Текст книги "Верь, бойся, проси…"

IX. Казачок

В то же самое время Фантил (он же, с лёгкой руки Лафета, Шляпа) собрал всю свою разведку числом один и учинил проверку на квалификацию, на не зря ли он деньги платит, не забыли ли, кто здесь главный, ну и так, порявкать для острастки и усиления уважения к нему, Фантилу первому.

Колюня Савраскин, худенький паренёк неприметной внешности, бывший школьный ботан и вечный адъютант у кого мосластые кулаки и наглая физиономия на крепкой шее. Сейчас он ходил под Фантилом побегушкой и соглядатаем, всё, что он считал любопытным, печатлелось на цифру. Собирались всякие сплетни, слухи и докладывалось в нужной интерпретации начальству. Фантилу было интересно всё, считая себя непревзойдённым манипулятором людским, талантливым зодчим и мастером моделирования ситуативных интриг, он с удовольствием впитывал Колюнины доклады. Ему было невдомёк, что Колюню в своё время к нему аккуратно подвёл Вениамин. Теперь, благодаря этому, он был в курсе дел этого «вождя», проинструктированный засланец всё сначала докладывал Рукопашнику.

Фантил тем временем в своей самонадеянности полагал, что найдёт способ отомстить обидчикам. Правда, действительность была иной, удачная и единственная акция, предпринятая по инициативе Фантила, это был набег на сельских. Когда после прерванного пикника, с испорченным настроением и чуть ли не в истерике он примчался к ЮЮ и начал было сетовать на обнаглевшую молодятину, тот, не дослушав, вызвал Рукопашника, а сам исчез. Рукопашник, занятый другим поручением ЮЮ, переадресовал его Крепышу с правом взять с десяток бойцов низшего звена. Выпытав у местного пастушка с ангельским лицом информацию про городских, нагрянули и на площадку, где они обычно тусовались. Бойцы по команде Фантила должны были жёстко дать понять этой голытьбе, кто в доме хозяин. Бойцы и дали! Потом, правда, выяснилось – дали не тем. На том успехи командарма Фантила и закончились.

Когда Рукопашник, освободившись от заданий насущных, позднее стал разбираться, что и как, он уже не хватался за голову, так как устал удивляться бездарности племянничка. Крепыша и бойцов после доклада ЮЮ о безобразиях его родственничка и по его команде, естественно, тихонько отправили охранять коттеджный посёлок, там от них пользы больше будет.

Надо отдать Колюне должное, он был неглупым малым, наблюдательным и расчётливым. Правда, его расчётливость настолько была гипертрофированной, что будь у него девушка, он бы ей свидания назначал на каком-нибудь кладбище в связи с обилием там цветов. Слава женскому чутью, девушки у Подфантила-Колюни не было. В этом смысле жадней Колюни был только Толстый Жад, бывший его одноклассник, единственный, с кем как-то приятельствовал Савраскин, такой же бывший изгой из ученического коллектива, а в настоящее время из общества людей нормальных. Вот уж скаредина небывалая, Плюшкин отдыхает! Был случай, который Жад вспоминать не любит, зато Колюня с величайшей готовностью не пропустит момента ему напомнить с цветистыми приукрашиваниями, с добавлением деталей, рождённых его воспалённой фантазией, о порочащем факте в биографии этого славного малого. А дело было так!

Они запрыгнули в троллейбус и, увидав знакомых девчонок на задней площадке, сразу устремились к ним. Колюня с ходу завёл разговор о том о сём, пытался шутить, девчонки вежливо улыбались. Толстый Жад после сытного обеда, краснолицый такой, стоял рядом, отдувался, помалкивал. Говорливый кавалер уже планировал в уме пригласить дам посетить кинотеатр на интимные задние ряды, но солнечный отблеск от монетки, кем-то оброненной на ступеньку троллейбуса, затмил рассудок паталогически жадного Жада! Нисколько не сомневаясь в правильности своих действий, он покинул коллектив и тут же нагнулся за испускающим золотой призыв сокровищем, но в самый кульминационный момент он неожиданно пукнул, тем не менее монетка была уже в руке, и, выпрямившись, он всем с победным видом показал пятьдесят копеек. Пунцовые девчонки, непривычные к демонстрации излишнего натурализма в столь людных местах, выскочили на ближайшей остановке. Колюня и пара десятков пассажиров молча смотрели на Жада, один с досадой, остальные с любопытством, смешанным с брезгливостью.

