Текст книги "Еще не вечер"

Женщина лет сорока приятной внешности предлагает им сесть, где удобно, полковник сразу выбирает неширокий диван.

На письменном столе у окна листы бумаги, две книги, ручка, ноутбук в прозрачном чехле.

– Расскажите, прежде всего, что пропало, – предлагает полковник.

– Из вещей его, вроде бы всё на месте. Деньги в ящике тумбочном – две тысячи рублей – не тронуты. Там же сберкнижка.

Она смутилась, оттого что два крупных чина переглянулись, и спешно начала объяснять:

– Большой бокал, он оказался разбитым – на кухне в ведре для мусора, а стоял здесь – на средней полке книжного стеллажа. Это венецианское стекло, понимаете, семнадцатый век, – она приостановилась, заметив у всех напряжение в лицах… и сосредоточилась для новой попытки: – Я скоро заметила, что нет венецианского бокала, который всегда стоял здесь, – она шагнула к стеллажу и показала рукой, – вот здесь посередине полки. В нем был цветок гвоздики, искусственный, но очень хорошего качества, – и снова заторопилась, – понимаете, эта деталь имеет значение…

– Вы не-е спешите, – замедляя слова, проговорил полковник, – у нас время есть, – и добавил, стараясь создать «атмосферу»: – Прокуратура, стекло антикварное с искусственным цветком, врубились?

И кивнул женщине продолжать.

– Я удивилась, что нет на месте, потом на кухне в ведре вижу ножку цветка и сверток бумажный, а в нем – бокал. Часть стенки отбита, но эту часть можно поставить на место – средства склейки стекла сейчас имеются замечательные, в общем, легко все привести к первоначальному виду – почти незаметно.

– А дорогая вещь? – спросил прокурор.

– Не дешевая, даже с таким изъяном. Но главное – эта вещь связывает многие семейные поколения. Один из предков брата, а столько же он и мой предок, привез бокал из Европы, где был в составе дипломатической миссии в 80-х годах семнадцатого века, когда царевна Софья с Голицыным пытались развивать связи с Западом. Понимаете, – она для убедительности повысила голос, – выкинуть такое в мусорное ведро невозможно!

С одной стороны, аргумент прозвучал убедительно, с другой – Владимир понял по лицам, начальники подумали примерно как он: да мало ли что случается, возможно вполне, и не было никакого вора в квартире, а так – выкинул хозяин разбитую вещь от досады.

– Скажите, – полковник показал на икону в углу, – она ценность для коллекционеров имеет?

Женщина ответила, что имеет, хотя икона не очень старая – лет двести.

Прокурор, меж тем, подошел к книжному стеллажу.

– Вы в каком родстве?

– Троюродные.

– А кто-то еще из родственников у него есть?

– Никого.

– Вот здесь, примерно, помещался бокал?

– Да.

Прокурор покивал головой… и начал вглядываться в верхний край книжных корешков.

– За книгами или в них ваш брат ничего не мог прятать?

Женщина пришла в легкое замешательство… потом замотала головой:

– Нет, зачем прятать, сейчас ячейки есть в банках. И что такого он прятать мог? – видно было, даже немного расстроилась, оттого что ее родственника заподозрили в чем-то сомнительном.

Часы на стене негромким ударом отметили половину третьего, напомнив про время обеда; по взгляду полковника судя, мысль ему пришла именно эта.

«Уместно как раз пригласить Игоря Петровича на ответный обед, – решил прокурор, – и заодно Володю. А после надо посетить церковь у Черного леса, с вызовом туда настоятеля для экспертизы псковской иконы».

Еще он подумал о квартирных ключах, которые, согласно протоколу, лежали в ящике стола в церковном кабинете священника…

Женщина за его спиной говорила про покойного: что воспитывала будущего священника бабушка, очень религиозная, и образованная тоже очень, дворянского происхождения.

Вопрос о ключах не сформулировал себя до конца – внимание отвлекалось на рассказ.

В 37-м эту женщину посадили, а сына тринадцатилетнего – будущего отца священника – передали в детдом.

На письменном столе нет решительно ничего необычного.

