Текст книги "Огненное лето"

Глава 37

…«От Советского Информбюро! Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем речь товарища Сталина с торжественного парада на Красной площади, посвященного двадцать четвертой годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции…».

Мы сидим в жарко натопленной избе на окраине нашего аэродрома и слушаем речь. Что, гады, не ждали?! Вы раструбили по всему миру, что сегодня войдете в Москву и будете сами маршировать по ее улицам и площадям, а затем затопите город, чтобы сама память о первой в мире социалистической стране исчезла с лица Земли. Не вышло по-вашему! И сейчас не вышло, и никогда не выйдет!

– На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте достойными этой миссии. Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая[7]7
  Подлинный текст речи И.В. Сталина от 07.11.1941.


[Закрыть]…

Все замерли вокруг репродуктора, из которого льются такие простые, такие понятные сердцу каждого русского человека слова:

– Стало ясно, что речь идет о судьбе русского народа как народа, о судьбе России, как таковой…

Наконец щелчок, слышны голоса Буденного, Артемьева и наконец начинается парад. Не слышно знакомого чеканного шага по булыжнику Красной площади – бойцы шагают по снегу.

Левитан перечисляет подразделения, проходящие вдоль Мавзолея: имени Фрунзе, Московская стрелковая дивизия, артиллерийские части Московской зоны обороны, танковые батальоны, зенитчики…

– Эх, жаль погода нелетная, точно бы летчики пролетели! – Выдает Чебатурин.

Он уже совсем прижился среди нас. Побольше бы таких «особняков» – своих в обиду не дает, чужих не трогает. Но дело знает хорошо… да и вообще нормальный мужик. Зря статью шить не станет, но и спуску не даст. Поэтому в полку его уважают чисто по-человечески, а не из страха. Да и бойцом себя храбрым зарекомендовал – сколько раз со мной воздушным стрелком летал, пока мою машинку не распилили. Причем в самом прямом смысле: из «Flak-системы». Калибр у нее маловат, чтобы бронекокон пробить, а вот плоскости – обычные, не бронированные. Ну и, соответственно, когда под прицельный огонь попадаешь – только клочья летят…

Мы в тот раз ходили под Клин, на штурмовку немецких колонн, там меня и подловили – так вмазали, что закрылки поотлетали. Не в прямом смысле, конечно, просто вывалились вместе с шасси, так и пришлось назад уходить. А жаль…

Лискович хвастался, что, когда в город вошел, нашего танкиста спас. Его самоходчики зажали, а Шурик спикировал и все двадцать восемь штук РСок в них и уложил. Да нет, я не оговорился – именно столько он себе «флейт» и поставил. Все плоскости утыкал!

Но после того раза вернулся и велел лишние снять: самолет вообще как болванка стал. Не увернуться, ни маневр совершить, так что летает пока с восемью. При его мастерстве и этого за глаза хватает…

Мы шагаем в столовую, сегодня праздничный ужин. Вылетов не было, поскольку погода нелетная, следовательно, и потерь нет. Потому и настроение приподнятое.

БАО расстаралось: на столах стоят стопки блинов со сметаной, боевые и праздничные. Это хорошо. Все рассаживаются по своим местам, командир полка толкает речь, затем комиссар. А что? Праздник есть праздник. Все счастливы, все довольны.

Нет, о том, что идет война, что немцы рвутся к Москве, мы не забыли. Но если об этом думать постоянно, то и воевать не сможешь, так что расслабляемся…

После ужина танцы. В деревенской школе освободили один класс, вот там и веселимся. Патефон, девчонки из соседнего зенитного полка. Все кудрявые, задорные. Почему кудрявые? Да на горячий гвоздь завиваются. Нагревают его – и волосы накручивают. Главное в этом деле – не перекалить, а то вместо прически одна жженая пакля получится…

Я, правда, на танцы не хожу, мне и того раза хватило. Но романа у нас не вышло, буквально на следующий день Надю отправили в тыл, за медикаментами, а на обратном пути их телега попала под бомбежку… прямое попадание. Там и хоронить-то нечего было, одна воронка. Если б не случайный боец, который все это видел, так и записали бы в пропавшие без вести…

Лежу в койке, невидящими глазами уставившись в потолок. Тихо. За окном трещит мороз, снега уже полно. Немцы сбавили активность, так что теперь иногда удается сделать вылет без того, чтобы на обратном пути нарваться на «мессер». Эх, когда же мы начнем их обратно к границе теснить?!..

