Текст книги "Верь, бойся, проси…"

XIV. Камень и коса!

Звонок в квартиру Елены Олеговны всё равно прозвучал резко и неожиданно, хотя она уже третий день с нетерпением ждала, когда к ней придут. Кинулась к двери открывать, на лестничной площадке стоял Руди.

– Через час на аллее Камня, выбери свободную лавочку и жди, к тебе подойдут.

Развернулся и стремительно исчез, как и не бывало. Вот так, в манере этих господ, ни здравствуй, ни прощай! Лаконично и по делу. В этом обилии презрения нормальный человек утонул бы тотчас и полностью, только бы штиблеты отторгла эта ко всему человеческому, в широком понимании, брезгливая пучина.

Олеговна в этом смысле в настоящее время не была нормальной. Хождение по следователям, поиски денег на адвоката, сознание бессилия перед системой, которая назначила её сына виновным! Её высосала вся эта история с сыном, опустошила.

Выгодно кому-то назначить именно её сына виноватым, а настоящий преступник на свободе гулять будет. А она точно знает, чист перед законом Антоха! Он домой пришёл вечером, после душа спать забрался, больше никуда не выходил, она ночью вставала, видела сына спящим. А ограбление было совершено около полуночи, наглое, с избиением. До сих пор мужчина в реанимации лежит. Сколько она следователю ни объясняла, ни доказывала, не верит и всё! Или делает вид, что не верит.

Вы лицо заинтересованное, что угодно наплетёте, лишь бы сыночка отмазать, есть другие свидетели? Ах нет, выйдите отсюда, не отнимайте время и не мешайте работать!

Чувствуя предвзятость и несправедливость, в то же время, ощущая свою беспомощность, она вспомнила про Германа, про ведунью Фалю. Она Германа очень любила, а ей ещё мать в своё время говорила о Фалькиной силе. Сила эта недобрая, грешная, не от Создателя. От мрака и тьмы! Вот и решилась на крайний шаг, взять грех на душу, собралась и поехала к Герману, пока не поздно, пока не уморили Антоху в камере.

Он мужчина, на единственном свидании не жаловался, но по внешнему виду она определила, тяжко там парню.

Да и следователь, паразит, намекал – не подпишет чистосердечное, не сознается, такую жизнь сыну устроит, а может, и вообще не будет жизни у сына. Неудивительно, после таких высказываний, после всего пережитого выгорел разум, остался лишь материнский инстинкт.

На аллее Камня, вот ведь название! Не надо и придумывать, немного в стороне лежит огромный валун, наподобие софиевского Камня смерти, который, если верить легенде, при работах опрокинулся и…

У графа Потоцкого на два десятка крепостных стало меньше. Но граф ничего не жалел для любимой Софьюшки, камней-то таких и не очень много, а крепостных полно, граф их и не считал, больше там на два-три десятка, меньше ли, какая разница? Лишь бы в имении пруды и озёра были, ручьи текли, фонтаны разные, деревья диковинные в дендрарии со всех окраин земного шара.

В назначенное время Елена Олеговна вступила на первые плиты аллеи, надо отдать должное красоте этого места, сама аллея была местом очень неплохим, даже уютным. По обеим сторонам росли рябины и лиственницы, кое-где молодые сосенки, газоны подстригались триммерами, по всей протяжённости стояли лавки без спинок, зато вбетонированные намертво.

Солидные лакированные берёзовые бруски, прикреплённые на совесть к чугунным основаниям, подчёркивали незыблемую стабильность и пресекали всяческие крамольные потуги куда-то перенести, развернуть и т. д., возникающие обычно у сверхэнергичной молодёжи. Но и они вид не портили, странным образом как-то вписались, или уж привык людской глаз не отмечать такие монументализмы, кои имели практическое объяснение понятное умудрённому в жизни индивиду.

