Текст книги "Огненное лето"

А мы летаем с утра до вечера. Пытаемся как-то выработать тактику противодействия врагу, но «ильюшин» – машина неповоротливая. Наконец, приходим к единственно возможному решению: разворачиваться в лоб – и огонь из всех стволов. Только так, иначе – верная смерть…

Сегодня полетов нет. На взлете у одного Ила отказал мотор, и пилот разбился. Обидно. Не на фронте, погиб, не в бою, а из-за нелепой случайности. Приехали «особняки», долго шерстили всю обслугу, нас таскали на допрос как свидетелей происшествия. Ничего не добились, уж потом только выяснили, что летчик по неопытности или от усталости закрыл жалюзи радиатора. Есть на Иле такая штука, чтобы осколки или пули от зениток при штурмовке не хватать. Вот их он и закрыл – мотор, ясное дело, и перегрелся. Сначала на земле полчаса молотил, потом взлет на форсаже – вот и заклинило. Так что сам виноват…

Ну, наконец-то! Дождались – «покупатели» приехали! С утра построение, все грудь выпятили, глазами идущих вдоль строя командиров едят. Еще бы, всем уж надоело в ЗАПе[1]1
  ЗАП – запасной авиаполк.


[Закрыть] сидеть да и кормежка, по тыловым нормам, мягко сказать, не очень…

Ура, берут нас, обоих берут – и меня, и Лисковича! Как я рад, честное слово! Вечером на наш аэродром садятся «дуглас» и двадцать четыре новеньких Ила. Это наши будущие машины. То есть уже не будущие, уже самые что ни на есть настоящие…

Мы летим под Ельню.

Глава 17

Лично я не знаю ничего страшнее встречного танкового боя.

Нам поставлена задача наступать на Починок и, отбросив врага за реку Сож, выйти к Смоленску. Только это еще не все: дальше нам предстоит освободить город и отбросить врага за Западную Двину.

Склонившись над картой, пытаюсь представить, кто ж это у нас такой умный? Да танкам горючего не хватит, даже чтобы туда просто доехать! А над дозаправкой никто, между прочим, не задумался. Нам что, у немцев еще и соляр по дороге отбивать? Зато наступать – опять без артподготовки и авиационной поддержки. В прошлый раз нас выручила внезапность, только сейчас, боюсь, такой номер уже не пройдет…

Пока мы выходим на исходные рубежи, меня одолевают тяжелые предчувствия. Нехорошие такие предчувствия…

Знакомое поле, заставленное разбитой вражеской техникой – неплохо мы вчера поработали! Выстраиваю свой батальон и жду команды. Томительно-медленно ползет стрелка наручных часов…

Внезапно тишину в клочья разрывает грохот немецкого артналета… и я напрасно прошу разрешения отвести танки немного назад. Куда там! Из штаба знай только и твердят: «Стоять насмерть да ждать приказ»! Вижу, как время от времени слева и справа от меня вздымаются к небу черные нефтяные столбы, отмечающие очередное попадание. Мне остается только бессильно материться и сжимать кулаки…

Канонада начинает стихать, но в этот момент до нас доносится слышимый даже сквозь рокот дизеля вой пикирующих «юнкерсов». И я ясно понимаю, что наступление, так хорошо спланированное на бумаге, только что провалилось. Если бы вчера, вместо того чтобы возвращаться, мы пошли вперед, может, чего и вышло, а сейчас, когда внезапность утеряна…

Еще тридцать минут ада – и все наконец стихает. С трудом заставляю себя включить рацию и начать перекличку: если перед началом атаки у меня был тридцать один танк, то сейчас осталось всего восемь…

Под шлемом начинают шевелиться волосы, но в эфире уже звучит приказ, который я дублирую своим ребятам…

И почти сразу же ощущаю хлесткий удар – попадание. Слышу, как кто-то орет диким голосом, в котором уже нет ничего человеческого, и попутно пытаюсь понять, отчего мне так горячо? Огонь? Откуда он? Горим!!!

Ору: «Покинуть машину!» – и алой от крови рукой тянусь к люку. Опять ранило? Нет, не меня – рядом вижу чье-то странно укороченное тело, с трудом соображая, что это заряжающий. Точнее, половина заряжающего – нижней части тела у него больше нет.

Наконец я кое-как докарабкиваюсь до люка, с трудом откидываю его и вываливаюсь наружу, ударившись о торчащий край оборванного катка. Мать, как больно!!! Сквозь просвет в затянувшем наши позиции дыму замечаю на холме впереди суетящуюся возле длинноствольной пушки обслугу.

Ясно… Немцы нас ждали, заранее подтянув на прямую наводку артиллерию крупного калибра. И, значит, наша атака с самого начала была обречена! Вою от бессильной злобы, зачем-то дергаю из кобуры пистолет, но в этот момент меня подхватывают под руки и торопливо тащат назад.

