Текст книги "Брачный приговор"

Глава 22

Чертов

Слова врача идут мимо. Он что-то говорит на языке из медицинского института, для которого нужен специальный переводчик.

– Она в порядке?

Врач отшатывается. Я придвинулся к нему на автомате, а у меня сейчас недоброе лицо. Он, видно, решил, что я хочу размять кулаки.

– В относительном, – отвечает он с опаской. – Она сейчас спит, ее лучше не тревожить до утра. Вообще не трогать.

– Что еще?

– Покой и еще раз покой. В доме останется медсестра, которая помогала вам после ранения. Она проследит, если Татьяне будет что-то нужно. Я так понимаю, случился конфликт или какое-то потрясение…

Он запинается, подбирая слова.

– В общем, ей нужно отдохнуть. Ничего критичного, она поправится.

– Хорошо, идите.

Я отталкиваюсь от стены и иду в комнату, из которой он недавно вышел. Там наша спальня. Она насквозь пропахла пряным ароматизатором. Таня поставила его у окна, сказав, что обожает запах корицы. Что он напоминает ей кондитерскую лавку, которую ей пришлось оставить в Волгограде.

Кто бы мне сказал, какого я сейчас думаю об этом. Я толкаю дверь и замираю на пороге на секунду.

Малышка спит.

Так и должно быть. Ей сделали укол.

Ее длинные волосы разметались по подушке, а легкая майка перекрутилась на теле. Засыпала она беспокойно, это видно. Крутилась в кровати, да так, что скинула одеяло к ногам. Может, снова плакала. Она плакала в машине рядом со мной…

Я подхожу вплотную. Вижу, что она крепко спит и не реагирует на шорохи. Успокоилась. Слава богу. Приглушенного света от дальнего торшера хватает, чтобы разглядеть ее лицо. Выглядит намного лучше, напоминает себя прежнюю. Нежная, сладкая. Без слез, без частых выдохов и взгляда, в котором было столько всего, что лучше не вспоминать.

На ее хрупких плечах остались синяки от моих лап. И горит свежая ссадина на запястье – это она сама, когда срывала браслет. В голове сразу вспыхивает фразочка доктора: “Вообще не трогать”. Он решил, что разминать кулаки я начал на ней.

Я поправляю одеяло и иду к черту. Оставляю ее одну в комнате, чувствуя, что закипаю. Выхожу на балкон, беря прохладный вечерний воздух дикими глотками. Внутри шалит непонятная струна. Как шальная вибрация, которая не дает успокоиться.

Отмахнуться и жить как жил.

А надо.

Пора самому себя вправить мозги. Вспомнить, что у меня был план. Не самый плохой и не самый жестокий. Ей бы пришлось в сто раз хуже, если бы у Лаврова ее перекупил кто-то другой. Там бы врач сразу понадобился. Вкололи бы какую-нибудь дрянь посильнее, чтобы не сопротивлялась. Или видео какое сняли бы для Самсонова, подстегивая его отцовский энтузиазм.

Это ты, идиот, решил помягче. Без веревок и угроз. Чтобы сама сидела рядом и не задавала лишних вопросов. А ей, оказывается, так больнее! Она сказала об этом в машине, сказала, что ей нечем дышать. Надо было головой об стол, тогда бы надышалась? Да?! А не тащить в душу и относиться как к принцессе.

Цинизм не помогает.

Я дергаю воротник, срываю верхние пуговицы рубашки. Они падают в пропасть с сорокового этажа, исчезая в темноте.

Она ничего не знает о боли. Вот и все.

Это ты знаешь этот мир. Хлебнул и повидал.

А ей все равно не понять. И объяснять нет смысла.

Осталась какая-то неделя, Самсонов провел почти все сделки. Пусть малышка отдыхает, ненавидит тебя на здоровье, а потом отправляется к отцу. Так будет лучше для всех.

Я решаю уехать ночевать в другую квартиру, но план ломается в коридоре. Что-то мешает. Разбираться, что именно, нет сил, я молча сворачиваю в гостевую спальню и отключаюсь за пару мгновений.