Бои идут лютые, немцы давят, мы отбиваемся. Бывало, пролетаешь над полем, а там сплошным ковром мертвецы лежат, и наши, и их… Но самое страшное, когда идешь на непосредственную поддержку. Там, как правило, все вперемежку, слоями, так что и не знаешь, куда бомбы скидывать. Боишься по своим угодить, вот и уходишь подальше на запад, а там на все, что глаз уцепит, вываливаешь. Отсекаешь резервы, штурмуешь дороги и технику. Уж танки и бронемашины мы узнавать научились… Но недавно приказ зачитывали, у соседей пилот ошибся, по нашим РСы выпустил. Расстреляли…

Конец ноября. Немцы рвутся к Истре. Мы постоянно летаем на поддержку наших частей, отчаянно дерущихся возле водохранилища. Ребята молодцы! Взорвали водоспуски, и теперь немцы тычутся возле воды, не зная, как форсировать преграду. А нам – раздолье, по два вылета делаем. Третий не успеваем, поскольку темнеет. Пробовали – не смогли даже взлететь: пламя из выхлопных патрубков так ослепляет, что не видно никаких сигналов. Вот и летаем, пока светло.

Непрерывно сбрасываем ПТАБы, льем фосфор на пехоту, раскидываем капсулы. Но самое главное – выбивать у немцев танки. Без них они далеко не пройдут, против наших пехотинцев у них кишка тонка…

Жутко холодно. Морозы просто лютые, бывает, что и до сорока градусов. Бедные механики, постоянно ходят с разлапистыми кистями. Среди них вообще много обморожений. Поковыряйся-ка в моторе при такой погоде! Не все ведь можно в рукавицах делать, часто и голыми руками орудовать приходится.

А когда заправляют, тогда вообще смотреть страшно, чуть бензинчиком плеснул – все, готов. И так зубами стучишь, несмотря на ватный костюм, а он, сволочь, еще и испаряется мгновенно…

Жаль ребят, но ничего тут не поделаешь… Главное, врага бить, крушить, да чем больше, тем лучше. Мы уже немного приспособились к немцам. Научились и от зениток уклоняться, и от истребителей уходить. Отработали некоторые приемы, помогающие штурмовке.

Хорошо, хоть в разведку нас не гоняют. Для этого другие части используют, а мы – только для боевого применения. Но потери несем – в нашем новом полку почти тридцать процентов летчиков и половину машин потеряли только за неделю непрерывных боев. Спасибо, хоть бензин и боеприпасы подвозят вовремя, правда, с РСами туго. Уже два дня ни одного ящика нет, только снаряды и патроны.

Рейно, он уже подполковника получил, даже рапорт на имя командующего подал, а толку – чуть. Нет – и все. Мы, конечно, понимаем, что эвакуация, что заводы в поле стоят, что не начали они еще работать, но от этого легче не становится. Немца пониманием не убьешь, для этого свинец нужен, железо, взрывчатка. Пехотинцу легче, у него вон хоть штык имеется, а нам как? Одним пропеллером?

Но выдыхается, гад, честное слово, выдыхается! Чует мое сердце – немного осталось. Скоро встанет фашист, а затем и попятиться. Побежит! Вот тогда мы и отведем душу…

Ура! Это мы кричим, прослушав очередное выступление Левитана. Провал фашистского плана окружения Москвы. Остановили гада. Попятили. Хорошо дали гансам, ох, как хорошо! Вот и сейчас по всему фронту наступаем, от Калинина до Ельца! Бьем гадов, хорошо бьем!

