Текст книги "Не раскрытые тайны друг друга"

Измерила давление.

– (180 на 100, это при моем нормальном 100 на 60. Так можно и не дожить до победы капитализма. Успокойся, Урбанова, это только начало революционного Октября. Испеки блинов, которые ты не умеешь делать. Выплесни на них свой закипающий гнев).

* * *

К вечеру шум и стрельба за окнами усилились. Афоня сидел на диване в прихожей перед настежь открытыми дверями спальни, как в кино с боевиком.

– Папс, что это? – спросил сын, с восторгом глядя на перелетающих по дуге с крыши на крышу светлячков от трассирующих автоматных очередей метрах в пятидесяти от их окна.

– Пули летают.

– Они нас убьют? – ребенок еще не понимал, что такое смерть, и особо не боялся. Он был уверен, что всё, что происходит, похоже на путч 1991 года: побегают, пошумят и разойдутся. Зато можно днем по настоящим танкам поползать и залезть внутрь.

Раздражительность Урбановой не снижала градуса, блины выходили комом.

– (Скоты! – думала Алёна. – Защитники фиговы. Я еще им еду носила и раздавала. Смылись, как последние трусы. Хотя что они могли бы сделать против многотысячной толпы? Кучка милиционеров, омоновцев и новобранцев? Спасибо Виктору. Он хотя бы предложил остаться и защищать нас. Предупредил об опасности. А эти, правительство, называется, – она продолжала шипеть сковородой. – Слава богу, мой папа этого уже не видит. Он со своей заставой на границе держал высоту в 41-ом. Горстка бойцов заботилась о гражданском населении. Его отряд дал возможность отступить женщинам и детям, эвакуировать продовольствие и боеприпасы. Фашисты так и не смогли их взять, только через несколько дней сообразили, что русские не сдаются, и обошли, оставив его отряд в тылу, – Урбанову трясло от негодования и стыда за собственный народ и его правительство).

И вдруг вспомнила свою бывшую подругу Вику:

– (А ведь она была права. Мы действительно по разные стороны баррикад, хотя их баррикады ни с той, ни с другой стороны ко мне не имеют никакого отношения. Я за мир, дружбу и цивилизованное решение всех споров, поэтому и сижу теперь, как дура, между их баррикад!)

* * *

Семейство окопалось в своей квартире метрах в ста от Белого дома и было счастливо оттого, что живет в сталинской постройке с толстыми стенами, дающими надежду остаться в живых. Ни одна из противоборствующих сторон ни разу не подумала о том, что в прилегающих к вооруженному конфликту густонаселенных кварталах живут люди: мужчины, женщины, старики и дети. Никто не позаботился об их безопасности. Предостережение не было обозначено нигде: ни по телевидению, ни по радио, ни в газетах. Никому до них не было дела.

* * *

Заканчивался самый длинный и сумбурный день в жизни Алёны. Все устали, пора было укладывать сына спать. Понятно, что никакой школы или работы завтра, в понедельник 4 октября, уже не будет. Из окружения толпы и боевиков им не выбраться, а психов с оружием на улице хоть отбавляй. Пришлось остаться там, где их застал очередной российский переворот.

Решили постелить Афоне и Наталье Николаевне на диванах в холле, казалось, что там безопаснее.

– Лёнушка, Алёшенька, а вы где спать будете? – беспокоилась самая старшая в семье.

Супруги рискнули лечь в спальне с закрытыми шторами. Возник вопрос:

– Какая кровать безопаснее? Та что ближе или дальше от окна?

Ответа не было. Траектория возможного движения пуль непредсказуема, а практика в этом вопросе отсутствовала.

Телевизор продолжал трансляцию. Крутили старые сюжеты, показывали новые: в основном стрельбу на улицах Москвы. Смотреть на это безумие в мирное еще вчера время было невыносимо. В студию «Вестей» продолжали приходить либералы и демократы, слабо понимающие, какая между ними разница, но у всех были заготовлены слова призывов: выходить, защищать свободу, не дремать. Интересно, что они при этом делали сами?