– Александр… Александр!

Высокий голос медсестры звучит над ухом. Я резко разворачиваюсь и едва не ударяю плечом ее по лицу. Девушка успевает отпрянуть в последний момент, берет глоток воздуха побольше и начинает щебетать с нотками паники:

– Она не впускает меня. Дверь закрыта изнутри, я волнуюсь. Уже восемь утра, я хотела проверить…

– Где охрана?

– Они отказываются трогать дверь без вашего разрешения.

Я поднимаюсь с кровати. Сперва встаю, потом проверяю, есть ли на мне одежда. На мне вчерашние рубашка и брюки, я завалился прямо так.

– Она что-нибудь говорила?

– Нет, молчит. Я поэтому и волнуюсь.

Два поворота и много мата в голове. Я отсылаю медсестру и стучусь в дверь нашей спальни.

Тишина.

Гробовая.

– Таня? – зову, утыкаясь лбом в дверь. – Таня, ты слышишь меня?!

Ноль реакции.

– Открой мне. – Стучу кулаком и снова прислушиваюсь. – Я не войду, только медсестра проверит. Слышишь? Ты напугала ее… Таня! Я ее сломаю!

Я разворачиваюсь и бью плечом в дверь. С одного раза не выходит, но второй подход вышибает дверь с треском. Меня несет инерцией, и я оказываюсь в центре спальни. Беспокойно оглядываясь по сторонам, замечаю сброшенное на пол одеяло и стакан с водой на столике. Кровать пустая.

Справа шелестит напор воды. Я оборачиваюсь и вижу, что дверь в ванную комнату приоткрыта. Я толкаю ее и выдыхаю полной грудью. Она здесь. Правда, бледная. И смотрит на меня как на врага, подняв голову к зеркалу.

– Уйди, – шепчет, но таким слабым голосом, что хочется поднять ее на руки, а не уйти.

Она пошатывается, и я ловлю ее. Обнимаю со спины, ощущая, как сладкий аромат нежной кожи бьет под дых. В челюсть было легче пропускать, а тут… тут… ее упрямство, почти осязаемая ненависть и легкая ткань халата, через которую можно почувствовать каждый изгиб ее тела.

Малышка из последних сил держится за раковину, но проигрывает слабости. Опирается на мою грудь, а я уже не могу ничего поделать с собой. Тяну к себе, не обращая внимания на ее протест. Следом разворачиваюсь к креслу, которое стоит рядом, и опускаюсь в него, утягивая ее следом.

Знаю, что использую момент. Только на пятьдесят процентов остаюсь рядом из-за нормального желания помочь, остальные пятьдесят заняты помощью себе самому.

– Что мне дали? – Она обхватывает ладонями мои запястья и скребет, чтобы я отпустил. – Что-то, чтобы я не сопротивлялась?

Вот это неприятно.

Не царапины от ее ноготков, а ее слова.

– Успокоительное. Медсестра покажет ампулы, если не веришь.

– Не верю. – Малышка качает головой и переносит пальцы на подлокотники.

Она отстраняется от меня, выпрямляя спину, а меня едва не несет следом, хочется прижать и не отпускать. Что-то происходит. Что-то не то. Чувствую ее холод и реагирую от обратного. Тянет к ней сильнее, чем вчера. И позавчера. Когда она сама просилась в руки и раскрывала губки, стоило только прижать к стенке посильнее.

Как наваждение.

– Меня тошнит от тебя. Неужели ты не понимаешь?

Ее голос расшатывает вчерашнюю струну, в груди снова начинает ныть. Тяжко, гадко, да так, что нужно что-нибудь раскрошить на мелкие кусочки. Прямо здесь. Прямо сейчас.

– Или тебе плевать? – добавляет еле слышно.

Она порывается обернуться ко мне, но в последний момент тормозит. Продолжает смотреть перед собой, только плечи дергаются. Я не выдерживаю первым. Резко поднимаюсь, ловя ее испуганный выдох, и усаживаю на кресло. Нависаю над ней, но больше не касаюсь.

Вот что она творит?!