Война, в 43-м году мальчик-детдомовец уже летчик, отличается быстро – орден за три сбитых самолета противника, пишет письмо Калинину с просьбой освободить из заключения мать.

Прокурор повернул голову назад к стеллажу – книги там поверху слегка запылились, стоят плотно, удобнее их вытаскивать, надавливая сверху пальцем у корешка, и на трех-четырех блоках остались отметки от пальцев, поэтому он и спросил – не спрятано ли. Отпечатки по таким следам зафиксировать невозможно… а вообще, они могут быть и от пальцев хозяина.

Обрадовало продолженье рассказа – Калинин добился освобождения матери летчика.

У каждого не слишком беззаботного человека имеются запасные ключи от квартиры…

Два года войны, ордена, двадцать семь сбитых вражеских самолетов.

Никакого смысла хранить запасные ключи дома, раз имелся свой кабинетик в церкви…

После войны – испытательные работы в быстро развивавшейся реактивной авиации.

Получается, найденные в столе церковного кабинета ключи – запасные?

Погиб при испытательном полете в середине 50-х, бабушка через год взяла к себе внука с согласия матери, которая вышла вторым браком замуж – жила в столице губернии и часто навещала сноху и сына. В этой самой квартире он с бабушкой и проживал.

– Вот оно что! – в голосе полковника прозвучала почти детская радость. – Так это объясняет, почему он сюда перебрался из губернской семинарии. Позвали родные стены?

– Брат так и говорил. И еще говорил: учебный процесс давно наскучил ему однообразием.

– Секунду, а бабушка его где работала?

– Завучем 1-й школы. Школа к концу ее жизни уже специальной английской была.

– Помню, только я во второй школе учился, в обыкновенной. Но вот папаша мой знал ее обязательно.

Полковник явно намерился продолжить воспоминания, прокурор поспешил вклиниться:

– Запасные ключи от квартиры у вашего брата были?

Женщина утвердительно кивнула:

– Они хранились в его церковном кабинете, в верхнем ящичке стола.

Игорь Петрович с Владимиром посмотрели на него каждый подтверждающим взглядом.

– А откуда вам это известно? – спросил он у женщины.

– Брат говорил. Даже не в последний приезд, а раньше. Сказал, что там, в кабинете, у него запасные ключи. На случай, если к моему приезду его вдруг срочно куда-то вызовут или мало ли что еще.

Прокурор еще раз оглядел просторную комнату… а почему священник засиживался допоздна там в своем кабинете, если дома удобно вполне и никто ничем не мешал? Психологически непонятное поведение.

– Коли так тебе шашлыки понравились, не откажусь.

Они вышли на лестничную площадку.

– Володь, а потом в церковь проедем.

– Там пешком пять минут, – полковник шагнул уже вниз по ступенькам, но приостановился.

Другие тоже услышали – порыкивание собаки и характерный металлический звук открываемой рядом двери. Мужской голос приказал собаке идти на место, дверь с их лестничной стороны приоткрылась, человек оттуда ступил одной ногой на площадку и поздоровался.

Приоткрыл рот, собираясь сказать, но застопорился.

Виктор решил помочь.

– Вы хотите сообщить нам что-нибудь? Будем благодарны за любую информацию.

Человека ободрился, улыбнулся:

– Сообщить. Хотя возможно, чепухой вам покажется.

– Нам и чепуха пригодится, – поддержал Владимир.

Напряжение этим снялось окончательно.

– Мы с собакой приехали с дачи два дня назад, то есть вечером следующего дня после убийства. Про убийство я еще ничего не знал. Легли спать, пес у меня спит на подстилке у порога комнаты, носом к передней. Я под утро просыпаюсь вдруг от его рычания, он сигналит мне – в стойку встает в направлении входной двери. Я подумал сначала – к нам кто-то лезет, нет – тихо, да и пес вел бы себя тогда агрессивней гораздо.

– Какой породы? – спросил полковник, равнодушно взиравший снизу.

– Доберман-пинчер.

– Хорошие сторожа.

– Я подумал, по лестнице кто-то прошел – пес и заволновался со сна.

