Текст книги "Загадочное происшествие в Стайлзе"

Глава 2
События 16 и 17 июля

Я прибыл в Стайлз пятого июля. Теперь пришла пора поведать о том, что произошло шестнадцатого и семнадцатого числа того же месяца. Для удобства читателя перескажу события тех дней во всех подробностях. Они были выявлены впоследствии на судебном процессе, в ходе долгих и утомительных перекрестных допросов.

Спустя пару дней после своего отъезда Эвелин Говард написала мне и сообщила, что устроилась сиделкой в большом госпитале в Ми́ддлингеме. Этот фабричный городок находился примерно в пятнадцати милях от Стайлза. Мисс Говард умоляла немедленно сообщить ей, если мне покажется, что миссис Инглторп склонна помириться.

Я очень приятно проводил время и единственным обстоятельством, омрачавшим эти безоблачные дни, было неизменное и, на мой взгляд, совершенно необъяснимое предпочтение, которое миссис Кавендиш отдавала обществу доктора Бауэрштейна. Чем приворожил ее этот тип, сущая загадка, но она постоянно приглашала его в Стайлз и частенько они совершали весьма продолжительные совместные прогулки.

Шестнадцатое июля пришлось на понедельник. Денек выдался суматошный. В субботу открылся долгожданный благотворительный базар, а торжественный концерт вечером шестнадцатого завершал это мероприятие. Гвоздем программы должна была стать патриотическая декламация миссис Инглторп, которая собиралась прочесть стихотворение о войне. С самого утра мы занимались обустройством и украшением зала в деревенском клубе, где ожидалось представление. Обедали поздно, а потом посидели в саду. Я обратил внимание на странное поведение Джона: он будто места себе не находил, метался туда-сюда.

После чая миссис Инглторп прилегла отдохнуть и набраться сил перед вечерними трудами, а я пригласил Мэри Кавендиш на партию в теннис.

Незадолго до семи миссис Инглторп позвала нас в дом, чтобы мы успели поужинать – ужин подавали раньше обычного. Мы торопливо переоделись, и еще до окончания трапезы автомобиль призывно гудел под окнами.

И вот уж все позади. Концерт имел большой успех, а выступление миссис Кавендиш снискало бурные овации. Синтию, которая принимала участие в живых картинах, партнеры по сцене пригласили на вечеринку после представления. Так что в Стайлз с нами она не вернулась, заночевав у одной из подруг.

Семнадцатого июля миссис Инглторп, немного переутомившись накануне, завтракала в постели, но уже половине первого сошла вниз в самом бодром расположении духа и утащила нас с Лоуренсом на званый обед.

– Весьма любезно со стороны миссис Роллстон пригласить нас. Это, знаете ли, сестра леди Тэдминстер. Роллстоны – одно из старейших английских семейств, они высадились вместе с Вильгельмом Завоевателем [Речь идет о норманнском вторжении в Англию в 1066. Возглавивший его герцог Вильгельм Нормандский (1028–1087), носил прозвище «Завоеватель» и стал английским королем Вильгельмом I].

Мэри в гости не поехала, сославшись на более раннюю договоренность с доктором Бауэрштейном.

Отобедали мы на славу, а когда отправились в обратный путь, Лоуренс предложил сделать крюк в Тэдминстер, до которого было меньше мили, и навестить Синтию в ее аптеке. Миссис Инглторп заявила, что это отличная идея, но поскольку ей предстоит написать несколько писем, она подбросит нас до госпиталя и уедет, а мы сможем вернуться вместе с Синтией на двуколке.

Бдительный привратник отказывался нас впустить, пока Синтия лично не поручилась за нас. В длинном белом халате вид у нее был еще более свежий и очаровательный, чем всегда. Она проводила нас в свое святилище и познакомила с коллегой-фармацевтом. Эту особу, внушившую нам благоговейный трепет, Синтия непочтительно величала «Крутышкой».

