Текст книги "Трое"

40

Лена с шумом всасывает остатки коктейля и возвращает его на стойку.

– Кирилл с Илюхой предлагают поехать к ним. Ты в теме?

Я без раздумий отказываюсь. Перспектива остаться в честном одиночестве куда заманчивее, чем симуляция веселья в чужой компании. К тому же я не готова уйти. Мирон ведь ещё здесь: мой взгляд находит его среди гостей ВИП-зоны.

– В общем, мы здесь ещё полчасика пробудем, а потом отчаливаем, – снова подаёт голос Лена. – Подумай. Они ребята нормальные, руки распускать не будут. С утра на метро домой уедем.

– Вряд ли я передумаю, – я забираю с барной стойки сумку и вешаю её на плечо. – Схожу на танцпол ненадолго.

Я намеренно не зову с собой Лену, потому что хочу быть там одна. Происшествие с охотником всколыхнуло надежду, побеги которой уверенно завоёвывают во мне новые территории. Они толкают меня на эксперимент.

Я пробираюсь в самый центр танцпола, который, по моему расчёту хорошо виден из ВИП-зоны. Раньше у Мирона получалось меня найти и на куда более масштабных мероприятиях. Настроиться на музыкальный ритм удаётся не сразу: он сложный, не самый мелодичный, чересчур ломаный. Я закрываю глаза и представляю, что нахожусь в тёмной комнате без посторонних глаз и чужих извивающихся тел. Мой танец – естественный отклик на звуки, он не обременён стеснением и скованностью, потому что посвящён ему. Я представляю, что он смотрит. Стоит возле тёмных перил с бокалом в руке и видит меня в светлом пятне прожектора, по счастливому стечению обстоятельств упавшем в этот момент. Представляю, что он начинает идти, проталкиваясь через людей, чтобы прорубить путь ко мне. Отсчитываю в голове секунды, которые это может у него занять. Представляю, как Мирон жмурится от лучей стробоскопов, попадающих ему в глаза и как его лицо вспыхивает голубизной; как он тактично оттесняет особенно увлёкшихся танцем и как видит меня со спины.

Кожа электризуется ожиданием – настолько сильны мои надежда и способность к внушению. Иначе и быть не могло: я ведь мысленно прошла весь путь с ним. Я жду. Представляю, как он встаёт позади меня, оглядывает руки, плечи, шею, чувствую тепло его дыхания на позвоночнике. Моё тело изнемогает. Мне хочется, чтобы он меня коснулся, а каждая секунда промедления запускает некроз нервных клеток. Так я жажду его руки на себе.

Мгновения идут, но ничего не происходит. Я пытаюсь задержаться в этом мираже, чтобы дать себе и ему шанс, но у меня перестаёт получаться. Изображение тёмной комнаты дрожит и рассеивается, становится нестерпимо светло, движения расходятся с музыкой – и вот я вновь стою в посторонней толпе.

То, что я чувствую, нельзя назвать разочарованием – это падение с обрыва лицом вниз. Открываю глаза и даю себе долгую минуту, чтобы свыкнуться. С тем, что я могу танцевать бесконечно, но он больше не подойдёт.

Я врезаюсь в танцующих, наступаю им на ноги, ловя озлобленное шипение себе в спину. Мне наплевать, на всё наплевать. Наплевать на то, что повода чувствовать себя раздавленной у меня, по большому счёту, нет, ведь я всё придумала.

– Я уезжаю домой, – говорю Лене, пританцовывающей возле бара с очередным коктейлем в руках.

Вместо ответа она меня обнимает и несколько секунд качает в руках. Именинница заслуженно пьяна. Я прощаюсь с Кариной, из вежливости машу рукой парням и, не глядя по сторонам, шагаю к выходу. Не останавливаться, не смотреть. Я не стану туда смотреть. Мне нужно учиться защищать себя от себя самой же.

Я нащупываю в сумке телефон, чтобы вызвать такси и не дать себе возможность передумать. Я должна уехать домой. Обогнув ругающуюся парочку, наваливаюсь всем телом на дверь и выхожу на улицу. Очереди на входе больше нет, по периметру разбросаны небольшие компании курильщиков, слышны взрывы смеха и возбуждённые голоса тех, кто планирует афтепати. Стараясь не привлекать внимание стуком каблуков, я отхожу туда, где безлюднее. Сломаться я смогу чуть позже, а сейчас мне нужно как можно скорее уехать, чтобы не попасть в неприятности.