К досаде Елены Олеговны, все лавочки были заняты, она прошла её всю и убедилась, даже здесь, в сущей, казалось бы, мелочи, провидение было настроено к ней исключительно равнодушно. Приученная выполнять точно до запятой приказы и требования на работе от начальства, она здесь даже не задумалась что-либо изменить. Так и прохаживалась по аллее в поисках свободной лавки, но лавки никто и не думал освобождать. Одну оккупировала молодёжь, другую, наоборот, старушки дружной стайкой, чинно выпивали в самом центре три товарища, недалече целовалась парочка, и никто ни на кого не обращал внимания. Неизвестно, сколько бы она ещё так бродила неприкаянной сомнамбулой, но откуда-то возникшая стайка роллеров, проезжая, зацепила метким словом, великолепную пятёрку картёжников, сразу послеармейского возраста, да ещё при этом уронила бутылку пива, мирно стоявшую на асфальте. Те, взревев о неуважухе к святому, а также к ним, погранцам, сунули карты в карман, бутылки с недопитым пивом в руки и в погоню, а что им, бывшим пограничникам, привыкать, что ли, кого-то преследовать! Они заодно и службу вспомнят.

На свободную лавку тут же присела Елена Олеговна, но, к её неудовольствию, буквально следом плюхнулась ещё какая-то толстая баба с пакетами, корзиной и немалой сумой. По-хозяйски расположив весь этот скарб, похожая на крестьянку с пригородного поезда, баба, наконец, обратила внимание на соседку.

– Рассказывай! – неожиданно сверкнули острые глаза. – Хану знаешь! Ну, вот и давай, всё, что на уме, выкладывай!

Кое-как сформировав мысли, Елена Олеговна постаралась как можно толковей, с нужными деталями обрисовать ситуацию, при этом эмоции сдерживала, всё, как учили.

Выслушав её, баба с минуту молчала. Положила руки на корзину, закрыла глаза и вроде стала чуть покачиваться, будто подчиняясь такту звучащей внутренней мелодии, но, может, это и показалось.

– Вижу, не врёшь. Прикрывают твоим двух шлепков коровьих. Правда, у одного из них папаша непростой. Да и второй из семейки со связями, но это здесь, в жизни этой они кто-то… – непонятно проговорила тётка. – Ну да наши всё равно будут… Ладно, завтра пойдём к следаку, посмотрим на этого карася. Жди дома, – она встала и стремительно удалилась прочь, освободив лавку.

Следователь районного следственного отдела Климкин, не выспавшийся и злой, как тысяча шакалов, шёл по коридору, машинально кивая коллегам, попадающимся навстречу.

В последнее время что-то слишком много поганых мелочей стали портить ему кровь, то машину поцарапают, то сыну в школе нос разобьют, младшей, простите за выражение, новое платьишко дерьмом изгваздали. Пришла домой вся в слезах и с таким амбре! Какие-то мальчишки цыганской наружности обкидали.

Странно, никогда здесь не вертелись цыгане. Конечно, та в рёв, платье выкинули, а она вот уже три дня дома сидит, на улицу не выходит, насмешек боится больше, чем этих мелких золотарей цыганских. Детвора такая жестокая!

А вчера, среди ночи, разбив большое стекло, в комнату влетела огромная сумасшедшая ворона, подняла переполох, всех домочадцев напугала, перебила кучу всего, нарезая круги по комнате и хрипло каркая, изгадив всё, что можно, улетела в разбитое окно.

Жена и дети до утра не спали, обсуждали небывалый случай. Климкин успокаивал, говорил о незначительности выходки одной из врановых, у которой просто перемкнуло что-то в башке безмозглой, даже вспомнил случай и привёл его примером, как такая же ворона врезалась в лобовое стекло на полном ходу.

Стекло пошло трещинами, приятель, чья была «Хонда», пошёл пятнами и неформативной лексикой, но поездку пришлось прекратить и вернуться, благо отъехали недалеко. Климкин вроде бы удивился, стекло-то в общем целое, могли бы доехать, но хозяин машины кратко, но ёмко объяснил – дурная примета, лучше дома сидеть! Правда, домочадцам он приврал про всё благополучно, всё нормально, и не обращали они внимания, и ничего не случилось и т. д.