– Бывает, – согласился полковник. – А в котором это часу?

– Светать начинало… в половине пятого что-нибудь.

– Так что получается, – когда сели в машину, просуммировал прокурор, – отмычки не применялись, а первый комплект квартирных ключей исчез. Стало быть, не случайные воры. Ключи они забрали там, из кармана покойного.

Полковник хмыкнул, мотнул головой, еще раз хмыкнул и вытащил из кармана мобильник.

Владимир произнес торопливо:

– Так в целях безопасности надо хотя бы один из двух замков дверных заменить.

Полковник заговорил в трубку как раз по этому поводу.

От входа в ресторан был виден сверкавший на солнце небольшой купол той самой церкви, но закрытой домиками, выходившими с этой стороны на шоссе.

Ресторанное заведение оказалось внутри симпатичным, уютным.

Только расположено слишком уж на отшибе.

Хотя, рядом шоссе с транзитным в обход города движением, и припарковаться тут не проблема. Но шоссе это старое, не основное сейчас.

Посетителей мало.

На явление высоких лиц города бурно отреагировали – официант и хозяин заведения оказались рядом, прежде чем гости успели сесть; хозяин-азербайджанец, лет тридцати, с рекламной картинки просто: правильные тонкие черты лица, усы узенькой черной щеткой, ласка и хитрость в красивых карих глазах.

Ехали сюда очень недолго, на обмен мнениями времени не было, и Володю прорывало от нетерпения:

– Объединять два эти дела надо!

– Ох, молодость, – полковник отпустил галстук и начал расстегивать китель, – энтузиаст ты у нас.

– Ясно ж, как божий день, что убийцы квартиру чистили.

– Погоди, во-первых, ничего не украдено. Или украдена неизвестная нам сейчас ценность. Или только искали, а ее там и не было. И как это всё связать с убийством и покушением на кражу церковных икон? Какую версию отрабатывать, как отчитываться потом на запросы сверху? – он откинулся на спинку кресла. – Ты, Виктор, что молчишь?

– В том же направлении думаю. В губернскую прокуратуру уже обращение от секретаря Патриарха пришло.

– Вот. Как пить дать, обратились и в Генеральную.

У молодого коллеги снова явился порыв что-то сказать, старшие товарищи выжидающе посмотрели.

– А как же ключи? Запасные лежали в столе, а основные, следовательно, в кармане пиджака. Преступники их забрали и следующей ночью проникли в квартиру. – Он напомнил для усиления: – А бокал итальянский – семейная реликвия, как она выброшенной оказалась?

Очень ясные, казалось бы, аргументы не только не убедила, но вызвали кислые выражения лиц.

– Ты еще добермана соседского в дело включи, – посоветовал полковник, – и нам с твоим начальником точно по выговору влепят.

Прокурор, соглашаясь, кивнул, но добавил мажора:

– По существу ты прав, Володя. Только это интуитивная область пока.

– Верно, – начал полковник, – и если делать выводы в этой интуитивной области…

Официант поставил большое блюдо с зеленью, лаваш, порезанный дольками, как цветок, персик и уступил место хозяину – у того, на небольшом подносе, кроме заказанной бутылки сухого вина, стоял еще пузатый графинчик.

Виктор не успел возразить – полилась, с сильным акцентом, любезная кавказская речь: не отказаться, пожалуйста, от хранимого только для дорогих гостей многолетнего коньяка, из семейных, к тому же, подвалов.

Полковник сразу взял ответственность на себя – снисходительно кивнул, дозволяя наполнить им рюмки.

– По паре, можно, – взял рюмку, поводил у ноздрей… – и даже нужно.

Выпили.

Владимир потянулся за долькой персика, но начальники, погрузив себя в послевкусие, этого делать не стали.

– Обрати внимание, Витя, годов коньяку не менее десяти, а светленький, и легкость какая, ароматичность. Эх, Кавказ бы в хорошие руки!

Владимир поторопился напомнить:

– Вы, Игорь Петрович, собирались сказать.

– Про Кавказ?

– Нет, раньше. Насчет интуиции.

