Текст книги "Огненное лето"

Глава 24

Мое звено идет на обычных ста пятидесяти метрах, выше будем подниматься перед целью. На этот раз нам предстоит «закрыть» для немцев еще одну переправу, а это – самая плохая цель после аэродромов. В таких местах всегда самое плотное зенитное прикрытие. Пушки в два ряда, отлично налаженная служба предупреждения, готовые к взлету истребители на ближайшем аэродроме…

Мы еще на дальних подступах, а фрицы уже готовы к нашему прилету, и начинается: сначала лупят крупнокалиберные калибром 88 и 75 мэмэ, а уже в непосредственной близости вступают скорострельные Flack-системы. Жуткая вещь! Если стреляют трассерами, то пули сливаются в непрерывный пунктир, тянущийся к тебе. Не у всех нервы выдерживают. Кое-кто, конечно, отворачивает, но таких мало. Потому как мы сами их предупреждаем, что случайно «уроним», если трусить будут. Поскольку рисунок боя продумывается до мелочей и в нем каждому отводится свое место. Взять тот же наш оборонительный круг – самая лучшая дистанция для Илов – сто пятьдесят метров. Хоть один выскочит – сразу станет триста, а «мессер» только этого и ждет. Юркий самолетик мгновенно вклинивается – и все, считай, сгорел.

Моя тройка пока не дрейфит, мы даже свой способ придумали: к цели идем на минимальной высоте, затем резкая горка и залп РСов, а потом, пока не опомнились – из всего, что есть. Сашка – на прикрытии, мы вдвоем с Олегом кроем гадов. Затем меняемся: Лискович – вниз, я и Власов – прикрываем. Выскакиваем по кругу, главное здесь – машину не провалить, все «на одном дыхании» выполнить…

У меня сегодня «груз покойника», как у нас говорят – иду с двумя подвесными контейнерами, полными АЖ-2. Обычные стеклянные ампулы с КС, самовоспламеняющейся жидкостью. При удаче одной такой штуки хватает на танк, при неудаче, если хоть один осколок зацепит – даже понять ничего не успею. Вернее, как раз успею, но умирать буду долго и страшно…

У ребят повеселее, по четыре кассеты КМБ, но зато перегруз – шестьсот кило на брата. Когда нас провожали, все свободные от полетов собрались на поле, а мы – спокойно так, с ленцой даже… Знаем, что не вернемся, но марку держим. Да и вообще – приказ есть приказ…

Полное радиомолчание, переговариваемся жестами. И солнце светит вовсю. Это, честно говоря, Олега идея: пойти днем, в самый полдень. Не ждут гансы от русских такой наглости, а наша тройка прет над самой землей, всего-то сто пятьдесят, но сейчас будем еще ниже уходить. На пятьдесят, а то и еще меньше.

Я поднимаю руку и покачиваю крыльями, привлекая внимание ведущих, затем кручу над головой влево. Слегка накренившись, машины закладывают левый поворот. Попробуем зайти с тыла, откуда нас не ждут… наверное…

Обходим лес по большой дуге и спускаемся ниже. Идем настолько низко, что кажется, что сейчас пропеллер начнет рубить верхушки деревьев, зато ни один гад нас не засечет. Нет, не зря я настоял, чтобы на машины нанесли камуфляж по типу фрицевского, пятнистый. На такой скорости он сливается с фоном, и нас практически невозможно разглядеть…

До цели, по моим расчетам, пятнадцать минут…

…Патефон шипит, но музыку разобрать можно. «Утомленное Солнце» в исполнении Утесова, еще довоенный выпуск. Летчики танцуют. Сегодня, можно сказать, праздник: никого не сбили, да и вылет всего один был.

Девчонки из БАО и столовой нарасхват. Пришли и медички – наш хирург, Ольга Степановна, и ее помощницы, все три медсестры. Среди них и та, что нашатырь мне под нос, когда самолет при посадке развалился, совала…

Летчики шумят, подогревшись «наркомовскими» и раздобытым невесть где самогоном, а мне – по барабану. Жду, когда поставят «русскую». Вот это – мое, а танцевать всякие городские новомодные танго и фокстроты я не умею.