Заставка службы такси занимает экран дольше, чем нужно, никак не желая меняться даже при попытке свернуть приложение. Я беззвучно ругаюсь и жму кнопку выключения. Почему именно сейчас, когда я мечтаю остаться одна?

В ожидании перезагрузки я поднимаю глаза и ощущаю, как земля уходит из-под ног. Мирон. Всего в нескольких метрах от меня. Стоит спиной. Разговаривает по телефону. Пальцы становятся пластилиновыми, и я едва не выпускаю из рук мобильный – роскошь, которую не могу себе позволить. На экране появляется логотип надкусанного яблока, но вернуть внимание к нему я не в силах. Это он, он.

Его движения менее собранные, чем обычно: взмах рукой, кивок головы. Разворот. Взгляд Мирона рассеянно очерчивает пространство слева от меня, застывает и медленно возвращается. Сердечная мышца болезненно сжимается, выталкивая кровь, и не хочет расправляться.

– Привет, – выговариваю шёпотом. Чтобы удержать равновесие, нащупываю цепочку сумки.

– Привет, Тати, – его голос звучит неровно, хрипло.

Спазм внутри меня становится нестерпимым, когда он, развернувшись, делает шаг в сторону клубной двери. В эту секунду мне хочется разучиться дышать.

Он останавливается через пару шагов. Смотрит себе под ноги, отпинывает невидимый мусор и идёт ко мне. Я жадно вдыхаю. Воздух, пропитанный сигаретным дымом, ещё никогда не казался настолько свежим.

Мирон останавливается в метре от меня – настолько близко мы не были друг к другу с самого ужасного дня в моей жизни.

– Подруги твои где? Одной здесь небезопасно.

До меня с трудом доходит смысл его слов: я слишком поражена тем, что мы разговариваем. Сейчас Мирон пьянее, чем был в клубе, августовский ночной ветер доносит запах виски. Он за меня волнуется. Видел, что я была с подругами.

– Я не собиралась пробыть здесь долго, – для убедительности демонстрирую телефон. – Как раз вызываю такси.

– Вызывай, – его голос звучит требовательно и одновременно устало. – Я подожду с тобой.

Разблокировать телефон. Ткнуть в чёрно-жёлтый значок. Подтвердить местонахождение. Вбить адрес. Я молюсь, чтобы такси не торопилось с вызовом, но столичная суббота неумолима: у нас есть не более двух минут.

– Как ты? – мне приходится прочистить горло, потому что голос звучит сипло. – В смысле как твои дела? На работе… и вообще?

Я хочу узнать, как разрешилась ситуация с Русланом, услышать, что Мирону больше ничего не грозит, чтобы снять часть бремени с души, но не могу произнести это имя в его присутствии.

– У меня всё в порядке, Тати. Живу, работаю.

Мой внутренний секундомер отсчитывает ускользающие мгновения, в то время как мозг судорожно подыскивает новую фразу. Такую, чтобы он понял. Такую, которая ненадолго смогла бы согреть пространство вокруг нас.

– Я сейчас тоже работаю, – мне удаётся улыбнуться. – Ты был прав. Найти стоящую вакансию студентке без опыта оказалось совсем непросто.

Мне хочется плакать. От того, как он смотрит на меня: молча, въедаясь взглядом под кожу; от того, что не имею права к нему прикоснуться и от того, что вижу, как напротив паркуется белый седан с шашками на крыше. Вот и всё.

– Я очень о многом жалею. Очень многое хотела бы изменить.

Мне вновь нужно взывать к своей смелости. Чтобы не вцепиться в него, не залить истерикой и мольбами его рубашку, чтобы заставить себя кивнуть ему за плечо.

– Такси прибыло. Мне нужно идти.

Мирон отрывает взгляд от моего лица, отступает, позволяя мне делать первые сложные шаги. Они даются проще, когда я чувствую, что он идёт следом. Радоваться не спешу. Даже в подпитии он не теряет своих манер.