Пытаюсь вырваться, ору, что, мол, живой, но в глазах отчего-то темнеет, и я проваливаюсь в беспамятство, придя в себя лишь в окопе. Странно, но, кажется, абсолютно цел – с чего бы это тогда выключился? Ничего не понимаю. Все поле впереди затянуто дымом, из которого время от времени выскакивают фигурки чудом уцелевших ребят, сваливаясь на головы пехотинцам. Те на взводе, поскольку в сплошной завесе ничего не видно, и немцы могут подкрасться незаметно. Но Бог милует, хоть весь батальон положили зря. Обидно! Просто до слез обидно… Да когда же мы воевать-то научимся?..

Наконец все затихает и наступает благословенная, столь редкая на фронте тишина. Дым и пыль начинают потихоньку развеиваться, и я обращаюсь к пехотинцу:

– Командир где?

Он вызывается меня проводить и мы ползком пробираемся между стрелковых ячеек. Вот и еще одна дурость. Финны, например, всегда сплошные окопы отрывали. Хоть работы, конечно, больше, зато маневр безопаснее, да и друга видишь, в случае чего – знаешь, что он рядом. А в индивидуальной ячейке сидишь и кажется, что один-одинешенек на белом свете, все в три раза страшнее, чем на самом деле. Да и вообще, уж больно она на могилу похожа…

Разживаюсь у лейтенанта биноклем и начинаю осматривать свои подбитые танки. Так… Если удержим немцев за этим полем, несколько машин наверняка сможем восстановить…

Связываюсь со штабом полка и докладываю, что атака захлебнулась. Комбриг сопит в трубку, затем приказывает явиться с донесением. Путь до штаба занимает почти четыре часа, а там уже целая компания, включая и особый отдел, и представителя от политработников. Начинается выяснение причин неудачи, но я смело сваливаю неуспех на то, что потеряна внезапность. Поэтому немцы имели время подготовиться и устроить артиллерийскую засаду. Крайним остается расстрелянный Рабинович, вчера давший команду на отход. Наконец политрук уходит, а мы остаемся с командиром одни. Он наливает мне сто граммов:

– Выпьешь, капитан?

– А что делать, товарищ комбриг? Эх, зря такой батальон погубили из-за этой суки!

Глотаю теплую водку и не чувствую ее вкуса. Достаю из лежащей на столе пачки папиросу, щелкаю самодельной зажигалкой.

– Я вот что, товарищ комбриг. Как стрельба закончилась, поле осмотрел. Правда, в бинокль, но думаю, что есть шанс несколько машин восстановить.

Он мгновенно загорается идеей:

– Серьезно?

– Так точно! Там, позади пехоты, низина есть. Ночью туда можно один КВ подогнать и пару ремонтных летучек. Взять трос подлиннее и втихаря машины выдергивать, потом смотреть, что с ними сделать можно. А у двух, я сам видел, просто ленивец разбит. Даже не загорелись!

Еще часа два обсуждаем, что и как лучше организовать, затем, когда уже темнеет, я направляюсь к линии фронта в сопровождении целой ремроты и двух танков…

…Утром у меня уже шесть «коробок» с экипажами! Поменяли катки, натянули перебитые гусеницы, на трех сменили пробитые башни, тут же снятые с машин, не подлежащих восстановлению. Еще пять, думается, войдут в строй к вечеру, о чем я и докладываю в полк. Взамен оттуда следует приказание: немедленно явиться снова в штаб. Сволочи! Другого дела мне нет, как шляться туда-сюда! И все для того, чтобы вновь от очередного поклепа отбиваться…

Оказывается, нет. Когда я, грязный, заросший, с краснющими от двух бессонных ночей глазами, вваливаюсь в штабную землянку, там меня ждет целая делегация во главе с каким-то лощеным подполковником из штаба фронта, и мне вручают орден Красной Звезды. Комбриг поздравляет и шепчет на ухо: «За находчивость, по личному приказанию Тимошенко».

Новость, конечно, приятная, но жутко хочется спать. Хорошо, хоть обратно меня доставляют на попутной машине рембата, едущей к нам с запчастями. Там я залезаю под отремонтированный танк, накрываюсь одолженной у пехоты шинелью и мигом проваливаюсь в сон…

Утром просыпаюсь свеженький, как огурчик… в своей старой землянке. Ничего себе, даже не почувствовал, как ночью меня вытащили и отнесли в расположение! Туда же пригнали и все танки. Полным ходом продолжается ремонт: вспыхивают огни сварки, гудят дизеля, торопливо грузятся боеприпасы и заправляется солярка.

К обеду доводим численность машин до тринадцати штук, плюс еще одну обещают поставить на ход вечером. Нас не трогают, дают отдохнуть, хотя немцы и напирают изо всех сил – канонада гремит, почти не переставая…

Так проходит еще один день, и в батальон приезжает комбриг. Собрав всех офицеров, склоняемся над картой. Сменивший нас танковый полк, прибывший из Забайкалья, смог пробить коридор к Починку, но потерял почти всю технику. Зато мы уже на расстоянии почти двадцати пяти километров от линии боев – это радует.