Отхожу к окну, закуриваю. Мы стоим своей тройкой: я, Сашка Лискович и Олег Власов молча пыхтим папиросами. И в бою, и на земле понимаем друг друга с полуслова, так что нет нужды в излишнем сотрясании воздуха. Нам хорошо и так, просто быть вместе.

Наконец кто-то накручивает пружину и ставит здоровенную пластинку из шеллака. Первые аккорды, вот она, моя любимая! Я выхожу в круг, и начинается. Даже в танце мы втроем, ведущий и ведомые. Абсолютно синхронно мы выводим коленца. Идем вприсядку, хлопаем по голенищам и просто в ладоши, и, наконец, любимый момент: взлетаем в воздух, ноги идут на одной линии, и с последним звуком музыки замираем на полу. Бурные аплодисменты, народ рукоплещет.

Комиссар возбужденно что-то объясняет незнакомому майору с летными петлицами, тот тоже смотрит с восхищением. Как выражается Олег – «коронный номер эскадрильи»… Снова ставят танго, и мы, разгоряченные и возбужденные, отходим к окошку, чтобы немного охладиться. Внезапно музыка стихает и передо мной возникает медичка, та самая:

– Товарищ старший лейтенант, белый танец. Я вас приглашаю.

Беспомощно оглядываюсь по сторонам и неожиданно для себя заливаюсь краской:

– А я не умею…

Девочка кусает губы, затем решительно берет меня за руку и тащит к танцующим парам.

– Это несложно. Повторяйте за мной…

Она показывает несколько движений, затем природное равновесие рыбака и чувство музыки помогают уловить ритм танца. Невольно вспоминаю, как мы встречались с братом перед войной у меня на квартире. Интересно, тогда я тоже танцевал? Не помню…

Наконец пластинка кончается. Сестричка слегка приседает передо мной, разводя руками форменную юбку. Мгновенно вспоминаю, как отец танцевал с матерью в клубе кадриль и что он делал после танца… Точно так же склоняю голову в полупоклоне, щелкаю каблуками… и встречаюсь взглядом с комиссаром. Лицо – будто хины наелся. Верный Сашка шепчет сзади:

– Кажи, у кино видал…

– Угу…

Затем я провожаю ее до дома – медчасть у нас в отдельной хате живет, у одной бабки. Наверное, со стороны потешно смотримся – я здоровый шкаф, и она, хрупкая девочка девятнадцати лет, едва мне до плеча. Молча идем рядом. Надя Гурвич, так ее зовут, рассказывает о Москве, откуда она родом, о ее широких площадях и проспектах, памятниках, Третьяковской галерее.

Мне становится обидно: два раза был в столице, а так никуда и не сходил. То проездом, то из пункта «А» в пункт «Б». А так, чтобы погулять по городу, побродить по Красной площади, зайти в Мавзолей и поклониться Владимиру Ильичу – не довелось…

На крыльце девушка поворачивается ко мне, но, вместо того чтобы просто сказать «до свидания», она, пользуясь тем, что стоит на ступеньке почти вровень со мной, неожиданно неумело касается щеки губами и убегает…

С минуту стою молча, слушая, как гремит щеколда и стихают за дверью легкие шаги, затем поворачиваюсь и иду к себе…

Утром полет.

Этот самый…

Немцы, как я понимаю, прямо за рощей. Точно! Вон и колокольня приметная на холме. Теперь таиться уже незачем, и я щелкаю тумблером:

– Ребята! Без горки! Я первый, вы сразу за мной и валим все, а там разберемся.

Они качают плоскостями в знак понимания. Сектор газа вперед до упора, закрываю створки радиатора. Сегодня мне можно первому – у меня бомб нет, только ампулы.

Вот она, переправа, прямо перед нами. Квадратные немецкие понтоны с аккуратным настилом, по которому с интервалом в метра два, не больше, идут немецкие танки. Точнее, не немецкие, а чешские трофейные. Крутой вираж, доворот, ура! Нас не ждут!