– А-а, да…

Тот сначала отвлекся на блюдо с зеленью, выбрал там веточку укропа и веточку фиолетового базилика, сложил вместе и жестом порекомендовал прокурору.

Тот последовал…

Объединились затем во мнении, что так и нужно закусывать хороший коньяк.

– Выводы из интуитивной области, – подсказал Владимир.

– Да. Первый вывод: что-то искали, и это не деньги. Второй: надо затребовать информацию по банковской системе на предмет имеющейся ячейки по паспортным данным покойного. По банкам нашего города, прежде всего, и по столице губернии.

У прокурора замурлыкал мобильник.

Номер на экране он опознал сразу.

– Здравствуйте, госпожа Шестова… нет, я о вас не забыл… Спасибо, Маша, раз очень ждете, обязательно буду.

От полковника последовал иронический взгляд:

– Обаёвывает?.. М-да, интересная женщина.

– Красивая, – согласился Владимир, – заявлялась к нам, «бывший» ее несколько раз принимал.

– Вы, молодые люди, на красоту-то смотрите с опаской, – полковник, наполнив рюмки, показал официанту забрать графин. – Красота сейчас – тоже товар. И видно, в большой цене, раз сам Зубакин об эту Шестову обломался.

По лицу Владимира прокурор понял, что тому тоже ничего неизвестно.

А полковник довольно продолжил:

– Он же, Зубакин, намеривался обширное строительство развернуть на территории Черного леса. Дорогой жилой комплекс с развлекательными заведениями, услугами разными, а Шестова принялась своими историями Черный лес компрометировать. Кто, из людей с деньгами, вложит их в недвижимость с дурной репутацией, с какой-то энергетикой подозрительной? И Зубакин, разумеется, на нее наехал.

– А до нас эта история не дошла, – удивился Володя.

– У меня информационных каналов больше, – снисходительно кивнул старший товарищ. – Так вот, Зубакин наш как наехал, так и отъехал. Он, кстати, сегодня утром из загранпоездки прибыл, и думаю, визит к тебе, Витя, нанесет очень скоро.

Хозяин любезно вышел их проводить.

– Вы допоздна работаете?

– Двенадцать-час, – сверкнули белые зубы, лицо озарила радость: – Для дорогих гостей всю ночь будем работать, – руки, вперед-вверх ладонями, показали – к ним, «дорогим», это прежде всего относится.

– В ночь, когда убили священника, ничего подозрительного не заметили?

Голова горестно покачалась, и произошел сбой в русской грамматике:

– Такой печальный событие.

Водитель с машиной отпущен был на обед, Игорь Петрович отправился по недалекой дистанции пешком к себе в Управление, а «прокуратура» двинула к церкви.

И когда вышли на шоссе, она, открывшись всем видом, потянула к себе. Похожая очень на знаменитую Покрова на Нерли… и не похожая: та благодатно-радостное несет, а эта – потерю, словно девушка в белом с опущенным взором и руками, повисшими от глубокой печали.

– А кто архитектор?

– Не знаю. У настоятеля собора спросим. Можно ему звонить, чтоб приехал?

– Звони.

Какая-то группка людей внутри церковного палисада.

Человек в рясе среди них.

Скоро стало понятно – молитвенный процесс идет под открытым небом.

Явилось ощущение неделикатности, оттого что помешают своим появлением, сам собою замедлился шаг.

Однако человек в рясе, заметив их, быстро перекрестился и поспешил к декоративному заборчику.

Ожидая, отворил для гостей небольшую калитку.

Коротко, с небольшим поклоном, назвался:

– Дьякон.

Худоватый, довольно высокий парень; прокурор, протянув ему руку, отрекомендовал себя по всей форме.

Руку с поспешной вежливостью пожали.

У стены церкви, рядом с входом, стояло, кучкой, с десяток пожилых женщин, прокурор поздоровался сразу со всеми и извинился, что по служебной необходимости вторглись.

Его помощник, тем временем, снял печать и отпер входную дверь.

Прежде чем войти, Виктор осмотрел ее: стальная, с внешней стороны покрыта узорчато обработанным деревом, замыкается на два глубоких штыря – проникнуть со взломом практически невозможно.