Всего лишь дышит, а внутри всё хладнокровие наматывается на кулак. До хруста.

– Мне не плевать, – бросаю, пытаясь погасить злость. – Помнишь Родия, малышка?

– Я не просила его наказывать.

– Ты произнесла его имя с ужасом и омерзением, мне этого хватило. Сейчас ты с ужасом и омерзением разговариваешь со мной. Меня с ним равняешь? Пустим мне пулю в лоб?

Она поднимает глаза на меня. Задевает за живое одним взмахом ресниц.

– Делай, что хочешь, – произносит малышка, а руками беспокойно бегает по телу, вспоминает о легком халате, который распахнулся на груди. – Мне только нужно знать, что будет дальше. Как долго я буду здесь?

– Неделя.

– А потом?

В ее тоне проскальзывают нотки тревоги, и вся моя агрессия гаснет вспышкой. Я вспоминаю, что она ничего толком не знает об отце. Для нее он чужак с ужасной репутацией. К тому же он не собирался заводить детей, Татьяна – случайность и погрешность в его судьбе, ребенок, который появился на свет после развлечения в кабинке стрип-клуба.

– Тебя отвезут к отцу. Самсонов уже дни считает до твоего приезда. У старика никого нет, так что он с тебя пылинки сдувать будет, – усмехаюсь, – не то что я.

Она смотрит с недоверием.

Конечно.

Теперь каждое мое слово – ложь, и только.

– Хорошо. – Она кивает деловито, как черту подводит, словно мы отныне совершенно чужие люди. – Значит, неделя.

А в синих бездонных глазах стоит: “Я выдержу”.

Глава 23

Медсестра тащит меня в гостиную. Ей не нравится, что я сижу в спальне. А мне здесь лучше. Чтобы подышать свежим воздухом, можно открыть окно, на стенке висит плазма, пара книг лежит на нижней полке столика, еду мне приносят. Не хочу проверять, кто есть в квартире. Сколько охранников и где сейчас Чертов. Он не заходит ко мне больше, и мне этого достаточно. Неделя не самый большой срок, его можно провести в одной комнате.

– Так дело не пойдет, Татьяна, – упрямо повторяет медсестра. – Я попросила подать обед в столовой, там всё готово.

– Я не голодна, – вру.

Я не смогла проглотить завтрак.

Утренняя тошнота не проходила, и я не придумала ничего лучше, как сбросить содержимое тарелок в унитаз. Только чтобы не волновалась медсестра, от ее заботы, за которую она получает кругленький чек, хочется выть. Она пытается совмещать сиделку и психолога и лезет, лезет ко мне с вопросами.

А мне нужно, чтобы меня оставили в покое.

Я устала от лицемерия. От чужих решений в моей жизни и от этих апартаментов, в которых пережила слишком многое. Я осталась в хозяйской спальне и сплю в той же кровати, в которой была с Чертовым. С ума сойти, всего несколько дней назад мне было хорошо с ним. Я доверяла ему и позволяла то, что не позволяла ни одному мужчине до него.

Лучше не вспоминать. Иначе снова слезы, а я устала от них. Лучше думать, что пришел момент оплаты. Тот самый кругленький чек, который мне тоже придется погасить. За свою наивность и влюбчивость. За то, что справила тридцатилетие, а в сказки верить не перестала. И платить придется не только переживаниями… Мне кажется, я беременна. Я знаю только те признаки, в курсе которых каждая девушка, и они указывают на то, что это случилось. Я стала быстро уставать, и тошнота не проходит.

Конечно, это может быть из-за нервного перенапряжения, мне нужен тест, чтобы узнать точно. Но я боюсь просить его. Я боюсь даже гуглить в телефоне информацию о ранних сроках! Вдруг охрана контролирует мой телефон? Вдруг они узнают и доложат боссу?

Мне страшно от одной мысли, что Чертову станет известно.

Я не знаю, как он отреагирует.

Я больше ничего о нем не знаю, так что не хочу даже предполагать его действия. Мне нужно выбраться из его квартиры, из петли его власти, а уже потом проверять свое здоровье.

