Текст книги "Огненное лето"

Глава 29

К нам пришло пополнение, однако земляков среди них не оказалось. Ребята из разных мест нашей страны, а вот мурманчан – нет. И писем из дома я давно не получал. И от брата тоже.

Сашка вообще – молчун по натуре, а вот я иногда потрепаться могу. Но что меня удивило – новички не имеют офицерских званий, одни сержанты и старшины. Поэтому и живут отдельно от нас в большой казарме. Ну, это так называется «казарма», на деле-то – обычный барак, бывшие мастерские. Просто вычистили их, помыли стекла, соорудили нары в два яруса. Все, как и положено младшему комсоставу, кроме полетной нормы, конечно.

Недавно еще приказ зачитали, от девятнадцатого августа сего, одна тысяча девятьсот сорок первого, года. Интересный приказ, однако – о наградах и премиях.

За десять дневных или пять ночных штурмовок – первая награда и тысяча рублей. За последующие десять – вторая награда и две тысячи. Чтобы Героя получить – тридцать вылетов днем или двадцать – ночью.

Можно и по-другому. За двух сбитых немцев – правительственная награда и полторы тысячи рубликов, за пять уничтоженных самолетов врага – вторая награда и две тысячи рублей денежного вознаграждения. Ну а за восемь «мессершмиттов» или «юнкерсов» – опять же, Героя Советского Союза и пять тысяч рублей. Здорово? Ага, здорово, только… Только при вынужденных посадках с убранными шасси или других действиях, приводящих к повреждению или уничтожению материальной части без уважительных причин, виновные приравниваются к дезертирам и вредителям. Посему – подлежат суду военного трибунала, а там – как повезет. Могут сразу закопать, а могут – в штрафные части, кровью вину искупать.

Мне пока еще никто из штрафников не попадался. Хотя нашего брата – летчиков, в смысле – туда практически не посылают. А пехота и мы – в разных местах воюем…

Зато у меня и радость есть. Небольшая, правда, но есть: я себе стрелка воздушного нашел. Не будет же Чебатурин каждый раз со мной летать?! Причем стрелок настоящий, с дальнего бомбардировщика ДБ-3Ф. Бывший, конечно. Сбили их недалеко от нашего расположения – немного ребята не дотянули, прыгать пришлось.

А «мессер» стал их расстреливать, уже когда купола раскрылись. Пилота со штурманом – наповал, а он уцелел. Пришел к нам весь седой, а парню – всего-то двадцать лет. Ваня Иванов, сержант ВВФ. Зато теперь стреляет метко и зло.

Только вот одна у меня проблема: турель получилась отличная, и пулеметы, хоть вражеского производства, но стреляют великолепно, но… с патронами напряженка, причем жуткая. Хоть специально вылетай за «хейнкелями», чтобы боезапасом разжиться… Кстати, вот бегут! Что, нашли? Отлично! Мы всей троицей, то есть я, Сашка и Олег, бежим к полуторке. За рулем сидит Иван.

Только что звонили наши соседи, истребители – сбили два «сто одиннадцатых» совсем рядом с нами, километрах в пяти. Запрыгиваем в кузов, уже на ходу проверяем личное оружие. На такой случай берем кроме личных наганов и ТТ, в БАО пулемет. Мало ли, вдруг немцы при падении уцелеют или на выпрыгнувших нарвемся? Ваня гонит, как наскипидаренный. Еще бы! Уже не раз бывало: подъезжаем – а там «махра» развлекается: в воздух пуляют, а то и просто со злости подожгут. Им-то от немцев ох как достается…

Дорога занимает полчаса. Уф-ф, первыми успели! Вываливаемся из кузова, осторожно приближаемся к первому лежащему на земле вражескому самолету. От него, впрочем, мало что осталось, как и от экипажа. Так, груда обломков, неподалеку – оторванная конечность в остатках обуви. Шмякнулся от души. Ладно, этот будем потрошить позже, а пока катим к следующему, вошедшему в землю немного поодаль, метрах в трехстах.

Второй сохранился лучше, по крайней мере, фюзеляж почти целый. Рядом с остатками плоскости ветром колышется парашют, тоже надо будет прибрать, пригодиться на шарфики да и девочкам нашим тоже лишним не будет. Пускай шьют себе лифчики да трусики – или что там им еще по женской части надо?

Олег проверяет не успевшего сбросить парашютную «сбрую» немца, затем машет нам рукой – готов. Подходим поближе. Чем его так? Вся грудь залита кровью. Неужели он смог в таком состоянии еще и выпрыгнуть?!