Внутри много света, глазам привыкать не надо.

Здесь вот, недалеко от входа – вспомнилась фотография – лежало тело священника.

Первое впечатление от дьякона – парень немного волнуется, но это не похоже на страх.

– С вас показания уже снимали, однако нам часто приходится повторять вопросы.

Молодой человек сделал в ответ легкий поклон.

– Где тут, Володь, та новгородская?

– Псковская, Виктор Сергеевич, вон, справа от вас.

– Псковская, виноват. – Пройдя с десяток шагов, он указал рукой на икону: – Вам известно, что это работа двенадцатого века? Не менее ценная, чем иконы, на которые покушались.

Молодой человек вздрогнул и замер, глядя на небольшое в темных красках изображенье.

И у Виктора колыхнулось внутри: вот история перед ним, множества поколений русских людей, которые приходили, молились на этот лик, их глаза упирались сюда, и от каждых, хотя в ничтожной малости, сохранилась печать – губы шептали просьбу, благодарность, заветное что-то, глаза передавали их образу – этот образ знает про все, про всю жизнь Руси, и владея огромным, смотрит, кажется, равнодушно на их жалкий кусочек времени – жалкий и короткостью своей и малым достоинством.

Дьякон перекрестился с поклоном.

– А вы не знали, что она за икона?

– Не ведал.

– Если я правильно понял, батюшка покойный рассказал вам про две ценные ярославские иконы, – он поддержал стиль собеседника, – но не поведал про эту?

Молодой человек поднес руку ко рту и кашлянул.

– Не так, несколько.

– А как именно?

– Батюшка мне ничего не рассказывал об иконах.

Голосом громче, чем нужно, вмешался Владимир:

– Вы ж сами мне говорили: вон те две иконы – старые ярославские, большой рыночной стоимости.

– Про «рыночную» я, извиняюсь, вообще не говорил. И вы меня неправильно поняли, я лишь слышал, как батюшка указывал на них в беседе с другим человеком.

Прокурор показал глазами помощнику, что надо спокойнее, и спросил:

– Какому человеку?

– Журналистка здешняя. А я рядом при их разговоре стоял.

Сзади быстро заговорил женский голос:

– Газетчица наша к нему приезжала. Я как раз в церковь шла, а она на машине. Машину поставила и прямо за мною в церковь.

Прокурор повернулся – люди тихо просачивались внутрь, крестились и кланялись на иконы, а перед ним стояла средних лет, энергичного вида, тетка.

– Вот к батюшке, значит, – поспешила та, – газетчица подошла, а об чем говорили, я не слыхала.

– Спасибо, – он перевел взгляд на дьякона, но потом снова на тетку: – Что за газетчица?

– Да как же, вот, что не вечер.

– «Еще не вечер»?

Смешливая оказалась – ошибка ее позабавила:

– А всегда путаю. Читаю эту газету, а название путаю. Я на следующий день покупаю, из остатков за три рубля отдают. – И снова обрадовалась: – Мне новости-то не к спеху.

– Газетчица та как по фамилии? – спросил Владимир. – Не Шестова?

– Она самая!

И дьякон подтвердил:

– Сначала я ее встретил, представилась как главный редактор.

– Спасибо, – прокурор поблагодарил женщину с кивком и интонацией «до свидания» и снова повернулся к дьякону.

– Значит, вы присутствовали при разговоре.

– Не до конца. Разговор, собственно, меня не касался. Я скоро и отошел по делам.

– Перескажите, что успели услышать.

– М-м… представилась, сказала, что ей очень нравится в церкви, и наш иконостас, – молодой человек сложил у пояса руки, сосредоточился, стараясь воспроизвести всю последовательность: – Тут батюшка сообщил про ярославские иконы, что смотрят почти на нее. Да, и что рад будет видеть ее своей прихожанкой. А она стала говорить про какой-то круглый стул у них в газете, я, отходя, услыхал: «физическая и религиозная картины мира».

– Больше ничего?

– Более, при мне, ничего.