Хотя я не могу запретить себе думать о ребенке. Я мечтала об этом последние годы, уже и возраст подходил, а у меня никак не складывалось в личной жизни. Лавров вбил в нее последний гвоздь, превратив меня в затворницу. А рожать для себя я не решалась. Я выросла в детдоме и холодела от мысли, что мой малыш повторит мою судьбу. Я же совершенно одна, у меня нет родственников, некому будет позаботиться о моем ребенке, если со мной что-то случится. Поэтому я тянула и ждала, что найду хорошего мужчину.

Дождалась.

– В квартире никого нет, – добавляет медсестра, она явно собралась сегодня вытащить меня из комнаты любой ценой. – Вся охрана осталась за входной дверью.

Мне кажется, она врет.

Апартаменты двухэтажные, и тут полно комнат. В любой из них можно сделать пит-стоп для охранников. Мне вообще-то плевать на них, мне бы не видеть только одного человека.

– А Чертов тут?

– Нет, – медсестра качает головой, – его нет уже три дня.

Я вглядываюсь в ее сухое лицо. Сейчас мне важно, врет она или нет.

– Вам нужно размяться, – добавляет она, пытаясь “дожать” меня. – На втором этаже есть беговая дорожка. Вы же были наверху? Там прекрасный вид, рядом балкон и оранжерея. Неужели вы не устали в одной комнате? Квартира огромная, красивая, столько занятий… Вам это нужно, Татьяна. Вам стоит переключиться. Вы на себя не похожи.

– Столовая, – произношу, устав от ее уговоров. – Мы говорили о ней.

– Да! – Она вспыхивает от радости, когда понимает, что я согласна. – Пойдемте, я, если честно, ужасно голодна.

Она выходит из спальни первой и придерживает дверь. По ее напряженному взгляду видно, что ей не верится, что я наконец переступлю порог. А я иду и прислушиваюсь к тишине. Хоть бы она не врала и в гостиной никого не оказалось. Даже охранников.

– Смотрите, какая красота! – давит жизнелюбием медсестра. – Как сервировали!

Маленькие стильные букеты стоят на обеденном столе, там же расставлены свечи и модные тарелки. Я оглядываю сразу несколько комнат, которые соединены и создают одно пространство, и выдыхаю полной грудью.

Без сюрпризов.

Горничную и ту выставили вон.

Я прохожу к столу и всем видом показываю, что не настроена на беседу. Медсестра предпринимает несколько попыток найти общую тему, но я смотрю в тарелку. Я не собираюсь заводить приятелей в доме Чертова. После обеда я загружаю свои тарелки в посудомойку и молча ухожу на второй этаж. Тихонько поднимаюсь по лестнице, прислушиваясь к каждому шороху. Но размяться действительно хочется. Выйти на балкон и подышать простором.

Пока у нас с Чертовым длилась фальшивая идиллия, я успела заказать туда плетеную мебель и напольную вазу с цветками сакуры. Я поворачиваю к балкону и прохожу сквозь еще одну гостиную. Сегодня пасмурный день, воздух пахнет дождем и осенней свежестью. Я подхожу к стеклянному поручню и оглядываю беспокойный город. Поток машин горит красно-желтыми огнями, а соседние высотки кажутся неприступными бастионами.

Всё холодное, из камня и стекла, навечно чужое…

Я беру плед и сажусь на кушетку, подбирая под себя ноги. Надеюсь, эта “прогулка” мне зачтется и завтра медсестра отстанет от моего затворничества. Я прикрываю глаза и просто дышу: вдох-выдох, вдох-выдох – еще один день на перемотке. Придет вечер, а потом утро, и  с каждым таким кругом будет становиться легче. Ведь время лечит, все так говорят.

В кармане играет легкая мелодия сотового. Я достаю телефон, вижу, что звонит Артем, и перебарываю желание сбросить звонок.

– Что-то важное? – спрашиваю вместо приветствия.

И не узнаю собственный голос. Сигнал двоится, и я слышу свой голос в динамике. Со стороны он звучит ужасно – замученный и неживой, как будто я лежу в реанимационной палате.