Ещё на службе начальник стал интересоваться, чрезмерно, на взгляд Климкина, как тут да как там дела? Ему одно подавай, нужным людям другое. Вот и вертись тут, как хочешь, сложное время, как жить дальше? Он только вздыхал сокрушённо и продолжал в том же духе жить, служить и делишки свои проворачивать. Ещё хорошо, с этим Трухловым время есть, пока не спрашивают, Климкин надеется всё-таки додавить его. Он уже и в камеру подсадного блатняка перевёл, пусть этого упрямца попрессует. А пока ни мотива, ни доказательств, один свидетель, купленный роднёй сынков-беспредельщиков, да и тот ненадёжный. Копни поглубже, и поплывёт, это ему, Климкину копать не резон – уплачено! А другим? Если он время протянет, или мамаша его путного адвоката наймёт, всё! Вскроются процессуальные нарушения, передадут другому следователю, и до суда не дойдёт! Он-то отвертится, ну, влепят выговор, а вот люди нужные огорчатся и последствия могут быть гораздо хуже.

На лавке напротив его кабинета сидели две женщины, обе активно не понравились следователю, особенно та, в чёрном платке. Одна-то мать Трухлова, он её узнал, вторая незнакомая, и он насторожился, правда, на адвоката она не тянула, типаж не тот.

– Вы ко мне? – не здороваясь, обратился он к женщинам. – Через десять минут освобожусь и приму.

Пройдя в кабинет и только едва успев поприветствовать коллегу Ржезача, капитана делящего с ним их кандейку, так они между собой называли свой кабинет, как следом сунулась любопытная рыжая башка.

– Вам чего? – поинтересовался Ржезач. Вообще-то, его для удобства коллеги именовали Ржач. И кратко, и отражает суть, тот ещё любитель похохмить.

Башка обшарила кабинет глазами, пробормотала невнятно об ошибке и поисках какого-то начальника и исчезла.

– Видок у тебя, товарищ Климкин, не того! Не внушает здорового оптимизма и веры в твоё светлое настоящее и перспективное будущее!

– Зато у тебя оптимизма на бригаду хватит, – буркнул следователь, раскладывая бумаги на столе, – и лыбу убери, сейчас пара баб придёт, тут слёзы начнутся, истерики. Так что не впишешься со своей жизнерадостностью в сей колорит.

Инспектор Ржезач хотел что-то возразить, не в правилах оного было отступать в словесных баталиях, но вдруг побледнел, схватился за живот. На лбу выступила испарина, и он, скрючившись, враскоряку, бочком, как краб, молча и стремительно покинул кабинет.

Проводя удивлённым взглядом сподвижника, Климкин взялся было за бумаги, но дверь распахнулась, и вошла та вторая, в чёрном. Спокойно и уверенно проследовала до стула, не спеша, с достоинством уселась и подняла глаза на опешившего от такой наглости следователя.

– Я вас не вызывал, выйдите и подождите в коридоре, когда освобожусь…

– Заткнись и слушай! Тоже мне министр картофельный! Освободишься ты не скоро, это я тебе, опарыш, обещаю, баланда ждёт своего героя, да и санитары тоже!

Глаза-сканеры прожгли до печёнок продажного служителя юстиции, тот непроизвольно поёжился, но система за двенадцать лет службы подковала его, и хотя интуитивно он прочувствовал опасность, характер терять не собирался.

– Я вот вас сейчас в камеру определю по-быстрому, суток на пять. За хамство представителю власти при исполнении служебных обязанностей, посидите, подумаете, а потом поговорим.

– Да ладно! Это ты, купленный-перекупленный червяк ничтожный, мне ещё и угрожать смеешь?! Деньги-то ещё не истратил? Серебряники, за Трухлова полученные? Так верни скорее, не пригодятся тебе деньги-то эти!

– Вы, гражданочка, что-то путаете, меня с кем-то, кабинет мой с базаром, полным клух-колхозниц! Этот кабинет всякого повидал, всяких наслушался! Врывались сюда такие бойкие, орут, угрожают! Потом смотришь, неприятности у людей сплошные, бойкость куда девается, а посидят чуток, совсем понятливые становятся…

– Ошибаешься, такого твой кабинет, пока твой, но это мы быстро исправим, ещё не видел. Неприятности сплошные у тебя уже есть, будут ещё масштабней, устроим чрезвычайно легко! Оскал твой уберём мгновенно, клыки-то выбьем враз, будешь знать, тля продажная, на кого хвост поднимать!

