Текст книги "Верь, бойся, проси…"

Брееву, начальнику оперов всея этого отдела, сообщили о пришедшем в себя Осине. Быстро схватив машину, тот помчался в госпиталь, нужно как можно быстрее из первоисточника услыхать всю подноготную.

Приехав, он сразу кинулся в палату, у дверей дежурил друг и коллега Осина, поэтому зашли вдвоём. Медсестра предупредила, что больной очень слаб, времени минут десять, не больше, и вышла.

– Дружище! Кто тебя? Что помнишь? Как было?

Повреждённый слабым голосом стал рассказывать, поначалу всё шло логично, до той станции, где вылезла эта тётка, а следом за ней и он.

– Как ты говоришь, она называется?! Уклейма! Какая? Уклейма Разделочная?!

Бреев задумался, посмотрел на здорового коллегу, тот пожал плечами.

Дальше больной понёс такое, что оба сотрудника из его родного отдела только переглядывались. Бреев уже и не пытался записывать. Да и писать бредятину про харчевню «Весёлые ужимки», что на вокзале, про акульи бутерброды, про рыжего у бочки с пивом, под названием «Пиво жёлтое ослиное». Также про диковинные названия улиц, переулков, про дома с пятизначными номерами.

Да и про коллег из транспортной полиции, которые просто так избили, а потом затащили его в темницу сырую с плакатом у входа «Для орлов молодых», отражать в рапорте всё это как-то не хотелось. При этом горе-опер категорически не помнит, зачем его туда понесло, да и как оттуда вынесло.

Сочувственно попрощавшись, пожелав скорейшего выздоровления, при этом сильно в душе сомневаясь в благоприятном исходе, сотрудники покинули палату в мрачном недоумении.

Елену Олеговну привезли на карьеры и велели погулять пару часов, если никто не подойдёт к ней за это время, пусть спокойно ждёт, за ней приедут. Сказав это, водила развернул такси и уехал.

Привыкшая безропотно подчиняться, Елена Олеговна пошла гулять, поднявшись на песчаную сопку, она замерла в восхищении, далеко внизу зелёным кратером виднелось огромное, глубокое озеро.

Несмотря на хорошую погоду, народу было мало, группа молодёжи на велосипедах, несколько рыболовов да деревенский мужичок, он же козий пастух с десятком подопечных двурогих. Козы с удовольствием прогуливались по песчаным горам, жевали колючую траву, пастух с аналогичным удовольствием возлежал на мягком песке, посасывая пивко из полторашки. Идиллия полная!

Сколько же лет она не была здесь, точно и не сообразить. Вот, что значит вдали от города, почти двадцать километров, здесь потому и не изменилось почти ничего.

Всё такой же свежий воздух, нет машин, к карьерам вела пыльная сельская отворотка в пару километров. Трасса же асфальтовая была оживлённая, но сюда мало кто заезжал, в основном пролетали мимо, дальше шли изумительные сосновые боры вдоль Волги, вот там и кучковался отдыхающий от городской пыли и стрессов народ.

Гуляя и любуясь, Елена Олеговна не заметила, как пролетело время, вот и машина та же самая подъехала, жёлтая в шашечках, водила вылез и призывно машет рукой. И вдруг она, впервые за много дней, почувствовала голод. До этого и не замечала, что в тарелке на завтрак, есть ли обед, всё машинально, как механизм неодушевлённый. А вот погуляла на природе, как будто и полегчало на душе немного, боль головная ушла куда-то, и сердце железная лапа не сжимает.

Почему Бакен? Хана примерно понял, когда подъехал к дому авторитета. Ухоженный особнячок стоял на самом берегу небольшой гавани, деревянный пирс с привязанными по обе стороны лодками, катамаран, гидроцикл и ещё пара катеров и даже небольшая шхуна. А на выходе из гавани в реку качался на волнах огромный красный бакен, помигивая то зелёным, то синим цветом. Особенно впечатляло это зрелище вечером и ночью.