– Здравствуйте, Татьяна, – Артем подчеркнуто вежлив. – У меня поручение от босса…

– Только не это.

– Оно в ваших интересах, – поспешно добавляет Артем. – Он приказал, чтобы я собрал для вас досье на Самсонова. Вы и сами об этом просили, помните?

– Да, ты тогда отказал.

– Мне нужно было разрешение. В общем, я сделал. Я могу привезти его, если вы не против?

С губ почти срывается: “А прислать никак?” – но я не против увидеть Артема. На него моя злость почему-то не распространяется. Наоборот, от его мягкого, но не заискивающего голоса становится теплее на душе.

– Привози, – отвечаю.

– Я тогда буду где-то через час. Тут пробки.

Я отключаюсь, провожу еще полчаса на балконе, а потом возвращаюсь в свою спальню. На тумбочке уже лежат дневные таблетки, которые каждый раз заботливо кладет медсестра. Я принимаю только витамины, а остальные выкидываю.

– Нужно переодеться, – советую себе, заглядывая в зеркало.

Вид, конечно, так себе. Почти как голос.

Три дня пустоты, слез и шока не прошли незаметно. Я пытаюсь переключиться, хотя бы нащупать развилку в сторону нормальной жизни. Нужно начать с простых действий, так можно постепенно вытащить себя из болота. Я иду в душ, где заставляю себя хорошенько напенить мочалку, а потом пройтись по коже скрабом. Сладковатый запах я едва чувствую, хотя помню, как он мне понравился в первый раз. Я не приду в себя сразу, не услышу прежние запахи и не увижу яркие краски, но пытаться надо. Я, как робот, наношу на волосы уходовый бальзам, расчесываю их и достаю баночку с патчами. Прячу круги под глазами под гелевыми полосками, а на лицо наношу сыворотку.

В гардеробной нахожу оливковый домашний костюм известного бренда. Он помогает коже выглядеть здоровее, хотя это случайность. Я взяла с вешалки первый попавшийся комплект. Повезло.

– Артем приехал, – сообщает медсестра после стука. – Он сказал, вы разрешили…

– Да, я сейчас выйду.

Я снова смотрю в зеркало.

Стало на пять процентов лучше.

Но надо вытаскивать себя, Таня.

Может, в досье, которое привез Артем, даже дорога найдется.

Не может же случаться только плохое…

Я второй раз за день иду в гостиную и издалека вижу помощника. На нем красивый синий костюм в темно-серую клетку. Артем выглядит до преступного свежим, словно не забывает о патчах каждое утро.

– Я немного раньше, – произносит он, оборачиваясь на мои шаги. – Я всё привез.

Он не задерживается на мне взглядом, боясь смутить. Он сразу переходит к делу. Кладет кожаный портфель на стол, раскрывает его и достает увесистую папку.

– Там много фотографий. – Артем нажимает пальцами на папку и подталкивает ее в мою сторону. – Я бы не советовал переснимать страницы отсюда, это очень деликатная информация.

Я ничего не отвечаю, но он все равно отдает мне папку. Я подтягиваю ее к себе, садясь в кресло.

– Я отвезу вас к нему, – добавляет Артем.

– К кому? – Я успеваю испугаться, прочитав его фразу как “я отвезу вас к Чертову”.

– К отцу. Босс распорядился, чтобы это был я. – Артем улыбается так, как умеют только деликатные люди. – Через четыре дня.

– Я тоже считаю. – Я грустно усмехаюсь. – Ты не хочешь чай, кофе?

– Да, я сам налью. – Он кивает. – Вы пока читайте. Если возникнут вопросы, я рядом.

Глава 24

Открывать первую страницу страшно.

Я смирилась с мыслью, что Самсонов мой отец. Чертов не заплатил бы за меня огромные деньги, не прояснив этот момент до стопроцентной уверенности. Если Лавров получил защиту и билет в Никосию, значит, я дочь Самсонова.