Сильно за полночь в промежутках между хроникой на экране стали сводить счеты бизнесмены, обвиняя друг друга в краже огромных, немыслимых сумм денег, аж по сто двадцать тысяч долларов. Маразм крепчал, дебаты отходили от политики и переносились на личности.

Выключив телевизор, супруги забрались на узкую односпальную кровать, и, как Ромео и Джульетта, обнявшись, прильнули друг к другу, переплелись в единый клубок. Они молча, в полусне «созерцали» происходящее. Из дома напротив в небо вспорхнула душа десятилетней девочки, неосторожно выглянувшей в окно и встретившейся с пулей испуганного солдата, впервые взявшего в руки настоящее боевое оружие. Выше, где-то над Останкино, к ней присоединились несколько новопреставленных рабов Божиих из коммуналки, в которую по ошибке угодил выстрел гранатомета. Взявшись за руки (души продолжают помнить контуры тела), они легко парили над трассирующим салютом, кружили над Москвой и возносились в свое иное будущее.

* * *

Разбудил Алёну не луч солнца и не дуновение свежего ветра, а бодрый утренний треск автоматных очередей. Вчерашний вполне нормальный для психически здорового человека страх был безвозвратно вытеснен острым паническим ужасом.

– (Какая же я дура, – корила она себя. – Ведь предлагали и Алёшкины родственники, и мои тетушки, и сестра, чтобы мы перекантовались у них. Не надо было отказываться! Думать надо, Урбанова, думать и самой заботиться о себе и семье, а не надеяться на правительство с его липовой охраной. Хотя ни у кого из наших нет лишнего места, чтобы всех вместе на ночлег устроить. Но были бы сейчас вне этого пулеметного кошмара, хоть по отдельности, но в безопасности. Мама не хотела разъединять семью, я не спорила. Может быть, она и права. Что теперь будет? – настроение у Алёны было мрачным, беспокойство туманило разум. – Возьми себя в руки, не распускайся, лучше пойди и разведай, что снаружи происходит).

Она на цыпочках выбралась из спальни и перелезла через баррикаду из столов, кресел и диванов, на которой еще спали мама и сын. Стараясь не брякать ключами, открыла дверь в комнату, пригибаясь пониже к полу, по-черепашьи проползла к окну на набережную. «Калашниковы» не спали всю ночь и теперь вяло и устало переругивались между собой в ожидании более мощного подкрепления.

Урбанова встала на стул сбоку от окна вплотную к стене и посмотрела вниз. На набережной как раз напротив их подъезда за прошедшую ночь появились две длинные фуры, перегораживающие проезд к Белому дому со стороны Хаммеровского центра. На земле между фурами лежали тела молодых парней. Алёна испугалась и съежилась, подумав, что это мертвые, однако, приглядевшись, заметила, что люди шевелят руками, заложенными за голову. К ним приблизился некто в военном камуфляже с автоматом, приказал всем подняться и встать вдоль парапета набережной, отошел в сторону и вскинул оружие.

– (Неужели он сейчас будет их расстреливать?!) – с ужасом подумала Алёна, напряженно отслеживая происходящее.

К радости всех действующих лиц и наблюдателей, военный отдал приказ шеренге развернуться и повел их в сторону здания парламента.

– (По-видимому, это мародеры), – сделала вывод Урбанова, сверху рассматривая распахнутые настежь двери фур и разбросанные повсюду непонятные предметы.

Алёна перевела взгляд на противоположный берег Москвы-реки, где на набережной прямо напротив их дома стояли боевые машины с расчехленными орудиями. Она мысленно оценила толщину собственных стен и калибр пушек. Нервный озноб усилился, даже задергалось левое веко, что заставило отправиться на кухню и порыться в домашней аптечке.

– (Спасибо, что мама врач и у нас всегда есть запас медикаментов на любые случаи жизни, – нашла что-то успокаивающее типа тазепама и положила таблетку под язык. – Закончится это мракобесие, надо будет йогой заняться. Так ведь могу и на сильнодействующие усмирительные подсесть. У меня, кажется, есть книга по медитации. Вдруг поможет?)

В коридоре, под бормотание включенного в спальне телевизора, зашуршали, выбираясь из баррикадных лежбищ, бабуля с Афоней. Жизнь продолжалась.

