резинкой в ухо исподтишка стреляли. Чернильницу в портфель как-то раз вылили. Всю. Ну и на партах гадости писали.

Трудно ли ему жилось, я не задумывался. Я тогда, помнится, вообще мало задумывался.

[пауза]

Мы подружились случайно. Васька с Маратом книжками обменивался с первого класса. Сначала чем-то там про пиратов, потом Стругатскими, Битовым, Фолкнером. Ванька с ним делил первые-вторые места на олимпиадах по литературе и гонял на велосипеде. Я же Марату долгое время был неинтересен. Вот как раз годам к двенадцати… МУЗЫКА НАААС СВЯЗААЛА… тьфу, клинвышибать, гадость какая на язык попала, пойти рот прополоскать…

[пауза]

Но вообще-то так и было. Я был настолько повернут на битлах, что все слухи о них слетались ко мне сами собой. За неимением других источников информации, эти слухи (на три четверти состоявшие из легенд, на одну – из прямого вранья) и были нашей контркультурой. Я составил нечто вроде регулярно пополняемой картотеки сведений о группе и о каждом из битлов в отдельности, чем и заслужил, нет, не уважение, но некоторый интерес со стороны Марата.

Но и в нашем кругу Марат держался обособленно. Я даже не знаю, считал ли он меня своим другом. Я считал. Благо, соперничать мне с ним было не в чем.

Что еще? Он никогда не участвовал ни в какой самодеятельности. А я участвовал. Один раз. Марат точно был умнее меня.

[пауза]

Но один недостаток у него был. Если конечно это считать недостатком. Он вставлял в свою речь слова-паразиты. Не всеобщие, конечно, вроде «как бы» и «так сказать», а его собственные. Вот в классе девятом, кажется, Марат всюду пихал словечко «определенно». Потом прочитал «Мастера и Маргариту» и забыл это слово навсегда. Зато каждую свою реплику в разговоре стал начинать с «ну, скажем». Учителей это злило, а нам не мешало. А фразу: «Ну, скажем, пошел бы ты к Зую» мы потом часто повторяли. Иногда даже хором.

[пауза]

[звонок телефона]

– Ааа это ты…

– Что значит это «ааа»? Я тебе три дня звоню.

– У меня телефон потерялся. А новый звонит через раз. Знаешь Жека, не везет мне что-то с мобильниками. А домашний родительский….

– Пол, заткнись.

– Ну вот, сама звонишь, а сама…

– Мне некогда Пол. Не всем же сиднем тридцать три года в ямке сидеть. Я работаю. Я, между прочим, редактор. У меня контакты, контракты, материалов тьма тьмущая. Кстати. Материал этого твоего урода, про волновых духов, не пойдет. Теория веселенькая, но не наш формат. Ты слушаешь?

– Слушаю, слушаю. Но ты ничего полезного ее не сказала.

– Если хочешь, сделай о нем очерк. С элементами интервью. О том, как банкир преобразился в билетного жучка и пророка по совместительству. Ну, не урод? Это нам может быть интересно. Заодно он там пару фраз скажет про своих эманантов. Ну, как?

– Я не знаю. Он может и не согласиться.

– Ладно, решайте. А ты мне лучше вот что скажи: тебе по жизни не надоело куски сшибать?

– Это риторический вопрос или тебя интересуют мои взгляды на жизнь?

– Твои взгляды на жизнь я выяснила лет 25 назад. Я работу тебе предлагаю.

– Какую?

– Хорошую. Главным редактором журнала.

– Твоего что ли?

– Нет пока. Другого. Название – «Рекламные материалы».

– Название так себе. И я ничего не понимаю в рекламе.

– Да брось. Все всё понимают в рекламе. Чего там понимать. Бери да рекламируй рекламные материалы.

– И то верно. Мне же тексты рекл… тьфу, черт, редактировать?

– Ну.

– И на кой хрен, то есть, за какие шиши?

– Для начала полторы штуки. Там у них девица-красавица, из Ярославля, на двух штуках сидит, но она не справляется.

– Слушай, эти девочки из Ярославля, куда не придешь, везде сидят чего-то редактируют или пишут, или рекламу собирают.

– А что им всем у тебя в Ямках на Ленинградке стоять?

– Нет, ну все-таки, хотя…

– Ну, так что?

– Что?

– Пол, ты работать будешь?

– Я подумаю.

– Ты бы щеки сдул и согласился, это было бы дело. Два дня у тебя есть. Думай. А то они новую девочку возьмут. Из Костромы.

[пауза]

Все пытаюсь вспомнить, сколько же раз за всю свою жизнь я принимал решения полностью самостоятельно. Нет, не о том, что купить в магазине или что приготовить на ужин, хотя и тут…

Я сейчас о настоящих решениях, влиявших на всю мою жизнь. Получается так, что по своей собственной воле я принял только два решения. В шесть лет я выбрал себе друга, чтобы он там по этому поводу ни говорил. Наше совместное взросление определило мой характер, вкусы и пристрастия. Не целиком, конечно же, но в значительной степени. Я, тот, который сейчас – прямое следствие того решения. Не говоря уже о том, что выбранный мною друг познакомил меня с моею же будущей женой.

[пауза]

А почему это она будущая? С настоящей женой. Хотя нет, слово «настоящая» здесь как-то не подходит. Кто ее знает, настоящая жена Ленка или не настоящая. Какие они бывают, настоящие?

[пауза]

В общем так: Васька Сретенский познакомил меня с девушкой, которая стала впоследствии моей женой. Она была его однокурсницей. А я был дурак. В смысле, только что из армии вернулся.

