Текст книги "Не раскрытые тайны друг друга"

– Хорошо, в этом случае ты можешь подъехать к аэровокзалу?

– Какому?

– В Москве один аэровокзал, на Ленинградском проспекте. Ты что, не в курсе?

– Не-а. Я самолетами редко летаю, только от безысходности.

– Хорошо. Тогда я тебя у метро подхвачу. По-моему, «Динамо» ближайшее со стороны центра. Тебе удобно?

– (Он будет без машины), – Алёна прикинула, как ей добираться до места городским транспортом. – Хорошо, давай в пять у первого вагона из центра.

* * *

Аэровокзал встретил их простором и механическими голосами оповещений.

– (Стекло, бетон, металл, – молча констатировала Алёна. – Советский модернизм).

Они поднялись на галерею второго этажа.

– Там слева ресторан. Пойдем посидим? – предложил Романов. – У меня есть немного времени перед встречей.

– Я тебе оливье привезла, – удивила его Алёна.

Урбанова хронически, по советскому обыкновению, недолюбливала любые виды общепита, особенно привокзальные.

– (Так она еще и готовить умеет?) – Романов совершал открытие за открытием.

Место нашлось в дальнем углу зала ожидания, где стояло несколько высоких круглых столов. Алёна достала из пакета симпатичные контейнеры с салатом и пирожками. С удовольствием сервировала принесенные из дома пикниковые тарелки, вилки и салфетки, поставив посередине заграничный термос и чашки. Вышло по-домашнему, уютно.

– У тебя просто походный Кузнецовский сервиз в пластиковом исполнении, – искренне похвалил Романов. – (Эта женщина мне нравится всё больше и больше).

Алексей взял вилку и попробовал оливье.

– (Вкусно), – и вслух: – Потрясающий салат. Сама готовила?

– Да, салаты и торты я делаю всегда сама. Остальное мама.

– Оливье великолепный, только… только… – Романов замялся.

– Только тертого яблочка не хватает, так? – (После «Иронии судьбы» все этим яблочком просто достали. Ну, не добавляю я туда тертое яблоко! Сбивает вкус. Это только для людей с пониженной желудочной кислотностью), – мысленно проворчала Алёна.

Они с удовольствием закусили, болтая обо всем и ни о чем. Алексей вблизи разглядывал стильную, призывно-манящую москвичку и рисовал себе, как он будет обладать этой новой, необычной женщиной. Он почти физически ощущал прикосновение к ароматному бархатистому телу, от розовых мочек ушей до тонких щиколоток, слышал вздох от первого проникновения, видел, как рафинированное создание скользит в его объятиях, ловит губы…

– Что ты на меня так смотришь?

– Упс, – спохватился Романов.

– Что такое?

– Я чуть на встречу не опоздал.

Урбанова засуетилась, собирая кухонные пожитки со стола.

– Не спеши, это ненадолго. Можешь здесь подождать? Я быстро.

Он ушел в глубину зала ожидания, скрывшись, к большому удивлению Алёны, за дверью мужского туалета.

– (Странно, – подумала Алёна. – Ну, подождать, так подождать. Интересно, почему он отправился в туалет? Проняла медвежья болезнь перед важными переговорами? А, совсем забыла!)

Она извлекла испеченные ею с вечера эклеры и добавила к угощениям.

– (Отлично получилось, – похвалила себя «хозяйка», откусывая от первого пирожного. – Не могу остановиться. Это моя слабость). – Ей было тихо и спокойно вот так просто ждать его возвращения и поклевывать со стола. Шумный аэровокзал будто пропал, исчез из поля зрения, уступил место уютной домашней кухне.

Внезапно ровный гул окружающего многолюдья нарушили резкие крики, прозвучавшие где-то за спиной. Она обернулась. Воинствующие вопли на разные голоса доносились из мужского туалета, куда недавно отправился Романов. Алёна оцепенела и съежилась вся внутри, не зная, что делать.