Открываются створки и вниз, весело сверкая на солнце, вываливаются ампулы. Мгновенно под плоскостями вспыхивает пламя. Как удачно! Похоже, что я уже привык к «ильюшину» и научился чувствовать его как свою бывшую «Чайку»! Полыхают ярким огнем LT vz 35 и «38», горит настил, прожигается насквозь брызгами КС тонкий металл понтонов.

Ребята не отстают от меня, сбрасывают бомбы на сгрудившуюся перед мостом толпу немцев и техники, ожидающей своей очереди переправляться. Мгновенно уходим на круг, но зенитного огня нет. Зато явственно наблюдаем панику. Уцелевшие враги разбегаются в разные стороны, из пылающих танков вываливаются горящие экипажи и, разевая в беззвучном вопле рты, неслышимом из-за рева моторов, валятся в воду в тщетной попытке потушить охватившее их пламя.

Такой шанс грех упускать, и мы идем на второй заход, винт даже цепляет чью-то голову, на мгновение окрашивая обычно прозрачный диск в алый цвет. Непрерывно грохочут пушки и пулеметы, снаряды рвутся в самой гуще врагов, разрывая их на части, тяжелые пули прошивают по нескольку человек сразу.

Ребята от меня не отстают, сея ужас и разрушения на каждом метре полета.

Все! Уходим! Время!

Разворот вправо, чуть ли не кладу массивный Ил на бок и балансирую на тонкой грани сваливания. Домой!.. Линия фронта. По нам лупят из всего, что только можно, но их выстрелы пропадают впустую. Так, несколько дырок в деревянных элементах плоскостей. От брони корпуса пули отлетают, вспыхивая в рикошетах, заметных даже в ярких лучах дневного солнца…

Идем на бреющем, ворочая головами на триста шестьдесят градусов. В это трудно поверить, но вот и наш аэродром! Выпускаю щитки, убираю газ. Есть касание! Жму педали, и одновременно стараюсь освободить место для своих ведомых.

Сейчас самый опасный и любимый фрицами момент – нет ничего проще, чем подловить на посадке или на взлете… Торопливо рулим под деревья, на свои стоянки, чтобы передать машины в руки механиков.

Винт замирает, но на этот раз они почему-то не торопятся нам помочь. В чем дело?! Понимаю это, лишь когда открываю фонарь сам и вылезаю наружу… На трубке Пито болтается кусок кишки, в гондоле шасси кусок черепа с развевающимися светлыми волосами, сам самолет уже не пятнисто-зеленого камуфляжного цвета, а с багрово-красными пятнами цвета запекшейся крови.

Самолеты ребят выглядят так же жутко. Невольно приходит на ум сравнение: «Всадники Апокалипсиса». Да… Слетали…

В этот момент появляются комиссар полка, командир и «особняк». При виде наших машин они останавливаются. Затем Стукалов брезгливо сдергивает кишку с трубки и зачем-то тычет ее под нос комиссару. Круто развернувшись, он уходит вместе с особистом, следом плетется комиссар…

– Водочки бы сейчас…

– Поллитра.

– Неплохо бы…

Мы сваливаем в кучу парашюты и идем на доклад. Все выполнено, и даже больше, чем «все»…. На танцы не идем. Сейчас бы нам поспать…

Глава 25

Не простил меня тот лейтенант, подал-таки рапорт по команде. И стали меня мурыжить – откуда только прознали обо всем, сволочи?!

Припомнили мне и Рабиновича, и первый выход из окружения. Стали, короче, под расстрел подводить. Сами понимаете, время военное, судов никаких нет, обыкновенный трибунал. А у того либо расстрел, либо оправдание, третьего просто нет. Плохо мне пришлось, ой как плохо!

Нет, особо, конечно, не дергали, по крайней мере, под арест не посадили, оружия не отобрали, но до выяснения обстоятельств от командования батальоном отстранили. Обидно! И чего я такой невезучий?

Ну не стал тому козлу с малиновыми петлицами кланяться, и ладно. Больше себе уважения заработал. Просто надоело: ребята каждый день в атаки ходят, гибнут по дурости начальников и собственному неумению, а я целыми днями объяснения пишу. Что за жизнь собачья…

Вот, опять приехали. Сейчас потащат…

– Объясните нам, капитан, каким образом вы захватили вражескую технику?