Жад же, опустив монетку в карман, оставался доволен жизнью, собой и вообще не понимал, с чего заострять внимание и так сгущать результат жизненных реалий и расстраиваться из-за пустячков.

Итак, маршалу Фантилу Колюня со всей готовностью продемонстрировал фото влюбленной парочки, отдельных персонажей из местных и довольно толково обрисовал отношения в буловской команде.

Также осветил некоторых персонажей из «подкованных», о гитаристах-нейтралах дал краткий обзор, так сказать в общих чертах, ввёл шефа в курс жизни части обитателей этого района. Подчеркнул явный антагонизм между буловцами и «подкованными», при этом заинтересованный Фантил потребовал побольше подробностей. Когда, выпытав всё, он погрузился в размышления, Колюня вздохнул было с облегчением, но тут же понял, что поторопился.

– Слушай сюда, что надо делать… – и тихонько на ухо генерал стал грузить подчинённого сверхзадачей. По мере поступления информации у Савраскина округлялись глаза и нижняя челюсть отвисала всё явственней.

X. Хана

Германа одолевала бессонница. Тоскливая такая, мучительная бессонница. Главное, новое дело, никогда не мучила и нигде.

Ни на зоне, ни по юности не замечал за собой подобного, и поэтому Хана озадаченно таращился на меркло светлеющее небо за окном, на уже различимые цветы в горшках, стоявшие на подоконнике застеклённой лоджии. Вышел, отоспался, отдохнул, накупался, загаром прогнал бледность тюремную, аппетит не пропал, никто не дёргает, и, казалось бы, живи и радуйся.

Нет ведь, что за сложная структура человечий организм! С его мозговой биохимией, будь она трижды не больна! Герман усмехнулся, действительно, чего он парится? Деньги? Денег хватает, благодаря маман, она у него всё время в торговле работала, потом в удачную негоцию как в струю попала и, надо отдать ей должное, перед отъездом с очередным фаворитом за рубеж, позаботилась о Герке. Была пара мощных домашних нычек, о них маман поведала бабке. У бабули дома тоже хранилась сумма в тайничке, которую та даже преумножила, так как была старухой очень даже неглупой и экономной.

Ещё была сберкнижка и карточка с немалыми счетами. Поэтому Герка за бабкой жил не тужил, та же, памятуя наказ дочери беспутной, ничего для внука не жалела, в разумных пределах, конечно.

Но послешкольное вольное поведение Герки, дружки сомнительные, пристальное внимание участкового, потом первая ходка, в результате сердце бабушки Ани не выдержало. Едва дождавшись его освобождения, не прожила и трёх месяцев. Схоронив единственного родного человека (мать даже на похороны не приехала, звонила, извинялась, тысячу причин нашла…), Хана, равнодушно выслушав, послал её про себя подальше и отключился. Самоустранился и от внешнего мира, жил как во сне, вяло плёлся в магазин, на автомате обедал и ужинал, оба телефона отключил, никого не хотел видеть и слышать. Местные ребята с сочувствием и пониманием приветствовали его при встрече, отмечая безучастность ко всему жилистого и некогда спортивного как пружина, Германа. Сейчас, шаркая, пыльный, как мешок из-под картофеля, передвигался овощ, отгородившись ото всех и вся безразличным отсутствием интереса к окружающей жизни.

Неизвестно, как было бы дальше, но вовремя появился Чел, и постепенно Хана ожил, стал выбираться из этой спячки. Дома уже не тянуло из всех углов унынием и апатией, постепенно вернулись жизненная энергия и аппетит, он даже стал замечать соседей.