Ор нарастал, послышались удары, что-то упало, прогремел выстрел. Дверь распахнулась, из нее выскочил раскрасневшийся Романов. Пулей пролетая мимо Алёны, он ухватил ее за руку, и они вдвоем, как пара гнедых в одной упряжке, ринулись к выходу, наталкиваясь и сбивая с ног заторможенных пассажиров. В сторону отлетали словно специально расставленные по залу чемоданы, люди в спешке, чтобы не попасть под «копыта» беглецов, отскакивали в стороны. Беспорядочный топот и галдеж на непонятном, скорее всего, кавказском, наречии уже настигал удирающих от погони, которые всё-таки успели, выскочили из здания аэровокзала и рванули к проспекту. Алексей мгновенно остановил такси, они запрыгнули и отъехали. Преследователи остались на тротуаре, размахивая руками и посылая вдогонку цветистые проклятия, но больше не стреляли.

– Что случилось? – задыхаясь, с трудом выговорила Алёна.

– Мы всю твою посуду и еду там оставили, – не в тему ответил Романов, устраиваясь на обшарпанном сидении старого автомобиля. – Теперь мне без ужина придется возвращаться в Ленинград на поезде.

Он совсем не выглядел испуганным и даже успел восстановить дыхание.

– (Хорошо, что машина притормозила, а то попал бы по полной), – подумал беглец, оглядываясь через заднее стекло.

– Так я не поняла, что случилось? (Надо же, сумка на мне, через плечо перекинута. Интересно, когда я ее подцепила, не помню, или вообще не снимала? На вокзале всё-таки).

– Переговоры прошли не совсем «в теплой и дружественной обстановке», – Алексей поправил галстук. – Я тебе как-нибудь потом всё объясню.

Такси остановилось напротив Белого дома, высадило Алёну и помчалось дальше по направлению к Ленинградскому вокзалу.

* * *

– (С кем я связалась?) – размышляла Алёна, поднимаясь в лифте. Ее всю трясло. Давление, наверное, подскочило. Пульс до сих пор бешеный, сердце колотится, хорошо, что совсем не выскочило от страха.

Она зашла в квартиру. Афоня спокойно делал уроки у себя в комнате. Мама возилась на кухне. Алёна уединилась в кабинете, села за стол, включила компьютер, но сосредоточиться на работе не удавалось.

– (Говорит, что профессор, но при этом продает иномарки, проводит «кавказские» переговоры в туалете аэровокзала и удирает от погони со стрельбой, прихватывая меня по дороге. Профессор тире бандит, – она призадумалась. – Только этого мне не хватало!)

Здравый смысл подсказывал, что нужно остановиться и, пока не поздно, прервать развивающиеся отношения.

Затрещал телефонный звонок.

– Мам, я возьму, – Алёна выскочила из кабинета. – Алё? Слушаю, говорите.

Послышался щелчок от провалившейся в телефон-автомат монеты.

– Алён, это Алексей. Звоню, чтобы принести тебе мои извинения. Понимаешь, накладка произошла. Надеюсь, ты не очень перепугалась? – он стоял, прижавшись лбом к стеклу в телефонной будке рядом с Ленинградским вокзалом, сканируя взглядом, не преследуют ли его.

– Да чего тут пугаться. Дело обычное: постреляли, побегали и мирно разошлись. У меня теперь такое каждую неделю.

– Ценю твой юмор, – Романов немного успокоился, не видя поблизости признаков погони.

– Это не юмор. Это правда жизни.

– Послушай, ты, случайно, не собираешься в Петер в ближайшее время? – в изменившейся интонации голоса прозвучала надежда.

– Возможно, нужно будет съездить по делам проекта. Профессор Кумпуллайнен из Хельсинского университета жаждет встречи. (Ну и фамилии у этих финнов, не выговоришь). Если он не доедет до Москвы, то придется знакомиться в Ленинграде.

– Ты упорно говоришь Ленинград, хотя он уже два года как Санкт-Петербург. Правда, я тоже говорю Ленинград, только иногда Петербург, редко. (После бандитских разборок).

