Текст книги "Продолжение путешествия"

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Впервые прочитав конец предыдущей главы, я подумал, что, пиши я сегодня детектив, так, пожалуй, не рискнул бы вывести на его страницы подобный персонаж. Может, социалистическим реализмом напуган на всю оставшуюся жизнь, или по другой причине… А тетушка моя плевала на все мои страхи и пишет свои романы-мемуары. И не думает о том, как к этому отнесутся критики. Таких людей она встречала в жизни. И именно так раскрывала преступления. И ничего тут не поделаешь. И еще…

Может быть, это простое совпадение, но то, что с колдуньей она общается в тринадцатой главе… Ой, не простой женщиной была Екатерина Алексеевна. Так что читайте дальше, дорогие читатели о «Преданьях старины глубокой, делах давно минувших дней…» И ничего не бойтесь.

Петр Анатольевич успокаивался прямо на глазах. Время от времени поглядывая на него, я с удивлением замечала, что он с каждой минутой становится все увереннее и веселей.

А меж тем разговор у нас с Анфисой получался странный…

Если не сказать больше.

Заметив, что Петр Анатольевич оглядывается по сторонам, она как бы невзначай спросила:

– Икону ищете? Так вон она – в красном углу.

Эти слова, учитывая причину нашего появления в Лисицыно, прозвучали настолько двусмысленно, что мы с «Манефой» удивленно переглянулись.

«Да нет, – подумала я, – это, наверняка, простое совпадение. Не может такого быть».

Но Анфиса, словно подслушав мои мысли (или она на самом деле обладала такой способностью?), продолжила:

– Вы ведь за иконкой сюда приехали, а? Наталья Павловна?

Петр Анатольевич, несмотря на все его спокойствие, при этом вопросе подавился своим кофе, и долго натужно кашлял.

– Так можете снять ее со стены, – дождавшись, когда он пришел в себя, посоветовала ему Анфиса. – Я хотела сама приготовить, да решила оставить все как есть до вашего приезда.

Петр Анатольевич вновь посмотрел на меня.

– А это… та самая икона? – нерешительно спросила я.

– Та самая, можете не сомневаться. Мне ее Павел Семенович перед самым отъездом принес. И сам ее повесил. С тех пор так и висит, вас дожидается.

– Но как же вы узнали? – не удержался и спросил Петр, от потрясения переходя на «вы» с крестьянкой.

– Дело нехитрое, – ушла от прямого ответа Анфиса. – Да вы вставайте на лавку-то. Ничего, – посоветовала она Петру, заметив, что тот пытается дотянуться до иконы с земли.

Петр неловко подобрав подол, взгромоздился на лавку и бережно снял икону со стены.

С первого взгляда на нее, я поняла, что старуха нас не обманывает. Это действительно была старинная староверческая икона в недорогом, но искусно сработанном медном окладе.

При слабом свете свечи мне не удалось разобрать, что на ней было изображено, тем более, что от времени она совершенно потемнела. Кроме того, большая часть иконы была закрыта окладом, открытыми оставались только два небольших окошка для ликов.

– А что вам говорил об этой иконе Павел Семенович? – спросила я.

– Ничего. Просил сохранить до времени.

– До какого?

– Он не сказывал. Просто сохранить и никому о ней не рассказывать, – ответила Анфиса очень серьезно, как отвечают ребенку, который по глупости или наивности задает взрослым совершенно неуместный вопрос.

Мне очень хотелось спросить, почему она решила отдать ее мне, но тогда надо было бы спрашивать слишком о многом. А, зная Анфису, я догадывалась, что задавать ей эти вопросы не имеет смысла. Тайны своего ремесла она хранить умеет.

– Думаю, вам до утра у меня оставаться не стоит, – неожиданно сменила она тему разговора. – Отдохнете – и с Богом.

Мы не успели отреагировать на это весьма категоричное предложение, да она и не дала нам такой возможности.