– Повторяю, мы напали на ремонтное подразделение врага, где ремонтировались поврежденные в бою машины. Эти уже вышли из ремонта и ждали экипажей. Поэтому их и захватили. Остальную технику уничтожили.

– Что вы сделали с пленными?

– За помощь в ремонте наших машин мы сохранили им жизнь.

– Почему?! Это же враги!!!

– Не кричите, лейтенант. Без вас голова болит.

– Что-о?!

– А то, что мы бойцы Красной Армии. И с безоружными пленными не воюем. Или для вас лично не является руководством к действию указания товарища Сталина, маршала Ворошилова, комиссара Мехлиса?

– Да как ты смеешь, сволочь, своими грязными губами трепать имя великого товарища Сталина?!

– Во-первых, ты мне не тыкай, щенок! Я старше по званию, это раз, и старше по возрасту, это два. А в-третьих, товарищ Сталин на моем награждении присутствовал и лично мне руку жал, ясно тебе?

Лейтенант белеет от злости и хватается за свой пистолет, но в этот момент плащ-палатка, закрывающая вход в землянку, откидывается, и на пороге появляется чье-то знакомое лицо. Ого! А звание-то у него повыше даже моего будет! Старший майор! Вот только… где же я его видел? Мучительно напрягаю память, но никак не припомню. Между тем он смотрит на лейтенанта, затем на меня:

– Сахаров, оставьте нас.

– Слушаюсь, товарищ старший майор!

Лейтенантик вылетает наружу, словно ошпаренный, а я все еще безуспешно пытаюсь вспомнить, где же вновь появившегося видел…

Между тем энкэвэдэшник улыбается и… Николай Федорович?! Петренко? Воспитатель?! Ну да, тогда такой озабоченный был, небритый, голова вечно опущена, а тут на тебе! Целый подполковник! Что ж это за детишки такие хитрые?!

Словно читая мои мысли, он говорит:

– Нет, капитан, дети были настоящие. Просто детский дом особый, но дело не в этом. С этим дурачком разберутся, кому следует.

Он кивает головой в сторону выхода.

– А вот с тобой дело повернулось в другую сторону. Собирайся, поехали.

– К-куда?

От неожиданности я чуть заикаюсь. Ничего себе. Вот это номер… Это в какую же такую сторону?

– Поехали, поехали. Сказал же, нужен ты сейчас в другом месте. В Москву едем, ночью самолет летит. Так что час тебе на сборы и прощание. Ясно, капитан?

– Так точно, товарищ старший майор!..

Через шестьдесят минут мы уже трясемся в «эмке». Петренко сидит рядом с водителем, я, словно какой-нибудь генерал, – сзади. Больше с нами никого. Уже больше двух часов едем, и я незаметно проваливаюсь в сон…

Мне снится какой-то городок с острыми шпилями, по улицам гуляют люди. Все в гражданском, а навстречу мне идет девушка в белом свадебном платье, только я никак не могу увидеть ее укрытое фатой лицо. Она берет меня за руку и… густым мужским басом говорит:

– Просыпайтесь, товарищ капитан. Приехали.

Тьфу ты! Приснится же такое! А ведь точно, приехали – машина стоит на краю леса, под густой маскировочной сеткой, а меня трясет за плечо водитель. Это его голос я слышал во сне. Николай Федорович уже вышел и разминает затекшие колени.

Вылезаю наружу. Интересно, где это мы? Стройные ряды скирд сена… и никаких следов самолета. Между тем окончательно темнеет, и почти сразу же в небе раздается гул мотора. Наш, немецкие движки работают по-другому. Вспыхивают прожектора, заливая посадочное поле ярким светом, и уже парой минут спустя по полю, подпрыгивая на кочках и подрагивая концами крыльев, катится ПС-84.

Люк гостеприимно распахивается, мы лезем внутрь. Едва устраиваемся, как рев усиливается, нас какое-то время трясет, и все резко обрывается. Машина уже в воздухе. Лететь долго, поэтому решаю заняться самым желанным на войне занятием – сном. Обидно, но один и тот же сон дважды не снится. Во всяком случае, ко мне он не пришел. А жалко… Кто же, интересно, там был?