– Извини. Город на Неве для меня всегда будет Ленинградом. У меня папа всю блокаду держал оборону. На его счету бесчисленные переезды по «дороге жизни», для них она была «дорогой смерти». Папа рассказывал, что зимой под бомбежкой через Ладогу ездили, стоя на подножках грузовиков, с открытыми дверями, чтобы можно было успеть выпрыгнуть. Выпрыгнуть из провалившейся под лед машины и помочь выбраться тем, кто был в кузове, – Алёна не могла остановиться. – Из Ленинграда вывозили детей и раненых, делились пайком, сами не ели по несколько суток. Обратно везли и охраняли продовольствие, доставляли по назначению под строгим контролем, – она гордилась своим отцом и распалялась всё больше. – Не выношу эту привычку соотечественников переименовывать всё по первому дуновению политического ветра!

Романов замолчал, завесив подозрительную тишину. Урбанова и не подозревала, что, не целясь, попала в больную точку. Его отец всю войну пробыл в Ташкенте в эвакуации, не имел ни боевых медалей, ни орденов, отчего Алексей с детства чувствовал себя обделенным. Ровесники играли в войну, наперебой хвастались своими героическими отцами, фронтовыми наградами, даже иногда надевали их, выходя во двор. Мальчик же с раннего детства страдал от такого неравенства и обидных дразнилок типа «тыловая крыса» и, озлобившись, примкнул к дворовой шпане, самоутверждаясь не самым лучшим способом.

* * *

Профессор Кумпуллайнен до Москвы так и не доехал. Ему было удобнее почаще заглядывать в Петербург. Можно и поработать, а заодно и спиртным побаловаться, ведь в Финляндии «свирепствовал» сухой закон, и для профессуры исключений не было. Что поделать, Алёна засобиралась в северную столицу.

Перед самым отъездом она вспомнила о Романове. Долго колебалась: звонить или не звонить – и всё же решилась.

– Да, говорите, – ответил женский голос.

Алёна удивленно подняла бровь, пытаясь понять, кто мог так ответить в квартире Романова, про существование жены или подруги он ни разу не упоминал.

– Маргарита Павловна? – переспросила Алёна.

– Нет, Маргариты Павловны здесь нет. Это Маша.

– Я бы хотела переговорить с Алексеем Дмитриевичем.

В телефонной трубке послышался истошный детский крик, прерванный гудками разъединения.

– (Что ни день, то ребус. Откуда там взялся младенец? – подумала Алёна и перешла в спальню собирать дорожную сумку.

Размышляя над странной ситуацией, она вдруг подумала:

– (Может быть, я ошиблась номером?) – и еще раз позвонила по автомату в Петербург.

– Алё, я вас слушаю, – на сей раз звучал бодрый голос Романова.

Алёна выдохнула:

– Алексей, как хорошо, что ты дома.

– А что такое? – насторожился он, вопросительно посмотрев на стоящую рядом Машу, которой было категорически запрещено подходить к телефону. Та, пожав плечами, удалилась в другую комнату.

– Я послезавтра ночью уезжаю в Ленинград, – продолжила московская знакомая с облегчением: всё-таки женский голос царапнул где-то глубоко под кожей.

– Тебе помочь заказать гостиницу? (Хотя зачем мне Калина, с его возможностями). Слушай, а ведь Михал Иванович уехал в Европу, – соврал на ходу Романов, желая перехватить инициативу. – Без него я вряд ли что-то смогу сделать.

– (Вот так! Останусь сиротиночкой на улице), – она, прижав трубку плечом, аккуратно добавила в дорожную сумку мягкий шерстяной свитер. – Не беспокойся, я что-нибудь придумаю. У меня остались папины связи, – доложила Алёна бодрым голосом, но в душе заворочалось огорчение.

– Послушай, а может, ты у моей мамы поживешь? – Романов чувствовал себя неловко, отказывая. – У нее огромная профессорская квартира на Кировском. Она будет рада.

– Ты уверен, что это удобно? (А отец его где? Жив?)

– Без проблем. Маргарита Павловна тебя обожает. Я встречу и отвезу, – Алексей даже повеселел. – Да, и еще, могу я тебя попросить об одном одолжении?

– Попросить можешь, – это была любимая фраза Алёны, подслушанная где-то.

– Мне срочно нужно переправить документы из Москвы в Ленинград. Сама знаешь, как теперь почта работает.

– А я успею? Один день до отъезда остается, – усомнилась путешественница, с трудом продвигая молнию на сумке.

– Не напрягайся, всё будет в порядке. Тебе позвонит мой человек, назначит встречу и передаст документы на вокзале.