Осматривается по сторонам, Сашка лезет внутрь, через минуту свистит нам – нашел что-то интересное. Помедлив, лезу в тесный люк. Внутри достаточно светло от пулевых пробоин. Шурик стоит над пилотским креслом, где застыл мертвец, и указывает на него рукой.

– Смотри, командир.

Подхожу поближе, ничего себе! Вот это наши «ястребки» отличились – такого аса ссадили! Вся грудь пилота усыпана наградами – несколько железных крестов, какие-то значки, нашивки…

Я нагибаюсь и поднимаю валяющийся на полу удобный планшет с оборванным ремешком. В нем через прозрачное целлулоидное окошко виднеется карта с аккуратно нанесенными обозначениями. Гм, надо взять. Вытаскиваю из кармана документы убитого и портмоне из отличной кожи с золотым вензелем. Сашка снимает с руки настоящие часы люфтваффе, мечту каждого из нас: там компас, светящийся циферблат, высотомер. Я забираю себе оружие покойника. Редкая штука, настоящий маузер, с которыми наши отцы и деды революцию делали. Да, повезло нам нынче!

Другие найденные в кабине вещи вроде зажигалки, опасной бритвы, и прочей мелочи отдаем ребятам. Пора забирать патроны и ехать назад, в расположение. Да и пованивает здесь – мозги и кровь из разнесенной очередью головы аса забрызгали всю кабину. Противно…

Взбираемся наверх, потрошим патронные коробки. Небогато, но лучше, чем ничего. Выбираемся на свежий воздух и отдаем нашим подарки. Сваливаем ленты на пол кузова. Пора ехать назад…

Зато – бывает же! – из-под груды обломков первого сбитого «сто одиннадцатого» вытаскиваем целых шесть лент. Сами не ожидали! Теперь и на пару вылетов хватит! Счастливые и довольные возвращаемся в полк, и я иду к Чебатурину. Надо сдать документы и карту. Майор сидит у приемника в своей землянке и слушает радио. При моем появлении он оживляется:

– С чем пришел, старший лейтенант?

– Да вот, за патронами ездили, товарищ майор. Там нашли…

Я выкладываю на стол планшет. Особист открывает сумку и начинает извлекать оттуда вещи. Карта сразу уходит отдельно, с ней поработают настоящие специалисты. Так, несколько писем. Это тоже по его части. Пачка сигарет. Майор вертит ее в руках, по слогам читает:

– «Жи-та-нес». «Житан», что ли по-нашему? Ого! Французские! Будешь?

Он открывает пачку и протягивает мне. Беру непривычную иностранную штуковину. Коричневая какая-то, но пахнет хорошо. Затем на столе появляется куча фотографий. Что ж, посмотрим на покойника.

Фашист оказывается молодым. Судя по внешнему виду, почти мой ровесник. На добротной коричневой бумаге, травленной сепией и с фигурными вырезами по краям, запечатлен истинный ариец. Высокий, белобрысый. Где-то на отдыхе, на фоне захваченных городов. Чебатурин неожиданно тычет пальцем в одну:

– Это Париж. Видишь, Эйфелева башня.

– Где? Вот это?

– Да.

Сзади немца возвышается высоченное решетчатое сооружение.

– Эту башню спроектировал и построил великий французский инженер Жан Эйфель. Еще до Мировой войны.

– Здорово. И все еще стоит?

– Как видишь.

– Хороший ориентир.

Майор неожиданно смеется:

– Тьфу на тебя! Все тебе ориентиры, пеленги, приводы. Совсем летчиком стал. Наверное, скоро и по земле в столовую да в сортир по азимуту ходить будешь…

Через несколько карточек улыбка сходит с его лица, да и у меня тоже. Это снято у нас на Родине. Горящие танки, разрушенные дома, убитые красноармейцы. А это что? Я не верю своим глазам, не может быть! Нет! Майор смотрит на мое лицо.

– Что с тобой? Эй, старшой, ты что?!

Я беру карточку и смотрю на запечатленное на ней лицо, затем переворачиваю. Есть надпись, по-русски: «Моему любимому Георгу от любящей Екатерины. Помни меня». Моя бывшая невеста стала фашистской подстилкой! Как же я мог?! Как не разглядел ее гнилую сущность?!

Сквозь шумящий в ушах гнев прорывается голос:

– Старший лейтенант Столяров! Что с вами?!

Непослушными от злости губами я выдавливаю из себя:

– Н-ничего, товарищ майор. Это я так. От злости. Вы посмотрите – это же русская. Вот надпись, видите?

Он смотрит на меня, затем на чернильные строки. Неожиданно щелкает зажигалкой.