– До чего же много здесь всяких склянок! – воскликнул я, переступив порог комнаты. – Неужели вы точно знаете, что в какой находится?

– Каждый раз одно и то же! – простонала Синтия. – Мы уже подумываем учредить специальный приз для первого посетителя, который придумает что-нибудь новенькое. Я даже знаю вашу следующую реплику: «И сколько человек вы уже отравили?»

Посмеявшись, я признался, что собирался сказать именно это.

– Народ, если бы вы знали, как чертовски легко совершить роковую ошибку и случайно отравить пациента, вы бы не шутили на эту тему. Давайте-ка лучше выпьем чаю. Вон в том шкафу у нас припрятаны всякие лакомства. Нет, Лоуренс, не в этом – здесь мы как раз держим яды. Я имела в виду тот, здоровенный.

Мы премило поболтали за чаем, а потом помогли Синтии вымыть посуду. Едва успели убрать последнюю ложку, как в дверь постучали. Улыбки мигом исчезли с лиц хозяек, сменившись суровым и неприступным выражением.

– Войдите, – произнесла Синтия сухим официальным тоном.

Вошла молоденькая, явно запуганная до последней степени санитарка и протянула Крутышке какую-то бутылочку. Та жестом переадресовала ее Синтии, отпустив при этом довольно загадочное замечание: «На самом деле сегодня меня здесь нет».

Синтия осмотрела склянку с видом непреклонного судьи.

– Это следовало принести еще утром.

– Сестра передает свои глубочайшие извинения. Она забыла.

– Сестре следует ознакомиться с правилами, вывешенными на дверях.

По лицу бедной санитарочки было ясно, что она ни за какие коврижки не станет передавать подобный ответ своей грозной начальнице.

– Стало быть, лекарство будет готово только завтра, – заключила Синтия.

– Очень вас прошу! Нельзя ли все-таки этим вечером?

– Что ж, – милостиво снизошла Синтия, – сейчас мы, конечно, очень заняты, но если удастся выкроить минутку, я этим займусь.

Как только за маленькой санитаркой закрылась дверь, Синтия живенько достала с полки какую-то банку и одним махом наполнив склянку до краев, поставила ее на выдвижной столик окошка выдачи препаратов.

Я расхохотался.

– Не даете им спуску?

– Вот именно. А теперь прошу на балкон, оттуда наш госпиталь как на ладони.

Я последовал за Синтией и ее подругой и добросовестно обозрел все корпуса. Лоуренс замешкался в провизорской на пару минут, но Синтия окликнула его с балкона, и вскоре он к нам присоединился. Наконец девушка взглянула на часы.

– На сегодня все, Крутышка?

– Да, как будто бы.

– Чудненько. Тогда закрываем лавочку.

В тот день мне довелось увидеть Лоуренса совсем в ином свете. Сойтись с ним поближе было куда труднее, нежели с Джоном. Он был полной противоположностью своего брата практически во всем и отличался невероятной замкнутостью и застенчивостью. Тем не менее, было в его манерах своеобразное обаяние. Без сомнений, человек, которому он позволит по-настоящему себя узнать, не сможет не проникнуться к нему глубокой привязанностью. Мне всегда казалось, что с Синтией он ведет себя довольно скованно, а она, со своей стороны, его как будто стесняется. Однако сегодня оба веселились и непринужденно болтали друг с другом, как парочка детишек.

Когда мы ехали через деревню, я вспомнил, что мне нужны марки, так что мы подкатили к почте.

Выходя из отделения, в дверях я столкнулся с каким-то коротышкой. Посторонившись, я начал было извиняться, как вдруг с восторженным возгласом он сжал меня в объятиях и пылко расцеловал в обе щеки.

– Мон ами, Гастингс! – он чуть не плакал от счастья. – Неужели передо мной мой милый друг Гастингс?

– Пуаро! – воскликнул я и увлек его за собой к двуколке. – Вот удача, мисс Синтия! Это же мой давний приятель Пуаро, с которым мы не виделись много лет!