– Прямо у вагона?

– Нет, лучше в зале ожидания.

Алёне это что-то напомнило.

– (Ого! У меня с ним уже есть общее прошлое!) Надеюсь, не в туалете?

* * *

«Его человек» оказался весьма бандитского вида, а не университетского, как ожидала того Алёна. Коротко стриженый азиат плотного телосложения, одетый в черную кожаную куртку, тренировочные штаны и вязаную шапочку, терпеливо топтался на платформе.

Алёна приняла от него конверт с бумагами и быстро, чтобы не опоздать, засеменила с тяжелой сумкой в руках по подсвеченному слабыми отсветами фонарей перрону. Мозг назойливо ворчал, что ее втягивают во что-то противозаконное, но Урбанова старалась его не слушать.

Всю ночь под ритмичный стук колес ей снились наголо бритые пацаны. Они, как по сценарию дешевых детективов того времени, подлавливали ее на перроне Московского вокзала, жестко брали под руки и вели через здание, наполненное пассажирами, к черной машине типа воронка 30-х годов. Она не понимала, почему машина не современная, а напоминает страшные истории сталинских времен. Кортеж долго петлял по улицам города, потом прибывал в дом с темными окнами. Внутри обшарпанной безлюдной коммунальной квартиры ее переводили из комнаты в комнату по длинному коридору, не имеющему ни конца, ни света в конце туннеля. Ей угрожали паяльниками, показывали раскаленные утюги и орудия средневековых пыток, доставленные по спецзаказу из Казанского собора, требовали отдать переданные документы и расторгнуть сделку по автосалону на Каширском шоссе. Она держалась достойно, любуясь своим мужеством и несговорчивостью, и для остроты сюжета меняла внешний облик от привокзальной проститутки до светской львицы. Романова она не выдала, не испугалась, не сломилась, не предала.

* * *

Урбанова проснулась от резкого толчка вагона, с трудом распрямила скорченные в неудобной позе ноги и с радостью поняла, что она в вагоне поезда, а не в казематах сна. По динамикам объявили, что через сорок минут они прибывают в Санкт-Петербург. Ей было дискомфортно в душе и теле: мутило, перевозбуждение захлестывало.

– (Что я буду делать, если он меня не встретит? Нет, не встретить он не может, у меня в портфеле его документы, по почте не отправляемые. И что тогда я так волнуюсь, аж нервные мурашки устали носиться по телу то вверх, то вниз? Из-за этого глупого сна? Да мало ли что приснится под стук колес на поворотах! Просто, дорогая, ты хочешь его видеть снова и снова. Только, пожалуйста, не влюбляйся).

Алёна не знала о прошлом Романова практически ничего, ничего в реальности, а если что и знала, то только по его же рассказам. Именно поэтому она вольна была дорисовывать действительность, создавать нового знакомого с чистого листа, наделять его любыми чертами и особенностями характера.

Поезд подполз к перрону. Урбанова стояла у окна, рассматривая встречающих. Романов добросовестно ждал на перроне: гладко выбритый, подтянутый, в модном длинном шерстяном пальто. Увидев Алексея, она облегченно вздохнула, но с огорчением отметила:

– (Без цветов).

В ее представлении мужчина, проявляющий к ней интерес, не имел права появиться на вокзале без букета, хотя бы малюсенького, хотя бы неумело спрятанного и торчащего из кармана пиджака робкими лепестками.

* * *

Романов легко, как пушинку, нес ее довольно увесистую сумку. У выхода с вокзала в толпе маячили старушки с букетиками первых подснежников, нежных и трепетных, как весенний воздух.

– (Сейчас остановится и купит), – Алёна даже не сомневалась.

Но они прошли мимо, пробрались к его автомобилю сквозь толчею отъезжающих, приезжающих и провожающих.

Алексей открыл и тут же проворно захлопнул багажник, словно узрел там изготовившуюся к атаке кобру.

– (Тьфу ты, черт… – там, свернувшись клубочком и обнявшись, чтобы не замерзнуть под тонкими пальтишками, притаилась парочка девиц. – Здорово же мы с Калининым вчера гульнули, даже девчонок забыли выгрузить, – он судорожно соображал, что делать: – Тут Алёна, а здесь путаны из Мариинки).