Глубокая ночь. Нас сажают в машину с зашторенными окнами и куда-то везут. Несколько раз останавливают и проверяют документы, подсвечивая в лица синим фонариком. Светомаскировка, что поделать…

Наконец останавливаемся в последний раз, выходим наружу, и нас ведут какими-то переходами. Все окна наглухо закрыты, но света внутри хватает, лампочки светят довольно ярко. Вскоре оказываемся в большом кабинете, где за огромным столом сидит знакомый каждому советскому человеку Всесоюзный Староста Михаил Иванович Калинин.

Я бодро рапортую, он поднимается, подходит ко мне и крепко, по-мужски, жмет протянутую руку. Затем поворачивается к секретарю и берет у него из рук красную коробочку… мать честная! Так это же награждение! Орден Красного Знамени! И медаль «За отвагу»!..

Говорили, что к «звездочке» представят, а тут «Знамя»… не ожидал! Ох, не ожидал…

Нас фотографируют и отвозят в гостиницу, где мне предоставляют отдельный номер. Николай Федорович прощается, предупредив, что в полдень меня ждут в Главном управлении бронетанковых сил. Хоть это и недалеко, но идти не приходится – утром меня уже ждет машина. Ничего себе, простому капитану – личный автомобиль!

Оказывается, уже не капитану, а самому настоящему майору. Приказ подписан, так же как и новое назначение, заместителем командира полка. Слава богу, снова на Западный фронт, только в другую армию. Ну что ж, неплохо! Так что, получив направление и новые документы, я отправляюсь на почту, где пишу письмо родителям. В конверт, что тоже неслыханная по военным временам роскошь, вкладываю свежий номер «Правды». В газете приказ о моем награждении и присвоении очередного звания. Пускай порадуются за меня! Отец будет гордиться перед нашими.

Не запечатывая, отдаю пакет симпатичной девушке и выхожу на улицу. Пора на вокзал. У первого же попавшегося милиционера узнаю дорогу и, насвистывая, иду по указанному пути. Окна домов заклеены полосками бумаги крест-накрест. Это от взрывной волны, чтобы стекла не вылетали. Нет, какая все-таки красивая Москва! Пусть сейчас столица и в военной форме, но своей красоты не потеряла. Разве что чуть суровее стала…

На вокзале выясняю у коменданта отправление ближайшего поезда в пункт моего назначения. Вовремя я – отход через пятнадцать минут. Торопливо лезу внутрь набитого до отказа вагона. Военных немного, в основном женщины, молодые девчонки. Их везут на строительство укреплений.

Хочется спать, но они не дают мне покоя: пристают с расспросами, а те, что постарше – ругают за то, что отступаем. Но едва я говорю, что еду из Кремля с награждения, тут же замолкают. Зато молодежь начинает строить глазки…

К вечеру трудармейцы выходят, и остаемся только мы, военные. А ночью меня будит проводник. Выхожу. Небольшой украинский городок. Первым делом нахожу комендатуру, где предъявляю документы и узнаю, что мой новый полк располагается за городом. Машину до ЗП[3]3
  ЗП – запасной полк. Не путать с ЗАПом.


[Закрыть] мне дают, так что все в порядке.

Попутно получаю еще кое-какую информацию: оказывается, сюда свозят как таких же, как я, офицеров, так и просто потерявших свои машины танкистов.

Командир моего нового полка – подполковник средних лет, Федорчук Степан Петрович. Воевал на Халхин-Голе, так что с ним я сразу нахожу общий язык. Честно говоря, он очень рад, что на помощь прислали обстрелянного офицера, а не карьериста из тыла. Был до меня один такой, когда услышал, что полк выходит на фронт, прострелил себе бок из табельного ТТ – кожу оттянул и выстрелил. Но не повезло – врач определил «самострел», так что его даже перевязывать не стали: сразу личный состав построили – и пулю в затылок…

Пока ждем танки, времени даром не теряем – начали формирование экипажей и общие тренировки. Обучаем стрелков-радистов, тренируем заряжающих, командиров танков учим пользоваться картой, ориентироваться на местности. Пришлось напрячь память и вспомнить, чему меня учили в моем Ульяновском танковом…