– Чтобы не забыть, – поднялась она с лавки и вновь ушла за занавеску, – я вам тут кое-что приготовила…

С этими словами она передала Петру какой-то сверток, он не удержался и тут же развернул его на столе. Там…

Я не знаю, что за человек Анфиса, ведьма она, колдунья или кто еще, но в тряпочку была завернута бритва и все необходимое для бритья.

– Это еще старого барина… – пояснила она. – Я вчера принесла из дома. Ему это теперь ни к чему… Так что забирайте.

На Петра Анатольевича жалко было смотреть. Ведь до последней минуты он говорил с Анфисой высоким, якобы женским голосом. И Анфиса ни разу не показала виду, что это ее удивляет или смешит…

Он характерным жестом провел по подбородку и буркнул, причем, на октаву ниже, чем говорил в жизни:

– Спасибо.

– Мне тут надо сходить кое-куда. Так что не обессудьте, я вас оставлю на часик. А проводить прийду.

– Далеко ты? – спросила я, понимая, что она уходит, чтобы нам не мешать. И в голосе моем невольно прозвучало сочувствие.

– Да нет, тут рядом, – улыбнулась она. – Мне действительно надо…

Я не стану описывать первые полчаса после ее ухода. Потому что вы легко можете себе их представить. Те изумленные вопросы, которые мы задавали друг другу. И наши нелепо-глупые лица. Встречаются в жизни явления, при соприкосновении с которым даже самый умный человек глупеет и выглядит полным… Думаю, вы меня поняли.

Во всяком случае, про икону мы вспомнили только через полчаса. Но как только это произошло, я тут же достала свой крестик и постаралась найти ему применение. Это оказалось совсем нетрудно. Он вошел в предназначенное для него отверстие, как нож в масло. И без единого звука позволил повернуть себя вокруг своей оси. Мы с Петром Анатольевичем, затаив дыхание, приоткрыли икону с чувством библиофила, раскрывающим чудом попавшую к нему древнюю бесценную книгу.

И обнаружили внутри толстую стопку бумаг, перевязанных трогательной розовой ленточкой. Лишенная содержания, аккуратно выложенная изнутри ветхой от старости материей, икона напоминала теперь шкатулку. Я вновь с помощью того же крестика вернула ее в первоначальное состояние и попросила Петра повесить на прежнее место.

– А может быть… – задумался он. – Хотя нет, вы, конечно правы.

Возвращенная в красный угол икона снова выглядела совершенно обычной, и снова ничем не отличалась от миллионов других икон в крестьянских избах по всей России. Разве только возрастом. Так и это совсем не редкость. Иконы у нас передаются от отцов и дедов в течение многих поколений. Так что попадаются и совершенно древние. А копоть и грязь во многих избах способны даже относительно новую икону за несколько лет превратить в черную доску с едва различимой живописью.

Через некоторое время, когда мы прощались с Анфисой, я не удержалась и все-таки спросила у нее:

– А почему же ты мне не сказала об этом в прошлый раз?

– Тогда мне это самой было неизвестно, – спокойно ответила она.

Говорить было больше не о чем. И я собиралась уйти, но легкомысленный Петр, стоявший рядом со мной, неожиданно покраснел и, запинаясь, спросил:

– А ты не можешь мне сказать, что…

– У вас будет два мальчика и одна девочка, – мягко перебила его Анфиса.

И Петр покраснел еще больше и задумался. И сколько я потом его не пытала, он так и не мне никогда и не сказал, какой вопрос он хотел задать в ту ночь Анфисе. Но спустя несколько лет он женился и его очаровательная жена действительно подарила ему двух сыновей и красавицу-дочку. Но это так, кстати.

