Текст книги "Огненное лето"

Глава 39

Наш замполит перевелся из полка, и теперь у нас новый. Сразу видно, что не тыловая крыса. На груди – потемневший от времени орден Боевого Красного Знамени. Самому – под сорок, а то и больше. Лукницкий. Павел Андреевич Лукницкий. Воевал в Гражданскую, потом – сидел по доносу. Оправдали и вместо лечения направили к нам. Но человек – что надо. Если плохо – подойдет, поговорит.

У Олега из дома давно вестей не было, так замполит как-то смог дозвониться, выяснить. Парень прямо ожил, когда весточку из дома получил, вот так вот.

А сегодня весь полк и вовсе готов его на руках носить. Такой праздник организовал! Выбил машину, съездил в Москву, привез оттуда подарки от шефов: настоящие елочные игрушки, а самое главное – концертную бригаду. Саму Русланову! Вот и сидим сейчас в нетопленном зале, слушаем, как она поет. До чего же голос красивый! А как гармонь соловьем заливается…

После концерта артистов накормили и отправили в столицу, мы же собрались в нашей столовой. На столах угощение, и даже настоящее вино. Где его наш начальник АХО смог достать, ума не приложу, но добыл! Поднимаем тосты. Как водится, первый – за Победу, второй, за тех, кто не дожил. Третий – за товарища Сталина и Советскую Родину.

Девчонки из БАО нарядились, как могли, кое-кто даже в гражданских платьицах. Ну, сегодня можно. Озабоченно смотря на часы, поднимается Леон Давидович:

– Товарищи! Товарищи! Прошу слова!

Все затихают. Говорит он недолго, буквально пять минут, желает всем новых ратных подвигов, удачного возвращения с заданий, ну, и как водится, здоровья и счастья.

Зал одобрительно ревет и хлопает в ладоши. Затем выступают Чебатурин и, последним, Лукницкий. После их здравиц включают радио и начинаются танцы. Кружатся пары в вальсе, в польке, чинно вышагивают в кадрили. Эх, хорошо! Кажется, если закрыть глаза, то совсем как до войны…

Но о ней напоминают стены, густо измазанные сентиментальными немецкими пейзажами – здесь у немцев было офицерское казино. На эту площадку мы перелетели буквально неделю назад, и прибраться еще руки просто не дошли. Только и успели, что из казарм их тряпки вшивые повыкидывать да сжечь. Так что теперь мы базируемся на бывшем вражеском аэродроме. Возле взлетной полосы куча подбитых самолетов: есть и истребители, и бомбардировщики, всякого добра хватает…

Ну и нам радостнее на душе при виде этих обломков…

Веселье продолжается. Скоро Новый год, до него осталось всего около часа. Мои трофейные люфтваффовские часы исправно тикают, показывая двадцать три пятнадцать. Между тем дверь открывается и появляется дежурный по части. Вот уж кому не повезло, но что поделать, это армия. Капитан Сидоркин торопливо шагает к сидящему за праздничным столом Рейно, наклоняется и что-то негромко говорит.

Тот приподнимается, на лице у него легкое недовольство. Но затем выражение меняется, и командир подзывает к себе замполита и особиста. Вся командная троица о чем-то совещается, затем в зале появляется незнакомый майор НКВД. Подходит к ним. Короткий, но бурный эмоциональный разговор…

– Товарищи! Минутку внимания!

Это Лукницкий выключает музыку и обращается к нам. Люди затихают, гадая, что еще могло случиться?

– Товарищи! Майор Олейников хочет обратиться к вам с просьбой.

Это что-то новенькое! Не с приказом, а с просьбой? Между тем энкэвэдэшник выходит в центр зала.

– Товарищи летчики и красноармейцы! Все вы настоящие сознательные бойцы Рабоче-крестьянской Красной Армии, честно выполняете свой долг, уничтожаете фашистскую сволочь, не щадя свой жизни. Деретесь с врагами до последней капли крови. Я прекрасно понимаю вас. Но, тем не менее, хочу вас попросить об одолжении. Дело в том, что я сопровождаю пленных…

Зал взрывается гневным ропотом, но майор, не обращая внимания на выкрики, повышает голос и продолжает:

– Товарищи! Это не просто пленные! Поймите! Я везу захваченных в плен женщин!