Рыжий добрый котяра, с десяток килограмм веса, встречал хозяина сразу по приходу домой, навострённые рысьи уши и поднятый боевой трубой хвостище этого зверя давали понять, что в этом доме только двое нормальных существ, Чел и Хана. Остальное неважно, остальные тоже. Они там, где-то за дверями, остались, а здесь друже хозяин, наш мир и лично он, Чел, не потерпит посягательств кого-либо извне на их территорию.

Правда, ещё был Маньяк. Купленный на заре романтической юности в подарок своей первой симпатии, огроменный гималайский мишка, с белым треугольником на груди, важно восседал на спинке дивана, блестя глазами-блюдцами и раскинув лапы. Вид у этого прохиндея был то забавный, то растерянный, а иногда лохматый скучал, и его надо было обязательно пропылесосить. Хозяин мог уверенно считать его членом семьи, причём только на равных и по-другому никак. Герка помнил, как, весь взмыленный, он тащил эту тушу, почти с себя, в подарок Любке Козельской. Из окон третьего этажа доносилась музыка, звяканье столовых приборов, разговоры.

День рождения был в разгаре, когда Герка ввалился в подъезд с этаким чудовищем и потопал было наверх, но замер, увидев на площадке у почтовых ящиков целующихся Любку и какого-то залётного щегла. Он не помнил, как очутился перед парочкой вплотную, не видел испуганные глаза новорожденной, запомнил только, как затрещала рубаха щегла в его руках и то удовлетворение, с каким он съездил по личности сопернику. Визгу было предостаточно, упрёков и замечаний вдоволь, щегла увели умываться, а Герка, взвалив на себя невозмутимо сидевшего на ступеньках гималайского, поплёлся к себе. Вслед полетели угрозы и пожелания о скорейшем искоренении бандитов, от которых честным людям житья не стало.

Папаша щегла оказался мстительным служащим в органах правопорядка и сделал всё для осложнения жизни обидчика его чада. Потому и не удивились понимающие люди, да и сам Хана прекрасно понял, какой механизм сработал и откуда подляной потянуло. Но понял, к сожалению поздно, уже за колючкой-кактусом, когда вдоволь было времени осмыслить, так сказать, обратной связью утрясти все детальки прошедшего. Теперь он абы с кем выпивать не будет, да и вообще не уважает он это дело. Изредка может себе позволить расслабиться с проверенными корешами, но и то с соблюдением разумной меры.

Тогда в растрёпанных нервах, потрясённый и ни об чём не думающий Герка, конечно, не вник в наличие вдруг появившихся друзей, пьянки-гулянки – да пошло оно всё кубарем, раз жизня такая курва! Только кончилась веселуха внезапно и плачевно для Герки. Проснулся он на лавке в парке, а рядом оперок. Доблестный наряд в лице двух сержантов, кому спим? А что в карманах? Кастет! А не ты ли мужику голову проломил сегодня ночью этим кастетом? И поехал Герман в свой первый тернистый путь через следствие и суды на зону. Хорошо, мужик тот жив остался, и, хоть Герку он не признал, на это плюнув, всандалили четыре года и будь здоров, гребешок на бриту лысину.

Гималайский Маньяком стал позднее, Хана не очень любил свою комнату, там и компьютер, стеллаж с любимыми книжками и кровать широченная, но не лежала душа – и всё тут! Поэтому спал на диване и обитал в основном в большой комнате с выходом на лоджию.

Метровый жекашник перетащил и поставил в угол на тумбочку, DVD-плеер и диски вовнутрь той же тумбочки – и жизнь наладилась. Повадился, правда, гималайский коварно нападать на Германа, сто́ит тому во сне пошевелиться, этот лупоглазый, раскинув лапы, тут же реагирует броском на хозяина. Мягко валится и обнимает, полное впечатление, гад такой. Хорошо, дом родной, не зона, воспитал бы паршивца! Пробовал на ночь сажать на стул, поспал хорошо одну ночь, на вторую заснуть не мог. Даже с закрытыми глазами перед ним возникал гималайский с глазами-блюдцами, в коих затаилась мировая скорбь и вселенская укоризна, казалось, сейчас вот-вот выкатится слеза размером с клубничину у этого лохматого шантажиста, и Хана дрогнул.