Перечитал я еще раз эту сцену и удивился: чего это я в ней так испугался? И понял: слов «ведьма» и «колдунья». А назови Катенька эту милую старушку «экстрасенс» – глядишь, и не обратил бы внимания. А кроме того – мне самому цыганка несколько лет назад такого нагадала… И, между прочим, все сбылось. А кому ни расскажу – никто не удивляется. Так что, видимо, напрасно я так волновался. Ясновидение уже вроде и наука признает, и в спецслужбах к услугам этих самых «ясновидящих», как выяснилось, прибегают еще с тех самых атеистических пор, когда говорить вслух о чем-нибудь подобном было небезопасно.

А пока мы сидели за столом в доме Анфисы и, затаив дыхание, перебирали оказавшиеся у нас таким странным способом бумаги. Это были старые пожелтевшие документы, на полях которых я сразу же заметила пометки, сделанные рукой Павла Семеновича.

Это были финансовые отчеты, копии счетов, разобраться в которых было непросто. Но одно было понятно нам уже через несколько минут. Благодаря этим бумагам кое-кто из весьма уважаемых в губернии людей мог лишиться своих постов, а то и загреметь под суд. Документы эти в основном относились ко времени службы Павла в Петербурге и, как я поняла позднее имели отношение, а может быть, и являлись основной причиной его последующего увольнения. Только теперь я поняла истинный смысл характеристики, которую дал ему Петр Петрович. Он не просто умел находить себе врагов, но умудрялся отыскивать их исключительно среди сильных мира сего. И тем это явно не нравилось.

Отдельно лежала тоненькая тетрадочка, едва открыв которую, я поняла, что это нечто вроде дневника. А как выяснилось немного позже – дневника секретного, в который Павел Семенович заносил только самые важные записи, которые не предназначались для посторонних глаз. Там были и записи личного характера, но о них я говорить не буду. Хотя многое в жизни Павла Синицына для меня открылось с совершенно новой, неизвестной доселе стороны, и это позволило совершенно по-новому взглянуть на историю его несчастной любви, да и всей жизни.

Но главным его содержанием было другое: это была история войны. Войны, которую молодой романтически настроенный юноша объявил… я не поверила своим глазам. И даже захлопнула тетрадку, как только поняла, о ком там пойдет речь. Главным своим врагом в течение многих лет он считал князя Орловского – одного из самых влиятельных и богатых людей губернии. Документы, обличающие часть его преступной деятельности, однажды попали к нему в руки и надолго лишили покоя.

Как выяснилось, до этой минуты я и понятия не имела об истинных масштабов этих преступлений. Все, что касается его любовных похождений, насилий и даже убийств – было только крохотной вершиной айсберга. А главная его деятельность простиралась на иные сферы, в основном экономического, точнее – коммерческого характера. Незаконные откупы, спекуляция на военных заказах, подкуп должностных лиц, шантаж – вот основные методы, позволившие получить несметные барыши, ставшие основой его громадного состояния.

А войну ему объявил молоденький чиновник, не имевший в кармане лишнего гроша, совершенно запутавшийся в личной жизни, и снимающий маленькую квартирку на Васильевском острове.

И тем не менее Павел, уподобясь рыцарю печального образа, бросился в бой с открытым забралом и самоуверенностью юности.

И как ни странно – добился определенных успехов. И если бы не могучая поддержка высокопоставленных особ – Орловский наверняка бы оказался под судом, и кто знает – не накаторге ли он провел бы в этом случае остаток жизни.

Но, заплатив отступного, он отделался легким испугом. Всего-навсего уйдя в тень, да и то – лишь на короткое время. А вот Павлу Семеновичу пришлось уйти со службы. Его немногочисленные единомышленники не осмелились поддержать его в трудную минуту, а враги – потешились вдоволь.

Так по иронии судьбы, являясь кровными врагами, они с Орловским оказались ближайшими соседями. Так как имения их находились в непосредственной близости друг от друга.