* * *

Рано утром в понедельник, 4 октября, автобусно-троллейбусные остановки на Кутузовском проспекте были как всегда многолюдными. Толпились и судачили старушки с пустыми пластиковыми пакетами в расчете купить что-нибудь недорого, пока цены на продукты из-за политических событий не поползли стремительно вверх. Беспечные родители отводили детей в школу, не обращая внимания на грохот боевых машин рядом с мирным городским транспортом. Введение чрезвычайного положения в городе их не смущало. Люди из окрестных домов выходили на улицы в надежде понять, что происходит. В один из танков рядом с подъездом солдаты перетаскивали ящики с боевыми снарядами из соседнего грузовика.

Белый дом на тот момент был по периметру полностью окружен войсками президента: танками и БТР. Военные никаких внятных приказов не получали и не знали точно, что делать, а если стрелять, то в кого и когда.

При этом публика, жаждущая зрелищ, валом валила через жалкое внешнее ограждение, заполняя собой все пригодные для наблюдения места, как в цирке. Наиболее отчаянные патриоты советской власти пробирались в парковую зону ближе к непокорному Белому дому. Милиция и войска не обращали на них никакого внимания, не задерживали и не препятствовали москвичам и гостям столицы находиться на «поле боя». Треск автоматных очередей не останавливал зевак, а, наоборот, подогревал азарт от предвкушения захватывающего зрелища. Жизнь никакой ценности не представляла. Некоторые «зрители» были с колясками и детьми на руках.

На крыше жилой части американского посольства, что в броске камня от осажденного здания, маячили нездешне выглядевшие пехотинцы, должно быть, собирались защищать дипломатов в случае опасности.

Телевизор раскалялся от противоречивых сообщений: то штурм Белого дома будет, то его не будет. CNN, заняв накануне выгодные и относительно безопасные позиции, транслировал на весь мир позор первого президента России. Особенно дикторов поражало то, что войска вводятся в жилые районы центра Москвы. Политических комментариев не было, канал старался, насколько возможно, быть нейтральным.

После 9 часов утра на мост, соединяющий Новый Арбат с Кутузовским проспектом, выползли четыре танка. Они долго примерялись и подстраивали свои позиции относительно не желающего сдаваться форпоста, выбрасывали хвосты сизого дыма, сдавая враскачку то назад, то вперед. Вокруг бродили прохожие и с интересом рассматривали боевые машины, словно гуляли в музее военной техники.

Большинство «зрителей» собралось в начале моста, ближе к Новому Арбату. Молодые люди перебегали с места на место, наблюдая за развитием событий. Некоторые сидели на корточках, наблюдая, что будет дальше, кто выиграет, как на скачках.

* * *

Алёна уже в который раз, оставив домочадцев у телевизора, пробралась к секретному наблюдательному посту около окна на набережную. Теперь между двумя трейлерами собрались люди, попавшие волей собственного любопытства в зону перекрестной стрельбы. Прижимаясь к первой фуре, они пытались хоть как-то закрыть себя от града пуль, летящих со всех сторон. Вдруг один из них, как в кино про войну, качнулся, потерял равновесие, схватился обеими руками за борт машины и медленно сполз на землю. Остальные расступились. Посмотрели, посовещались, решая, что делать. Поскольку на ум им, похоже, ничего вразумительного не приходило, они переложил раненого под фургон. Один из попавших в засаду разорвал на себе рубашку и поднял как можно выше белый клок материи, остальные обступили его плотным кольцом, и так все вместе, плечо к плечу, двинулись по набережной к Белому дому.

– (Не понимаю… Нет чтобы пойти в противоположную сторону – там, вроде, меньше стреляют, так наоборот, всей толпой под пули лезут), – подумала Алёна.

Ее беспокоил человек, оставшийся лежать на земле. Сверху было видно, как он ерзает ногами, вероятно, от боли. Урбанова даже примерилась, как бы спуститься вниз с перевязочными материалами, но домашние ее просто не выпустили на улицу. Телефон не работал. Скорую помощь вызвать было невозможно.

Теперь все взрослые обитатели квартиры стояли, прижавшись к простенку у окна, и наблюдали за происходящим внизу.