– Ладно, проводите теперь, пожалуйста, нас в его кабинет.

Дьякон показал рукой пройти к другой стороне церкви, а Владимир, покосившись на прихожан, решил принять свои меры:

– Граждане! В ближайшие дни мы выдадим разрешение на дальнейшую работу церкви, а сейчас всех попрошу. Нам нужно произвести дополнительный осмотр.

Люди послушно задвигались, оборачиваясь перед выходом и крестясь.

Прокурор показал головой в ту сторону:

– Кто-то мог слышать разговор о ценных иконах?

– Полагаю, никто.

– И сами вы никому не сказывали?

Молодой человек недоуменно приподнял брови.

– Понятно, – заключил прокурор, – не сказывали.

– И некому, – не жалобно прозвучало, а просто как факт.

Пошли куда-то вглубь-вбок, окунувшись в полумрак на секунду… дьякон открыл дверь в небольшое светлое помещение – метров десять квадратных всего.

Диванчик узкий вдоль стены с валиком для головы.

У входа в углу вешалка с несколькими священническими облачениями.

Дальше небольшой письменный стол, стул перед ним… на столе толстый «Молитвенник», сброшюрованные листы с надписью «Расписание служб», дешевенькие часы-будильник в пластмассовом корпусе и тефлоновый нагреватель справа на самом углу.

У стола сбоку три выдвижных ящика.

Прокурор подошел, потянул ручку верхнего и увидел незначительное содержимое: стопка чистых листов бумаги, две гелиевые ручки, коробка со скрепками, линейка, с ластиком карандаш.

И еще, стало быть, здесь лежали ключи.

Он посмотрел на Владимира, оставшегося стоять у порога, и показал пальцем внутрь ящика.

Тот, поняв в чем дело, кивнул.

Во втором ящике… чайные принадлежности… и еще две круглые батарейки, но не пальчиковые, а потолще.

Он протянул одну из них в сторону дьякона:

– А вот это к чему?

– Хм, к фонарику, надо полагать. Он ведь поздно иногда домой возвращался.

Третий – последний – ящик двинулся очень легко, показался сначала пустым, и почти так, если не считать тонкой брошюры с надписью на обложке «Лунный календарь».

Сразу последовал от дьякона комментарий:

– Для исчисления дат некоторых праздников используют Лунный календарь. Хотя…

Однако в ответ на вопросительный взгляд продолжение не последовало.

– Нет, ничего.

Только сейчас Виктор заметил на коврике у стены прикрытые материей вроде как – небольшие доски; проследивший за взглядом дьякон спешно проговорил:

– Иконы те самые, что воры не унесли.

– А почему вы назад не поставили?

– Затруднительно. У них сзади зацеп, чтобы, значит, навешивать на шуруп. Для этого надо снять сначала те, что сверху над ними. У меня времени не было. Да и разрешения вашего.

– Снимите материю, мне надо осмотреть.

Владимир подумал, шеф хочет взглянуть просто из любопытства, и удивился, когда тот, просидев с полминуты на корточках, велел дьякону дать ему из ящика линейку, а самому Владимиру сесть за стол и записывать.

Через минуту усидчивой работы с линейкой шеф продиктовал первую цифру, и скоро – вторую и третью.

Тут стало понятно, в чем именно дело, и сразу досадно – замеров следов на планках выломанных икон они не произвели, хотя надлежало не только замерить, но и сфотографировать. Эх, стыд-то.

С другой иконой шеф дольше возился.

И с напряжением, от чего стало слышно его дыхание.

Закончив, поднялся, размял слегка ноги и вдруг спросил дьякона по-учительски строго:

– Вы почему в семинарии полный курс не прошли?

Тот кашлянул сначала, и заговорил, заметно нервничая, хрипловатым голосом:

– В семействе, значит, нашем ладно не всё. Отец на стороне живет, когда не в тюрьме.

– То есть материальная помощь близким нужна?

– Нужна. Мать, брат-сестра – школьники, старая бабка.

– Бедновато живут?

– Куда уж…

Прокурор бросил на парня сочувственный взгляд, тот завершил объяснение:

– Я им житье немного поправлю, брат тоже в семинарию пойдет, тогда учебу непременно продолжу.