Поэтому я не сомневаюсь в родстве. Но сомневаюсь, что мне нужна вся правда об отце. Я даже боюсь ее. В папке же могут быть вещи, с которыми невозможно смириться? Что-то запредельно страшное и жестокое? Чертов говорил, что Самсонов трижды покушался на него. Интересно, хоть это правда?

– Оно подробное? – обращаюсь к Артему, который возвращается с чашкой кофе, и указываю на досье.

– Насколько это возможно, – уклончиво отвечает Артем и следом тяжело выдыхает. – Некоторые вещи не стоит знать, Татьяна, тем более вы девушка.

– Капо решил пожалеть мою психику?

– Он не хочет, чтобы вы видели в отце зверя.

– Ты это сейчас серьезно?

– Да. – Артем кивает и делает вид, что не уловил моего неверия. – Я всегда серьезен, когда разговор касается господина Чертова.

Кто бы спорил.

Я погружаюсь в страницы досье.

Виктор Сергеевич Самсонов, 1970 года рождения, родился и вырос в Саратовской области, откуда перебрался в Москву вместе с мамой в пятнадцать лет. Отца никогда не видел. Занимался самбо, выигрывал в соревнованиях, позже по этой линии оброс нужными связями. Участвовал в переделе собственности в девяностые, помогал организовывать охрану серьезным людям и лично отбирал сотрудников в структуры безопасности. 

Я рассматриваю фотографии, которые прикреплены к листкам. Мне постепенно становится спокойно. В досье нет беспощадной конкретики, всё очень обтекаемо, словно и вправду составлялось для нежной психики. А фотографии… все мы видели эти фотографии в новостных выпусках о криминальных группировках. Мощные плечистые парни в спортивных костюмах стоят полукругом и нахально улыбаются. Хозяева жизни. Большинство из которых не переживет лихую эпоху новоиспеченной страны.

Мой отец пережил и выбился наверх.

Я не знаю, что чувствовать по этому поводу.

Официально детей нет, женат не был. Мать похоронена на Ваганьковском кладбище.

Я ищу последние фотографии отца. На них он уже совсем другой. На меня смотрит респектабельный бизнесмен с седыми волосами, он располнел, но умеет выбирать правильную одежду. Домашних снимков нет, на заднем фоне либо стенды экономических форумов, либо офисные интерьеры.

– Он сейчас сдал, – произносит Артем. – Свежих снимков нет, но он выглядит хуже.

– Болеет?

– Не знаю. Может быть, вам он расскажет.

Я кручу в руках другие фотографии. С соревнований по самбо, из старенькой школы, из парка, нахожу фотокарточку его мамы, внешность которой поражает меня. Мы с ней похожи… Это буквально ударяет меня. У нас одинаковые губы, с чуть вывернутой верхней и несимметричной нижней, и большие выразительные глаза.

Я снова и снова всматриваюсь в, казалось бы, чужую мне женщину, но постепенно принимаю мысль, что она моя бабушка.

А мое настоящее отчество Викторовна.

– Я хочу взять эту фотографию. – Яя показываю Артему женский портрет и следом подтягиваю к себе детскую фотографию Самсонова. – И эту. Можно?

Артем кивает. Он отвлекает меня лучше медсестры и заводит простую человеческую беседу. О любых пустяках, лишь бы подальше от того, что может заставить меня расплакаться. Я откликаюсь, хотя вижу, что он делает, и чувствую искреннюю благодарность.

Волшебство.

В мир Чертова все-таки затесался нормальный человек. И именно он помогает мне справиться с последними днями. Артем снова приезжает, мы снова разговариваем и даже немного шутим. Я всё больше стараюсь походить на человека, к сыворотке добавляется BB-крем и капелька духов. Я выбираю самые активные и терпкие, словно надеюсь пробудить себя. Буквально взять за шкирку и заставить что-то чувствовать кроме пустоты и разочарования.

Надо, Таня.

Надо.

Как мантра по утрам.

И она работает. Как работает счетчик. Я отсчитываю день за днем в апартаментах Чертова и с шумным выдохом отмечаю последний вечер.

– Всё же в силе? – уточняю у Артема, когда он берет со столика ключи от своей иномарки. – Ты отвезешь меня завтра к Самсонову?