Немцы бегут, бросая технику, людей, снаряжение. Наши ИЛы расстреливают их отступающие колонны, не дают закрепиться на выгодных для обороны рубежах, смешивают их с землей. Кажется, что даже в воздухе витает нечто такое, что поддерживает наших солдат и дает им силы бить захватчиков. Это перелом. Честное слово, вот чувствую – ПЕРЕЛОМ! Теперь наша очередь наступать…

Необычный сегодня вылет. Вместо реактивных снарядов и бомб под плоскостями подвешены контейнеры с патронами, продуктами и прочим имуществом. Это ж надо – наши скинули в тыл к немцам десант! Не все фрицам изгаляться, и мы не лыком шиты! Правда, как обычно, не все удалось, но сам факт…

Ребята сейчас возле Клина оседлали дорогу и не дают фашистам спокойно драпать от Красной Армии. Представляю, каково им сейчас…

Мотор работает ровно. Успокаивает, мол, давай, пилот, а уж я-то не подведу. Мы идем почти всей эскадрильей, точнее – всеми машинами, что еще остались у нас в полку. Двенадцать штук.

Ну, ничего. Отгоним коричневую нечисть подальше от Москвы, а там и на переформировку. И пополнение подкинут, и самолеты, так что, будет еще гансам на орехи…

Под крылом плывет заснеженная земля. Все белое, черные лишь пятна копоти и обгорелые остатки разбитой вражеской техники вдоль дорог. Хорошо мы им дали! Ничего, всех в землю уложим, не зря ведь Эренбург сказал: «Убей немца! Всех убей! До последнего!»

Только вот насчет последнего – уж больно как-то по-фашистски получается. Это значит, всех до единого, что ли? И женщин, и стариков, и детей? Впрочем, такие мысли лучше при себе держать…

Вот вступим в Германию – там посмотрим… Ракета! Еще одна! Зеленая и красная, как и должно быть. Осторожно захожу на круг, ребята тянутся следом. Точно! Наши! Машут руками, сами одеты в маскхалаты. У некоторых в руках характерные ППД. И флаг красный на земле расстелен.

В наушниках трещит:

– Эй, летуны! С гостинцами?

– А как же, держите, ребята!

Пусть не по уставу, зато по-дружески. Новый заход, снижаю скорость до минимума и сбрасываю подарки. Уже выйдя на высоту, краем глаза вижу, как люди бросаются к зарывшимся в снег круглым контейнерам…

– Эй, внизу, еще помочь не надо?

– Слева фрицы жмут, если есть чем…

– Обозначь ракетой, куда.

Через мгновение в воздух взмывает дымная полоса сигнала. Перекладываю рули и направляю «ильюшин» в ту сторону.

Точно! Целая колонна. Ну, держитесь, гады! Пологое пикирование, машина озаряется огнем, дымные струи снарядов и пуль причесывают автомобили и другую технику… А черт!.. Едва успеваю сбросить палец с гашетки, на мгновение прервав непрерывное поливание из всех стволов. И как это успел? Ухожу влево, на разворот, затем беру обратный курс. Командую:

– Назад! Все домой! Огонь не открывать!

Ребята слушаются, и уходят прочь, вслед за мной. Мы возвращаемся…

«Дома» меня уже ждут. Чебатурин. Рейно. Замполит.

– Почему прекратили штурмовку, товарищ Столяров?

– Не смог, товарищ подполковник.

– Что значит, не смогли?! – это уже замполит.

– Не умею я так.

– Как?!!

– Не приучен я раненых расстреливать…

– Значит, санитары, говоришь? – командир полка задумчиво смотрит на меня.

– Так точно, товарищ подполковник. Вначале грузовики с пехотой, потом пара танков, их-то я зажег. Ну а напоследок – автобусы с красными крестами. Да не поверил бы фашистам, если бы из них не стали выпрыгивать, кто мог. Все в бинтах. Потому и прекратил штурмовку…

– Ну и правильно. Рад я за тебя, Саша, что смог ты на войне человеком остаться. Это главное. Иди…

Глава 38

Как и следовало ожидать, дело об убийстве расхитителя социалистической собственности заводить не стали. Наоборот, мне даже благодарность объявили и грамоту выдали. Ну и еще радость случилась: пока я в госпитале валялся, письма меня нашли. Из дома, от брата и от ребят моих. Живы все, здоровы. Воюют. Немца бьют в хвост и в гриву.