– Я так не могу. Не могу бездействовать и хладнокровно наблюдать, как умирает человек, – уверенным тоном заявила Наталья Николаевна. – Спущусь, посмотрю и хотя бы рану обработаю и перевяжу. Я же военврач, как-никак.

– Мам, ты что, с ума сошла?! Ты уже не военнообязанная, а там всё простреливается.

– Принеси мне перевязочную аптечку, пока я переоденусь, и мой рабочий халат, – мама Алёны быстро и четко отдавала приказы, как в прифронтовом лазарете.

– Нет, я вас одну не отпущу, – сказал как отрезал Нахимов.

Вдвоём, слегка прикрытые белыми халатами поверх курток, они быстрым шагом направились вниз по лестнице.

Почти у выхода из подъезда их остановил крик Алёны сверху:

– Стойте! Стойте! Туда подошли медики с носилками. Раненого забирают. Возвращайтесь! Лучше на лифте, быстрее! Там танки на мосту! Вся техника ревет! Сейчас что-то начнется!

– Слава богу, – успокоилась Наталья Николаевна. – Если что серьезное, может, в больницу доставят вовремя. Что мы здесь с тобой можем сделать сами? Поехали наверх.

* * *

Несколько мужчин в белых халатах понесли пострадавшего на носилках вдоль набережной по направлению к Белому дому.

– Они меня заикой сделают, – негодовала Алёна, глядя вниз. – Почему не в обратную сторону?!

– Значит, где-то там у них скорая стоит. Это хорошо. Надеюсь, жертв меньше будет, – успокаивала ее Наталья Николаевна.

– Мам, мам, идите все сюда, скорее! – позвал их из комнаты сын. – Смотрите, CNN наш дом показывает.

Все вернулись в спальню к телевизору.

– Это не CNN, Афонечка. Это фрагмент репортажа российских корреспондентов. CNN нас за зданием «Украины» не видит. Они поставили камеры на крыше дома на Кутузовском, где бывшее английское посольство. А вот это уже опять CNN, – объясняла сыну Алёна, разглядывая телевизионные сюжеты.

Американский канал взял крупным планом несколько машин скорой помощи под мостом.

– Не очень удачная позиция для медпункта, но хоть что-то в этом кошмаре, – решила Алёна.

– Теперь знаем, куда бежать под пулями за медицинской помощью, – съязвил Алексей.

– Они хотя бы красным крестом на белом фоне себя обозначали, чтобы люди видели, – сетовала Наталья Николаевна.

– Наверное, у них его нет! – высказался умный Афоня.

– Возможно, – согласилась бабуля.

– Спасибо, что вообще приехали, могли и отказаться лезть под пули, – Алёна присела рядом с сыном и прижала его к себе.

– Они отказаться не могут. Все медики в нашей стране военнообязанные, – Наталья Николаевна знала правила игры. – Им неплохо было бы поставить еще одну машину правее от нас.

– Поздно. Смотрите, сколько техники нагнали. Гражданским уже не проехать, – оценил обстановку Нахимов.

Душераздирающие кадры на экране продолжали будоражить воображение размахом и нелепостью действительности. В данную секунду быстро передвигающаяся группа молодых людей с истекающим кровью человеком на импровизированных носилках, сооруженных из ограды газона, металась по открытому для боевиков пространству в поисках медицинской помощи. Куда бежать, как спасать раненого, у них не было ни малейшего представления.

Ельцинская команда поражала глубиной своего непрофессионализма и неспособностью действовать в интересах безопасности людей, оказавшихся в драматических условиях под «защитой» их власти. Да и сам народ удивлял. Неужели удовлетворение любопытства или даже, предположим, желание поучаствовать в исторических событиях стоило жизни?

* * *

Четыре танка на мосту после долгих проб и ошибок притерлись, определив свои позиции, и развернули стволы в направлении Белого дома.

«Блокадное семейство», сбившись кучкой в спальне и затаив дыхание, с тревогой наблюдало за происходящим. Телевидение не скупилось, трансляция шла непрерывно, то и дело углубляясь в детали:

– Эй, эй, осторожно там, слишком круто взяли! – закричала Алёна.