– Завтра в десять утра я буду у вас. Но будет много охраны, придется потерпеть.

– Я справлюсь.

Я запинаюсь, и он медлит, давая мне шанс заговорить.

– Твоего босса не будет завтра? – спрашиваю. – Меня передадут отцу без его участия. Так? Ему же не нужно, зачем ему присутствовать…

– Его не будет, – Артем спешит успокоить меня. – У него завтра самолет в Питер.

И прекрасно. Пусть улетает, из города, из моей жизни – из всего, что он не успел сломать! Я еще раз шумно выдыхаю. О Чертове лучше вообще не думать, я тогда сбиваюсь и начинаю чувствовать столько всего, что можно заблудиться. Потеряться в собственных эмоциях. Может, потом, когда я стану сильнее, я научусь вспоминать о нем отстраненно. Было и было. Но сейчас спасает только блок.

Я провожаю Артема и иду в спальню. Ложусь в кровать и пытаюсь заснуть раньше времени, закутавшись в одеяло. Мне это удается, но меня будит резкий звук. Что-то падает в коридоре или в холле, гулкое эхо расходится по комнатам, и ему вторят тяжелые шаги.

Мужские.

Прерывистые… пьяные?

Я подтягиваю к себе электронные часы, на них натикало почти три ночи. Да и за окном черно, отчего на душе тут же становится неспокойно. Я замираю, надеясь, что сейчас всё стихнет. Но вместо этого становится только хуже. Я слышу, что шаги направляются к моей спальне.

Нужно что-то делать. Хоть что-то…

Я резко поднимаюсь на ноги, откидываю одеяло, в котором запутались стопы, и направляюсь в центр комнаты. Ближе к входу. Я стараюсь не шуметь и чувствую, как напряжение растекается по кровотоку расплавленным железом. Вот-вот застынет, и тогда я не смогу пошевелиться.

Я подхожу к двери так близко, что в состоянии дотянуться до ручки. Смотрю на нее и вижу, как та дергается. Позолоченная шляпка поворачивается с глухим щелчком, и дверь движется на меня. Плавно, бесшумно… всего на пару сантиметров. В щелку проскальзывает свет из коридора, который кажется слишком ярким.

Но ход двери останавливается. Я замираю и через мгновение отчетливо слышу перекрученный мужской выдох с той стороны. Я узнаю его…

Чертов. Он здесь.

Толкнул дверь, но что-то его остановило.

Я тоже не двигаюсь, жду, чем сменится затишье. Это длится всего пару секунд, если взглянуть на часы, но мое восприятие сотворяет целую вечность. Она минует прежде, чем до меня снова доносятся его шаги. Теперь в другую сторону.

Я не выдерживаю и тянусь следом, заглядываю за дверь, выждав безопасное время. Почти на всем первом этаже включен свет. Мои глаза с трудом привыкают к яркости, но я все же выхожу из спальни. Щелкаю выключателем, чтобы погасить лампочки в коридоре. Может, стоило вообще вернуться в комнату и закрыться на замок. Хотя какой замок? Его вырезали из двери после того, как я закрылась от медсестры в первое утро. Так что спрятаться не получится.

Я прижимаюсь плечом к стенке, когда добредаю до конца коридора. Выглянуть боязно. Не хочу, чтобы он увидел меня. Но мне нужно понять, что он делает. Он же остался в квартире. Зачем? Ищет, что есть в холодильнике? Он вообще в себе? Боже, зачем он приехал? В последнюю ночь…

Сердце бьется так быстро, что отдается в висках. Вместо мыслей штормовое предупреждение. Я наклоняюсь к выступу и осторожно заглядываю в гостиную. Мощный высокий силуэт Чертова сразу бросается в глаза. Он стоит спиной ко мне, наклонившись к столу. Я приглядываюсь и различаю, что он листает досье моего отца.

Чертов чуть поворачивается, кривится. Или даже скалится. У него нехорошее лицо, черты заострились и стали хищными, еще жестче и брутальнее, но оно все равно рождает во мне непозволительные эмоции. Я боюсь признаться себе… боюсь даже оформить это в слова… Но я соскучилась по нему.