Климкин понятливо кивнул, хоть и произвела впечатление эта тётка на него гнетущее, но отступать он и в мыслях не держал. Протянув руку, пододвинул телефон, не спеша, даже показательно лениво, стал карандашом набирать номер. Номер почему-то не набирался, карандаш выскакивал из цифровых ячеек, попробовал пальцем, но рука вдруг онемела и повисла.

Тётка в чёрном насмешливо наблюдала за ним, самое странное, он не почувствовал страха, наоборот, упрямый азарт – кто кого! Разминая руку и с облегчением ощущая, как она возвращается, вот ведь нервы, ну нельзя так нервничать, он в свою очередь наблюдал за чёрной. Гипнотизёрша, видимо, экстрасенша какая-нибудь, в оладьи ртуть им вместо варенья! Лады, разберёмся, дай срок. Вернее, надо будет, и срок дадим! Мы лучше дадим!

– У тебя сутки, – буднично произнесла посетительница, поднимаясь, – если Трухлов через сутки не выйдет из следственного изолятора, пеняй на себя!

Глядя на захлопнувшуюся за незваной и крайне неприятной бабой дверь, растирая руку, следователь впервые озадачился, мамаша Трухлова не зашла, эта же особа производит впечатление осведомлённой дамы, взгляд безбоязненный. Так себя ведут те, кто за спиной чувствует нехилую поддержку, надо выяснить, кто такая, срочно.

Он выглянул в коридор, точно, уже на выходе с их этажа мелькнула эта чёрная и мамаша жертвы. Он бросился лихорадочно накручивать диск, звонить операм на предмет слежки за этими бабами.

Через полчаса вернулся Ржач, несколько бледный, но просветлённый и лёгкий, как воздушный шар. Климкин недобро на него покосился, но ничего не сказал. Непривычно и несвойственно для него, но молчал и Ржач, уселся на своё место, стал просматривать дела, не было обычных подначек и шуточек, анекдотов и трескотни про баб.

Опера объекты приняли и каждый повёл своего, ибо они по выходу сразу разделились. Опер, который, следил за Еленой Олеговной, добросовестно довёл её до дома, потом пооколачивался во дворе, сыграл с одним пенсионером в шахматы, с другим поломал голову над кроссвордом, убедившись в бесполезности дальнейших бдений, отправился попить пивка с чистой душой.

А вот его коллеге не повезло. Нет, сначала всё шло по накатанному, чёрная дама, весьма заметная издали, прекрасно читалась, а опер был опытный топтун. С невыразительным лицом, среднего росточка, в руках кепочка, «то одень, то сними». В кармане рубашки очки из этой же серии, другим словом, должный уровень маскировки для этого объекта был соблюдён.

Без труда он сопроводил даму на вокзал, легко сел следом на пригородный поезд, не утруждаясь особо, проехал шестьдесят километров и вышел следом на какой-то станции. Дама впереди шествовала чинно, словно парусник при лёгком бризе, агент Осин, так была фамилия опера, тоже не спешил. Читал по пути названия улиц, объявления, качал головой от удивительного! А удивительное действительно было, к примеру, станция называлась ни много ни мало – Уклейма Разделочная!

А улица сразу за вокзалом! Требушная! А рядом проходит Пурхдезитова! Это же в какую похмельную голову пришло такие названия прилепить? Склады Винчуевские!

Осину почудилось попадание в параллельный мир, в отражение от зеркал комнаты смеха. Спохватившись, поддал ходу, чёрная мелькнула у толпы возле пивной бочки и исчезла, тогда он заспешил следом, но тут же неудачно врезался в рыжего парня с кружками в обеих руках, который шёл от бочки в поисках удобного местечка. Кружки полетели на землю. Содержимое удачно выплеснулось на агента и частично на рыжего, следящий проворно прошмыгнул мимо рыжего, но врезался в волосатого мужика и тоже с пивом. Получив дэпэ пенного на рубашку и брюки, увеличив счёт выбитым кружкам, очень ловко извернувшись от взревевшего волосатого, он было уже улизнул от мести орущих благим матом пострадавших. Но, видимо, запас везения для него на сегодня закончился, он зацепил ножку летнего стола, и полетели ещё кружки, обрывки газет с вяленой рыбой, мат стал гуще и желающих на сатисфакцию добавилось. При этом агент Осин потерял на мгновение ориентацию в пространстве и немедленно получил душевный футбольный пинок в корму. Полетев навстречу подставленным кулакам лишённых пива жаждущих, он и не надеялся на амнистию. И это было правильно решение, ибо толерантным этот взбулгаченный коллектив любителей «Жигулёвского светлого» назвать было нельзя. Поэтому, получая по рёбрам, по голове и прочим частям тела, закрываясь по мере сил, он стоически переносил тяжесть бытия, понимая про настрой общества, как крайне негативный, пока особенно удачный удар мстительного рыжего ему не отключил сознание.