И дома тоже все нормально. Семья здорова, батя флотом занимается, матушка с сестренкой тоже рыбку удят. Все для фронта, все для победы, как говорится…

А Сашка молоток! Тоже уже наград нахватал. Везунчик! Повезло ему. И начальство хорошее, и друзья верные. Эх, поскорей бы на фронт! Надоело уже лежать, как пень с ушами. Там такие дела заворачиваются, а я здесь… Новый год скоро, неужели придется в Горьком встречать? Не хочу! Ну да не все от меня зависит, хотя, после того как кормить нормально начали, и раны быстрее подживать стали, я себя намного лучше чувствовать стал. Особенно, когда после ужина в госпитальный парк выйдешь, под сосну облюбованную станешь – так прямо и чувствуешь, как в тебя какая-то сила вливается…

Ура! Дождался! Выписывают! Я торопливо прощаюсь с соседями по палате. Тех, кто лежал со мной вначале, давно выпустили, это новенькие. Собираю свои вещи – трофейную полевую сумку, несколько писем, верный нож. Торопливо получаю в кладовой форму, а это что? Ни фига себе! И никто не сказал – оказывается, мне тут тоже орден Красной Звезды дали, а я и не знал. Ух, ты! А когда? Сегодня привезли?! Потому и не сказали, что не успели? Все равно, спасибо!

Переодеваюсь в хрустящее обмундирование, туго перепоясываюсь ремнями, натягиваю чистенький белый полушубок. Прощаюсь с врачами, медсестрами и нянечками и выхожу на белый свет. Ноги сами несут меня к военному представителю, который выдаст предписание на новое место службы.

Военпред, однорукий майор, отправляет меня на «Красное Сормово», бывший гражданский завод, сейчас выпускающий танки. На попутном ЗИСе добираюсь до проходной, а там попадаю в руки командира вновь формируемой части, подполковника Антонова Григория Павловича.

– Майор Столяров! Прибыл в ваше распоряжение согласно предписанию.

– Из госпиталя?

– Так точно, товарищ подполковник!

– А где ранило?

– В Можайске, товарищ подполковник.

– Ничего себе полежал, почти два месяца?

– Чуток побольше.

– Давно воюешь?

– С тридцать девятого.

– Халхин-Гол? Финляндия?

– Она самая, товарищ подполковник.

– А здесь?

Я понимаю, о чем он спрашивает.

– С первого дня.

– И жив… Молодец! Ну-ка, расстегнись.

Распахиваю полушубок. Смотри, командир. Есть чем гордиться: два Знамени, Звезда, ну и «Отвага». Все, как положено!

– Орел! Что же… На чем воевал?

– По всякому бывало, товарищ подполковник. Начинал на «двадцать восьмом», потом – КВ.

– «Тридцатьчетверки» знаешь?

– Нет, товарищ подполковник. Не доводилось.

– Это уже хуже. Тут у тебя в бумагах написано, что прибыл ты на должность командира роты тяжелых танков, согласно приказу товарища Сталина за номером ноль четыре два ноля от 9 октября сорок первого года. Но тяжелых танков у меня нет. Что делать будем, майор Столяров?

– Согласен на средний, товарищ подполковник.

– А управишься?

– А то!

Он улыбается.

– Ладно, иди в казарму. Там тебя твои орлы ждут.

Отворачивается к двери и кричит:

– Сидоров!

Двойные створки распахиваются и в проеме появляется сержант-ординарец:

– Слушаю, товарищ командир!

– Отведи майора Столярова в казарму третьей роты. Он ею командовать будет. Да по дороге зайдите в строевую часть, чтобы на довольствие поставили.

– Есть!

– Идите.

Мы оба отдаем честь и выходим из комнаты.

– Сюда, товарищ майор…

Все бюрократические вопросы решаются одним махом, и через полчаса я уже в казарме, хожу вдоль строя своих новых подчиненных. Разные. Молодые, еще не нюхавшие пороха пацаны, и блестящие свежими ожогами ветераны. Кто с наградами, кто – без. Ну что же, пора, как полагается, речь толкать. Останавливаюсь по центру шеренги.