Но и уйдя в отставку, Павел Семенович не успокоился. Уже частным порядком он продолжал контролировать деятельность князя. В это самое время в Саратовской губернии появляется новый губернатор, с которым князь Орловский был знаком много лет назад, а теперь нашел в его лице единомышленника и сообщника по своим темным махинациям. Преступный опыт и связи Орловского в сочетании с губернаторской властью дали ошеломляющие результаты…

И у Синицына появляется второй, еще более могущественный и беспощадный враг – губернатор Алексей Дмитриевич Игнатьев.

У меня дух захватило перед открывшейся передо мною бездной…

И снова в который уже раз я заподозрил тетушку в… не хочется произносить этого слова, но придется. На сей раз я заподозрил ее в клевете на известного и уважаемого человека. Губернатор – это вам не какой-нибудь Федька Крюк. И даже не Орловский. Эк, думаю, загнула старушка… И чтобы убедиться в этом – отправился в библиотеки и городской архив. И снова был посрамлен своей замечательной родственницей. Вот характеристика, данная Алексею Дмитриевичу Игнатьеву, тогдашнему губернатору Саратовской области одним из самых авторитетных сегодня историков:

«Действительный статский советник Алексей Дмитриевич Игнатьев злоупотреблял своей властью, покрывал насильников, получал „свои особые паи“ с откупщиков виноторговли» и т. д.

Как вам это покажется? И это при том, что ученый пытается выдержать бесстрастный академический стиль.

Но дальше больше: «Только после нескольких публикаций А.И. Герцена о злодействе Игнатьева он был снят с должности губернатора».

Вот так-то. «Герцен просто так в колокол звонить не будет», – подумал я. Не поленился и разыскал эти публикации. И убедился в том, что человек этот был не просто злодеем, а настоящим графом Дракулой Саратовской губернии. Кому интересно – может сам прочитать и убедиться. Так что да простит меня дорогая тетушка на том свете. Зарекаюсь отныне сомневаться в чем-либо ею написанном. О чем торжественно заявляю перед лицом читателей!

Когда я показала эти строчки Петру Анатольевичу, он присвистнул, как делал это всегда, выражая восхищение по тому или иному поводу.

– Вот теперь я понимаю, Катенька, – как никогда прежде серьезно сказал он, – кто отныне наш с вами главный враг.

Я подняла на него глаза и прошептала:

– Совершенный мастер…

Петр нахмурился, так как это словосочетание ему ни о чем не говорило.

– Что вы имеете в виду, Катенька? – спросил он.

– Как-нибудь обязательно расскажу. Но не сейчас. Насколько я понимаю, у нас теперь мало времени. Одно могу сказать наверняка – этот орешек нам с вами не по зубам.

Мы снова погрузились в чтение этих документов. Петр взял на себя финансовые отчеты, а я – от корки до корки прочитала заветный дневник. На его страницах чаще других упоминалось имя Петра Петровича, он тогда был одним из немногих, кто разделял взгляды Павла Семеновича, но был недостаточно силен, чтобы защитить его в лихой час.

Это натолкнуло меня на счастливую мысль.

– Нам срочно нужно возвращаться к нашей милой Ксении Георгиевне, – решительно сказала я, и Петр Анатольевич посмотрел на меня с нескрываемым удивлением.

– Зачем?

– Она сейчас – единственный человек, на которого мы можем положиться. Кроме того – у меня появился план…

Мне уже не сиделось на месте, и я нетерпеливо махнула рукой:

– Объясню по дороге.

В этот самый момент вернулась Анфиса. У меня не было с собой часов, но, судя по всему, она появилась ровно через час.

Анфиса мельком посмотрела на заветную икону, одобрительно кивнула и без лишних слов стала собирать нас в дорогу.

– А вам, барин, хорошо бы мужское платье теперь, – снова удивила нас она. Уже не тем, что откровенно признала в Петре мужчину, а советом, более напоминавшим распоряжение.

– Так… оно можно, – потерял весь свой дар красноречия Петр, – только где же его взять?