У ворот стояли несколько машин, видимо, у Бакена были гости, но Хана приехал ко времени условленному и поэтому без смущения вошёл в приоткрытые ворота. Не успел сделать и несколько шагов, как к нему устремились пара дюжих бронелбов в безукоризненно отглаженных костюмах, ещё один нарисовался, не сотрёшь, у дверей особнячка. Хана остановился в метре от этих здоровяков и внимательно стал смотреть, и внимательно приготовился слушать. В отличие от этих ходячих манекенов, одетый в простые джинсы и ветровку, он, однако, не испытывал комплекса и смело смотрел в глаза этим быкам. Тем это явно было не по характеру, они привыкли к боязни и почитанию, а тут какой-то овощ, ниже каждого из них на голову, осмеливается смотреть на равных!

Демонстрирует таким, самым наглым образом, пренебрежение к страху и полное отсутствие уважения к стрельцам, да не простым, а приближённым к самому!

– Слушаем вас? – пророкотал тот, который выше всего на полторы головы.

Второй, это который выше на две головы, согласно кивнул, мол, действительно слушаем.

– Мне бы к хозяину, – мирно произнёс Герман, всё-таки люди на работе, он их понимает.

– Вам назначено?

– Бакену скажи, от Дарьяла привет ему, – проснулся Хана, так до завтра можно стоять время терять, а он этого и в мыслях не держал.

«Костюмы» смерили его ещё раз недобрыми взглядами, потом один направился к стоящему в дверях, вполголоса кратко переговорили и, возвернувшись, гостеприимно, но без душевной теплоты произнёс:

– Проходите, вас ждут.

Когда Хана увидел Бакена, еле удержал улыбку, хотя Дарьял и предупреждал его о неком пунктике своего лепшего корефана, но тем не менее. Полненький мужик, чуть выше среднего роста, сидел в кресле во главе стола, в окружении джентльменов в галстуках и безупречных в манерах.

На хозяине же была порванная тельняшка, на загорелой шее златая цепь с золотым якорем, в зубах боцманская трубка, на голове капитанская морская фуражка ещё царского образца.

Мимо боцманской трубки, которую он посасывал вхолостую, вылетал отборный боцманский мат, заменяющий все, даже самые невинные слова. Наверное, шло какое-то деловое совещание, и повестка дня, видимо, не совсем устраивала хозяина, ибо в воздухе висела его матерщина такого смыслового сплетения, что дохли мухи, а любимцы – пара Гиацинтовых ара, попугаев из Боливии, спрятались в расселину экзотического бревна лежащего, за бамбуковой рощицей.

– Видел в… и… хотел! На… надоели как… кашалотов! Всё!.. к… матери и… вам всем оптом и каждому!

В этот кульминационный момент появляется Хана, джентльмены, вытирая вспотевшие лбы и шеи накрахмаленными и благоухающими платками, покидают огромную совещательную и гостиную в одном флаконе.

Кивнув и показав на освободившееся кресло, хозяин выскочил из-за стола, помчался к зеркальному бару, схватил бутылку Лизини, Брунелло ди Монтальчино, 2007 года, дорогущего красного элитного вина. Звякнул большущий фужер, полетела выплюнутая пробка на мармолеумный пол. Сытенькое пузо, равный тельник, изгрызенная трубка в зубах, в семейных трусах до колен и в фуражке, вид был у дружбана Дарьяла весьма колоритный. Герману свет Валерьичу пришлось приложить немалое усилие, дабы не растерять деликатность и не улыбнуться. Хотя хозяину это было, похоже, до кренделей. Высосав фужер в один присест, он уставился на Хану.

Услышав тишину, из глубины вольера вылезли килограммовые красавцы попугаи. В метр ростом каждый, заскакали по насестам, по крупным веткам фруктовых деревьев, по брёвнам, там ещё и другие брёвна торчали из немалого бассейна, которого хватило бы для содержания гавиала. Если бы Хана знал, сколько отвалил зелёных за каждого ару их хозяин, он бы точно сейчас расхохотался, убедившись в догадке – перед ним сумасшедший! Расхохотался бы и ушёл. Но незнание облегчает понимание! Иногда.