– Не снесите наш балкон! – с энтузиазмом проорал Нахимов, перебивая жену.

– Мам, бабуля, папс, почему они на нас пушки наводят? – встревожился Афоня.

Один из танков на мосту действительно развернул дуло влево настолько, что их балкон оказался под прицелом. К счастью, танкист словно услышал их вопли и вернул башню в правильное положение.

Через несколько секунд раздался первый оглушительный выстрел по Белому дому.

– Началось, – угрюмо констатировала Алёна, не терявшая надежду на благоразумие президента.

Было около десяти часов утра. Телекамеры CNN показали, как снаряд выбил длинный белый столб дыма, врезавшись где-то слева, внизу башенной части здания. Толпа «экскурсантов» на площади завопила:

– Ураааа!

– Всё-таки дикий у нас народ, – вздохнула Алёна. – (Надеюсь, что хоть танкисты не пьяные. О господи, прости и сохрани тех, кто там).

* * *

Обстрел парламента продолжался, и конца этому не было видно. Камеры уже показывали пожар, начавшийся на нескольких этажах Белого дома. Алёна с ужасом пыталась разглядеть, что происходит на набережной. Появился порыв крикнуть «замри» и отмотать пленку реальности назад, хотя бы в август месяц. Мысленно она отчетливо видела, как внутри здания бегают люди в поисках хоть какого-нибудь укрытия. На нижних этажах была паника, треск перестрелки, по верхним палили танки. Урбанова искренне сочувствовала и тем, кто оказался внутри, и тем, кто был на площади и прилегающих улицах.

– (Вот это, как писали в наших учебниках по истории, и есть братоубийственная война).

Всем своим существом Алёна чувствовала тот животный страх, что пронизывал всё вокруг, боязнь людей быть убитыми так глупо, так нелепо и ради чего, в сущности? Ради красивых слов о свободе, которая или есть внутри самого человека, и тогда он не выставляет напоказ свой псевдопатриотизм, или ее нет, и человек сам себе раб, – тогда ни революции, ни перевороты ему не помогут, так и останется при своих уходящих корнями в века проблемах.

Время шло, а затянувшееся коллективное помешательство только усиливалось с каждым часом. Телевидение дало кадр истерично кричащего Руцкого с подрагивающими руками: «Я умоляю боевых товарищей! Кто меня слышит, немедленно на помощь к зданию Верховного Совета! Если слышат меня летчики, поднимайте боевые машины! Эта банда засела в Кремле и в Министерстве внутренних дел и оттуда ведет управление… твою мать…».

Алёна взвилась до потолка:

– Боевой офицер! Еще афганец! Как же власть затмевает разум… Идиот или трус? Ублюдок.

Афоня с удивлением посмотрел на мать. Его заинтересовало слово «ублюдок».

– (Вызывает военные самолеты, чтобы они бомбили всё вокруг Белого дома. Ведь по танкам не попадут, а достанется живым пока еще людям, домам, мостам. Урод! Снимаю с него звание Героя Советского Союза. За что ему, интересно, его дали?)

Она представила, как подходит к вибрирующему от злобы Руцкому и с силой срывает с кителя Золотую звезду Героя, оставляя в петлицу пустой. Стало легче, но ненадолго.

– Мам, у нас что-то горит, – сказал Афоня, не отрываясь от экрана телевизора.

Все дружно потянули носами.

– Да, чем-то паленым тянет, – подтвердила Наталья Николаевна.

Алёна быстро вскочил с постели.

– Только пожара не хватало, – ее опять охватил нервный озноб, и она впилась ногтями в ладони, чтобы предотвратить накатывающуюся волну «трясучки».

Приоткрыв дверь на лестничную клетку, Алёна не почувствовала запаха гари, перешла в столовую и остановилась в дверях. За окнами поднимался столб черного жирного дыма. Алёна растерялась и позвала мужа:

– Алёш, можно тебя на минуточку?

– Что там происходит? – спросил он.

– Не пойму, что-то горит. Всё заволокло гарью. Что будем делать?

Вдвоем, попросив маму и сына не заходить в комнаты, они наглухо закрыли балконные двери и окна.