Посадил на место, подумав, может, купить ему подругу под стать, и торжественно присвоил прозвище – Маньяк! Чел одобрил такой расклад и в знак своего удовольствия разлёгся во весь свой метр без хвоста на спинке дивана, рядом с Маньяком и хозяином. Лафа!

Хана подозревал, что кот всё-таки ревнует, но виду не подаёт. Хотя кто их разберёт, кошачьих этих, обычно невозмутимых в поведении, аки сфинксы.

В отличие от купленного Маньяка, Чел вырыл себе место под солнцем в квартире у Ханы без всяких там хитромудростей, пришёл – и всё тут.

Как-то, припозднившись, Хана наконец-то добрался до дома и, поднявшись на свой этаж, обнаружил у своих дверей рыжего котёнка. Крупный такой молодой котофеич сидел на коврике и будто ждал хозяина этой квартиры.

– Здравствуйте, – растерянно произнёс хозяин, – разрешите пройти?

Котёнок поставил кисточки ушей вертикально и внимательно посмотрел на чудака.

Герман тоже вгляделся, какой котёнок? Это рысёнок, молодой, конечно, но таких котов не бывает. Великоват он для кота, знаете ли.

– Понимаете, я здесь некоторым образом живу, и хотелось бы попасть домой, – вежливо объяснил Хана. Ожидаемой реакции не было, кот уходить не собирался, сидел слушал, смотрел глазищами, но с места не трогался.

– Слышь, зверь, будь человеком! Мне в туалет надо. Ты давай посторонись, что ли… а я тебе молока за это…

Так приговаривая, хитрый двуногий сапиенс протиснулся бочком, открыл дверь, ввалился в коридор и опрометью в спасительный кабинет.

Когда, выйдя вновь жизнерадостным и полным желания провести вечер в неге и покое, хозяин квартиры озадаченно уставился на гостя на коврике, тот уже был с этой стороны двери. Правильно, дверь-то открыта, вот и гость нарисовался, а что? Двери, они такие, они открываются для того, чтобы всякие рыжие…

– А! – обрадовался гостеприимный хозяин. – Вспомнил! Тебе же молока обещано, вот ты за ним и пришёл, да? Ладно, подожди.

Прикрыв входную дверь, на кухне открыл холодильник, мрачно осмотрел пустоту: ни молока, ни рыбы. В морозилке окорочка.

В пакете кочан капусты, из круп перловки немного. Делать нечего, вздохнув, Хана стал готовить блюдо для гостя, как та рекламная хозяйка, застигнутая врасплох наглыми пришельцами.

Пока нарезанная капуста с перловкой и курятиной тушилась, открыл в инете страницу о кормлении кошек. Мать честная! Целая наука! Оказалось хорошо, что ни молока, ни рыбы. А это, там, на кухне, нормальным оказалось. Сварив и найдя подходящую посудину, остудил до комнатной температуры, грамотные все благодаря Интернету, обернувшись, убедился в тщательном контроле неотразимых кошачьих глаз, уже появившихся на кухне.

– Лихо! Ну-с, приятного вам, ваше вашество!

Поставил миску на пол кухни, налил из-под крана воды в плошку, поставил рядом и пошёл на диван, к родному ящику и гималайскому пройдохе.

На следующее утро обнаружил пустые посудины, не сразу, но нашёл усатого гостя на мягком пуфике в своей комнате. Гость отдыхали, только услышав возню, глаз один приоткрыли, но, увидев мелкое и никчёмное, опять ушли в нирвану. Покачав головой, Хана задумался. Котяра ему понравился, человечище! А достоинства сколько! Надо разузнать всё об этом хищнике, и он набрал номер знакомого ветеринара.

– Привет, я к тебе щас загляну. Лады?

Через час, нагруженные пакетами, явились двое, и зверь тотчас проявился во всей красе.

– Да! Экземпляр! – восхищённо воскликнул один.

– Ну! – согласился другой.