Невезучий соглядатай пришёл в себя от энергичного потряхивания, придя в себя и оглядевшись, увидел родные погоны. Вот только он, почему-то сидя на грязном асфальте, подпирает спиной вокзал, а перед ним два дружелюбных сержанта постукивают по ладоням резиновыми демократизаторами.

– Што, гражданин? Прогрессируют жизненные осложнения? А других спальных мест мы не приемлем? Вставай, падаль!

Двух гостеприимных ударов по организму лечебными дубинками хватило для моментального прихода в себя.

– Слышь, вы чего? С ума тронулись? – кривясь от боли и душевных мук, поинтересовался гражданин. – Своих бить! Наверняка транспортники уклеймские?

Сержанты переглянулись:

– Не поняли, что ты вякнул?

Послышались глухие удары по мягкому и короткие восклицания.

– Хватит, хватит! Я всё понял! – вклинившись в паузу, подняв руки, воскликнул задержанный. – У меня в заднем кармане удостоверение, позвольте, господа сержанты, я его достану…

Но удостоверения не оказалось ни в заднем, ни в каком-либо вообще кармане.

– Нету, неужто потерял? – жалобно проблеял самозванец, растерянно глядя на добрейшие улыбки вокзальных стражей порядка. Посчитав сравнение сержантов с господами за оскорбление, наглую ложь представителям власти при исполнении непростительной, доза внушения наглецу была увеличена немедленно.

Когда, наконец, его под руки привели и кинули в здешний обезьянник, после всех злоключений опер Осин напоминал собой овощ. Его многострадальный организм кинули на бетонный пол, как мешок с фаршем, и удалились. Широкая скамья была занята честными сидельцами, ещё двое сидели на корточках спинами к шершавой стене и когда к ним кинули и этого окровавленного субъекта, поднялся ропот.

– Слышь, начальник! Куда ещё-то! Места и так нет!

Сержанты и дежурный, не обращая внимания на вопли маргиналов, удалились с сознанием честно выполненного долга перед Отчизной.

Уже под утро Осин пришёл в себя, первым делом он застонал от боли. Боль была везде, болело всё, что могло болеть! Руки, ноги, лицо, рёбра! Потом он скинул, хватило силёнок, с себя чьи-то ноги, в дурнопахнувших ботах, кое-как присел и долго приходил в себя.

Когда его повели на выводку в туалет, он потребовал кого-нибудь из оперов, следователей или дежурного офицера, за что получил профилактический допудар по почкам и бесплатный совет не выступать без аплодисментов. Наконец, во второй половине дня ему удалось привлечь внимание дежурного капитана, представился, продиктовал номер их отдела, начальника оперов отдельный номер, попросил дозвониться. В противном случае разбирательств и санкций не избежать, он всё-таки опер горотдела, а тут нарушений не на одну статью, так зачем усугублять? Дежурный проникся и побежал советоваться с начальством, то выслушало и, подумав, решило подождать до вечера. Его зам едет по делам служебным в город, в свободную минуту заскочит в этот отдел и всё разузнает, а там решим по результату. Единственное улучшение для Осина состояло в переселение с пола на скамью, самый краешек освободился, туда он, кряхтя и постанывая, ввинтился и затих, ожидая дальнейшего развития событий.

Звонок о пропаже опера неприятно поразил Климкина, звонил их начальник, майор Бреев, приглашал зайти к ним. Выяснилось, последний звонок поступил с вокзала, на этом всё, пропал. Звонков нет, дома не появлялся, на службу не пришёл! Может, Климкин объяснит, что за объект такой роковой, коли даже опытные опера пропадают!