– Правила у меня такие, товарищи бойцы. Их немного, поэтому нетрудно запомнить. Правило первое: воюют все. Без исключений. Правило второе – кто сдрейфит, пускай себе сам пулю в лоб пустит. Проще отделается. Всем все ясно?

Строй рявкает:

– Так точно, товарищ майор!!!

– Вопросы есть?

Из второго ряда шеренги слышен мальчишеский голос:

– А вы давно на фронте, товарищ майор?

Непорядок! Рявкаю:

– Выйдите из строя и сделайте все, как положено, товарищ боец!

Короткое шевеление, затем стоящий впереди делает шаг вперед и в сторону. Из строя выходит совсем мальчишка…

– Младший сержант Твердохлебов, товарищ майор. Разрешите задать вопрос?

– Вы уже задали, товарищ младший сержант. Теперь я вам отвечу. И остальным. С двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого. До этого – прошел всю Финскую. Еще вопросы?

– Никак нет, товарищ майор!

– Зато у меня есть, товарищ младший сержант. Давно из учебки?

– Вчера прибыли, товарищ майор.

– Встать в строй.

– Есть!

Парнишка занимает свое место.

– Кто не воевал – четыре шага вперед! Марш!

Три четверти строя дружно выходит вперед.

– Кругом!

Прохожу между шеренгами. Цыплячьи шеи, блестящие от недоедания глаза. Пополнение… В конце строя командую:

– Разойдись!

И ухожу в канцелярию. Сутки занимаюсь с личным составом, наконец вроде сформированы экипажи. На следующий день получаем технику и грузимся на эшелон. Как ни странно, обходится без происшествий и эксцессов. Все машины загнаны на платформы, башни развернуты и закреплены. Под гусеницы забиты деревянные башмаки. Личный состав в жарко натопленных теплушках. Свистит, окутываясь паром, паровоз, короткий толчок – тронулись. Вперед, на запад…

Выгружаемся на безымянном разъезде. Торопливо сгоняем танки, занимаем свои места. Антонов отдает команду, и мы форсированным маршем начинаем выдвигаться в сторону Клина. Туда же маршируют бесконечные колонны наших войск. Идут конники, чередой двигаются по натоптанной среди сугробов дороге грузовики, вдоль обочин, прямо по полю, в белых маскхалатах ловко скользят пехотинцы на лыжах.

Ревниво отмечаю, что ребята не первый день на них стоят, сибиряки, сразу видно. Наши танки легко мчатся по укатанному снегу. А это что за чудо? Мы обгоняем необычного вида «коробочки», еле ползущие в сторону фронта. Тоненькие стволы, как бы не меньше нашей «сорокапятки», узкие гусеницы. Зато башня выглядит внушительно. Массивные лобовые детали и блеск сварных швов. Неужели? Краем уха слышал, что появились союзнические танки на фронте, а вот видеть – не доводилось! Ну, наши-то куда лучше будут – с такими пукалками немца взять сложновато, да и ползут еле-еле…

Механик-водитель фасонисто добавляет газу, обходя заморские изделия. Наши орлы косятся в их сторону с чувством превосходства. Блин, вот вроде неплохая машинка этот Т-34, но лязгает, гремит! КВ не в пример лучше был! Хоть и покапризнее. Нет, будет возможность – напишу рапорт, чтобы снова дали мне нормальный агрегат, а то этот после тяжелых танков – недоделок какой-то…

К вечеру добираемся до линии боевого соприкосновения. Идущий впереди колонны штабной БА-10 останавливают четверо, по виду – большое начальство. Антонов вначале высовывается из дверцы, затем выпрыгивает и отдает честь. Все стоят, ждут, когда закончится беседа.

Снаружи сплошной гул. Это наши штурмуют город, над которым висит черное облако дыма от пожаров и взрывов… Наконец командир залезает в броневик и мы продолжаем движение, останавливаясь только перед самым городом. Григорий Павлович ставит задачу всем ротам, всем сорока пяти танкам – двенадцати Т-34 и тридцати трем Т-40.