– Вот и славно, – поощрил прокурор.

Владимир тоже собрался рассмотреть следы на планках икон.

– Володь, не надо меня дублировать. Ты лучше позвони еще раз настоятелю – скоро он к нам?

* * *

Почти двенадцать ночи, но ни малейшего желания спать – слишком много информации для одного дня.

Нет, правильнее так: выросло вместе и число уравнений, и число неизвестных. Он теперь злится, не умея понять, что за новая возникла система – не просто подвижная, но кажется – враждебная лично к нему, убегающая при всякой попытке ее зафиксировать.

Состояние стало походить на нервическое – в поисках выхода прокурор взял рабочий блокнот и ручку.

«Лопатка» – пришло в голову первым пунктом. Даже без увеличительных фотографий следы на планках определенно показывают – иконы выламывали лопаткой, которой убили священника. Воры пришли похищать иконы без всякого инструмента?.. Неправдоподобно. Особенно если добавить еще одно обстоятельство, упущенное на первом, грубо-оценочном этапе: Владимир упорно повторяет – «преступников спугнули, они уже нервничали, оттого что, возможно, совершили убийство». И Игорь Петрович тоже не озаботился важной и почти очевидной деталью: воры выломали одну из двух ярославских икон, но кто мешал сразу сунуть ценную-ярославскую в сумку. Не успели? Так испугались чего-то, что забыли вообще обо всем?

…

«Книга». На столике перед ним недорогое издание Лермонтова 1936 года – обложка картонная, матерчатый переплет без надписи. Цепляло его тогда у стеллажа замеченное что-то, но неосмысленное сразу. Цепляло позже… и выскочило, когда в восьмом часу уходил из служебного кабинета, намереваясь посидеть немного в кафе с Машей и симпатичными остальными. Пришлось отказаться – явилось вдруг отчетливая картина: следы пальцев на припыленных верхних обрезах книг – на тех, что с пустыми – без надписей – корешками, именно, вот, на них; заволновался даже от такой яркой вспышки памяти, жгуче хотелось быстрее проверить.

Сестра покойного помогала выбирать книги с пустыми корешками; их оказалось всего шесть, и скоро Виктор понял – нашел: вот эту, теперь она перед ним на столике.

Восемь вырванных листов в конце книги, листы старались рвать аккуратно и под самое основание, поэтому в том месте книгу почти разломили. Виктор сразу на месте разрезал и отогнул корешок – частицы старого сухого клея ссыпались вдоль разлома, свидетельствуя, что он появился не когда-то «тогда», а в сегодняшнее именно время.

На титуле красивым уверенным почерком дарственная надпись: «Дорогому сыну, желаю прочитать ее до конца». Даты нет, однако нетрудно понять – это не подарок священнику от его отца, который погиб, когда мальчику было всего три года. В таком возрасте детям книжек еще не дарят, к тому же – Лермонтов не детский совсем поэт, во всяком случае – не для самого младшего возраста. Сестра покойного тоже предположила, что книга назначалась не брату, а его отцу от деда. «То есть от мужа бабушки» – «А кто он был?». Женщина смутилась слегка, глаза ушли в сторону: «Работал в ЧК» – «В ЧК, в нашем городе?» – «Да. Но своему младшему брату – моему деду – она подробностей про мужа не сообщала. А арестована была вслед за мужем, которого, судя по всему, расстреляли».

Виктор положил книгу обратно на столик, взял блокнот и написал третью позицию – «Ключи».

Женщина, пока он просматривал книги, проверила ящики, а в шкафу – карманы одежды, и ничего не нашла.

Куда делся второй комплект? Правильнее, это был первый.

Естественной представляется только гипотеза, предложенная сходу Владимиром: ключи находились в кармане пиджака священника, их вынули грабители для визита в квартиру.

Те самые, что стремительно вдруг сбежали?

Плохо лепится.

Или попытка похищения икон инсценировка, а цель – нечто бывшее или предполагавшееся в квартире священника?

Однако убийство тогда никак не есть стечение обстоятельств.