– А мы знакомы с мсье Пуаро, хоть я и понятия не имела, что он ваш старый друг, – весело отвечала Синтия.

– О, я действительно имел честь быть представленным мадемуазель Синтии, – чопорно заметил Пуаро. – Я здесь пользуюсь благодетельным гостеприимством доброй миссис Инглторп. – И в ответ на мой озадаченный взгляд пояснил: – Да, друг мой, она любезно приютила семерых бельгийцев, которые – увы, не по своей воле – покинули родную землю. Мы, несчастные изгнанники, всегда будем вспоминать нашу покровительницу добрым словом.

Пуаро был человек в высшей степени примечательный. В нем было едва ли больше пяти футовов и четырех дюймов, но держался он с исключительным достоинством. Голову, формой своей поразительно напоминавшую яйцо, он неизменно склонял чуть-чуть набок. Напомаженные усы были закручены вверх на армейский манер. Он отличался невероятной аккуратностью в одежде: уверен, пылинка на сюртуке причинила бы ему больше страданий, нежели пулевое ранение.

А между тем этот чудаковатый щеголь – ныне, как я с болью в сердце подметил, припадавший на одну ногу – в свое время был одним из самых прославленных сотрудников бельгийской полиции. Его фантастическое детективное чутье помогло ему с блеском раскрыть несколько весьма громких и запутанных преступлений.

Пуаро показал мне домик на краю деревни, в котором обитали бельгийские беженцы, и взял с меня обещание навестить его как можно скорее. Со шляпой в руках он галантно поклонился Синтии, и мы укатили.

– Какой же он лапочка! – воскликнула Синтия. – Подумать только, оказывается, вы давно знакомы.

– Сами того не зная, вы общались со знаменитостью! – заявил я.

И до самого дома развлекал их рассказами о различных подвигах и триумфах Эркюля Пуаро, так что вернулись мы в превосходном настроении.

Когда мы вошли в холл, из своего будуара выглянула миссис Инглторп. Она явно была чем-то раздосадована, лицо налилось гневным румянцем.

– А, это вы, – уронила она неприветливо.

– Что-то случилось, тетя Эмили? – робко спросила Синтия.

– Не говори глупостей. Что, по-твоему, могло случиться? – набросилась на девушку миссис Инглторп, но тут ей на глаза попалась горничная До́ркас, которая направлялась в столовую. Хозяйка велела ей занести в будуар несколько почтовых марок.

– Слушаюсь, мэм. – Помедлив, пожилая служанка добавила: – Может быть, вам стоит прилечь, мэм? Очень уж у вас утомленный вид.

– Пожалуй, ты права, Доркас… впрочем нет, не сейчас. Нужно написать несколько писем до отправки вечерней почты. В моей спальне разожгли камин, как я просила?

– Да, мэм.

– В таком случае, я отправлюсь спать сразу после ужина.

Она снова скрылась в будуаре. Синтия проводила ее взглядом.

– Ну и ну! И что это, по-твоему, значит? – обратилась она к Лоуренсу.

Тот словно бы и не слышал вопроса – круто развернулся и вышел из дома.

Я предложил Синтии сыграть до ужина партию в теннис. Она согласилась и я помчался наверх за ракеткой. Навстречу по лестнице спускалась миссис Кавендиш. Возможно, воображение у меня разыгралось, но и она показалась мне необычайно взволнованной.

– Как ваша прогулка с доктором Бауэрштейном? Хорошо провели время? – осведомился я, так безразлично, как только мог.

– Я никуда не ходила, – резко сказала она. – Вы не видели миссис Инглторп?

– Она у себя в будуаре.

Ее рука нервно стиснула перила, казалось, Мэри набирается решимости для какого-то отчаянного поступка. Затем она быстрым шагом проследовала мимо меня, пересекла холл и вошла в будуар, тщательно закрыв за собой дверь.