– Закуривай, старший лейтенант.

С минуту мы оба молчим, пыхтя трофейными сигаретами. Ничего табачок. Крепкий. Я чувствую, как меня отпускает.

– Знакомая?

– Бывшая невеста. Извините, товарищ майор, не разглядел затаившегося врага.

– Не мели чушь, Володя! Скажешь тоже… Нет здесь твоей вины. Ни капли. Война, она брат такая… Словом, как проявитель фотографический работает. Выявляет натуру человеческую. Где какая гнильца в людях есть – наружу выносит. А если человек истинный – закаляет его характер. Так что… Жаль только, что кровью мы за это платим. Людской кровью…

Глава 30

– Товарищ майор, просыпайтесь, прибыли!

Это старшина Сидорчук. Наш главный добытчик и снабженец. Если бы не он – вряд ли мы и местом бы разжились, и вообще бы выехали. После, так сказать, беседы с Еременко, нас опять послали в тыл на переформирование. И все бы ничего, да только дело погано обернулось.

У Конотопа мы немцев удержали, а вот те, кто нас сменил – попятились и город сдали. Правда, сумели удержаться на окраинах. Но фрицы все равно проломили оборону на их правом фланге и устремились в тыл нашим частям… Бойня была жуткая! А паника – еще больше. Все перемешалось, и опять нам пришлось бой в пехотном строю принимать.

Только артиллерии уже на подмогу не было да и трофейного вооружения. Что по штату полагалось, с тем и вышли против танков. А это эсэсовцы из Дас Райха оказались…

В общем, не выстояли. И пришлось нам на Ворожбу идти. Такого, как там, я в жизни не видел! Настоящая людская каша! Машины в пять рядов, люди сплошной толпой, кони, повозки… немцы сверху постоянно висят…

Под конец уже даже не прятались от них – убьет – так убьет. А не убьют – так дальше пошагаем. Разбитые машины в кювет свалим, чтобы не мешали, убитых на обочине сложим и дальше идем. Даже хоронить некогда было. Отстанешь – верная смерть. Жуть просто, сущая жуть. Такого, как там, я никогда больше не видел…

Правда, ребята потом рассказывали, что под Пирятиным, в Киевском котле, еще страшнее было. Но я там не был, так что и говорить не буду – мне и того тракта хватило, по которому сам шел. А в Ворожбе нас встретили…

Не скажу, что ласково, но определенность появилась. Как узнали, что мы танкисты, так сразу на поезд – и в тыл. В Москву, на танкоремонтный завод, получать технику из ремонта. Только вот, заразы, литер дали, а вагон – нет! Добирайтесь, как хотите. Если бы не старшина Сидорчук, так бы и ползли на своих двоих, наверное. У него родственник какой-то нашелся, словом, в той суматохе нашли мы четыре теплушки, подцепили их к составу с эвакуированными станками и поехали на восток. А в Курске уже нас к московскому составу присоединили да еще и пайком на дорогу снабдили…

А уж когда в Москву прибыли, так даже и обмундирование новое смогли получить. Поселили нас в казармах недалеко от завода, так что, пока танки наши ждали, занимались мы тем, что рабочим помогали. Танкисты, они ведь народ такой… технически грамотный, так сказать. Нашлись у нас и сварщики, и мотористы, и оружейные мастера, так что без дела сидеть не пришлось, только вот кормежка в тылу, извините, тоже по тыловой норме. Если бы не бесплатная столовая при производстве – то вскоре и ноги бы не смогли таскать. Зато свои машинки сами делали. Поскольку попадали они на ремонт в таком состоянии, что иногда приходилось бывшие экипажи в самом прямом смысле лопатами выгребать… Э-эх…

…Конец сентября. На фронте затишье. Странное какое-то затишье: летом и в начале сентября враг ломился так, что до сих пор аукается, а теперь вот, получается, притормозил. В сводках все время передают о том, что ведутся упорные оборонительные бои, враг удерживается на старых рубежах.