– Красавец этот – мейн кун. Порода такая, америкосы вывели. Это у тебя парень, месяцев десять примерно. Ещё подрастёт, конечно, до двух лет растут. Окна на лоджии не открывай, кот сильный и в разгоне может просто вылететь наружу. Подоконник свободный, это хорошо. Посади травы в горшки, у дачников припроси, овёс там, пашеничка. Пусть прорастают. Продукты, корма, туалет, меню, аптечка, прочие разности найди в инете. Знаю только, любят до одури варёное крабовое мясо, правда, это любят все. Зверь сильный и добрый в то же время. Кстати, и охранник неплохой. Как правило, куны очень умны и преданны. Если надумал его оставить, то вскорости подружитесь, эти парни душевные. Ну, звони, ежели что…

И грамотный Айболит ушёл, оставив небольшой коллектив в некотором раздумье и повелев как можно скорее подружиться, а хозяину постараться воспринимать этого хищника как равноправного члена семьи.

Со временем, конечно, Хана привык и не испытывал трепета душевного перед задачами и правилами совместного проживания с котярой, постепенно приобреталось нужное, изучались привычки и т. д.

Кот был чистюлей и душевным малым, молчуном в основном, но иногда начинал с Ханой разговаривать на своём, и тот угорал от удовольствия, сидя на диване и слушая рыжего, притом почёсывая и поглаживая оного. В Чела он произвёл зверюгу, потому что это рысье существо было вполне адекватным и отзывчивым, да и как не очеловечить, когда во внимательных, чуть раскосых глазах светится вполне людской ум.

Хана встречал двуногих-прямоходящих с оловянными взглядами да и с такой же головой. Светиться там было нечему, да и думать, видимо, нечем и незачем.

А уж поведение иных представителей рода человеческого, их отношение к себе подобным, трудно подобрать подходящее слово, но иначе, как самоедами, не обозвать. Хана кое-чего в этой жизни повидал, знал цену правилу «не верь, не бойся, не проси, не жалуйся», а посему и прикипел к животине, знал, не предаст тот. Чел отвечал хозяину искренней привязанностью, при длительных отлучках Ханы из дома начинал тосковать, поэтому тот старался без надобности важной нигде не задерживаться и спешил к питомцам своим. Маньяк тоже был частью семейного бытия, с ним связан воспоминаниями кусочек жизни, и нельзя это было не признавать.

Прилюбив место на площадке, Герман с Челом часто туда наведывались отдыхать.

Обычно, взяв покрывало, иногда пивка, надев на друга шлейку, оба подвижных покидали квартиру и уходили на природу, к реке и солнечным ваннам. Маньяк с покорным видом всемирно известного обречённого страдать за весь мир следил за сборами, потом провожал их грустным взглядом, смешно сказать, но перед уходом хозяину приходилось задерживаться у медведя и рассказывать, куда, зачем уходят и когда придут.

Чел, уже будучи в шлейке, внимательно наблюдал за процедурой и как будто одобрял происходящее, это выглядело забавным, но после ритуала покидать квартиру было легче, право слово. Не думалось, не мерещилось, и отдыхали они с лёгким сердцем. Как-то зашедшая проведать его бабуля, подруга бабы Ани, случайно стала свидетельницей такого прощания. Они с Челом только собрались на променад, как звонок в дверь и «здрасте, мы с приплытьицем». Навещала могилку Аннушки, прибралась там, в общем, полный порядок, потом, стоя у входа в комнату, наблюдала сцену прощания. Хана для зрителей устроил её поторжественней, специально прочувствованней. У бабули глаза под очками сбились в кучу, челюсть отвисла, обычно словоохотливая, она на этот раз молчала и крестилась. Потом скомкано и поспешно попрощалась, сочувственно глянула напоследок и испарилась очень быстро. Хана от души посмеялся, у Чела тоже вид был весёлый.

По пути знакомые приветствовали пару, даже хамоватый владелец якобы свирепого ротвейлера, от которого шарахался весь подъезд, приподнял шляпу над багровой от жары лысиной. Ротвейлер был тут же, но сделал вид, что этот кошак его не интересует ни с какой стороны, хотя Чел невозмутимо прошествовал, чуть не задевая чёрный нос пса своим хвостищем. Гордой вертикальной трубой в метр высотой рыжий стяг плыл по двору рядом с хозяином, ведь они шли на прогулку, не хухры-мухры.