Спустя несколько минут я уже спешил на теннисный корт. Мой путь пролегал мимо распахнутых настежь окон будуара, и я невольно подслушал обрывок разговора. Мэри Кавендиш спросила тоном человека, который из последних сил сдерживается, чтобы не закричать:

– Значит, вы не покажете его мне?

На что миссис Инглторп ответила:

– Мэри, дорогая, оно не имеет никакого отношения к тому делу.

– В таком случае можете смело показать мне его.

– Повторяю, это вовсе не то, что ты думаешь. Это вообще никак тебя не касается.

– Ну, кто бы сомневался, – сказала Мэри с растущим ожесточением в голосе. – Мне следовало знать, что вы приметесь его выгораживать.

Синтия, поджидавшая на корте, встретила меня возбужденным восклицанием:

– Слушайте! Тут, оказывается, был жуткий скандал! Я насела на Доркас и та проболталась!

– Кто с кем поскандалил?

– Тетя Эмили с этим типом! От души надеюсь, что она наконец прозрела!

– Значит, Доркас присутствовала при ссоре?

– Конечно нет! Она как бы случайно оказалась у дверей, за которыми разразилась супружеская сцена в лучших традициях жанра. Хотела бы я знать, в чем там дело!

Я вспомнил цыганистую красоту миссис Райкс и предостережения Эвелин Говард, но благоразумно помалкивал, пока Синтия перебирала все возможные гипотезы, радостно приговаривая: «Теперь-то она прогонит его взашей и пикнуть не даст!»

Мне не терпелось обсудить новости с Джоном, но тот как сквозь землю провалился. Очевидно, возникло какое-то неотложное дело. Я честно пытался забыть подслушанный диалог, но горькие слова Мэри Кавендиш не шли у меня из головы. Что же могло так ее расстроить?

Спустившись к ужину, я застал в гостиной мистера Инглторпа. Лицо его было таким же непроницаемым, как и всегда, и вновь меня поразила фантасмагорическая чужеродность этого субъекта.

Миссис Инглторп присоединилась к обществу последней. Она по-прежнему выглядела взбудораженной, и на протяжении всей трапезы за столом царило неловкое молчание. В особенности тихим был Инглторп: сегодня он не окружал жену знаками внимания, не подкладывал ей за спину подушечки – словом, изменил обычной роли преданного супруга. Сразу после ужина миссис Инглторп снова удалилась в будуар.

– Пришли мой кофе туда, Мэри, – распорядилась она. – У меня осталось всего несколько минут до вечерней почты.

Мы с Синтией уселись у открытого окна гостиной. Мэри Кавендиш принесла нам кофе. Она явно нервничала.

– Зажечь вам свет, молодежь, или хотите посумерничать? – спросила она. – Синтия, отнесешь кофе миссис Инглторп? Я сейчас налью.

– Не беспокойтесь, Мэри, я сам все сделаю – вмешался Инглторп. Он налил кофе и вышел из комнаты, бережно неся чашку перед собой.

Лоуренс удалился следом, а миссис Кавендиш присоединилась к нам в нашем уютном уголке.

Какое-то время мы хранили молчание. Была чудесная ночь, теплая и безветренная. Миссис Кавендиш вяло обмахивалась пальмовым веером.

– Слишком уж жарко, – пробормотала она. – Не миновать нам грозы.

Увы, подобные мгновения, исполненные гармонии и неги, не могут длиться долго. Мой рай был грубо разрушен звуками голоса, раздавшегося в холле. Я слишком хорошо знал, кому принадлежит этот ненавистный голос!

– Доктор Бауэрштейн! – воскликнула Синтия. – Ну и чудно́е же время он выбрал для визита!

Я ревниво покосился на Мэри Кавендиш, но та и бровью не повела, нежная бледность ее лица ничуть не изменилась.

Спустя несколько мгновений Альфред Инглторп провел доктора в гостиную – вопреки шутливым возражениям, что такому бродяге, как он, в приличном обществе не место. Бауэрштейн и впрямь представлял собой жалкое зрелище, будучи с головы до ног заляпан грязью.