– Итак, молодой человек, излагай, я весь внимание!

Хана довольно связно и кратко обрисовал ситуацию. Попросил помочь парню, насколько это возможно, поддержать в хате на крайняк. Сидит в местном СИЗО, ждёт суда, но дело внаглую пришито. Улик мало, вот и хотят его по полной запрессовать до сознанки.

– Вот козлы… опарыши!.. продажные…!.. …!.. Я же знаю, как… …!.. Ну… ладно, я их… и вдогонку вертел бы на болте этих беспредельщиков!

Хана с уважением смотрел на этого мастера непечатного словца, попугаи опять попрятались. Полный эмоций, Бакен вскочил и опять наполнил фужер красным элитным, выпил и от души хряснул об какую-то статую! Посыпались дождём осколки фужера, слава прочному фарфору, статуя трещину не дала!

Немного угомонившись, хозяин схватился за сотовый. Через короткую паузу посыпалась привычная солёная матерщина разбавленная феней, или наоборот.

Размахивая рукой с трубкой а-ля кептен, импульсивный Бакен, явный холерик, умчался через цветочную оранжерею во двор, но и оттуда хорошо были слышны его виртуозные речевые изыски.

Пару минут не было ничего слышно, внезапно:

 
– Гей вы шкетья подзаборная!
кондуктор сцапает вас враз!
едешь ты, в вагоне мягком, тёплом,
а поезд мчит нас на Донбасс!
 

Это, довольно громко, заорал рингтон на трубе хозяина. Хана только головой покачал.

Видимо, не вытравить из Бакена даже с годами любовь к народному творчеству!

– Узнал я про этого парня, – наконец появился авторитет, – сидит в хате, их пока с десяток там, на сегодня там спокойно. Тит там старший, знакомец мой. Ему передадут от меня маляву, присмотрит за порядком. Он ходок опытный, скумекает с ходу, если что.

– Спасибо, Бакен.

– Да ладно. Было бы зачем. Дарьялу привет!

Обменявшись телефонами, дружески попрощались. Хозяин звал на вечерний шашлык, но Хана смог убедить его, не обижая, в невозможности своего присутствия в данное время, а вот в будущем, если предложение в силе останется, с удовольствием. Бакен заверил, останется в силе.

Вечером, за ужином, Хана обратил внимание на некоторое оживление дальней родственницы. И ужин, что она сотворила, удался вполне, и разговор получился более живой, не такой тусклый да вялый, а повеселей, с надеждой на лучшее.

Елена Олеговна рассказала про карьеры, правда, никто не подошёл, зато нагулялась там, молодость вспомнила, отдохнула. Хана про себя усмехнулся, не просто так её туда отправили, Фаина зря ничего не делает, но ничего объяснять не стал.

Мразь

Брюнетка с хвостом чёрных волос на голове не особенно и спешила. Цокали каблучки, мелькали стройные крепкие ножки, иногда она оборачивалась, и Кроиле чудилась её испуганная улыбка, растерянное лицо. Это распаляло его ещё больше, он, большой двухметровый монстр, зверь, в похоти своей беспощадный, ловкий и сильный! Впереди же маячила ладная фигурка чернявой, всё в ней было по вкусу преследующего её хищника, особая женская гибкость и округлость, подчёркнутая быстрой ходьбой. Милая мордашка, чёрные колготки, блеснувшие слезинки в её глазах, всё было, как он хотел, как мечтал найти её вот именно такой, сделать своей и только своей! Он даже не ускорял прыти, чувствуя мощь и наслаждаясь этой мощью, растягивая удовольствие от предстоящего финиша, крался за ней бесшумно, вырастал тенью сразу за её спиной, как только она отворачивалась. Казалось, каменистый туннель никогда не закончится, но забрезжил наконец красный свет, побежала быстрей всхлипывающая красотка, будоража воспалённый мозг и отключая в нём последнее человеческое, и он уже не замечал изменений, происшедших очень быстро. Вылетев из туннеля в обширный зал, в круг, освещённый огнём огромного камина, хищник вдруг остановился, быстро пришёл в себя и стал видеть детали. Большие чёрные шероховатые плиты под ногами простирались далеко в необъятную глазом темноту зала, и всюду за границей света от пары факелов и каминного огня, окружал мрак и холод. Преследователь огляделся, туннель пропал, жертва, им намеченная и в один момент страх потерявшая, спокойно стояла у огромного стола и протягивала какие-то бумаги важному господину. Что господин важный, Кроила почувствовал сразу.