– Что-то случилось? – с непониманием поинтересовалась Алёна.

– Ты не могла бы подождать меня пару минут? Мне по делу надо срочно отъехать. Так спешил на вокзал, боялся пропустить прибытие твоего поезда, что не успел заскочить по дороге.

– В зале ожидания? – съязвила мадам.

Романов, извиняясь, улыбнулся:

– Нет, лучше у касс. Я мигом за тобой вернусь, – и сел за руль.

Алёна вернулась в здание вокзала.

Иномарка, миновав пару кварталов, свернула в переулок и остановилась в длинной темной арке. Алексей распахнул багажник со словами:

– Ну, куколки, выпрыгивайте. Вас что, Калинин вчера забыл выпустить? – он решил перевести стрелку проблем на друга, тем более что танцовщицы кордебалета как первого, так и второго плана – все зависели от Калинина и жаловаться бы не стали.

Одна из девиц с размазанным по лицу макияжем объявила Романову сонным голосом:

– Отличная у тебя тачка, папик. Ой, как писать хочется…

– (Повезло вам, что папикова тачка ночью в гараже стояла, а то бы кордебалет Его Императорского Величества Мариинского театра бесславно вымерз, как тараканы в нетопленой избе. Придется Михаилу Ивановичу втык сделать. Если берется развезти народ, то должен довести это до логического завершения, а не оставлять не поместившихся в салон тёлок в багажнике до утра!) – ворчал про себя Романов, помогая дамочкам выбраться из машины.

– А зеленые? – вопросила одна из девиц, расправляя на себе одежду. – Михаил Иванович обещал нам по сто баксов.

– Вот он пускай с вами и рассчитывается, если обещал.

* * *

Романов вернулся на вокзал и разыскал Алёну.

– Теперь я абсолютно свободен и весь твой, – он лучезарно улыбнулся. – Помчались, а то матушка уже заждалась.

Как же Алёна любила Ленинград! Они ехали по Невскому проспекту под озорную музыку раннего Моцарта. Осыпавшаяся штукатурка на фасадах и подтеки вокруг водосточных труб не могли испортить Алёне приподнятое настроение от встречи с обожаемым городом. По Аничкову мосту движение из-за пробки тащилось в темпе ленивца.

– (Господи, когда же наконец у меня высвободится достаточно времени и я обойду каждую скульптуру коня… «Услышу» ржание жеребца, не желающего покориться воле человека, рассмотрю отпечаток лица любовника жены скульптора. Интересно, если я случайно, а не нарочно, не по злому умыслу как-нибудь закручу с Романовым, то какую месть в таком случае придумает ему Нахимов? – ей даже в голову не пришло, что расплачиваться пришлось бы самой. – Жалко, что Алёшечка не скульптор Петр Клодт, а я не жена Клодта, Ульяна Спиридонова. Породистое лицо ленинградского Алексея в виде барельефа на «интересном месте» коня смотрелось бы благороднее).

Поток машин тронулся с места, и за окнами замелькали фигуры пешеходов.

– Справа Елисеевский магазин, – с гордостью в голосе сказал Романов. – Хочешь, притормозим и зайдем?

– Спасибо, Алёшенька, – она первый раз назвала его так, – в Москве тоже есть Елисеевский магазин, и, как я понимаю, они очень похожи внутри, – тут она сделала паузу, – хотя снаружи не совсем.

Ее больше интересовал памятник Екатерине Великой на другой стороне проспекта, но он промелькнул слишком быстро.

Проезжая мимо Казанского собора, Алёна уже видела себя танцующей между грандиозными колоннами с поднятыми к небу руками. Ветер с залива развевал у нее над головой легкий полупрозрачный шарф и всё норовил выхватить его и унести ввысь. Ей захотелось увидеть город с высоты проплывающих мимо туч, выше подниматься не стоило, слишком плотные облака.

– С тобой всё в порядке? – прервал ее фантазию Романов.

– Да так, извини, дала волю воображению.

– А такое случается с кандидатами химических наук?

– Еще и не такое. Где мы едем?