– О! Тигра вывели! – шушукалась бойкая дворовая пацанва, кучковавшаяся в тени деревьев перед походом на реку.

С хамным нуворишем Герману пришлось столкнуться вплотную, когда он вернулся с зоны. Поначалу, радуясь жизни, он не видел да и не хотел видеть ничего, считая бытовые суетные мелочи никчёмными.

Но постепенно увидел некий непорядок. К примеру, как его соседи встают по стойке смирно в подъезде при встрече с ротвейлером. А толстомордый ушлёпок, спускавшийся сзади, с верхних этажей, довольно щерился, получал удовольствие и на робкие замечания по поводу намордника никак не реагировал. Или реагировал, но громко и угрожающе. Кончилось тем, что Никитишну, божьего одувана, отвезли в больницу с инфарктом, прямо из подъезда, после общения с этими чудовищами.

Когда к Хане прибежал её племянник, пацан ещё, весь в слезах, с просьбой как-то воздействовать на этих верхних, он вынырнул из нирваны. У пацана судьба сродни его, безотцовщина, мать неизвестно где, одна бабка. Нахмурился Хана и наконец решил присмотреться более внимательно к жизни обитателей своего подъезда.

Эти, сверху, зарулили в их дом по обмену, Герман в это время был далеко, у хозяина. Как выяснилось, зарулившие были люди со связями, с участковым распивали пиво в жару и прочее.

Орясина младая и наглая, т. е. их отпрыск, любил ставить свой байк во дворе поперёк тротуарной дорожки, людям приходилось обходить, держа свои мысли при себе. Сделать замечание никто не решался, себе дороже.

Пенсионер из первого подъезда попросил переставить, ждал «скорую помощь», у него жена слегла, так бедолага наслушался всякого разного, отчего хватался за сердце и жевал валидол. Мало того, ему ещё на следующую ночь выбили стёкла в комнате и на кухне. Дома хозяина не было, дежурил в больнице, хорошо, соседи посидели покараулили, пока он не пришёл. Участковый только руками развёл, хулиганов развелось, хоть экспортируй в Гонолулу.

Тихонько к Герману Валерьичу подкатила делегация из трёх пожилых старожилов, они знали и уважали парня. Пришли вечерком, пришли посоветоваться с ним, как к бывалому, что можно придумать, что предпринять. Многое порассказали, сошлись в одном, спокойная жизнь соседей закончилась с приездом этих викингов. Ни пожилые, ни молодёжь им не указ и не авторитет, творят, что хотят, живут по своим правилам, как пассажиры временные. Может, Герман Валерьич подсобит чутка, очень все просят, благодарны весьма будут. Ни да ни нет не сказал делегации бывший сиделец, посидели, чайку попили да и разошлись. Правда, старожилы мудрые, отметив задумчивость Ханы, приободрились. Конечно, они понимали его осторожность, человек после отсидки, под наблюдением, а «верхние» враз подляну сотворят, только подставься.

Как всегда, Орясина лихо подлетел на орущем байке к подъезду, поставил его, как обычно, где ему заблагорассудилось, т. е. поперёк, снял подругу с заднего сиденья, и в четыре ноги направились к дому.

– Во, здо́рово! Мопед кстати! За пивом сгоняться ништяк! – Митроха-младший с парой клевретов вылезли из какой-то щели и, шаркая кроссами подошли к байку. Также невесомо в дверях подъезда, как из воздуха, возник Хана.

Орясина величественно обернулся к шпане и остолбенел, один из клевретов непринуждённо мочился прямо на сиденье его гордости.

– Наставят мопедов, понимашь… пацанам помочиться негде, – как бы рассуждая сам с собой, изрёк Хана.

Пенсионеры с шахматами, любители домино, сидевшие в тени деревьев, толкали друг друга локтями, смотри, мол! В наступившей тишине и с непритворным интересом все дворовые наблюдали за спектаклем. Казалось, даже костяшки домино повисли в воздухе.