– Чем это вы занимались, доктор? – воскликнула миссис Кавендиш.

– Примите мои извинения. Я вовсе не собирался вторгаться к вам, но мистер Инглторп настоял.

– Да уж, Бауэрштейн, видок у вас плачевный, – произнес Джон, появляясь в гостиной следом. – Пейте кофе и рассказывайте, что с вами приключилось.

– Благодарю, с удовольствием.

Удрученно посмеиваясь над собой, доктор поведал, как обнаружил в каком-то труднодоступном месте редкий вид папоротника, пытаясь добыть его, поскользнулся и постыднейшим образом шлепнулся в грязный пруд.

– Я успел немного обсохнуть на солнце, но, конечно, выгляжу совершенным чучелом, – заключил он.

В этот момент из холла донесся голос миссис Инглторп, которой зачем-то понадобилась Синтия. Девушка поспешила на ее зов.

– Возьми-ка мой бювар, дорогая. Я иду спать.

Двери в холл были открыты настежь. Когда Синтия поднялась с места, я встал, а Джон стоял совсем рядом. Таким образом, сразу трое свидетелей могли поклясться, что миссис Инглторп в этот момент держала в руках чашку с еще не тронутым кофе.

Для меня приятный вечер был безнадежно испорчен присутствием доктора Бауэрштейна. Казалось, этот человек никогда не уйдет. Наконец он поднялся, и я вздохнул с облегчением.

– Прогуляюсь с вами до деревни, – сказал мистер Инглторп. – Нужно обсудить счета с земельным агентом. – Он повернулся к Джону. – Пусть никто меня не дожидается. Я возьму ключ от входной двери.

Глава 3
Страшная ночь

Чтобы прояснить эту часть моего повествования, прилагаю план второго этажа поместья Стайлз-Корт. Обращаю внимание читателя, что в комнаты прислуги из левой части здания ведет отдельная дверь. Эти служебные помещения не имеют сообщения с правым крылом, где расположены комнаты Инглторпов.

Посреди ночи меня разбудил Лоуренс Кавендиш – крайне встревоженный, со свечой в руке. Я сразу понял, что стряслось нечто из ряда вон выходящее.

– В чем дело? – спросил я, садясь в постели и пытаясь собраться с мыслями.

– Мы боимся, что с мамой случилась беда. Похоже, у нее что-то вроде припадка. А она, как назло, заперлась изнутри.

– Иду сейчас же.

Спрыгнув с кровати и на ходу натягивая халат, я поспешил за Лоуренсом через коридор и галерею в правое крыло дома. У двери в спальню миссис Инглторп к нам присоединились Джон и пара насмерть перепуганных служанок.

– Что же нам делать, как по-твоему? – обратился к брату Лоуренс, и я подумал, что никогда еще присущая его характеру нерешительность не проявлялась так заметно.

Джон яростно подергал ручку двери, но это не возымело никакого эффекта. Очевидно, дверь была заперта изнутри на замок, или даже на задвижку. Тем временем все домочадцы были уже на ногах. Из спальни доносились душераздирающие стоны. Нельзя было терять ни минуты.

– Сэр, попробуйте попасть к ней через комнату мистера Инглторпа!– вскричала Доркас. – Ах, бедняжка, как же она там мучается!

Внезапно я понял, что из всех обитателей дома не видно и не слышно одного лишь Альфреда Инглторпа. Джон отворил дверь его спальни. Там царила кромешная тьма, но Лоуренс осветил все углы свечой. Ни малейшего следа присутствия хозяина, постель даже не смята.

Мы кинулись к смежной двери, но и она оказалась заперта со стороны спальни миссис Инглторп. Положение было отчаянным.

– Господи, как же нам быть, сэр? – причитала Доркас.

– Попытаемся выломать двери, что же нам еще остается. Но это дело нелегкое, – вздохнул Джон. – Вот что: пошлите кого-то из горничных вниз разбудить Бэйли, и пусть он немедленно отправляется за доктором Уилкинсом. А мы тем временем займемся дверями. Погодите-ка, я вспомнил: ведь из комнаты Синтии тоже можно попасть к матери?