Климкин честно поделился немногими знаниями о даме в чёрном. Предупредил о возможных связях оной, уж слишком уверенная в себе, поделился ощущениями об исходящих от неё опасных флюидов.

– Баба эта наверняка гипнотизёрша. Ржача вывела из строя легко! У меня телефон отказал, когда звонить захотел, заработал после её ухода. Непростая баба!

Он немного покривил душой, руки ему она отключила, а не телефон, но шёпот за спиной о дурке после таких заявлений и так обеспечен. А это неприятно очень, зачем усугублять! Про Ржача и телефон пусть плетут что хотят, лишь бы он на обочине с краю!

Рассыпались опера искать коллегу, весь личный состав брошен на поиски.

В это время, внезапно, к Ржезачу зашёл дружище Вронче из транспортной полиции, давно не навещал он старого друга. Тут вот приехал по службе, вопросы служебные закрыл и решил проведать верного товарища, о делах личных покалякать. Ржезач хоть и удивился маленько, но поставил чайник, достал печенье, в пакете развесных конфет и стал слушать майора Вронче о доблестной службе, о второй женитьбе, о покупке лодки с подвесным японским зверем и о многом всяком разном. В самый кульминационный момент рассказа под вкусный чаёк, о героическом задержании банды картёжников в поезде дальнего следования Москва-Владивосток, влетел растрёпанный Климкин, схватил какие-то бумаги со стола и опять умчался. Врончев сбился, отхлебнул и поинтересовался, что это следак бегает, как настёганный? Узнав о пропаже опера, удивился, совсем обнаглел этот криминал, давить их надо! Ржач в деталях, которые знал, рассказал об Осине, о внезапном исчезновении. Вот уж скоро как двое суток нет известий, если до завтра не объявится, всё! Выйдет за рамки отдела, проверки, расследования! Трясти будут по полной, ну да что Врончеву объяснять, не новичок в системе, сам всё знает. Тот внимательно выслушав, покивал головой, ну да, ну да, знаю, конечно, и спешно стал прощаться.

Через пару часов, выскочив из машины, Врончев опрометью зарысил к начальнику. После часа тягостных размышлений, офицеры нашли выход. Пригласили самого пожилого и умного старшину, отдали приказ, в детали не посвящали. Старшина всё понял правильно и только кивнул, мол, будет исполнено.

Уже под вечер дверь обезьянника лязгнула, и чуть слышно пригласили Осина, немногочисленная часть сидельцев проводила счастливца равнодушным взглядом и опять завалилась дрыхнуть.

Пожилой старшина вывел его через другую дверь в закрытый двор, подошли к стоявшему там «уазику». Старшина открыл дверцу, достал плоскую фляжку и отвинтил крышку-стаканчик, участливо посмотрев на болезного, плеснул и, протягивая ему, произнёс:

– Намахни чутка, полегчает.

Тот безропотно намахнул и полез в машину, расположился поудобней на заднем сиденье, старшина сел за руль, больше Осин ничего не помнил.

На следующий день мрачный Климкин, только ввалился в кабинет, его тут же вызвонил Бреев и пригласил к себе.

– Парк напротив, знаешь? – без предисловий спросил он следователя.

– Ну, знаю, конечно.

– Сегодня утром там на лавке наши пэпээсники нашли Осина.

Климкин похолодел.

– Слава Создателю, живой.

Климкин оттаял.

– Только избитый весь, места живого нет. Не помнит ни хрена, сейчас вообще без сознания. Лежит в больнице, я одного нашего поставил дежурить. Как очнётся, нам сообщит, а ты съездишь к нему, покалякаешь, лады?

– Лады. А кто нашёл, с теми поговорить?

– Да без толку. Они его и не узнали поначалу. Валялся на лавке, грязный, в крови весь. Что-то хрипел про уклейку какую-то. Вызвали врачей, те стали спиртом лицо протирать, вот тут и признали его.

Вернулся к себе Климкин в гнетущем состоянии духа, сутуло сел и тяжело задумался. Ночью опять снилась всяческая неприятная бодяга, у жены разболелся зуб, недавно залеченный за деньги. У пацана в школе выкинули дорогой учебник английского из окна. Ох уж эта школа, перпендикуляр им в угол! Надо сходить, а то малолетние бандиты совсем распоясались, сын уже в класс ходить не хочет. На службе с опером этим непонятки, неизвестная баба в чёрном, опасная, как змея! Нерадостно всё это, ох как нерадостно.