– Надо бы занавески снять, – подсказала Алёна. – Если пламя будет за окном, чтобы они не загорелись.

Алексей резко сдернул одно за другим полотнища и бросил в противоположный угол комнаты.

– Может, стоит окна водой полить? – предложила жена.

– Не знаю, не уверен.

Нахимов встал на стул и, прижимаясь к стене, посмотрел вниз:

– Там что-то горит, на большую машину похоже. Пламени не видно. Надеюсь, на дом не перекинется. Пошли отсюда.

* * *

Около часа дня из Белого дома начали выбегать люди: его защитники, депутаты и журналисты. Программы ТВ переключались то на CNN, то на местные каналы.

– Зигзугом, зигзугом[4]4
  Слово из оригинала.


[Закрыть] беги …Чтоб не подстрелили, – напутствовал выбегавших симпатичный солдат, видимо, призванный из российской глубинки.

В следующем сюжете выскочившего из главного входа человека встретили крики и свист. Закадровый голос с иронией сообщил:

– Народ узнал своего избранника. Приветствует. Третий пошел. Сейчас их обыщут. Что уж там они несут из Белого дома?

Наверное, оружие.

Толпа у подножия восставшего Дома реагировала по-разному. Многие набрасывались с кулаками на выбирающихся из последнего оплота советской власти «героев». Военные, как могли, старались предотвратить массовый мордобой. Злость и агрессивность демократов поражала своей неуемностью.

Из здания парламента стали выносить раненых.

* * *

Вывод людей продолжался несколько часов. Но в здании еще оставались защитники с оружием. Как сообщало ТВ, внутри шла перестрелка.

Около шести вечера «главари бунтарей» заявили о прекращении сопротивления. Они были арестованы, но не выглядели потрепанными или изнуренными – видимо, укрывались в подземном бункере, а не в коридорах вместе с народом. Их выводили под охраной. «Афганский герой» Руцкой шел, гордо выпрямившись, как приговоренный, знающий свое будущее, ожидая, по всей вероятности, расстрела, поскольку сам именно это и сделал бы с побежденными. От переживаний у него начался нервный тик. Глаза «удалого джигита» Хасбулатова испуганно бегали, не в состоянии найти точку фиксации. Вместо бурки он нес на согнутой руке – как самое ценное – белый плащ. Крепче всех выглядел «бунтарь» Макашов, наверное, принял на грудь для храбрости. Он был в своем неизменном берете, должно быть, в знак солидарности с революционной Кубой.

Так называемая «зачистка» шла всю ночь. Перестрелка не прекращалась до утра. Верхние этажи полностью захватило пламя. Из Белого дома шел черный дым.

* * *

По телевидению и радио пели дифирамбы победе президента и новой России.

Выступил Ельцин, опухший, видимо, от переживаний. Клеймил с экрана депутатов и их защитников, обзывая коммунистами и фашистами.

Алёна удивилась:

– Как он через такие щелки глаз может разбирать текст?

Наверное, именно из-за случившегося отека век он не разобрал букв и не прочитал слов извинения за бездарную смертоносную операцию в центре столицы. Себя же он не уставал выставлять защитником безопасности москвичей.

Алёну выворачивало наизнанку от откровенной лжи. Ее потянуло сбегать в туалет и вырвать на них на всех хорошо переваренную в душе порцию негодования. Слова у нее тоже были в изобилии, но все только нецензурные.

* * *

5 октября никому из семейства выходить на улицу не хотелось. Перестрелка практически прекратилась. Бронетехника дымила, гремела и лязгала гусеницами, пытаясь выехать из московских кварталов. Не опасаясь больше быть подстреленными шальной пулей, они все вместе вышли на балкон. Светило солнце, небо было божественно чистым и голубым, видимо, ангелы, не уберегшие десятки душ, просили прощения таким образом у родных и близких, оставшихся на земле.

Один из многочисленных танков на набережной аккуратно перемещал бетонные блоки, перегораживавшие улицу в дни сопротивления.

– Интересно, когда и кто их сюда притащил и поставил? – недоуменно спросила Алёна.