– Да, сэр, но эта дверь всегда заперта на задвижку, ее никогда не открывали.

– Надо все-таки проверить.

Джон помчался по коридору к спальне Синтии.

Мэри Кавендиш уже находилась там, тщетно пытаясь разбудить девушку. Но у Синтии, видимо, сон был на редкость крепкий. Спустя пару мгновений Джон вернулся.

– Бесполезно. Там тоже заперто. Что ж, будем ломать внутреннюю дверь: она выглядит податливее, чем та, коридорная.

Мы дружно налегли на дверь и попытались ее высадить. Дверная коробка была сработана на совесть и долго сопротивлялась нашим усилиям. Наконец она затрещала под натиском и дверь с оглушительным грохотом распахнулась.

Всей гурьбой мы ввалились в спальню, причем Лоуренс по-прежнему сжимал в руке свечу. Миссис Инглторп содрогалась на постели в сильнейших конвульсиях. Рядом с кроватью валялся ночной столик, должно быть, опрокинутый во время припадка. Но когда мы вошли, судороги прекратились и бедная женщина обессиленно откинулась на подушки.

Джон бросился через всю комнату к газовому рожку и зажег свет. Снарядив горничную Энни в столовую за бренди, он склонился над матерью. Тем временем я отпер дверь в коридор.

Члены семейства больше явно не нуждались в моих услугах. Я повернулся к Лоуренсу, чтобы спросить, не пора ли мне незаметно исчезнуть, но слова застыли у меня на губах. Никогда прежде мне не доводилось видеть человека, объятого таким неописуемым ужасом. Лицо было белым как мел, рука со свечой дрожала так, что воск то и дело с треском проливался на ковер. В глазах застыла паника, или какое-то сходное чувство, они неподвижно смотрели в одну точку поверх моей головы. Я невольно проследил за его взглядом, но не увидел ничего, что могло бы вызвать такую ошеломительную реакцию. В камине дотлевали угольки, а на каминной полке выстроились в ряд разные безделушки. Все выглядело абсолютно невинно.

В жестоких мучениях миссис Инглторп, видимо, наступило затишье. Она даже смогла заговорить – отрывистыми короткими фразами, то и дело хватая ртом воздух.

– Мне уже лучше… как глупо было… запирать двери…

На кровать упала тень, и я поднял глаза. У двери стояла Мэри Кавендиш, обхватившая за плечи Синтию. Казалось, она поддерживает девушку, чтобы та не упала. Синтия явно была не в себе и мало что соображала. Ее лицо пылало, она несколько раз зевнула.

– Бедняжка Синтия, она так напугана, – тихонько сказала миссис Кавендиш.

На Мэри был белый халат, в котором она работала на ферме, и я понял что сейчас гораздо позднее, чем я воображал. Только теперь я заметил, что за оконными шторами пробивается рассвет и что часы на каминной полке показывают без чего-то пять.

От жуткого сдавленного вопля со стороны постели у меня кровь застыла в жилах. Передышка кончилась и несчастная старуха корчилась в новом приступе конвульсий. Эти спазмы, видимо, были еще мучительнее предыдущих. Не зная, как их облегчить, мы беспомощно толпились вокруг кровати. Последняя судорога изогнула тело страдалицы так, что какое-то время она опиралась только на пятки и затылок. Тщетно Джон и Мэри пытались влить в нее еще немного бренди. Минуты шли… Очередной пароксизм – и тело снова выгнулось дикой дугой.

В комнату решительным шагом вторгся доктор Бауэрштейн и застыл рядом с нами. В тот же миг, впившись взглядом в доктора, миссис Инглторп прохрипела:

– Альфред… Альфред… – и вытянулась на постели без малейших признаков жизни.