– Вызову-ка я Трухлову, она эту чёрную привела, значит, знает. Надавлю на неё, всё расскажет! Как же я раньше не догадался, вот бездарь! – осенила следователя здравая мысль, и он схватился за телефон.

У Елены Олеговны в это время находился Хана, он приехал вчера вечером и сразу с вокзала к ней. Сейчас они сидели на кухне, пили чай с вареньем и держали совет, как быть и что делать. Конечно, от Елены свет Олеговны как советчицы толку было мало, скорее информацию от неё Хана получал на уровне домохозяйки, но читал между строк и делал свои выводы, прикидывал расклады по своим возможностям. Его пока не дёргала сила Фаины и её воинства, предоставлен был сам себе и это его устраивало. Были мыслишки, но для этого ему надо было выйти на местного авторитета, а у него, как назло, из этих краёв нуль целых минус квадрат, говоря грамотным языком математики.

Вскоре Хана ушёл, взяв запасной ключ на всякий случай, решил прогуляться по пивным, где всегда можно найти кого-нибудь из контингента. Нет, какой-либо чухан ему, конечно, не нужен, но всякие личности мелькают в подобных заведениях, может, и повезёт.

По пути сделал звонок Бузому, тот обрадовался, орал в трубку, что ждёт Германа в Тайланде, они с братвой уже пару недель там тайландятся по полной. На вопрос Ханы, есть ли у Бузого в этих местах выходы на авторитетных личностей, ответил, нет. В тех краях у него нет, на кого бы выйти с толком, он сожалеет, но не может помочь. Хотя советует спросить у Дарьяла, возможно, тот чего-нибудь подскажет, сиделец со стажем, полстраны знает.

Точно, Дарьял! Не медля Хана набрал недавнего оппонента с малой родины.

Надо отдать должное, тот так был изумлён звонком этого неуязвимого залётного, что даже через сотни километров Хана ощутил это изумление, и если был хмель у авторитета, то выветрился он чрезвычайно быстро. Хотя, рассудить по правде, любой бы был удивлён, шкалы не хватит!

Отправили залётного туда, куда местные не совались, оттуда не возвращались, один Лихо такой там ужас наводил на всю округу, что вокруг их образовался некий оазис с явным людским дефицитом на несколько километров, да шипит его мерцающая душа плевком на горячем утюге!

А они с Руди тогда ранним утром улизнули не хуже разведчиков. Руди провёл какой-то тропой через чащобу, выскочили на поляну с стоящим мерно рокочущим «мерседесом» с тонированными стёклами, угнездились и тут же по еле заметной сельской дороге умчались. Прошло несколько минут, выскочили на трассу, а там через недолго их к дому доставил неразговорчивый водила в коричневой кожаной кепи, из-под которой видны были только усы и нос. Поэтому и неудивительно, что все в деревне и не сомневались в участи Ханы, сгинул человек и всё тут! Особенно горевал мариман Флоцман, и неоднократно поминал добрым словом брательника, заступника и душевного парня залётного!

– Да, залётный! Умеешь ты удивить! – наконец обрёл связную речь Дарьял. – Сейчас-то тебя куда занесла нелёгкая? Всё в приключениях? Ни минуты покоя? Ну не живётся людям спокойно, неймётся им, чудным созданиям!

Когда Дарьял вылил все первичные эмоции, разговор пошёл более конструктивный.

Выслушав просьбу Ханы и пару минут подумав, он продиктовал номер некоего Морева Б. А. прозвище Бакен. Пообещал сам звякнуть, предупредить этого Морева. Ну а в разговоре, если того не будет, для его окружения, может ссылаться на него, Дарьяла. Он убеждён, наверняка помогут.

Выждав час, Хана набрал Бакена, тот, уже будучи в курсе, продиктовал адрес. Сговорились встретиться вечером, в неформальной, так сказать, обстановке.