– Наверное, ночью, в первый день, – решил Афоня.

– Какая разница, главное, что их убирают, – заключил Алексей.

Армированные цементные блоки скрежетали по асфальту, оставляя на нем глубокие шрамы в память о бессмысленном кровавом противостоянии. Расчистив дорогу от «постаментов сражения за демократию», танк принялся за фуры, осторожно придвигая их к тротуарам, чтобы открыть путь для выводимой из центра Москвы тяжелой военной техники.

Алёна, Наталья Николаевна, Афоня и Алексей стояли молча, как на кладбище, глядя на последствия безумных выходок обеих сторон, боровшихся за власть. Слева продолжали дымиться верхние этажи Белого дома, плотно покрытые траурной черной гарью.

– Мам, папс, посмотрите, что это? – Афоня показал рукой на стену в их неглубокой лоджии.

Оттуда на них глядели две глубокие выбоины. Алексей поковырял штукатурку и достал четыре пули.

– Ой, пап, покажи, покажи, – мальчик с интересом взял металлические цилиндрики. – Можно, я их в школу отнесу? Можно, ребятам покажу?!

Алёна опять разволновалась, почувствовав тремор в руках:

– Убедились, что не зря я вас загоняла в квартиру?! Видите, я была права.

– Ты у нас всегда права! – дружно согласились мужчины, большой и маленький.

Пули там действительно носились, как бешеные насекомые в джунглях, и жалили всех подряд, не разбирая возраста.

* * *

За эти дни мусорное ведро переполнилось. Алёна вышла во двор через черный ход и сразу же лицом к лицу столкнулась с чумазым танкистом в промасленном комбинезоне. Он бродил по двору в поисках водопроводного крана.

– Здравствуйте, – застенчиво сказал он.

– Здравствуйте, – ответила Урбанова и смахнула с джинсов мраморную пыль, оставшуюся от налета автоматчика в их подъезде. – (Странно, почему я раньше эти крошки не заметила? – и вспомнила о Викторе. – Надеюсь, он жив, но мы никогда с ним больше не встретимся).

– Майор Толмачёв, – представился офицер.

Алёна, невзирая на глубокое отвращение ко всему, что произошло за последние две недели, тут же забыла обо всём плохом и спросила:

– Вас сегодня хотя бы покормили? Уже два часа дня.

– У нас сухие пайки, – ответил мрачный майор. – Половина танка ими забита. Вы уж извините, что мы у вас во дворе бойню устроили. Приказ… твою мать… выполнять пришлось. Я понимаю, когда мы людей, детей и женщин от врага защищаем, а тут этих тварей друг от друга, – военный замолчал на несколько секунд, потоптавшись в нерешительности на месте. – Вот пытаюсь найти какой-нибудь кран, чтобы умыться. Наверное, все лицо у меня черное. Я тут всех пенсионеров сейчас распугаю, – улыбнулся танкист смущаясь.

– Да, действительно закопченный, – согласилась Алёна без энтузиазма. – Постойте, пожалуйста, тут несколько минут. Я принесу вам, чем умыться.

Урбанова поднялась наверх и долго искала, во что бы налить воды. Все бутылки остались внизу за дверью подъезда перед штурмом. Не найдя никакой подходящей пластиковой посуды, наполнила самую большую кастрюлю, взяла ковшик, мыло, полотенце и отправилась во двор.

Там ее ждали уже три танкиста.

– (Три танкиста, три веселых друга), – пропело у Алёны в голове.

Она полила каждому в замусоленные ладони.

– Спасибо большое, – сказал Толмачёв и замялся. – У нас здесь около вашего дома горе случилось.

Алёна разогнула спину и огляделась.

– Подбитая машина не здесь, – включился другой военный. – Не во дворе, а там, с другой стороны дома, где парадные подъезды. В ней ребята из нашего взвода были. Все погибли. Сгорели. Даже выскочить никто не успел. Прямой наводкой по ним шарахнули, со ста метров.

Танкисты сняли шлемы.