И кстати. Мое собственное решение номер два. Уход в армию.

После школы Иван поступил во что-то там экономическое имени Плеханова, Марат и Васька – в МГУ. Один на мехмат, другой, на исторический. Я, которому было все равно, пошел учиться в Московский заборостроительный институт (МЗСИ). Это было не мое собственное решение, а тычок под зад со стороны отца плюс умоляющие глаза матушки. В Афганистане-то наш ограниченный контингент только-только начал кого-то там интернационально душить. Да, душманов, как раз.

Воооот. А в конце первого года обучения, я внезапно понял, что не хочу быть заборостроителем. Хочу быть писателем. А поскольку золотая рыбка в ту пору как-то не ловилась, то решение это привело к уходу из института прямо в Советскую армию с дальнейшими неясными перспективами поступления не то на филфак, не то на журфак. Все того же МГУ. Все, кто встретился мне на пути в том мае говорили, что я дурак. Все, кроме Васьки Сретенского. Тот сказал, что мне нужно сменить мозги.

Мозги, кстати, в армии меняют кардинально, но все же не до конца. Поэтому намеченный план я выдержал, и с ярлыком Иванушки-дурачка, за просто так потерявшего два года, очутился на журфаке, по квоте для пролетариев. Ну а дальше понадобилось двадцать пять лет, чтобы оказаться снова здесь в Ямках, у разбитой мойки на кухне, режущим размороженные кальмары на крупные куски, чтобы сварить их в белом вине, остудить, смешать с болгарской фетой, норвежскими креветками и грецкими орехами, потому что Арина к вечеру обещала зайти.

Все остальные мои решения были либо следствием тех двух судьбоносных, либо принимались под влиянием обстоятельств и желаний других людей.

[пауза]

И вот что я еще что интересно. То, что я две недели назад решил не пить ничего спиртного, это что-то значит? И я сам его принял? И что-то теперь изменится?

[пауза]

Сюжет. Журналист, выпивающий, но не пьющий, вроде меня, попадает на презентацию. Ребрендинг торговой марки. Или банка. Неважно. А он, журналист, то есть, прямо из командировки, две ночи толком не спал. Ну и не рассчитал сил. Перерасслабился. К тому же встретил приятеля из другого издания. Тот заводной, притащил героя (пусть тот пока именуется Н.) в ночной клуб и бросил. Н. по стеночке выбирается из клуба, случайно задевает входящую туда девушку, получает в лоб от сопровождающего ее парня и отключается прямо на тротуаре.

А включается он на нарах, но не в вытрезвителе, в особой экспериментальной зоне, созданной властью мегаполиса, совместно с банком, который ту самую презентацию устраивал, для решения проблемы бомжей. Два барака: мужской и женский. Нет, мужских бараков все же два. Женский один. Между ними забор. Два помещения общие: столовая и большая комната с телевизором, показывающим только две программы: НТВ и ТНТ.

Столовая практически всегда пустует, потому что там дают один раз в день кашу, и один раз – пустые щи. Зато хлеба, соли и репчатого лука можно всегда взять сколько унесешь. Поэтому по всей зоне разбросаны жестяные миски – каждый ест там, где хочет. Едят мало, потому что пьют. В каждом бараке стоят несколько аппаратов, выдающих при нажатии кнопки сто грамм водки самого низкого качества. Можно было бы и кран поставить, объяснили потом Н., только его забывают закручивать и добро пропадает. А так, каждый, кто хочет, может кружку подставить и кнопку нажать.

В общем, абсолютное большинство обитателей счастливы, но выйти из экспериментальной зоны не могут. Кто-то очень быстро сгорает. Кто-то живет много лет в желанном алкогольном забвении. За счет этой экспериментальной площадки количество бомжей в мегаполисе уже снижено в несколько раз, рассказывает заместитель начальника зоны по воспитательной работе.

Н. пытается доказать, что в зону попал по ошибке, что никакой он не бомж и не алкоголик. А ему говорят, что он должен выдержать испытательный срок. Буря возмущений с его стороны, гасится помещением в изолятор на пару дней. Попытка прорваться за забор – итог тот же. Он должен провести в зоне три месяца и не пить, чтобы доказать, что способен к самостоятельной жизни в мегаполисе. Если же сорвется и хотя бы глоток местной водки выпьет – останется в зоне навсегда.

Н. знакомится с обитателями, охранниками, начальством. Встречается и с молодой женщиной, симпатичной, если есть воображение. И доброй. Завяжется ли роман – это мы посмотрим.

В зоне грязно и голо, но охранники не злые, а обитатели большей частью либо пьяны, либо спят. Но здесь своя иерархия, интриги, скандалы. Любовные истории. Дружба. Предательство. Короче, картина Репина «Всюду жизнь».

Н. завязывает приятельские отношения с двумя-тремя обитателями, они вместе отражают наезды местных сволочей. Он выслушивает истории аборигенов. Ретроспективно – вставками – истории из его прошлой жизни.

Н. разрабатывает план побега. Договаривается с теми, кто ему стал близок. Первый раз план срывается из-за какого-нибудь пустяка. Например, в ночь побега в его бараке – групповая драка и зону перевели на усиленный режим охраны на три дня. Второй раз – потому что соратники невменяемы. Кто-то напился, кто-то забыл время сбора. Третий раз, потому что Н. вызывали к начальству и предложили сократить срок. Но теперь он отказывается, потому что чувствует ответственность перед теми, кому обещал побег. Постепенно приходят местные привычки, и складывается быт.