– Справа Дом книги. Я был уверен, что тебе это интереснее, чем Казанский собор. А сейчас проезжаем Дворцовую площадь – справа, тебе видно?

– Да, спасибо. Всё-таки Ленинград грандиозный город!

Машина обогнула парк и Зимний дворец. На противоположной стороне Невы открылся сногсшибательный вид на Петропавловскую крепость. Весна деловито пришвартовывала осколки ледяных глыб к берегам, чтобы растопить их пригревающим солнцем.

Они «перелетели» через пару мостов: маленький Горбатый и большой Троицкий – и уже через несколько минут въехали во двор дома на Кировском проспекте. Вошли в давно не ремонтировавшееся старое парадное.

Тесный лифт заставил Алёну и Алексея встать очень близко, практически прижаться друг другу. Меж ними вновь проскочила искра случайного соприкосновения рук, подобная той, что возникала уже тогда, в первый визит к Бабелю. В скрипящей кабине набухла грозовая туча, обещающая поразить молнией обоих и затопить ливнем и приличия, и здравый смысл.

Маргарита Павловна открыла дверь, услышав скрежет останавливающегося лифта.

– Лёнушка, как я рада вас видеть, – мягким, приятным голосом приветствовала она. – Проходите, проходите, пожалуйста. Алёшенька, отнеси сумку гостьи в папин кабинет, не сочти за труд. Лёнушка, вы не возражаете, если я предложу вам расположиться в кабинете Дмитрия Алексеевича? Там превосходный диван: удобный, широкий.

– Боже мой, Маргарита Павловна, в любом месте, так, чтобы вас меньше стеснять.

Профессорская квартира была большой, просторной, с высоченными потолками, но имела недостаток, который Алёна сразу же отметила своим искушенным взглядом. Все комнаты и даже кухня были не квадратными, удобными для многовариантной расстановки мебели, а сильно вытянутыми, заставляющими секционировать пространство.

– (Интересно, это типичная планировка для Ленинграда? – подумала она. – Впрочем, какая мне разница?)

Они расселись на кухне, где стол к приходу гостей был уже накрыт. Маргарита Павловна разлила ароматный кофе и предложила им соорудить бутерброды с сыром или ветчиной, на свое усмотрение. В маленьких плошках благоухали мелко нарубленные укроп и петрушка.

– Ветчина, увы, не та, что бывала в старые времена, – со знанием дела сообщила хозяйка. – Раньше на разрезе появлялась слеза, а теперь… – и вздохнула, – но на вкус вполне приемлемо.

Алексей неожиданно для них обеих встал из-за стола, подхватил куртку в прихожей и, бросив на ходу:

– Я вас покидаю, милые дамы, – удалился, аккуратно прикрыв за собой входную дверь.

– (А как пылко клялся: «Я весь твой на целый день», – фыркнула в душе Алёна. – Вот такая любовь!) Маргарита Павловна, можно мне от вас позвонить?

– Конечно, дорогая, аппарат в кабинете на столе. Дмитрий Алексеевич обожал этот стол. Он всегда говорил, что половина его успехов принадлежит ему.

Алёна села в приятное кожаное кресло и первый раз в жизни почувствовала, что думать и работать, оказывается, можно в очень комфортных условиях. Стол был огромен и мог бы разместить на поверхности всё: и компьютер с клавиатурой, и тонны ее бумаг с книгами, и, наверное, даже принтер.

* * *

Романов появился так же неожиданно, как и исчез.

– Кстати, Алён, дай-ка я заберу у тебя документы, – сказал он так, как будто вернулся не через полтора часа, а просто вышел из соседней комнаты. – Тебя куда-нибудь отвезти?

– (Вспомнил, и на том спасибо). Да, если тебе не трудно. У меня встреча в два часа в твоем Политехническом институте или во что его там переименовали, а я понятия не имею, где он находится и как туда добираться.

– Без проблем, подброшу, только давай выезжать прямо сейчас. Ты готова?

– Алёшенька, – вмешалась Маргарита Павловна. – Ты что, вот в таком виде повезешь Алёну в университет?

– А что такое? Я тут немножко с машиной повозился.

Он был в джинсах, клетчатой рубашке и старой, потертой кожаной куртке. На вешалке напротив него висело стильное белое пальто Алёны.