Орясина вмиг обернулся к дерзкому из их подъезда, сжал кулаки. Поросячьими глазками сосканировал наглеца, но инстинкт указал на опасность, исходящую от расслабленной фигуры в дверном проёме. Поэтому выбрал этих гадёнышей, оскорбивших его байк, прыжками подлетел к хулиганам, но те, как воробьи, разлетелись в разные стороны.

Сколько ругани и угроз обрушил Орясина на их головы, пока протирал сиденье, не сосчитать. Когда закончил, обнаружил рядом стоящего этого непонятного соседа.

– Ты мопед-то свой ставь в другом месте, негоже тут ему стоять, – вполне мирно предложил свой вариант стоянки этот чудак.

– А то чё? – с вызовом вопросил верхний. – Тоже гавкать будешь? Так я таких…

Хана неуловимо приблизился вплотную, взял цепко за руку кабанообразного и заглянул в глаза, тот сразу осёкся и судорожно взглотнул.

– Жалко мопед, обгадят ведь хулиганы всякие, эвон что средь бела дня творят. Барышню и то не постеснялись, беда прямо.

– Где хочу, там и ставлю! Мне не указ ни ты, ни эта шушера, – с вызовом закончил освобождённый от цепких рук верхний и победоносно скрылся в подъезде, не забыв прихватить барышню. Та, судя по блестящим глазам, с величайшим интересом наблюдала этот цирк, но всё в этом мире не бесконечно.

Пожав плечами, Герман спокойно подошёл к играющим мужикам, скромно встал в стороне, достал мобилу и буквально через мгновение убрал её, никто и внимания не обратил. Опять раздался грохот костяшек домино, опять углубились шахматисты в свои умственные баталии, опять сгрудились сопереживающие зрители и мудрые советчики.

Никто толком не понял, откуда взялись два тинейджера с лохмами, закрывающими покатые лбы, с кольцами в ушах. Они деловито несли ведра с чем-то дымящимся, подойдя к байку, стали выливать из ёмкости что-то чёрное и горячее, не жалея, щедро поливали рулевое, фары, блестевшие на солнце, сиденье. Потом, дав пинка, вылили остатки на движок опрокинувшегося невезучего механизма. Незаметно, в то же время вроде и не спеша, растворились среди зелени близрастущих кустов и деревьев.

Не надо говорить, что игра опять дружно прекратилась, зрители сидели в шоке, в шоке были и прохожие, обходившие по тротуару облитое, видимо, смолой, нечто напоминающее байк.

Отставной военный дядька, судя по выправке и рубахе, даже привстал, дабы не пропустить ни одного кадра из так нечастого здесь зрелища.

Через несколько минут шок прошёл, зрители заняли свои места, опять застучало домино, задвигались шашки и шахматы, опять суфлёры и помощники взялись давать советы. Хана скромно пристроился с края лавки у шахматистов, нравилась ему эта умная игра, сам любил эти дебюты и гамбиты, играл неплохо. Иногда кто-то нет-нет да и бросал взгляд на бесформенное чёрное пятно застывшей смолы с колёсами, терпеливо ждали кульминации, и она через часок проявилась.

Из подъезда вальяжно выполз младший верхний, щурясь на солнце, козырёк бейсболки набок, тёмные очки на лбу, шорты цвета беж, доволен жизнью. Следом показалась очередная пассия-однодневка, яркая, как гусеница в муравейнике. Рука, шарившая ключи от байка в кармане шорт, замерла, из открывшегося рта вывалилась жвачка. Игра опять застыла в воздухе, наступила благоговейная тишина. Зрители ждали чего угодно, но только не этого. Младший кабанообразный потерял голос, он разводил руками, растерянно вращал глазами, крутил по сторонам головой и икал без остановки, да так, что разлеталось на весь двор.

– Я же говорил, хулиганья развелось, – вполголоса произнёс Хана.

Враз оцепенение покинуло байковладельца, слух у него хороший, он достал телефон и что-то яростно забормотал, потом решительно направился к столам с культурно отдыхающими пенсионерами и присутствующими прочими достойными лицами.

– Твоих рук дело, урка позорный! Погоди, гад! Ещё нахлебаешься за свои фокусы. Ты не знаешь, с кем связался!