Воцаряется тишина.

– Их двенадцать человек. Мы взяли их в Клину: бывшие санитарки, связистки, поварихи. Едем в грузовике, но на улице мороз за тридцать. Поймите, я их просто не довезу! Нельзя ли им побыть с вами до утра?

Молчание. Затем Чебатурин гулко роняет:

– У нас любителей воевать с пленными нет. Веди, майор.

Все одобрительно кивают. Майор обрадовано нахлобучивает ушанку на голову и выскакивает наружу. Народ ждет. Через несколько минут дверь открывается и в клубах пара появляются фигуры. Мать честная! Да что же это?! Совсем синие от холода, в одних шинельках на рыбьем меху. Точно ведь, померзли бы по дороге…

Первой не выдерживает одна из подавальщиц. Она кидается к покрытой инеем немке, совсем маленькой, хватает ее за руку и тащит к горячей печке, там стаскивает промерзшую шинель и подталкивает пленную поближе к горячему кафелю жарко натопленной «голландки». Народ словно прорывает, все тянутся к немкам, протягивают им стаканы с вином и водкой, закутывают в полушубки…

А те плачут. Просто плачут, негромко всхлипывая и судорожно глотая слезы. В зал вваливаются еще четверо – это уже наши. Чумазые. Танкисты… Что?!!

– Вовка! Братан!

– Сашка! Откуда?!

Через мгновение наши кости трещат в объятиях друг друга. Это же надо?! Так встретиться! В четвертый раз!!!

Некоторое время мы беспорядочно хлопаем друг друга по плечам, невпопад задаем какие-то ненужные, глупые вопросы…

– А ты?

– Да тут…

Между тем вновь включают музыку, но мы вдвоем сидим, обнявшись, за столом:

– Ты как оказался-то здесь?

– Ой, лучше не спрашивай! Нас в Клину подбили, меня осколком контузило. Сутки там дрались, потом собрали уцелевших, и – вперед, на запад. Мы-то болванку двигателем поймали. Так и остались в городе среди безлошадных рембат ждать. Дождались. Ребята диагноз поставили – надо дизель менять. Сам понимаешь, быстро не получится… Пошли разжиться насчет пожрать, да наткнулись на соседней улице на подарочек фрицевский.

– Какой?

– А вон, посмотри!

Мы подходим к окну, и я даже отшатываюсь от неожиданности – на улице, озаренный ярким лунным светом, стоит столь хорошо знакомый мне немецкий средний Pz-IV.

– Это… твой?!

– Пока – да. Не все же только тебе на «хейнкелях» летать, Свен!

Мы дружно смеемся.

– А если серьезно, то взяли у ребят бензина, смогли завести. А когда начальству доложились – велели нам вот этого майора сопровождать в тыл, там новую машину дадут. Хотя знаешь, брат, не очень-то и хочется. Уж больно танк хороший – удобный, просторный, оптика – вообще чудо! Но приказ есть приказ…

Я подкладываю ему кусок за куском. Вновь звучит музыка, танцуют пары. А это что за номер? Не может быть!!! Чебатурин кружится в вальсе с незнакомой мне высокой рыжей девушкой в синей юбке, белой кофте и галстуке. Перевожу взгляд ниже и натыкаюсь на немецкие форменные сапоги. Перехожу на норвежский и толкаю Вовку локтем:

– Ты глянь на нашего особиста!

Он отвечает на том же языке:

– Точно! Совсем перья распушил! А помнишь, Васька Голицын за нашей сестрой ухаживал?

Покатываемся со смеху, вспомнив, как незадачливый ухажер улетел в речку при попытке поцелуя. Криста у нас девчонка крепкая, скандинавской породы!

– Слушай, а что это я о себе да о себе, а ты-то как?

– Я? Отлично. Воюю, стреляю, летаю.

– Да уж наслышан! Еще не все награды из Кремля забрал?

– Тебе оставил!

– А из дома что слышно?

– Последнее письмо месяц назад получил. Там все нормально, работают, рыбу ловят. Кристина – так и вообще бригадиром рыболовной бригады заделалась.