– Это точно твоё? – он оглядывает корейский седан, из приоткрытых окон которого пышет удушливым запахом дешёвого ароматизатора и табака.

Я киваю. Да, это моё. Так выглядит такси, которое я могу себе позволить.

Мирон хмурится, опускает руку в карман, извлекает телефон. Разблокирует его, но потом, словно вспомнив о чём-то, возвращает его обратно и рывком открывает пассажирскую дверь.

Глазам становится мокро и горячо. Через секунды я потеряю способность видеть, а потому смотрю на него в последний раз. Только в день нашего расставания я видела его настолько застывшим.

– Спасибо, что подождал, – я тяну к нему руку в надежде коснуться, но неудачно, потому что пальцы ловят воздух. Не суждено.

Первые капли вытекают из глаз, едва я соприкасаюсь с сиденьем. Скатываются дорожками, когда раздаётся хлопок двери. Автомобиль трогается с места, чтобы унести меня от него вместе со словами, которые я не смогла произнести, и сжигающей болью. Просто добраться до дома, зарыться в одеяло. А завтра наступит новый день.

От глухого барабанящего стука в окно я дёргаюсь. Слышится скрежет тормозов, одновременно с которым распахивается пассажирская дверь, впуская внутрь мой самый любимый запах.

– Я доеду с тобой, – плечо Мирона задевает мою руку, бедро сливается с моим. Его голос глухой и прерывистый. – Не могу я.

Его дыхание совсем близко, горячая ладонь ложится мне на колено, губы находят губы. Моя клиническая смерть длилась всего секунды, и сейчас ей на смену пришло отчаянное желание жить.

41

За секунду всё исчезает: прокуренный дребезжащий салон, неподъёмная тяжесть в груди, катящиеся слёзы и мысли о завтрашнем дне. Он рядом, он тоже не смог, он меня целует. Моё тело реагирует незамедлительно, куда раньше, чем в силах справиться мозг. Я обвиваю руками его шею так сильно, что наверняка причиняю боль; за мгновение жертвую ему себя без остатка: судорожный стон, свои губы, каждый грохочущий удар сердца.

Мирон пахнет как раньше: чистой кожей, неизменным парфюмом и уверенностью в том, что всё будет хорошо. Если у каждого человека на земле есть идеальное место, то он – моё.

Мне хочется замедлить время, чтобы смаковать каждый миг: как его пальцы вдавливаются в мою скулу, ладонь зарывается в волосы, щетина царапает подбородок. Какое расстояние между обречённостью и абсолютным счастьем? В моем случае – всего пара секунд.

От его близости, такого неуёмного, требовательного голода каждая клетка наполняется забытой жаждой. Я жмусь к Мирону грудью, шумно дышу, перебрасываю через него ногу, седлая колени. Слышен натужный треск ткани, платье задирается, оголяя бёдра. Я чувствую его руки, накрывающие мою наготу: они исследуют, мнут, жадно сжимают.

Мне мало, так мало. Хочется больше. Даже если мы оба очутимся друг в друге абсолютно голыми – сейчас этого будет недостаточно. Я слишком долго умирала без него, чтобы быстро утолить голод. Всё только началось, а мне уже страшно, что закончится.

Я расстёгиваю его рубашку: сейчас я не хочу думать о том, где мы находимся. Горит всё моё тело, я всего лишь спасаю себя от воспламенения. Весь холод испарился с последним хлопком двери.

– Я скучала по тебе… Ты никогда не узнаешь как.

Его кожа под расстёгнутой тканью горячее моей собственной, я глажу её, царапаю ногтями ключицу. Твёрдость члена таранит меня между ног, наш поцелуй не даёт возможности ни вдохнуть, ни выдохнуть. Всего этого мне катастрофически мало.

Я спускаю ладони вниз, нащупываю ремень на его брюках, лихорадочно отщёлкиваю пряжку. Мирон разрывает наш поцелуй, и мы встречаемся глазами. Его зрачки как две кротовые дыры, чёрные, не имеют дна. Таким я никогда его не видела.