Впрочем, не раз замечал такую вещь: если человек делает что-то своими руками или головой – никогда потом не забудет, сколько бы лет ни прошло…

Так проходит две недели. Новости с фронта плохие: враг наступает. Наконец приходит приказ о формировании команды для отправки. Выполняем распоряжение, готовим почти двести пятьдесят человек на пятьдесят машин. Я пишу рапорт с просьбой включить меня в состав убывающих, но из штаба округа он возвращается с недвусмысленной резолюцией: «Отказать». Почему?! Обидно…

Со следующим пополнением для запасного полка вдруг прибывает Валера Пильков! Вечером сидим в моей комнате, и я слушаю его горький рассказ. Оказывается, утром после моего вылета в Москву батальон бросили в очередную лобовую атаку… ну и повторилась ситуация, когда нас расстреляли из пушек крупного калибра – ни одна машина из боя не вышла. Всех пожгли, в том числе и трофейные, да и из экипажей всего двадцать человек уцелело. И не мудрено: шли-то через болотистую пойму, прямо посреди белого дня… Танки застряли, и бей на выбор, как твоей душе угодно! Надолго запомнится ребятам речка Судость…

Уцелевших танкистов тут же отправили в тыл, на переформирование, так вот он сюда и попал.

Между тем август кончается. Ожесточенные бои идут повсюду, и везде нас бьют. Ленинград. Киев. Крым… Внезапно часть поднимают по тревоге: немцы прорвались! Всем получить оружие и перекрыть дорогу на Конотоп…

Глава 26

Наша троица сидит под березой и курит. Вернее, это со стороны кажется, что мы просто курим, а на самом деле общаемся. Мысленно. В данный момент решаем, что нам делать.

Дело в том, что вчера не вернулось с задания две машины. Ил-2 хоть и считается бронированным, на самом деле из брони только так называемый бронекокон. В который входят двигатель, пилотская кабина и баки. А вот остальное, как всегда, деревянно-фанерное.

Когда вчера шестерка из третьей эскадрильи пошла на цель, там их уже ждали. А у немецкой среднекалиберной артиллерии просто ужасающая скорострельность и надежность. В результате у наших ребят просто размолотили в щепу плоскости, а без крыльев особо не полетаешь…

Так что псу под хвост вся наводка с земли, просчитанный маршрут, время на подготовку. Результат – шесть машин и столько же человек… Не зря говорят, что беда не приходит одна – сегодня в первом вылете нарвались на «мессеров». Зашли сзади справа, на небольшой высоте и под углом примерно двадцать градусов… но с тем же фатальным для нас результатом. Из трех машин – три, пилотов – двое. Самое страшное, что один на вынужденную сел, а вот выскочить не смог – пулями расклепало направляющие. Так и сгорел Ваня Зубков…

Встаем и идем к нашему главному механику, зампотеху полка капитану Суркову. Берем его за жабры, ведем к самолетам, где и начинаем допрос с пристрастием. Выясняется интересная вещь: оказывается, «ильюшин» вначале шел двухместным. Но умные головы в генштабе, как водится, посчитали, что, поскольку самолет бронированный, то и стрелок не нужен. А на его место запихнули дополнительный бензобак. Вот потому сейчас и получается, что если немец зашел с тыла, то нам при любом раскладе капут, шансов уцелеть практически не остается…

Мысль западает в душу, и мы лазим вместе с механиками по самолету. Затем садимся считать, благо наш Олег имеет за спиной два курса Ленинградского инженерного института и несложные расчеты делать умеет. Получается очень интересно: если убрать этот бензобак, то на освободившееся место можно запихнуть стрелка с пулеметом и каким-никаким боезапасом.