Возвышаясь над спокойно сидевшим на лавке Германом Валерьевичем, Орясина изрыгал угрозы, как прорвало. Мужики тоже сидели, слушали молча. Наконец, вырвавшись, Орясина умолк.

– Вы, гражданин, ведите себя прилично, налетели, понимаешь, с оскорблениями, ругаетесь нецензурно на весь двор. А здесь женщины и дети. И ещё есть статья такая, про клевету, не слыхали? Свидетелей полный двор. Ну а за предъяву хамскую можешь ответить по полной.

Всё это Хана сказал не вставая и очень спокойным тоном, только взглянул так, что бывший байкер попятился и опять потерял голос. Из подъезда танком вылетел кабанообразный-старший с ротвейлером на поводке. Увидав пятно с колёсами, бывшее когда-то байком, на асфальте, старший утробно заревел. От железной дороги бодро ответил азартный тепловоз, ротвейлер, услыхав такое дело, в знак солидарности залаял. С мощью локомотива старший устремился на помощь своему чаду, правда, пар выпустить не удалось. Когда подбежал к столу и уже приготовился, как обычно, взять на глотку, охарактеризовать любого и каждого, особливо этого рецидивиста!

– Во, щас и этот на статью наговорит… – это бывший военный соседям за столом.

Все с нетерпением уставились на новоприбывшего, тот, услыхав такое дело, осёкся.

Пошептавшись, попробовало хамьё семейное порасспрашивать люд честной, кто чего слышал и видел, но толкового в ответ ничего не звучало. Кто-то отмалчивался, думая над очередным ходом, кто пожимал плечами в недоумении, как же такое могло случиться? Проезжала машина какая-то, правда, далековато отсюда, но звук слышали многие. Ах да! Ещё вертолёт пролетал, он, гад, второй день стрекочет над головами, играть мешает.

Услыхав про вертолёт, верхние кабаны переглянулись и дружно поплелись к распластанному байку. Нужно было его отдирать от асфальта и куда-нибудь девать, а то мало ли, «скорая» или пожарная вдруг, не ровён час. Помогать этой семейке никто не собирался, даже девица, пересчитав купюры и высмотрев, должно быть, самое интересное, предпочла исчезнуть по-английски.

Потом нарисовался всклокоченный участковый, послушав возбуждённые хозяйские байки о байке, опрометью приблизился к играющим. Послушав вторую серию про «не видели, не знаем, мы играли», он поскучнел и обратил всё внимание на Хану. Вопросы пошли не по ситуации, вскользь замелькали завуалированные угрозы, было упомянуто о жалобе, коя будет написана семьёй, им обиженной. А к нему отношение особое, как к сидельцу в недавнем прошлом.

На что Хана спокойно и с достоинством напомнил участковому, что есть статья за поклёп и клевету, договорить ему не дали мужики, в несколько голосов подтвердившие о присутствии Германа Валерьича в их коллективе на данный отрезок времени. К случившемуся он абсолютно не причастен, этому свидетелей два десятка, а бывший военный прямо намекнул о бумаге, которую они при надобности могут написать начальству участкового за подписью всего коллектива. Указали и на взбалмошную семейку с верхних этажей с примерами и фактами, указали на отсутствие мер профилактического воздействия на этих возмутителей спокойствия.

Через несколько минут участковый вспотел, заёрзал и вспомнил о множестве неотложных дел. Вскочил и, не прощаясь, бочком, как краб, запередвигался живо, создавая имитацию бурной деятельности. По пути поглядел, как грузят смолу с колёсами в бортовой «зилок» нанятые грузчики, и испарился.

Онопко, так звучала фамилия участкового капитана, был в бешенстве, по его самолюбию не щёлкали давно, отучил он от этого всяческих недоброжелателей. А сейчас какой-то бывший зэк смеет отрыжку при нём демонстрировать, спокойный такой, гадёныш. Он вспомнил неодобрительные взгляды пенсионеров, а эта публика социально активная, лучше не связываться. Жаль, он бы уже сегодня вылечил бы этого, как его, Ханакова. В своём «здравпункте», так он называл опорный, лечил случаи и посложней.