– Во сестренка дает!

– Ну раз мужиков нет…

Между тем по радио раздается бой часов. Все хором считаем:

– Девять! Десять! Одиннадцать! Двенадцать! Ура, товарищи, с Новым годом! С Новым Счастьем! Ура, товарищи! Ура!

Дружно звеним стаканами, гремим кружками. Пьем за Новый Год, за Победу, за саму жизнь. Мы молоды и счастливы, мы полны жизнью. Я представляю брата Олегу и Шурке, моим ведомым и друзьям. Пьем за дружбу. Вовка знакомит нас со своим экипажем – тоже хорошие ребята.

Представляю брата и командиру полка, а также Чебатурину, Лукницкому. Мне не стыдно за него – на груди сияет не меньший иконостас, чем у меня, да еще две шпалы в петлицах. А на земле награды обычно даются тяжелее, чем в воздухе. Мы стоим вместе, так похожие друг на друга.

Между тем танцы продолжаются, девчонки из БАО не могут пожаловаться на недостаток кавалеров. Их намного меньше, чем нас, поэтому пары постоянно меняются.

Немки жмутся возле печки, но видно, что уже оттаяли и с любопытством смотрят на русских летчиков. Представляю, что будет, когда они узнают, что мы штурмовики. Не зря ведь нас смертниками называют, а наши машины носят название «Шварц тодт». Об этом я и говорю брату, а тот задумчиво кивает головой, затем выпаливает:

– А помнишь, ведь у меня тоже одна «знакомая» есть… Я себе слово дал, зайти к ней в гости, когда в Германию попадем.

– Да ты что?!

– Угу. Ну, ладно, надо пойти косточки размять, что ли? Ты-то себе подругу не нашел?

– Да нет еще пока.

– Не спешишь… Постой, а Катерина?

Я мрачнею.

– Шлюхой она оказалась, предателем, с фашистами спуталась…

– Уверен?

– Знаю. Вот пока других и не ищу.

– Ну и правильно. Молод еще!

Мы оба смеемся. Володя залпом допивает сладкий кагор, поднимается и шагает к «голландке», возле которой стайкой сидят немки. Останавливается возле худенькой блондинки, щелкает каблуками. Вот зараза! А?

Та поднимается, затем смущенно приседает в книксене. Из динамиков «телефункена» льется мелодия «Серенады солнечной долины», под которую танцуют двое – русский и немка. Молодые, красивые. Сегодня воистину волшебная ночь, когда возможны любые чудеса.

Кажется, что войны больше нет, никто уже не стреляет, все закончилось. Но это только сегодня, а завтра – снова в бой. И снова польется кровь, снова будут кричать раненые и умирающие. Полетят бомбы и снаряды, железо станет рвать молодые человеческие тела, а в далеком тылу матери будут рыдать над похоронками с обеих сторон линии фронта. Сколько еще предстоит? Для чего все это? Неужели нельзя жить в мире? Кто в этом виноват? Почему должны умирать люди?

…Утром мы прощаемся. Вовка гонит свою «четверку» в тыл, немок грузят в кузов полуторки. Чебатурин настоял на том, чтобы им выдали полушубки. Та рыженькая, с которой он танцевал всю ночь, тихо сидит в углу и утирает беззвучно текущие слезы, сам майор непривычно суров.

Мотор грузовика чихает и ГАЗ-АА исчезает в синеватой мгле раннего рассвета за краем леса. Позади него резво бежит немецкий танк, с красным знаменем на жалюзи двигателя и таким же на антенне. Все расходятся отдыхать.

Я молча лежу на койке, уставившись в потолок. Мне повезло, я встретил брата! Знаю, что он жив и здоров. Сашка – то же самое знает обо мне, так что теперь нам обоим будет легче… Обязательно надо написать об этом родителям. И, надеюсь, что в новом, тысяча девятьсот сорок втором году эта проклятая война закончится. Ведь мы гоним немцев – и враги бегут, бросая все. Наши не дают и не дадут им ни дня передышки, ни мгновения, чтобы закрепиться и попытаться остановить неудержимое наступление Красной Армии.

Я очень надеюсь, что в этом году эта проклятая война закончится!..