Правда, уменьшается дальность, но какой в ней смысл? Самое большое расстояние, на которое мы ходили в тыл к немцам – пятьдесят километров. А аэродром наш – на расстоянии ста от линии фронта. Итого, туда и назад – триста, еще сотню добавляем на всякий непредвиденный случай. Сколько уже? Верно, четыреста. С оставшимся топливом мы можем пройти еще триста… или поджариться при посадке, если бак полон… Интересно девки пляшут…

Остаток вечера сидим в землянке и яростно спорим. Главное, что всем очень нравится то, что у нас получается. Но как это конкретно сделать? Утром я опять иду к Суркову и кладу ему на стол наши выкладки. Он читает, затем хватается за голову и тащит меня к Стукалову. Командир морщит лоб, потом вызывает особиста. Чебатурин задает единственный вопрос:

– Сколько времени нужно на переделку?

Прикидываем прямо на месте – получается, что за день можно управиться, если найти готовую турель. Турель вместе с пулеметом находится сразу: за день до этого соседские «Лакированные авиационные Гарантированные Гробы», они же – ЛаГГ, уронили «восемьдесят восьмой». Морда – в хлам, но кормовая спарка уцелела, а там стоят шикарные 13-миллиметровые машинки. И боезапас остался почти нетронутым, поскольку стрелка сняли чуть ли не первой очередью.

Так что снимаем установку и везем ее на наш аэродром. Тем временем механики уже вытащили бензобак и готовят место для моего будущего бортстрелка. Влезаю в фюзеляж сам и осматриваюсь – просторно, мешать не будет. Но как закрепить турель?

Не мудрствуя лукаво идем простейшим путем: изготавливаем огромный хомут и обвязываем им весь хвост по кругу. Заодно прихватываем по бортам получившейся кабины два куска немецкой брони – какая-никакая защита будет.

Надо попробовать. Звоним соседям, договариваемся насчет учебного полета. Те обещают через час выслать к нам один ЛаГГ, мы же тем временем решаем вопрос со стрелком. Добровольцев – море.

Решаем взять одного сержанта из зенитного прикрытия. Раз со счетверенным «максимом» справлялся, то и с двумя МГ без проблем управится… Подводим его к самолету, боец косится на жутковатого вида сооружение на корме и вдруг выдает:

– Шо, товарыщу лейтенанту, то мени в нибо на цьем летуни подыматися?

– А как же!

– Ни, це мэни не можно. Ось на земли я б з циэю железякою справытись мог, а у ниби – ни, це нияк не можно.

Прямо невезуха какая-то. Уперся, как баран лбом в новые ворота – «не можно» да «не можно» – и все тут. А приказом его отправлять – только хуже будет. Нужен такой, который сам в небо хочет и высоты не боится. Идем к командиру полка. Леон Давыдович что-то бурчит, потом заявляет:

– А чего с вами возиться, вон у меня начальник особого отдела давно просится в небо слетать, его и берите.

Немая сцена. Как же им командовать? Все-таки старший по званию, да из другого ведомства… Между тем плащ-палатка, прикрывающая вход в блиндаж, раскрывается, откинутая сильной рукой, и на пороге появляется сам майор. Подслушивал, мать его ети!

– Чего засмущались, летуны? Раз надо, значит, полетим. Комиссара бы с вами отправить, чтоб личным примером, значит, увлекал и доказывал, да он, зараза, в самолете блюет. Пробовали уже. Когда летим?

– Сейчас, товарищ майор.

– Вот и хорошо. Командир, скажи, чтоб дали мне чего-нибудь летное. Дуть ведь будет…

Мотор ревет. Прожигаю свечи и даю полный газ. Чебатурин пристроился на брезентовом сиденье позади меня – механики молодцы, постарались. Ракета! Отпускаю тормоза, и машина начинает движение. Выруливаю на старт. По бокам пристраиваются ребята. Машины полнехоньки «гостинцами» для немцев. Под крыльями грозно ощетинись РС, бомбы забили кассеты. Ждите нас, фрицы, мы идем в гости!

Особое внимание Олегу – на его Иле полтонны фосфора. Жуткая вещь, особенно, если на кожу попадет. Вот только гранулы маленькие, потому и бросать их надо с высоты не более двадцати метров, иначе будет просто большой пшик. Все сгорит в воздухе, не долетев до земли.