Бауэрштейн бросился к ней, схватил за руки и принялся энергично сгибать их и разгибать – я сообразил, что это приемы искусственного дыхания. Не прекращая своих манипуляций, он отдал слугам несколько отрывистых приказов. Повинуясь властном жесту доктора, мы попятились к дверям и уже оттуда зачарованно следили за его попытками спасти умирающую. Кажется, уже тогда все мы в глубине души осознавали их безнадежность. А по лицу Бауэрштейна я понял, что он и сам не питает на этот счет никаких иллюзий.

Наконец он распрямился и удрученно покачал головой. В этот момент в коридоре раздался топот и в спальню вбежал суетливый низенький толстячок – личный врач миссис Инглторп, доктор Уилкинс.

В нескольких словах Бауэрштейн пояснил, что проходил мимо парковых ворот, когда оттуда выехала машина, посланная за доктором Уилкинсом, и, узнав, в чем дело, со всех ног побежал в дом. Потом обреченно махнул рукой в сторону тела, распростертого на постели.

– Оч-чень грустно. Весь-ма прискорбно, – пробормотал доктор Уилкинс. – Бедняжка! Вечно так утруждала себя, так перенапрягалась – вопреки моим рекомендациям! Я предупреждал ее! Сердце было далеко не в порядке! «Поберегите себя»! – да, именно так я ей и говорил! – «Поберегите себя!» Но куда там! Ее стремление к добрым делам было неукротимым! Вот организм и не выдержал. Организм взбун-то-вался!

На протяжении этого монолога, я заметил, как доктор Бауэрштейн сверлит местного эскулапа взглядом. Настойчиво и веско Бауэрштейн произнес:

– Конвульсии были необычайно сильны, доктор Уилкинс. Жаль, что вы не успели засвидетельствовать это лично. Подобные спазмы не соответствуют признакам инфаркта – скорее, они похожи на столбняк или эклампсию.

– А-а! – протянул доктор Уилкинс с умным видом.

– Нам лучше переговорить с глазу на глаз, – Бауэрштейн обратился к Джону. – Вы не возражаете?

– Конечно, как скажете.

Все вышли в коридор, оставив докторов наедине. Дверь закрылась и я отчетливо услышал, как в замке повернулся ключ.

Медленно мы спускались по лестнице. Я чувствовал необыкновенное возбуждение. Без хвастовства скажу, что обладаю незаурядным дедуктивным талантом, и поведение доктора Бауэрштейна породило в моем мозгу целый вихрь самых диких и невероятных гипотез. Мэри Кавендиш коснулась моей руки.

– В чем дело? Почему доктор Бауэрштейн ведет себя так странно?

Я пристально посмотрел на нее.

– Сказать вам, что я думаю?

– Конечно!

Я огляделся, но нас вроде бы никто не мог подслушать, остальные находились слишком далеко. Понизив голос до шепота, я продолжал: – Должно быть, ее отравили! Уверен, доктор Бауэрштейн подозревает именно это.

– Отравили?!

Мэри отшатнулась к стене, зрачки ее расширились от ужаса. И вдруг она закричала так пронзительно, что я вздрогнул:

– Нет! Нет! Этого не может быть!

Отвернувшись, она стремглав бросилась вверх по лестнице. Опасаясь, как бы ей не стало дурно, я побежал за ней, но догнал только в галерее. Смертельно бледная, она привалилась спиной к перилам, но от моей помощи отмахнулась почти раздраженно.

– Не надо, не трогайте меня. Я хочу побыть одна. Дайте мне пару минут. Я должна немного успокоиться. Пожалуйста, ступайте к остальным.

Я нехотя повиновался. Джон и Лоуренс сидели внизу в столовой. Мне пришлось разделить с ними несколько минут совместного молчания. Я прервал его вопросом, который, уверен, интересовал нас всех:

– А где же мистер Инглторп?

Джон медленно покачал головой.

– Где бы он ни был, в доме его нет.