– Вот досье на этого урода, пфальцгра́ф.

Мужчина в безукоризненном строгом чёрном костюме, взяв бумаги стал читать, всё это действо происходило молча и деловито. Озадаченный охотник на девушек понял – его не воспринимают! Причём никак! Это надо пресекать хирургически больно, чтобы не было потом мучительно стыдно!

Он напружинился, готовый к прыжку, левобарс, тигрокрыс, зазмеились в душе свирепые красные языки ярости, забился в нетерпении злой пульс, и с клыков брызнула ядовитая слюна…

Удар плёткой был нанесён мастерски, сбил с ног, рассёк до крови плечо, враз охладил ярость и выбил клыки желания.

– Даже и не думай, мразь!

Это красотка произнесла лениво, но очень убедительно, сворачивая в кольца плеть. Спортивная красотка такая, хлёсткая!

– Тэк-с, Михаил Людвигович Ищук. Сорока одного года. Образование самое среднее. Работал сантехником, потом приёмщиком стеклотары… ага! Выгнали за систематическое пьянство. Так, дальше. Приставал к несовершеннолетней соседке с гнусными предложениями, отец девчонки сломал ему челюсть… Молодец мужик! Год в ИТК за мелкое воровство. Сейчас безработный. Прозвище Кроила.

– Несомненно наш клиент, пфальцграф, немного осталось.

– Последний эпизод – лжесвидетельство. За тысячу долларов, полученных от семьи Залоцких, пошёл на оговор невинного человека. Тот сейчас под следствием, сидит в СИЗО. Из тысячи иудиных серебряников пропить успел одну двадцатую, остальные украли у пьяного в подъезде, пока валялся, как половик. Мда… абсолютно никчёмный куль дерьма, ни выпить, ни украсть!

– Вы совершенно правы, пфальцграф, полное ничтожество.

В дополнение удар плетью по ничтожеству, оно жалобно хрюкнуло.

– Как бы вы поступили с ним, коллега? – тон пфальцграфа был ровным, немного задумчивым.

– В котёл его! В масле кипящем пусть поварится немного, глядишь, и поумнеет!

Из темноты стремительно вынырнул коричневый в наростах рогатый и со стреловидным хвостом, красноглазый трёхметровый ужас. Тотчас одна из здоровенных плит, сделав оверкиль, явила огромный котёл на пышущем жаром костре. Рядом с клокочущим котлом с трезубцем в клешнях сновал подобный парнокопытный ужас с таким же зазубренным хвостом, поддерживая огонь. Эта пара вселяла такое дикое безумие, что Кроила не помня себя взвился ввысь и попытался удрать любым способом, пусть даже по воздуху.

Удары плетью и трезубцем пресекли изначально попытки этого потерявшего рассудок существа, потом добавили ещё копытами. От хищного монстра неукротимой мощи остался лишь жалкий скулящий сгусток плоти с блестящими глазами, полными страданий и ужаса.

– Коллеги, погодите-ка. Может, дадим ему шанс?

Из темноты появился ладный рыжий парень, присел над сгустком.

– Тебе нужен шанс?

Сгусток заморгал отчаянно глазами. Да! Да! Нужен, только дайте.