– Представляете, – продолжил Толмачёв, – дали команду выходить к этому дому. Им сказали, что с другой стороны, от Хаммеровского центра или как там его, прорвались танки Руцкого. Кто-то по рации отдал приказ стрелять по ним на поражение. Наши пальнули вверх, ведь по своим же стреляем. А те в ответ по прямой с короткой дистанции, – майор отвернулся и поднял голову кверху, еле сдерживая слезы. – Так глупо сгорели в собственной машине. Даже выскочить не успели.

– А может, успели? Вы их тела видели? – Алёне хотелось, чтобы они остались живыми.

– Нет.

– Ребят, подождите, не уходите, я сейчас, – и сорвалась с места.

Танкисты присели на ступеньки.

Урбанова влетела в подъезд. Лифт, дверь, столовая комната, бар, бутылка с коньяком, горсть прозрачных стопок и обратно вниз.

Танкисты раздвинулись, освобождая Алёне место в центре на ступеньках. Она дала каждому в руки по рюмке и плеснула на дно коньяку.

– Что так мало? – спросил Толмачев.

– Вы все за рулем. Бутылку возьмете с собой, только…

– Конечно, слово танкиста, – ответил второй офицер.

– Как звали ваших товарищей? – серьезно спросила Алёна.

– Андрей и Сашка. Третий не наш. Его в последнюю минуту в эту машину посадили. Полная неразбериха была. Вечная им…

– Нет, нет, нет, за упокой не пьем! – вспыхнула Алёна. – За здравие!!! Может, они еще живы! Не смейте!

Все дружно чокнулись и повеселели.

– Вот вам мой номер телефона, дайте вашу ладонь, – обратилась она к Толмачёву, чтобы записать номер. – Позвоните, когда все разузнаете, – Алёна не сдержала слезы, понимая, что шансов почти нет. – Всё ребят, пока. Я пошла домой.

Коньячные стопки были сложены в кастрюлю и оставлены около лифта. Алёна медленно прошла насквозь через свой подъезд к выходу на набережную. Собственно говоря, никакого входа-выхода уже не было. Всё разворотили. Осталась одна половинка высокой парадной двери, изуродованная и раздробленная. Вторая просто была выбита и унесена то ли революционным ураганом, то ли сопротивлением.

Справа от выхода стоял сгоревший БТР. Алёна сразу поняла, где находились Андрей, Сашка и третий, неизвестный, танкист и откуда валил вчера дым к их окнам. Постояла. Помолилась… За здравие вопреки всему, чтобы чудо случилось и чтобы они непременно нашлись и непременно живыми.

Несколько любопытных мальчишек ползали по боевой машине, карабкались по скобам, залезали внутрь.

Группа прохожих «подхватила» Алёну и увлекла за собой через Глубокий переулок к Белому дому и дальше на площадь Свободной России, названную так по предложению Ельцина в 1991 году. Ирония судьбы.

Народ ликовал, приветствуя кровавую победу демократии. Подъехал свадебный кортеж, доставив на пожарище счастливую пару молодоженов. Светясь от радости, они залезли на бетонные блоки и принялись позировать фотографу. Здание еще дымилось, не все тела погибших были вынесены. Молодоженов это не смущало.

– (Правильно говорят: народ получает ту жизнь и то правительство, которые он заслуживает!) – в ней поднялась волна негодования такой силы, что была способна смыть всех, кто приехал сюда полюбоваться на трагедию нации.

Урбанова развернулась и быстрым шагом отправилась домой. Душа клокотала, ненависть бурлила. Если бы окружающие могли увидеть искры гнева, фонтанирующие из нее, они бы ужаснулись и, возможно, задумались бы о будущем, которое имеет тенденцию повторяться. Она обвиняла с равной силой и Ельцина с Гайдаром, и Руцкого с Хасбулатовым:

– (Политикам, стремящимся к вершине, нужна только власть. Ради нее они готовы на всё: и сеять смуту, и раздавать обещания, и вести бесконечный треп о свободе народа и его благополучии, находить врагов и беспощадно их уничтожать, не обращая внимания на людей и их жизни. Неужели мой народ никогда не поумнеет и не прекратит втягиваться в разборки авантюристов, мерзко использующих его как «биологический материал» для достижения своих, глубоко зарытых от глаз окружающих, корыстных целей?)