Буквально через пять минут после ухода Германа в дверь квартиры Елены Олеговны раздался уверенный звонок. Та, открыв дверь, увидела знакомую рыжую шевелюру Руди. Как и в прошлый раз, не глядя на неё, он вполголоса проговорил:

– Через пятнадцать минут выйдешь во двор и сядешь в такси. Молча. Без вопросов. Поедешь, куда повезут.

И тут же стремительно запрыгал вниз по ступенькам. Елена Олеговна без лишней суеты, уже привычно не думая, собралась и вышла во двор. Когда такси выезжало со двора, навстречу ей попалась сине-жёлтая полицейская машина с мигалкой на крыше.

Климкин с нетерпением ждал, вот-вот должны сейчас привезти Трухлову на допрос. За то, что произошло с их опером, должен кто-то ответить, только нужно перестать миндальничать с этими бабами. Он был уверен, Осин пострадал из-за слежки за этой чёрной ведьмой, он на себе прочувствовал силу её чар. Ну, ничего! Сейчас Трухлову он размотает, кто это такая таинственная в чёрном, выяснит, ну а потом плотненько и ею можно заняться. Каково же было неприятное разочарование, когда наряд приехал пустым. Дома никого не оказалось, соседи показали, уехала незадолго до их приезда на такси. Куда – неизвестно.

Климкин в сердцах шарахнул по столу так, что удивлённый Ржач поднял голову.

Как раз вовремя, дабы принять двухсотграммовый гранёный стакан на свой интеллектуально невысокий лоб. Стакан разлетелся вдребезги, на лбу забагровел, словно штамп на чистом листе, исключительно чёткий след. Непостижимым образом рубчатый графин, наполовину заполненный водой, накренясь, проехал до края стола и рухнул на пол, устроив небольшой взрывчик и образовав лужу. Ручки, карандаши, ножницы и всяческая канцелярская мелочь тоже внесли свою лепту в суматоху, разлетелись по всему кабинету, и даже что-то вылетело в открытое окно. Буквально сразу снизу донёсся чей-то добротный мат.

– Это невозможно! – прошептал бледными губами Климкин, не может стакан летать, а графин бегать вопреки физическим законам.

Бедный Ржач, пошатываясь и держась за красный лоб, поднялся и пошёл было к дверям, но заскользил на луже и рухнул, ударившись затылком о край стула.

– Нет! – спазм перехватил горло, и у пытающегося закричать следователя вырвался не то всхлип, не то хрип.

Кое-как поднявшись, он доковылял соблюдая меры предосторожности, пример Ржача лежал перед глазами, до однокабинетника и осторожно помог тому подняться и усадил на стул, капитан, морщась, сел, стал водить круглыми глазами по потолку. Чтобы он скорее пришёл в себя, Климкин хотел предложить воды товарищу, схватил второй стакан, но воды не было.

Пустой взгляд Ржача опустился на коллегу, увидев стакан в руках супостата, он схватился за лоб и горестно взвыл, приводя в ужас тех, кто это услышал. Поднявшись со стула и шатаясь на нетвёрдых ногах, он сумел-таки покинуть кабинет.

Климкин не возражал, он сидел в ступоре, душа накинула щеколду, задвинула засов и, повернув ключ на два оборота, уединилась. Даже когда дверь распахнулась и влетели рассерженные коллеги, а коллег было много. Одни прибежали снизу, другие из соседних кабинетов, примчался и его начальник собственной персоной, и все начали орать, орали громко и долго. А он отрешённо смотрел на них, не выходя из релакса, и размышлял о чём-то возвышенном. Он не понимал этих людей, ну чего топтаться здесь в грязных сапожищах, уборщица только пол вымыла, а эти ввалились и развопились! Дела житейские, никчёмные, пустяковые, и вообще всё тлен и мишура. При этой простой и гениальной мысли его пробило на слезу, и он решил покаяться и признаться в любви к ближнему и к дальнему, к незнакомым и недругам, даже к коллегам, и к начальнику! Влетевшие в кабинет злые люди, готовые сказать Климкину о его отчётливой неправоте и, если будет нужда, сделать внушение, вглядевшись, умолкали и тихонько покидали кабинет. На них смотрел счастливый человек, он улыбался сквозь слёзы, всем кивал и даже обмочился, видимо, по причине, переполнявшей его радости.