Ладно, сводки сводками, зато хоть танки получим, не будем, как пехота, в окопах сидеть! Плохо, что окружен Ленинград, но хорошо, что город не сдался, а по-прежнему дерется. Хотя новых КВ мы, похоже, долго не увидим…

Ничего, конструкторы у нас опытные, придумают что-нибудь. «Тридцатьчетверку» же сделали, значит, и для нас – тех, кто на тяжелых танках воевал, тоже чего-нибудь придумают. Зря, что ли, столько заводов на Урал вывезли? Насмотрелся я, пока до Москвы ехали… Но скорей бы на фронт…

Ура, товарищи! Нас отпускают в увольнение! В первый раз за все время! Кто куда, а я в Большой театр – всю жизнь мечтал сходить. Столько про него слышал…

Новенькая шинель из английского сукна, фуражка, сияющие сапоги. На парадный китель вешаю все свои награды. Впечатляет! Ну что, идем? Идем. Меня ведет Валера Пильков, коренной москвич. Тоже уцелел, а вот Гена Бабкин, как осколок под Конотопом получил, так и запропал. Правда, получили от него письмо из госпиталя, выздоравливает, мол, но куда направят – неизвестно.

А Валерка – уцелел, вот и ведет меня, словно Сусанин… ладно, веди, главное, чтобы не с тем же, что у поляков, исходом…

Улыбаюсь про себя, покуда мы шагаем по Петровке к Театральной площади. Скоро подойдем к театру… кстати, вот и он!

Несколько минут любуюсь величественными колоннами и упряжкой лошадей работы Дельвига, вздрагивая, когда Валера дергает меня за рукав. Нас уже ждут. Как, разве я не говорил, что он женат?! Нет? Ну ладно. Теперь сказал…

Невысокая хрупкая большеглазая девушка в белой беретке и темном драповом пальто. На ногах – высокие полуботинки на шнуровке – последний писк моды, как говорится. Мы прощаемся, семейная пара исчезает в парке, а я, забрав у Алены свой билет, шагаю на спектакль. Сегодня дают оперу «Иван Сусанин». Кстати, билет шикарный! Сижу в ложе, завороженно глядя на сцену, где разворачивается действо…

Изо всех сил аплодирую после первого акта, затем спешу в туалет. Покурить. Как высшему комсоставу мне положен «Казбек» или новомодный «Беломор», но я предпочитаю первые. Как-то привык к ним, да и смотрятся они не в пример богаче… Звонок! Пора обратно.

К моему удивлению, в ложе появились новые зрители. Раньше я сидел с двумя офицерами-летчиками, а теперь их нет, места заняты какими-то девицами. Не обращая на них внимания, сажусь на свое место и погружаюсь в действие, словно завороженный волшебством, творящимся на сцене…

Жаль, что всему хорошему приходит конец! Но какая игра! Какое чудо! Я просто потрясен! После спектакля все долго-долго аплодируем артистам, сотворившим для нас это чародейство…

Эх, хоть и не хочется, но надо возвращаться в казарму. Увольнительная-то у меня на сутки, но… это Валерка у нас женатик, а я – холостяк… не к кому, как говорится, податься.

Заскакиваю на ходу в трамвай, народу – уйма! В основном женщины, мужчин практически нет, все на фронте. Какой-то парнишка уступает мне место, но я отказываюсь, лучше постою.

В итоге меня притискивают к стенке вагона и, постукивая колесами на стыках рельсов, трамвай везет нас на вокзал. Неожиданно ощущаю, что кто-то тянет меня за рукав, опускаю глаза. Снизу смотрит мальчишка лет семи:

– Дяденька офицер, а вы летчик?

– Нет, малыш.

– А я думал, что вы летчик…

– Почему?

– У меня папка летчик. Хотел спросить, вы его на фронте не встречали?

– А как его зовут?

– Жваков, Петр Ильич.

– Нет, малыш, не встречал. Я танкист.

– У-у-у… – разочарованно тянет он и отворачивается.

Я поднимаю глаза и натыкаюсь на огненный взгляд. В упор почти на меня смотрят зеленые глаза неимоверной пробивной силы, миллиметра так на сто пятьдесят два, не меньше! Ну, этим меня не возьмешь! Против таких взглядов под шинелью броня непробиваемая! Тем временем незнакомка отворачивается и переводит взгляд на мальчишку. Затем внезапно шепчет мне:

– Отец у него без вести пропал. Вот он и ходит по вагонам, всех спрашивает, не встречал ли кто его папку. В нашем дворе живет…

Почему-то я чувствую себя виноватым перед этим пацаном… нет, не только перед ним – перед всеми, лишившимися родителей за эти страшные месяцы.