– Некогда мне переодеваться. Поехали, если хочешь, чтобы я тебя отвез, – голос его зазвучал грубовато, что немало удивило Урбанову.

– Маргарита Павловна, в таком случае мне придется представить вашего сына как своего шофера, – улыбнулась она.

Романов вспыхнул и скрылся сначала в ванной, а потом в дальней комнате. Выйдя через несколько минут приятно пахнущим, в элегантном костюме и белой рубашке, он подал Алёне пальто по всем правилам. Алексей не держал его распахнутым в ожидании, пока та забиралась в сапоги, а, напротив, закрыл и прижал к себе, словно обнимая, когда же спутница была готова, он легким движением, чуть снизу, подсадил пальто на ее плечи, слегка дотронувшись до мягчайшей ткани воротника.

– А шапки? Вы забыли надеть шапки! – крикнула им вдогонку Маргарита Павловна.

– Там тепло, – недовольно фыркнул Алексей. (Ну что я ей, ребенок, что ли! Шапочку надень, шарфик не забудь).

* * *

Лестничная клетка на две квартиры, снова провоцирующая теснота лифта, тяжелая старинная дверь. Они вышли во двор к «Мерседесу».

Из арки за спиной возник человек странного вида: в длинном драповом пальто нелепого цвета и вязаной шапочке.

– Алексей Дмитриевич, поговорить надо.

Романов щелкнул пультом, машина отозвался коротким улюлюканьем. Он открыл дверь авто и, попросив Алёну:

– Посиди, пожалуйста, внутри. Я быстро, – отошел с незнакомцем в сторону.

Они заняли позиции друг напротив друга и принялись, что называется, возбужденно «тереть». Человек в пальто достал из кармана нечто похожее на ножик на цепочке и стал крутить его на пальце.

Алёна обеспокоенно наблюдала за обоими.

– (Неужели опять всё закончится стрельбой и погоней?)

Но на сей раз переговоры завершились молчаливыми взаимными кивками и извинительными полупоклонами со стороны пришельца.

Романов и Алёна выехали из арки на Кировский проспект под небывало тихое для советского человека урчание немецкого мотора.

– У нас с тобой полно времени, – сказал Алексей, настраивая салонный кондиционер. – Так нормально, не холодно?

– Отлично. (Лучше не бывает).

– Ты не возражаешь, если мы сделаем небольшой крюк и я заеду в Пулково?

На сей раз его голос обволакивал и очаровывал.

– У меня есть варианты? – Алёна вопросительно покосилась на спутника.

– Нет, вариантов нет.

– (Зачем тогда спрашивать?)

* * *

Подъезжая к аэродрому, Урбанова увидела самолет, готовый к старту. Шоссе, по которому они ехали, и взлетная полоса шли параллельно друг другу. Романов поддал газу:

– Ну что, посоревнуемся с пилотом? Кто быстрее… – и резко пустил машину в разгон.

Алёне его идея не понравилась, но она не возразила, а просто незаметно вцепилась в подлокотники.

– (Надо же, сидит и не пищит), – Алексей надавил сильнее на педаль, мотор взвыл, вжимая обоих в сиденья.

Они мчались наперегонки с разгоняющимся самолетом, всё быстрее и быстрее. Вдали Урбанова заметила два грузовика, один обгонял другой, и обе полосы были заняты. Бешеное ускорение и не думало убывать. Романов, странно улыбаясь, спокойно смотрел вперед пустым взглядом, будто не замечал опасной ситуации на дороге. Страх перекатывал в груди у Алёны пульсирующими холодными волнами, стало трудно дышать, сердце сжалось от нелепости происходящего.

– (Я бы не хотела врезаться в эти самосвалы, – промелькнуло в одно мгновение в голове. – Не стоит оставлять Афоню без любящей матери из-за безумной бравады северного кавалера). – Хорошо! Я сдаюсь. Испугал. Снижай скорость! – крикнула она.

В последний миг, когда уже можно было разглядеть вмятины на жестяном ведре, висящем на крюке идущего впереди самосвала, Романов сбросил газ.

– (Мудак, а если бы грузовик притормозил хоть чуть-чуть), – ладони вспотели, скользнув по рулю.