Наши взгляды встретились. Где же, в самом деле, Альфред Инглторп? Его отсутствие было странным и необъяснимым. Мне вспомнились предсмертные слова миссис Инглторп. Что они значили? Что еще она могла бы нам сказать, если бы успела?

Наконец мы услышали, что наши доктора спускаются вниз. На бородатом лице Бауэрштейна нельзя было прочесть ни единой эмоции. Он явно решил держаться на заднем плане, уступив главную роль Уилкинсу. А того прямо-таки распирало от радостного возбуждения и чувства собственной значимости, хоть он и пытался сохранить подобающую случаю личину сдержанного профессионализма.

– Мистер Кавендиш, мне нужно ваше разрешение на вскрытие.

Лицо Джона передернулось.

– Разве это так уж необходимо? – мрачно спросил он.

– Абсолютно необходимо, – подал голос доктор Бауэрштейн.

– То есть, вы хотите сказать…

– То есть, я хочу сказать, что ни я, ни доктор Уилкинс в данных обстоятельствах не вправе подписать свидетельство о смерти.

Джон опустил голову.

– Что ж, полагаю, мне остается только дать свое согласие.

– Благодарю вас, – бодро сказал доктор Уилкинс. – Мы предполагаем провести аутопсию завтра вечером. – Он посмотрел в окно, откуда лился утренний свет и поправился: – Точнее, уже сегодня вечером. И, вы уж не взыщите, в такой ситуации никак не обойтись без процедуры дознания. Но не стоит переживать! Как правило, это простая формальность.

Наступила пауза, а затем доктор Бауэрштейн вытащил из кармана два ключа и протянул их Джону.

– Вот ключи от смежных спален. Я запер обе, и, по моему мнению, лучше им пока оставаться запертыми.

И на этом доктора откланялись.

В голове моей вертелась одна идея, и я чувствовал, что настал момент ее обсудить. Но только с предельной осторожностью. Я знал, что Джон испытывает ужас перед оглаской. Он был беспечным оптимистом, предпочитающим прятать голову в песок, лишь бы не замечать грядущих осложнений. Его будет нелегко убедить в преимуществах моего плана. Лоуренс, в свою очередь, был менее консервативен и обладал куда более развитым воображением. Я надеялся обрести в его лице союзника. В любом случае, мешкать нельзя. Пора брать штурвал в свои руки.

– Джон, выслушайте, что я хочу предложить.

– Я весь внимание.

– Помните, я рассказывал вам о своем друге Пуаро? Бельгийце, который поселился здесь у вас? Я еще говорил, что он бывший сыщик, и весьма знаменитый.

– Да, припоминаю.

– Прошу, позвольте пригласить его для расследования этого дела.

– Сейчас? Еще до вскрытия?

– Да, следует действовать как можно скорее, если… если дело нечисто.

– Чушь собачья! – взорвался Лоуренс. – Уверен, это проделки Бауэрштейна! Уилкинс и не думал ни о чем подобном, покуда Бауэрштейн не вбил это ему в башку. У всех гениев есть пунктик, и у Бауэрштейна это яды. Неудивительно, что ему повсюду мерещатся отравители.

Признаться, бурная реакция Лоуренса меня удивила. Он так редко проявлял сильные эмоции.

Джон явно колебался.

– Не могу с тобой согласиться Лоуренс, – наконец сказал он. – Мы должны последовать плану Гастингса, хоть я и предпочел бы выждать какое-то время. Может, еще удастся избежать публичного скандала.

– Нет-нет, вам незачем бояться огласки! – с жаром заверил я. – Пуаро – это воплощенная осмотрительность и деликатность!

– Что ж, будь по-вашему. Даю вам карт-бланш. Хотя если мы правы в своих подозрениях, расследование будет недолгим. Да простит мне Бог, если я возвожу напраслину на невиновного!

Я взглянул на часы. Было шесть утра. Медлить нельзя.

И все же я позволил себе пятиминутную задержку. Драгоценное время я потратил в библиотеке, разыскивая медицинский справочник и статью, в которой описывались симптомы отравления стрихнином.