Только вот, если намеренное убийство, не слишком ли тонко?

С технической точки зрения смертельный удар в висок, но очень дозированный, дело трудное, ненадежное – жертва может сознание потерять не сразу и крикнуть на помощь, или скоро прийти в себя, хотя бы на какое-то время, достаточное чтобы «ноль два» позвонить… у священника был мобильник, его не забрали.

И вообще к чему такая щепетильная игра, если шли не на иконы стоимостью в сотни тысяч долларов, а на что-то гораздо большее?.. Нет, никак не получается с инсценировкой.

А с побегом паническим получается?

Тоже нет, и «кто-то спугнул» – не слишком внятное объяснение, не поддается конкретизации – кто, чем, как спугнул?

Виктор посидел пару минут с пустой головой.

Вспомнился отцовский совет: «Расставь всех участников и сосредоточься на этой картинке – она может ожить, и что-то покажет».

Несложно.

На первый, и очень легкомысленный взгляд.

=====================

Мыслимое трудным – оказалось простым, но не в радость, а в полное отвращение. Ко всему уже, без разбора: не готов был узнать, что человеческая жизнь тоже товар, не из самого, причем, дорогого разряда; показалось, дело его бессмысленно – ничего не значит в таком сумраке человеческого сознания. Страх метнулся от явившейся бездны… он же и отрезвил – отступление невозможно на нравственном поле брани, даже если он останется во Вселенной один.

– Пистолет я тебе завтра передам, а с остальным надо пару дней подождать.

– Хорошо.

– Кушай, дорогой, выпьем еще вина.

======================

Сделав две неудачные попытки сконцентрироваться, Виктор пришел в раздражение, и другого способа одолеть его, кроме чая, придумать было нельзя. Нервность, вдобавок, спровоцировала аппетит, тот потребовал, несмотря на позднее время, что-то отправить внутрь.

Виктор прошел на кухню – в холодильнике много разного – собрался обсудить сам с собой пищевой продукт, для сна мало обременительный…

…только вот, аппетит отчего-то угас.

Рассеянность в голове, чаю надо выпить, и спать; он включил чайник и отправился назад под торшер.

Мысли вернулись к церкви – хорошо видится помещение… не в дневном свете, а в неярком ламповом, как сейчас… вид словно извне и немножечко сверху… силуэты… два человека кладут что-то на пол, идут вглубь… почти исчезают из поля зрения… нет, обозначились – один вытянулся вверх, другой снизу ему помогает… принимает от верхнего что-то, бросает рядом… еще принимает… смазалось, завертелось… свет стал гаснуть, погас совсем… Виктор, сопротивляясь, попытался вернуть ту сверху-извне позицию, вернуть происходящее…

Стоп, что вернуть?

Фу, ерунда!

Сам спровоцировал этот глюковый ролик, и сейчас в голове отчетливо некомфортное ощущение.

Впредь надо быть осторожнее.

Ну, не дается ему, что давалось отцу. Раньше не раз уже пробовал, и без серьезного результата. Вот и сейчас – Виктор помассировал на всякий случай затылок… некомфортность убавилась – а что «там» сейчас?.. Две фигурки, одна принимает у другой что-то, бросает себе под ноги…

Чайник на кухне начал тонко свистеть…

Под ноги!

Значит, две выломанные иконы должны были лежать у самого иконостаса. Но он помнит по фотографии – они лежали совсем не там, а метрах в трех к центру.

Их зачем так отшвыривали?

Странно, странно… и этот стремительный вдруг побег…

Чайник на кухне разорался совсем.

Прокурор заспешил к нему с легким негодованием, как к предмету самостоятельного поведения.

Неисчерпанные уравнения и неизвестные звали вернуться к себе.

======================

Первый час ночи.

После ресторана захотелось пройтись по пустым улицам, дать отдых мыслям и нервам – нужно снимать напряжение, чтоб не растратить мобилизационный ресурс.

А оказалось, людей почти как днем: подростки полупьяные, девчонки вульгарные очень, и мат на каждом шагу.

Помоешность какая!

Небрезгливость у них не в счет.