Высота тридцать метров. Я увеличиваю скорость, одновременно начиная крутить «восьмерку», как мы называем наш противоистребительный маневр. Ведущий самолет, то есть я, с небольшим креном скользит то влево, то вправо, а ведомые по очереди выходят на противоположную от моего курса сторону – получаются эдакие ножницы.

Труднее всего приходится ведомым, поскольку их двое. Чтобы не было опасной сутолоки, им приходится соблюдать осторожность или делать маневр по очереди. А вот как ее выбрать, эту очередь – загвоздка. Но вроде решили, так что летим.

«Особняк» видит наши маневры, но не реагирует. Это хорошо: хуже нет, когда не знаешь, а командуешь. Видно, понимает, что в воздухе пилот – царь и бог, а он здесь пока пассажир. Вот когда немцы, не дай бог появятся, он свое слово в нашу защиту скажет, а пока…

А вот и колонна. Повезло, недолго мы в воздухе болтались. Обычно нас никогда на свободную охоту не пускали, а тут вот, в честь такого события… Вся дорога забита тупоносыми грузовиками и танками. Тоже тупыми. Наши округлые, чехи, правда, тоже – единый славянский дух, видимо. А у тевтонов – все рубленное, граненое, угловатое…

Щелк! Запоздало смаргиваю. Прямо на лобовой плите фонаря появляется белое пятнышко – пуля угодила, отметину оставила.

А в следующий миг воздух вокруг словно вскипает, мимо проносятся огненные струи «эрликонов», вспухают черными облаками разрывы крупнокалиберных зенитных снарядов. Вот выучка у немцев, и минуты ведь от начала атаки не прошло!..

Вражеские зенитчики ведут просто жуткий огонь. Попадание, еще одно и еще. Вижу, как от плоскостей летят какие-то клочья, но все равно доворачиваю машину прямо на быстро увеличивающийся в размерах немецкий Pz-III, вдавливаю кнопку пуска РСов.

Вздымается гигантский огненный шар, в разные стороны летят охваченные пламенем обломки. Ухожу на второй круг под солнце, освобождая Сашке место для работы. Он тоже выпускает свою порцию реактивных снарядов, увеличивая количество подбитых и подожженных машин. Олег заходит… жуткое зрелище! В момент распыления фосфор вспыхивает в воздухе, и огненное облако летит вниз. Кажется, что горит сам Ил, или ангел Смерти мчится по воздуху, оставляя за собой огненный след…

На втором заходе расстреливаем боезапас пулеметов и пушек до трассеров, забитых, как говорится, «за пятьдесят до конца». Домой. Не встретили «мессеров», не испытали кормовую установку… вот только никого расстройства по этому поводу нет – целее вернемся. И так механикам ночь не спать, дырки шлепать…

Насчет «целее» – накаркал-таки – вываливается левая «нога». Попали все-таки, гады… Ладно, доковыляем, хотя лететь становится погано. У винта-то левое вращение, поэтому машину и так постоянно тянет в ту сторону, а тут еще выпущенное колесо добавляет сопротивление…

С содроганием открываю кран шасси, легкий толчок – и правая стойка становится на место. Плюхаюсь на поле и сразу рулю в сторону ожидающих из обслуживающего персонала. Вернулись… Петрович озабоченно ходит вокруг машины, пока остальные помогают выбраться Чебатурину: «особняка» немного умотало с непривычки.

– Товарищ старший лейтенант, а нельзя было поменьше машину уродовать? Вон, у ваших напарников дыр в два раза меньше.

– Так я же ведущий, Петрович.

– И что?

– Вот они все в меня и лупят. А ребятам только остатки достаются. Ты же меня знаешь, я жадный, как тот хохол со склада боепитания: все до себэ, все до себэ.

Смеемся… Это нормально – нервная разрядка. Сейчас у меня еще и руки начнут трястись. Пожилой Петрович достанет из портсигара папиросу, прикурит и сунет ее мне в рот – это наш ритуал. А потом… потом мне станет страшно… Настолько страшно, что положенные сто граммов лишь немного притупят этот страх. Но будет ночь, я положу голову на подушку, набитую травой, ее запах и горьковатый аромат успокоит меня и позволит уснуть. А утром – снова.

Вперед, ребята, или вы хотите жить вечно?..