– Мужик… – он звучит прерывисто и хрипло, когда поверх моего плеча смотрит на водительское сиденье. – Сможешь выйти ненадолго? Я заплачу.

Залезает в брюки, извлекает оттуда несколько купюр и, придерживая ладонью мою талию, тянется вперёд.

Я прячу лицо в воротнике его рубашки, топлю остатки стыдливости в запахе кожи. Меня не заботит, что подумает водитель: в возродившемся желании жить есть только Мирон и моя отчаянная жажда.

Машина начинает сбавлять скорость одновременно с тем, как наши губы вновь сталкиваются. Бесстыдный стон слетает с моих губ одновременно с хлопком двери, выносящим приговор остаткам сдержанности. Моей и его.

Рука Мирона обхватывает мой затылок, сдавливает его, сливая воедино наши лица.

– Скорее… Пожалуйста… – я кусаю его губы, вырывая ремень из петель, ёрзаю на эрекции, жмусь к нему телом.

Мирон трогает мою грудь через ткань платья, грубо, остервенело. Никто из нас не преследует цель доставить друг другу удовольствие. Мы как вырвавшиеся на свободу звери: грабим, воруем, утоляем голод.

Он не пробует меня пальцами – лишь оттягивает в сторону ткань белья, поднимает мои бёдра вверх, опускает на себя резким толчком. Я никогда не слышала, чтобы Мирон стонал, но сейчас он стонет: зажмурившись, сквозь плотно сжатые губы. Я не знаю, куда себя деть. Куда выместить этот взрыв, раздирающий меня на части. Он рвётся из меня сипящими всхлипываниями, лихорадочными касаниями пальцев к его непривычно коротким волосам.

Его язык заполняет мой рот, ладони впаяны в бёдра, двигая моё тело навстречу. Туго, глубоко, выбивая воздух из лёгких и загоняя безумие в вены. В его руках, с ним внутри мне идеально. Я снова его девочка: подчиняюсь его движениям, впитываю растущий экстаз, ощущаю себя в безопасности, задыхаюсь от счастья, доверяю. Сейчас всё имеет особенный смысл: столкновение нашей кожи, трение его рубашки о платье, сплетение звуков, которые мы издаём. Температура между нами – кипящие сто градусов, она согревает меня после затяжной зимы.

Я близко, очень близко, и Мирон, как и всегда, это знает. Оттягивает мой затылок, напряжённо вглядывается в глаза. Он всегда любил наблюдать мой оргазм. Я не испытываю и тени смущения, даже несмотря на разверзшуюся между нами пропасть: добросовестно отдаю ему каждый горловой всхлип, каждую запредельную эмоцию. Сквозь дрожащие ресницы я вижу, как он жмурит глаза, чувствую давление руки, вкус его губ. Между ног распирает удвоенной пульсацией, становится нестерпимо горячо и мокро. Бельё пропитывается вытекающей спермой, прилипает к коже.

Толчки угасают постепенно: снижают темп и спустя минуту окончательно замирают. Я обнимаю Мирона за шею, жмусь лбом и дрожу, хотя на то совсем нет причины: мне по-прежнему жарко. Не хочу шевелиться первой, но ведь конец этому спонтанному единению неизбежен. Напоследок глажу пальцами его щёки, оставляя на них нежные метки, трогаю лоб губами.

Мирон приподнимает мои бёдра, выдёргивая себя, деликатно возвращает меня на сиденье. Я свожу ноги, раскатываю до колен платье. Ничего из этого я не хочу делать, просто знаю, что так надо.

Слышится звук застёгиваемой молнии, металлическое звяканье пряжки, после которых я решаюсь повернуть голову. В полумраке салона профиль Мирона выглядит высеченным из камня – я не могу разглядеть его эмоций.

– Я верну водителя, – произносит он сипло, его взгляд бегло ощупывает меня: – Ты привела себя в порядок?

Я киваю, после чего он толкает дверь и выходит. Мне вдруг становится страшно, что вот так всё закончится. Что вместо него вернётся лишь таксист и домой я поеду одна. Я не успела осмыслить свои ожидания, но точно знаю, что отпустить его вот так не готова.

Когда пассажирская дверь распахивается, я судорожно выдыхаю. Разумеется, он бы так не поступил. Это ведь всё ещё Мирон.