– Ну, хорошо. Ты знаешь, что делать. А для напоминания оставим тебе памятку, с ней не забудешь.

Из глаз брызнули слёзы благодарности, снизу прорвалась облегчительная струя, и стало на миг совсем легко и хорошо. Он не будет кипеть в котле! Он будет жить…

Боль пронзила голову и мозг, Кроила погрузился в спасительную пелену забытья.

Утро следующего дня принесло Михаилу Людвиговичу неприятные ощущения. Почему-то он проснулся на полу, с головой закутанный в простынку, зато на его кровати храпел грязный клошар в чоботах. Клошара все местные называли Чёкалом, он на все обращения к нему отвечал одинаково – чё?

На столе в блюдце десятки сморщенных окурков, пластиковые стаканчики, пустая бутылка и раздавленная в кровавое пятно помидорина. Кроила мрачно оглядел остатки былого пиршества, ни мосола, ни рассола, ананасов тоже йок! Рёбра вопили о покое, суставы скрипели при каждом удобном случае, на плече выла и терзала рану злобной крысой красная отметина.

В общем, болело всё, что может болеть. Вроде было ночное сновидение, но явно не эротического характера, после эротики так отвратительно организм себя не чувствует.

– Слышь ты, низменное! – заорал на клошара хозяин. – Какого хрена развалился на моём ложе, вставай, ты, амёба простейшая!

Проснувшись от доброго пинка в область таза, Чёкало открыл, наконец, глаза. Обшарив ими комнату и сфокусировав зрение, обнаружил хозяина:

– Ты чё?

Но, всмотревшись, замахал в панике руками, как бы отгоняя наваждение, и тут же захрапел.

– Ну, гад! – взъярился весь больной Ищук. – Щас ты у меня поизвиваешься!

Он бросился в ванную, где, кроме унитаза без сиденья, зеркала и сидячей ванны, была ещё холодная вода и мусорное ведро. Схватив его, он вознамерился было набрать воды, да похолодней, но мелькнувшая в зеркале чья-то страшная образина заставила его онеметь на целую минуту.

Через минуту, подкопив мужества, он робко приблизил лицо к зеркалу. Между ржавым пятном и свернувшейся амальгамой оно уместилось.

То, что отразилось, повергло в шок и уныние, а главное, вернуло память. Он вспомнил свой ужасный сон, кипящие котлы, страшных сакральных рептоидов и кошмарной кровожадности брюнетку.

Потом вспомнил про рыжего и про шанс, который ему дали. Хорошо, что это всего лишь сон, пусть кошмарный, но сон…

– А-а-а-а! Ву-ву-ууу-у, – взвыл Кроила отодвинув чёлку и увидев в отражении выжженный во весь лоб дымящийся котёл! Не сон, значит! Он понял, что надо делать, причём не раздумывая, и, опрокидывая всё на своём пути, ломанулся лосем весенним вон из квартиры.

Следователю, заменившему Климкина, снизу позвонил дежурный. Не сразу, но ситуация прояснилась. Ворвался истерик с чашкой кофе на лбу, требует Климкина. Кричит о желании сознаться в чём-то. Вы, мол, вместо этого сошедшего с разума чудака, вот и разруливайте эпизод. Кофе? А, да! Чашка дымящегося кофе на лбу у него, багровеет словно тавро, больше не знаем про него ничего!

Маляву Титу действительно переслали быстро, тот прочитал и задумался. Дылда, так прозвали Антоху в камере, уважения не вызывал, хотя местное радио донесло – парень не при делах, навесить на него хотят срок по статье серьёзной. Будут прессовать, это несомненно!

Тит эти заморочки ментовские, подлые, знал не понаслышке, сам в своё время прошёл через пресс-хату, так и первый срок схлопотал. Поэтому в глубине души Дылда вызывал сочувствие, но в СИЗО всяк по себе, поэтому Тит наблюдал за ним как бы издали, с равнодушием зрителя, спрятавшегося от дождя в кинотеатре, лишь бы переждать непогоду, а что на экране его, не волнует.