Но всё же его мужское самолюбие было удовлетворено.

– Алён, а вот скажи: почему ты не визжала и не билась в истерике? Ведь страшно же было? (Даже я чуть не сдрейфил и не тормознул первым, еще до ее окрика).

– Характер не тот, – и незаметно сглотнула.

– (Это точно, почти что мужской, но в женском кузове). – Романов разворачивал свой S-Klasse W140 через две сплошные.

* * *

Около получаса Урбанова приходила в себя над стаканом апельсинового сока в баре аэропорта Пулково, пока Романов общался с какими-то субъектами у стеклянной стены с видом на летное поле.

До Политехнического они добрались без гонок и приключений.

– Тебе в какое здание? – спросил Романов, паркуя машину на широкой аллее кампуса.

– Понятия не имею. Кумпуллайнен, финский профессор, сказал, что встретимся в университете.

– Так, приехали. Ты знаешь, что здесь примерно двадцать корпусов?

– Первый раз слышу.

– Тогда я тебя подвезу к главному зданию, а там ты уже в администрации разберешься, где тебя ждет твой иностранец.

Разыскивать финского профессора пришлось долго. Урбанова не ожидала, что территория Политеха – не пересечение проездов и тротуаров, а размашистый парк с вековыми деревьями, широкими аллеями и извилистыми тропинками. Было даже приятно бродить по кампусу под лучами скудного северного солнца, вдыхать свежий морской воздух и радоваться, что наступает весна и уже почти тепло.

Из главного корпуса ее отправили на химический факультет, а оттуда в профессорский комплекс, который оказался просто общежитием квартирного типа. Никаких вахтеров она не обнаружила, а стучаться в каждую дверь было глупо.

В конце концов потерянный финн нашелся. Они посидели в свободной аудитории, поговорили. Профессору Кумпуллайнену очень понравились идеи Алёны, и он предложил ей сделать доклад:

– Завтра у нас небольшой симпозиум. Мне отвели два часа для выступления, но мне это много. Я с удовольствием с вами поделюсь. Вам тридцати минут хватит?

– Вы знаете, за что я себя люблю? – ответила вопросом на вопрос коллега.

– Нет, пока не знаю, – финн вообще не понял, о чем она, кого любит и при чем здесь доклад.

– За то, что я могу уместить свое выступление в любой временной интервал: от пяти минут и до бесконечности.

– Эт-то хорошо, – Кумпуллайнен так и не взял в толк, при чем тут время и пространство, и попрощался: – Тогда до завтра?

– До завтра.

***.

Но «завтра» не наступило. Ночью у Алёны поднялась температура, горло болело, из носа текло.

Наутро, осторожно постучав в дверь кабинета, мама Романова напомнила:

– Лёнушка, вам пора вставать. У вас сегодня доклад.

– Маргарита Павловна, осторожно, не заходите.

– Что такое? – насторожилась та.

– Я заболела. У меня температура. Не хочу вас случайно заразить, – прогнусавила в нос Алёна, вспомнив при этом Вадима Бельмондо.

– Деточка, обо мне не беспокойтесь. Со мной всё в порядке, ко мне не пристает. Давайте-ка я приготовлю вам завтрак. В котором часу у вас доклад? – Маргарите было приятно вновь почувствовать себя среди ученых, читающих лекции, выступающих на конференциях и симпозиумах. Ее муж Дмитрий Алексеевич умер несколько лет тому назад, и она чувствовала себя одиноко без его аспирантов и коллег, без привычной университетской обстановки. Алексей в свою академическую часть жизни мать не вовлекал, тем более что жил он отдельно.

Алёна вытащила из подмышки градусник, сказав сама себе:

– (О-о. Утром уже тридцать восемь. Значит, к вечеру поднимется до тридцати девяти), – и вяло ответила хозяйке дома: – Наверное, я останусь в постели. Температура, кашель, насморк.

– И вас это остановит? – всплеснула руками профессорская жена. – Дмитрий Алексеевич, мой муж, однажды делал доклад с температурой сорок! А у вас сколько? Дайте-ка взглянуть, – и протянула руку за градусником. – Лёнушка, это не температура, а октябрятский значок! – И улыбнулась.