Анфиса кивком головы пригласила его за занавеску, откуда Петр вышел через минуту вышел с увесистым узлом в руках.

Я еще не понимала, зачем нам это нужно, с моей точки зрения отказываться от нашей «конспирации» было еще рановато, но спорить с Анфисой не стала. Она была чрезвычайно убедительна сегодня.

«Кто знает, может быть, это на самом деле необходимо?» – пожала я плечами. И как выяснилось в самое ближайшее время, Анфиса этим оказала нам чрезвычайно уместную услугу, избавив от многих проблем в недалеком будущем.

Я совсем было собралась покинуть Лисицыно, но оказалось, что программа Анфисы на этом не закончилась.

– Хорошо бы вам еще одного человека навестить, – сказала она, едва мы покинули ее избу.

– Какого… человека? – неуверенно спросила я, поскольку окончательно почувствовала себя… как бы это лучше сказать… игрушкой в ее руках? Пожалуй, только без оскорбительного оттенка. Но как бы то ни было – ощущение было не самым приятным.

– Василия, старосту нашего, – ответила Анфиса. – Он вас давно дожидается, так вы бы зашли.

– Ну, хорошо, – без особого желания согласилась я. – Только не уверена, что найду его дом.

– А чего его искать? Вот он – рядышком.

Оказывается, Василий, тот самый мужик, чью жену погубил граф Орловский, был соседом Анфисы. То ли я об этом забыла, то ли не знала никогда. Хотя у Василия в избе я бывала, правда при весьма печальных обстоятельствах – в тот день его жена наложила на себя руки.

Василий действительно нас ожидал. Аккуратно одетый и причесанный, он сидел за столом и встал при нашем появлении.

– Здравствуйте, барыня. Спасибо, что не побрезговали.

– Ну, как ты? – спросила я его, хотя перемены в нем были очевидными. Василий, несмотря на то, что вся левая половина головы у него поседела, выглядел на десяток лет моложе прежнего, судя по всему сдержал данное мне обещание и совершенно бросил пить.

– Да помаленьку, – ответил он, стараясь не смотреть на меня.

Только теперь я вспомнила, что в его глазах, должно быть, выгляжу довольно странно в нынешнем своем одеянии. Хотя Анфиса наверняка его об этом предупредила.

– Ну, и слава Богу, – после довольно продолжительной паузы сказала я, не понимая, что я делаю в этой крестьянской избе, и зачем Анфиса сюда нас направила.

– Тут вот какое дело… – снова заговорил Василий и сделал это очень вовремя, поскольку я уже собралась с ним прощаться. – Я тут снова наведался к Орловскому…

Это имя заставило меня присесть к столу и отбросить все сомнения. Петр, не менее меня удивленный до этой минуты, также присел на край скамьи и, чтобы лучше слышать, снял с головы платок.

После чего Василий несколько мгновений сидел с каменным выражением лица. И зрелище того заслуживало.

– А разве Анфиса тебе не сказала? – смущенно спросил он у Василия.

При звуке его голоса Василий вздрогнул.

Он мог не отвечать, по этой его реакции Петр Анатольевич все понял и начал было напяливать платок обратно, потом чертыхнулся и сказал.

– Охраняю я… барыню. А чтобы никто не догадался – вот бабой вырядился.

Не знаю, убедил ли Василия этот аргумент, но он вроде бы успокоился, хотя на протяжении нашего с ним разговора несколько раз с неодобрением поглядывал на Петра и почти брезгливо отводил глаза в сторону.

– Так что Орловский? – спросила я его, напомнив о цели нашей встречи, как я ее начинала понимать.

И Василий рассказал мне более чем любопытную историю, тем более любопытную, что он был со мной совершенно откровенен и ничего не скрывал. Видимо, я еще прошлый раз произвела на него хорошее впечатление, а может быть, должна была за это благодарить Анфису. Она имела в деревне непререкаемый авторитет, и к ее мнению здесь прислушивались.