Наш случайно начавшийся разговор меж тем потихоньку продолжается. Болтаем о погоде, о спектакле, на котором я побывал, но постепенно все сползает на положение на фронте. У моей собеседницы воюют отец и оба брата, все под Ленинградом. Братья служили срочную на флоте, а отец ушел добровольцем. Сейчас живет одна…

Намек я улавливаю с полуслова, и у коммерческого магазина мы выходим. Покупаю скромную закуску, бутылку водки и вино, затем мы идем к ней. Ольга, так ее зовут, работает в библиотеке. Правда, основные фонды эвакуировали, но кое-что осталось. Хотя читателей – как ни странно – с войной прибавилось…

Утром прощаемся, я оставляю адрес полевой почты, хотя твердо знаю, что не отвечу ей. Впрочем, еще раз мне удается побывать у нее в гостях, а когда собираюсь в третий, все увольнительные отменяют, нас срочно сажают на танки и грузят на платформы. Началось наступление на Москву, операция «Тайфун»…

Немцы сформировали мощный ударный кулак из танков и авиации и нанесли сильнейший удар по нашим частям. Как всегда, внезапно, коварно и там, где их не ждали. Разрезали фронт в трех местах и теперь прут на Москву – говорят, что их танки уже под Калугой…

Всех срочно запихивают в кое-как отремонтированные машины и направляют под Бородино, на Можайский рубеж. А там… там – каша! Никаких частей на пути наступающих немцев нет вообще, гребут всех, кто попадется под руку. В том числе и нашу танковую группу в составе шести танков КВ-1, восьми БТ-7, пяти Т-26 и одного Т-40. Правда, по дороге к нам должны присоединиться двенадцать Т-34, ремонтирующиеся на Московском автозаводе…

Если за легкие танки я вполне спокоен – цинично, конечно, но их все равно пожгут в первом же бою – то тяжелые КВ вызывают сплошную головную боль. Я не уверен, что они со своей ходовой вообще дойдут до места назначения.

Поэтому в головную сажусь за рычаги сам, лично. В остальные – сажаю офицеров. Трогаемся. Главное, преодолеть все эти мелкие речушки, попадающиеся на пути – такую тушу как наши «Ворошиловы» не каждый мост выдержит, а уж вброд идти – даже не представляю как.

Меняемся за рычагами каждый час, наконец впереди первый мост. Тщательно осматриваем его, на всякий случай проверяем берега в поисках переправы. Нам везет – метрах в пятидесяти замечаем следы колес. Точно, брод!

Решаем не рисковать, легкую технику пускаем через мост, а на тяжелых машинах идем по воде. Четвертый КВ застревает; с трудом, оборвав два троса, вытягиваем его на берег. Оставшиеся танки цепляем сразу и, подкладывая бревна под траки, перетаскиваем на другую сторону.

Короткий отдых-перекур, пока экипажи подбивают пальцы гусениц, затем вновь: главный фрикцион, плавное отпускание последней трети – и мы, вместе с помогающим мне стрелком-радистом, втыкаем передачу… Поехали!

Мелькают однообразные кусты вдоль обочин… Тяжело, очень тяжело и нудно. Вскоре нас застает темнота, но, включив фары, продолжаем движение до тех пор, пока от усталости все не сливается перед глазами. Только тогда и стопорим. Но спать еще рано: проверяем фильтры, доливаем масло, ведрами пополняем баки. Вновь и вновь стучим кувалдами по тракам, загоняя вылезшие наружу пальцы.

Заодно слушаем по рации сводку Информбюро. Взят Шлиссельбург, значит, замкнуто кольцо вокруг Ленинграда… Плохо это, настолько плохо, что даже представить себе невозможно! И это понимаю не только я – лица собравшихся вокруг экипажей разом суровеют…

К исходу 11 октября добираемся наконец до места назначения. Вот оно, знаменитое поле Бородинское! Девять километров по фронту, два с половиной – в глубину. В 1812 году здесь насмерть дрались наши прадеды. Сто двадцать тысяч русских против сто тридцати тысяч французов.

Где-то там стояла батарея Раевского, где-то врос в землю Шевардинский редут, по этой земле ступали солдаты Старой гвардии Наполеона. Обильно полита здесь земля кровью людской, ой, обильно…

А сейчас сюда рвутся немцы, Гудериан… Нас пока что отводят в резерв, недалеко от Кукарино. Почти никто не спит, люди слушают канонаду, доносящуюся со стороны Гжатска. Там наши дерутся в окружении, сковывают врага. Мимо бредут колонны гражданских, до последнего момента строивших оборону. Эти женщины под ежедневными бомбежками и артобстрелами копали противотанковые рвы, окопы, варили ежи и вкапывали надолбы. Люди идут и смотрят на нас с надеждой, что мы остановим эту сволочь, не сдадим Москву.

За себя и своих ребят я уверен – мы не побежим! Мы все уже сталкивались с этой коричневой чумой, били гада не раз и еще не раз будем бить! Главное – чтобы начальники не побежали, а солдаты – выстоят…