– На Дунаевского? – смущённо буркает водитель.

Я с запинкой отвечаю «Да». Он не пригласит меня к себе. На сегодня достаточно сказки.

Дорога проходит в тишине. Мирон смотрит в окно, я разглядываю покачивающуюся над торпедой бумажную ёлочку. Мыслей нет, есть лишь желания. Вернее, лишь одно: не расставаться с ним. Только сегодня пусть он со мной останется. Ещё немного удачи, а позже я придумаю план.

– Подъезд? – уточняет водитель вполоборота.

– Третий.

Наше время истекло, но я всё ещё верю, что Мирон выйдет меня провожать. Он распахивает дверь, подаёт мне руку, чтобы помочь выйти. Тусклый свет фонаря падает ему на лицо, обнажая залёгшую между бровей складку.

Я хочу говорить первой, чтобы не дать ему шанса размазать меня по асфальту и попрощаться.

– Моей соседки сегодня не будет дома. Хочешь зайти?

Мирон разглядывает моё лицо долгие секунды. Его губы распахиваются, и ещё до того, как из них выйдет хотя бы звук, я знаю, что он скажет мне «нет».

– Пожалуйста, – мой голос начинает незапланированно дрожать, и удерживать его взгляд становится сложно. Но я удерживаю, у меня нет другого выбора: сейчас он необходим мне как воздух. – Останься. Моя кровать очень удобная. А утром я приготовлю тебе тосты.

Внезапно я вижу его бесконечно уставшим: запавшую линию скул, замедленное движение век. Он ничего не отвечает – просто начинает идти.

42

Это утро словно извлечено из кармана прошлого и великодушно подкинуто в настоящее. Я в съёмной однокомнатной квартире, которую делю со своей соседкой, плечи накрывает недорогое полиэстеровое одеяло, глаза смотрят на икеевский стеллаж, стоящий вдоль стены. Но сейчас, вместо того чтобы заставлять себя жить, я жадно впитываю проходящие секунды. Потому что на моей груди лежит тёплая ладонь, а к позвоночнику прижимается шершавый подбородок. Потому что кадры этой ночи безостановочно щёлкают в проекторе памяти: мы заходим в квартиру, оказываемся в кровати, снова занимаемся сексом, Мирон откатывается на противоположный край. И он снова не смог, потому что сквозь сон я чувствовала, как он меня обнимает, как его губы то и дело касаются моей шеи. Даже удивительно: то, что когда-то было само собой разумеющимся, сейчас ощущается как новое, концентрированное счастье.

Настенные часы показывают половину седьмого. Зная Лену и количество выпитых ею коктейлей, дома она вряд ли появится раньше полудня, а значит, у нас есть ещё несколько часов. Несколько часов, чтобы ощущать себя в тепле и безопасности и позволить надежде снова пустить во мне корни. Ведь то, что он сейчас лежит рядом, обнимает меня как раньше – шанс, что для нас ещё не всё потеряно. Знаю, что обещала Мирону завтрак, но пошевелиться и добровольно разорвать его объятия я не в силах.

Он начинает просыпаться спустя несколько минут: я чувствую его горячий выдох на шее, твёрдость эрекции, от которой тугой поток крови неконтролируемо устремляется к животу. Больше всего мне хочется повторения нашего идеального утра из прошлого: чтобы он подмял меня под себя и взял всё, что хочет.

Его дыхание перестаёт быть глубоким, рука отпускает мою грудь, секунда – и Мирон отодвигается. Мне катастрофически начинает его не хватать, соблазн повернуться и схватить его за руку, чтобы никогда не отпустить, очень велик. Вместо этого я слушаю скрип кровати за спиной, шорох ткани и звук шагов.

Потеряться в квартире сложно: помимо гостиной есть лишь ванная и кухня. Мирон выбирает ванную – я узнаю это по хлопку двери и звуку включившейся воды. Я больше не могу лежать, поэтому выскальзываю из кровати и натягиваю домашнюю футболку. Это его футболка, которую я слабовольно закинула в сумку, когда собирала вещи.