И так ясно: выбить врага, помочь нашей пехоте. А вот, кстати, и она, легка на помине! К нам спешат лыжники. Короткий разговор с их командиром, затем ребята дружно лезут на моторные отделения. Кому не хватает места – цепляются за привязанные к кормовым буксировочным серьгам тросы. Поехали!

Легкие машины вырываются вперед, ведя непрерывный огонь из автоматических пушек. «Тридцатьчетверки» отстают, но зато время от времени гулко бьет их средний калибр. Десантники кубарем скатываются с брони – это с окраины открыли огонь пулеметы. Через мгновение по башне словно сыплет горстью камешков. Попал сволочь, где ж ты есть, а?

Рации у нас нет, поэтому каждый действует по примеру командира. Кручу перископ, про себя матерясь. Ничего не вижу. Стоп! Вон он, кажется! Точно! Сложенный из глыб льда и засыпанный снегом дот практически не заметен. Разворачиваю башню и пытаюсь поймать в прицел противника, благо покров, укутывающий землю, пока мягкий и машина идет как по ниточке. На! Давлю на спуск. БАХ! Как давно я не слышал этого звука!

– Гильзу за борт!

– А?

– Гильзу выброси!

Заряжающий втыкает новый снаряд, затем подхватывает стреляный и выкидывает его наружу. Первое правило – выстрелил, выкинь наружу. Иначе очумеешь…

В душе вновь начинает бушевать та хмельная сила, что столько раз помогала мне на войне. Подчиняясь ей, навожу ствол на неприметный холмик вдали, почти на пределе дальности. БАХ! Есть! К небу вздымается черный столб дыма и огня, затем земля тяжело вздрагивает так, что это даже чувствуется в бешено трясущемся танке. Склад боеприпасов!

В этот миг над нами с ревом проходят штурмовики, прочерчивая небо огненными стрелами реактивных снарядов. Немецкие позиции заволакивает сплошной стеной разрывов, летят какие-то ошметки, обломки, куски чего-то непонятного. Вперед! Только вперед! Не останавливаться! Быстрота и натиск! Не давать им опомниться!..

Вот и город. Мы врываемся на окраины Клина, стреляют из всех окон, изо всех дырок. В нас летят гранаты, по смотровым щелям ведут огонь пулеметы и винтовки. Свинцовые брызги летят во все стороны.

Пехота вырывается вперед, мы наоборот снижаем темп. Теперь – их работа, для нас узость городских улиц смертельно опасна. Ребята должны уберечь нас от случайного гранатометателя, а мы прикрываем их с тыла, подавляя узлы сопротивления…

Из подвала каменного дома, захлебываясь, бьет пулемет. Аккуратно, едва касаясь пальцами штурвальчиков, подвожу прицельную марку прямо под него. Есть, прямое попадание! Из амбразуры наружу вылетает сноп обломков и пламени. Десять метров вперед.

В этот миг прямо перед нами взметывается грязное пламя, из которого вываливается горящий пехотинец, что-то беззвучно кричащий от невыносимой боли, но гремящий вентилятор в боевом отсеке не дает нам услышать, что именно.

Стрелок открывает огонь из курсового пулемета. Вслепую же бьешь, дурак, отставить! Я толкаю мехвода валенком. Наконец, до того доходит, и он подает танк назад. Так, еще чуть, еще немного! Вперед выскакивает рослый пехотинец. В руках ДП, раструб ствола изрыгает свинец. Но через мгновение боец опрокидывается на грязный снег, а его когда-то белый маскхалат быстро окрашивается алым. Сволочи…

Танк прыгает вперед, прямо сквозь огонь и дым. Нет, гады, поздно убегать! Гусеницы вминают их в снег, оба пулемета захлебываются от ненависти, пушка выпускает один осколочный снаряд за другим. Мы рвемся к центру города. Ну! Еще немного…

Тяжелый удар в борт обрывает на высокой ноте рев дизеля. Прямое попадание в МТО. Хана мотору!

– Всем покинуть танк!

Выдергиваю пулемет и первый выпрыгиваю наружу. Валюсь в снег и сразу же начинаю бить в набегающих фашистов. Рядом гремит второй пулемет, механик и заряжающий стреляют из пистолетов, затем гулко бухает граната… вспышка в глазах… боль… тишина…