– Ага… – начал он…

И снова я вынужден ворваться в ткань повествования, поскольку едва Екатерина Алексеевна доходит в своих романах до Василия, как пытается этнографически достоверно стенографировать его корявую и совершенно нечленораздельную речь. При этом утверждая, что он мужик неглупый. Может оно и так, но на современный взгляд – подобная манера выражаться производит скорее отталкивающее впечатление и заставляет сильно усомниться в разумности говорящего. Поэтому я заменил его монолог пересказом. Для вашего же блага, господа. Так что не пеняйте…

Василий не оставил мечты отомстить за жену Орловскому, не только изнасиловавшему и совратившему ее, но и ставшего в конечном итоге непосредственной причиной ее смерти.

С этой целью он неоднократно наведывается в лесной домик князя, где тот безвыездно проживает все последнее время. Но никак не может улучить момента, чтобы привести свой приговор в исполнение, проще говоря, ему никак не удается того убить. А на меньшее Василий не согласен, и, зная подробности этой страшной истории, не берусь его за это осуждать.

Но он постоянно наблюдает жизнь князя и знает все, что происходит в его «Лесном замке». А два дня назад там произошло следующее:

Подъехала карета и из нее вышла… ваша покорная слуга. То есть так подумал в первую минуту Василий и очень этому удивился. Он был уверен, что я ненавижу Орловского не меньше его, а тут он наблюдает нашу трогательную встречу, улыбки и взаимные комплименты.

Надо напомнить читателю, что я имела несчастье быть весьма схожей с той самой персоной, о которой не раз уже упоминала на этих страницах. А именно – с Люси. Поэтому едва услышала эти слова Василия, сразу же поняла, кого он имеет в виду, о чем и поспешила сообщить ничего не понимающему Петру Анатольевичу.

– Так вот где они ее прячут, – хлопнул он ладонью по столу, и вскочив с места, принялся расхаживать по комнате.

Через некоторое время Василий осознал свою ошибку и, потеряв к этой персоне интерес, собирался отправиться восвояси, чтобы вернуться в более подходящий момент. Но в это время до него донеслись настолько странные звуки, что он решил остаться в своем укрытии, и в результате стал свидетелем очередного преступления.

Вначале это были стоны, слишком сладострастные, чтобы свидетельствовать о страданиях производящего их существа, но через некоторое время они превратились в истошные вопли. Можно только представить себе, в какую игру решил поиграть с Люси богатый на подобные выдумки князь, но результатом этой чудовищной игры стало безжизненное тело, которое его верные рабы пару часов спустя отнесли в лес и закопали.

Василий по пятам следовал за ними, хорошо запомнил и брался показать место этого поспешного и не слишком торжественного захоронения. Вся эта история настолько потрясла его, что он, не разбирая дороги, бросился прочь и в себя пришел только несколько часов спустя в собственной избе. С тех пор прошло двое суток, но его колотило при одном воспоминании об этом кошмаре.

– Значит маленькой Люси больше нет на свете, – печально констатировал Петр Анатольевич.

– Да, – согласилась с ним я. – Как ни омерзительна была эта женщина, смерть, которую ей уготовил князь…

Меня трясло не меньше Василия, и не было слов, чтобы выразить обуревавшие меня чувства. Поэтому я предпочла помолиться за упокой этой грешной души и хотя бы постараться простить ей все ее прегрешения. Сразу признаюсь, что мне это плохо удалось, но я искренне этого хотела. Тем более, что я была единственным человеком на свете, который понимал всю чудовищность произошедшего. Ведь настоящим отцом этой женщины… даже сейчас я испытываю волнение, вспоминая тогдашние свои чувства… был никто иной, как сам князь Орловский. То есть замучил и погубил свою он свою собственную дочь. Воистину «…ибо не ведают, что творят». История, достойная стать сюжетом древнегреческой трагедии…