Я на цыпочках дохожу до центра гостиной и прислушиваюсь. Льющаяся вода и больше ничего. Выжидаю, сколько могу, и начинаю идти. Пусть я обещала придумать план, сегодня по-прежнему импровизирую: на несколько секунд замираю под дверью ванной, заношу руку. Передумав, опускаю её и вхожу. Мирон стоит, упершись ладонями в края белой фаянсовой раковины, смотрит на льющуюся воду. Из одежды на нём только серые боксёры, на напряжённой спине отчётливо проступают мышцы. Это будет самая большая в мире несправедливость, если я навсегда потеряю возможность его касаться. Потому что он самый красивый мужчина на свете.

Не знаю, заметил ли он моё присутствие, потому что по-прежнему стоит без движения. Мои шаги медленные неторопливые: я не хочу заставать его врасплох. Встаю позади, ловлю своё отражение в зеркале, обхватываю руками его талию. Мирон поднимает голову, наши взгляды встречаются. Его губы яркие, глаза слегка покрасневшие – следствие бурной ночи.

– Доброе утро, – выговариваю чуть слышно, чтобы не делать реальность слишком реальной.

– Доброе утро, Тати, – Мирон выпрямляется, и я лишь в последний момент успеваю удержать его в кольце своих рук.

Возможно, он хочет, чтобы я ушла, но я не могу себе этого позволить. Обнимаю его крепче, прижимаюсь губами к лопатке. Он стоит не шевелясь, и я тоже стою: вдыхаю запах его кожи, наслаждаюсь нашей близостью, глажу мышцы живота, подрагивающие под моими пальцами. Я чувствую, как напряжено его тело. Это ранит, потому что раньше в объятиях друг друга мы оба были как дома. Я всё ещё дома. А он?

Мирон опускает глаза, накрывает ладонью мою руку, пытается снять. Я мотаю головой и сильнее сжимаю пальцы: нет, я не хочу. Он мягко надавливает, освобождает себя и разворачивается.

– Тати… – его голос по-утреннему охрипший.

Я отчаянно мотаю головой, не желая слушать. Жмурюсь, чтобы не видеть выражение его глаз, в которых, возможно, будут летальные ответы.

Его ладони накрывают мои щёки, заставляют перестать дёргаться, заставляют смотреть. Ничего не могу с собой поделать – предательски всхлипываю.

– Не говори ничего, пожалуйста. Я чувствую, что ты не скажешь ничего хорошего.

Его палец поглаживает моё лицо, Мирон молчит. Я позволяю ему смотреть на мои слёзы, а когда становится совсем невыносимо – тянусь к его губам. Он целует меня – осторожно, бережно, медленно. Прижимает меня к себе ладонью, гладит по волосам. Отстраняется.

– Сложно всё, Тати… Без тебя хреново, а дальше как… Я башку себе сломал.

Слова льются из меня неконтролируемым потоком.

– Мы можем попробовать… Учиться заново друг другу доверять. Если ты меня всё ещё любишь… Мы должны попробовать. У меня никого нет… и не было.

Он вздыхает, закрывает глаза. Когда открывает, они более ясные, и я знаю такой голос: он пытается меня взбодрить.

– Я без завтрака обойдусь, хорошо? Мне нужно ехать.

Кивок головы стоит мне неимоверных усилий. Мне нужно держаться, чтобы не терять его уважение. Когда он уйдет, я что-нибудь придумаю. Успокою эту эмоциональную бурю и придумаю план.

Я молча смотрю, как он одевается, молча сопровождаю его в прихожую. Совсем немного продержаться. Мирон застывает в дверях, его взгляд задерживается на моей футболке.

Пытаюсь улыбнуться.

– Прости, что украла. Не смогла удержаться.

Он кивает и, резко развернувшись, выходит за порог. Не плакать, не плакать. Это ещё не означает конец, ведь ему без меня тоже плохо.

Обняв себя руками, я бреду на кухню, щёлкаю чайником и подхожу к окну. Несмотря на тотальную потерянность, подсознание указывает мне правильный путь: отсюда виден весь двор.

Мирон выходит из подъезда, останавливается. Секунду разглядывает серое полотно асфальта, накрывает голову руками и опускается на корточки.