Из малявы он узнал, очень даже неожиданно для себя, за Дылду потянул мазу Бакен. Просит не обижать малого, да уж, малый, в сто девяносто три российских сантиметра!

Прикрыть по надобности, не дать загнобить парня. А Бакен уже и грев отправил братве уважаемой, помнит, не забывает!

Тит задумался, из старожилов вряд ли кто мог подписаться, он изучил досконально соседей по хате. Немудрено, ведь он ждёт суда уже третий год, а следственные мероприятия производятся, а время идёт, а Тит в несознанке, уже и следователь другой его мурыжит, и сколько это продлится? Помимо него ещё человека три по два года чалятся здесь, остальные где-то по году в ожидании, самым поздним зарулил Дылда. Камера долгожителей в ожидании суда, хотя Тит слыхал, люди до пяти лет в СИЗО парились, приговора ждали.

Значит, подсадка! Одного или, скорей всего, двоих. Один в теме, другой так, для отвода глаз. Ждать, видимо, скоро, на днях и раньше.

Тит даже не подозревал, насколько он попал в цвет.

До того, как, сидя в собственной луже, пускать пузыри и отправиться в шестую палату, Климкин, будучи ещё в соображении, успел обговорить все детали с местным опером, ну а тот зарядил проверенную торпеду, впервой, что ли?

Уже на следующий день с утра лязгнули запоры, и в хату со скарбом своим небогатым прибыли двое пострадавших от тяжёлой длани закона.

С понятием вошли в хату, представились, без шума заняли последние свободные шконки, на которые им указали. Тит прислушался к себе, чуйка молчала. Наблюдая за пришлыми, он понял одно – смотреть надо в оба и за обоими. Эти достойные джентльмены – персонажи ещё те, абсолютно не внушающие веру и надежду на спокойную жизнь да и симпатию тоже. Особенно был неприятен Сухой, блатной с третьей ходкой и взглядом колючим, словно спинной плавник окуня. Второй тоже не праздник, помоложе, поздоровее Сухого, с наглой задоринкой второгодник. Кличка Щебень, из братвы левобережной, довольно взбалмошный малый.

Смотрящий задумчиво потирал щетину подбородка, думал. Решил долго не гадать, а отправить маляву, навести справки об этих двух новоприбывших. Пока же велел двоим доверенным зорко смотреть за новыми, кратко предупредив о недоверии к этому дуэту.

На следующий день посыпались новости, явно опережая события, которые прогнозировал себе Тит, учитывая медлительные камерные процессы.

Ещё малявы не разосланы с вопросами, а уже в окошко баландёр передал клочок бумаги.

Прочитав, смотрящий удивлённо поднял брови и подозвал Дылду себе:

– Следак твой загремел в психушку. Какой-то свидетель по-твоему делу примчался с повинной и написал признание о клевете под давлением и угрозами. Новый следователь ничего не нашёл в деле криминального и прекращает делопроизводство.

Ошарашенный Дылда, с трудом осознавая через слово смысл прочитанного, открыв рот, таращился на смотрящего!

– Ну, чего хлеборезку раззявил? Завтра-послезавтра на свободу с душевным пинком под зад тебя! – так по-отечески напутственно проворчал смотрящий.

– Дылда, мать твою! Чифирни на прощание! Молодца, Дылда!

Сокамерники окружили парня, хлопали по плечам, пожимали руки. Были пожелания никогда сюда не возвращаться.

Вторая малява пришла «дорогой», когда заключённого Трухлова уже вызвали с вещами и за ним захлопнулась железная дверь.

Прочитав её, Тит, хмуро покачал головой. Конечно, у каждого есть свой скелет в шкафу, у Сухого даже не один, но говорилось про Щебня. Мутный и ненадёжный, замечен в стукачестве, разрешено «лечение» этому больному, даже с анестезией всего организма.

Сухой, прочитав маляву, заскрежетал зубами. Участь невезучего Щебня была предрешена.