Глупое женское сердце делает себе хуже. Я бесцельно провожу ладонью по стене и утыкаюсь лбом в холодную поверхность. Было намного проще, когда он был далеко. Когда можно было считать, что он почти что привиделся. Но вот он. Стоит в соседней комнате, дышит, перебирает крепкими длинными пальцами фотографии.

И выглядит так, словно загнал сам себя в угол. Озлобленный, дикий. И да, под градусом. Он держится на ногах, но в движениях угадывается расбалансировка. На нем черные джинсы и темная рубашка с металлическим блеском. Она порвана вдоль рукава, словно случилась потасовка или еще какая глупость.

– Хватит, Таня, – приказываю себе.

Всю волю собираю в толчок. Нужно развернуться и уйти, вернуться в спальню и придумать любой способ, чтобы закрыться. Придвинуть кресло! Комод! Что угодно! Осталось несколько часов, а потом приедет Артем и увезет меня в другую жизнь.

– Таня? – раздается голос Чертова.

Я успела повернуться и уже не останавливаюсь. Только зажмуриваюсь на секунду, пытаясь стереть его голос. Темный коридор кажется таким длинным на обратном пути, я иду на ощупь и кричу на себя в мыслях. Дура! Дура!

– Таня! – настойчивее и злее, его низкий тембр заполняет всё пространство вокруг.

Коридор становится не только длинным, но и тесным. Безумно тесным, когда его шаги нагоняют меня.

Я вбираю воздух через дрожащие губы и резко разворачиваюсь. Понимаю, что он быстрее, что не сбежать и не избежать. Тщетно. Я упираюсь спиной в стенку и выставляю ладони. Мне все равно нужна дистанция. Только не кожа к коже.

– Не надо, – произношу, бросая взгляд поверх его плеча, не хочу смотреть ему в глаза, даже просто в лицо. – Я услышала шорох и испугалась, я пойду дальше спать…

– Посмотри на меня.

Он делает последний шаг и обжигает мои скулы жарким выдохом. Я мотаю головой и пытаюсь проскользнуть по стенке в сторону своей спальни. Но слепое отступление разбивается о его ладонь. Он вбивает кулак в стенку и не дает мне сдвинуться.

– Посмотри на меня, – он повторяет злее.

– Ты пьян, Чертов. Тебе лучше уйти…

– Пьян? – Он усмехается и рывком наклоняется так низко, что я не успеваю отстраниться.

Он касается губами моего виска. Влажное судорожное прикосновение. Я дергаюсь, а в нем как будто чиркает искра. Он вжимает меня в стенку, надавливая всем телом, опускает руки на мою талию и жестко собственнически сжимает. Словно хочет поставить печать, что я его. Словно тоже соскучился, но по-мужски.

– Если бы я был пьян, я мог бы протрезветь, – бросает он хрипло. – А я не могу, никак…

Он дотягивается губами до моей шеи. Я поддаюсь ему на жалкую секунду, мурашки расходятся по телу, а в голову бьет коктейль из лучших воспоминаний.

Нет!

Боже, нет!

Не хочу вспоминать!

Я отталкиваю его, но ничего. Он берет свое. Не вжимает, а вбивает в стенку. Он не может остановиться, запускает руки дальше и дышит рваными отрезками. Он так голоден, так потерян…

– Саша, – выдыхаю его имя, а пальцами сжимаю его подбородок. – Сашенька, не надо…

Я сдерживаю слезы и впервые смотрю ему прямо в глаза. В темные омуты миллиарда эмоций.

– Умоляю.

Он замирает на грани комы. Потом переносит ладонь с моей талии на плечо и порывисто притягивает к себе. Я чувствую, как жадно он вбирает мой запах. Меня бьет из-за избытка переживаний, и я окончательно теряюсь, не могу сказать, послышалось мне или нет. Но в одно мгновение я уверена, что с его жестких губ слетает искреннее “прости”.

Чертов отталкивается от стены и уходит.