Но, с другой стороны, слева от нас стоят танковые дивизии Лангермана и фон Лепера. Оба – опытные вояки, моментально находящие слабые места в обороне, умеющие в нужный момент сконцентрировать мощный кулак и ударить внезапно. Надо что-то придумать, но что? Пока ничего не приходит в голову, особенно после такого, что было два дня назад.

Единственное, что радует, так это орден на груди, а также то, что уцелели мои ребята. Решаем дождаться горючего и завтра выдвинуться к месту нашего разгрома, посмотреть, может, удастся поставить еще что-нибудь на ход…

Но с утра нас срочно кидают в бой: немцы сбросили десант, сейчас в тылу идут бои. Появление наших танков решает ход схватки, и немцы вначале бегут, а потом начинают сдаваться. Можно сказать, что пострелять практически не пришлось…

Пленных сгоняют в кучу. Мои орлы оживают прямо на глазах, глядя на задравших руки фрицев, разом растерявших всю былую спесь и наглость. Откровенно говоря, руки чешутся расстрелять их прямо на месте, но нельзя. Мы же гуманные, да и с особистами разговор тот еще будет…

Невольно вспоминаю виденные в тылу картины, и кулаки сами собой сжимаются, а взгляд становится свинцово-тяжелым. Но бойцы истребительного батальона уводят пленных в тыл, и к нам подъезжают заправщики. Начинается работа. «Лягушкой» заполняем баки, чтобы дело шло быстрее, качаем по очереди. Наконец все готовы и мы маршем возвращаемся к фронту…

– Воздух!

Торопливо ныряем в люки, увеличивая скорость, но, к счастью, это наши истребители. Мчимся дальше, в сторону сплошной стены дыма от горящего города, по дороге разглядывая следы недавних боев. Стоят изуродованные и сожженные танки, перевернутые пушки и тягачи. Да, досталось ребятам…

Мои орлы притихают, а я стараюсь понять причину потерь. Пока вижу только одно – перли, как обычно, в лоб, а немцы выкатили пушки на прямую наводку и били на выбор. Как, собственно, и нас несколько дней назад. Нет, чтобы обойти с фланга или тыла – понадеялись на скорость и маневр жестяных БТ – вот и сожгли почти весь полк… Эх… Со злости сплевываю и бью кулаком по броне…

За два километра до позиций спускаюсь в люк и приникаю к перископной панораме, пытаясь ухватить происходящее впереди. Внезапно рядом вырастает столб взрыва. Ого! Уже засекли! Увожу колонну левее, к небольшой рощице, с несколькими скирдами сена на опушке. Очередной разрыв зажигает одну из громадных куч сухой травы, слой густого молочно-белого дыма стелется над землей. Повезло, если успеем, то он нас и прикроет… Есть, успели!

– Помучайтесь, ребята, – мысленно усмехаюсь я в адрес немецких артиллеристов: такие бандуры, что расстреливали нас в прошлый раз, вручную особо не поворочаешь! Так что пусть попотеют, перенацеливая батарею, а мы пока… Миновав дым, резко меняю направление движения, и немцы бьют наугад, по пустому месту.

Вот и район сосредоточения, где нас уже ждут для постановки задачи. Хреновые дела! Враг ввел в бой новые силы и прорывается к городу, так что надо перекрыть дорогу. Даем полный газ и мчимся в указанный квадрат, благо недалеко. Сгоняю ребят с дороги и приказываю укрыться в лесу… Ждем…

Первыми появляются разведчики на мотоциклах… и я радуюсь, что догадался строжайше запретить стрелять без команды! Моторазведка проскакивает немного вперед, затем один разворачивается и возвращается. Через некоторое время слышится нарастающий гул приближающейся колонны. Впереди идут более тяжелые танки, за ними всякая мелюзга и бронетранспортеры вперемежку с пехотой на грузовиках. В открытых кузовах плотно, плечом к плечу сидят фашисты, одинаково покачивая на ухабах и рытвинах головами в своих уродливых касках. Навожу орудие на головной Pz-IV, одновременно приказывая соседям взять на прицел последний в колонне. Срывающимся от волнения голосом командую:

– По фашистским оккупантам… ОГОНЬ!

Глухо рявкает пушка. Передняя квадратная коробка, словно споткнувшись, замирает на месте. Мгновение ничего не происходит, затем к небу взмывает столб огня и обломков – сдетонировал боезапас. Замыкающая «тройка» вспыхивает свечой, перегораживая сужающуюся в этом месте дорогу. Одновременно открывают огонь и остальные танки моего батальона.

Взлетают к небу столбы огня, осколки хлещут по серым мундирам. Вижу, как кто-то пытается развернуть ПТО. Ну-ну! Взрыв раскидывает смельчаков в разные стороны, катится оторванное колесо. Добиваем танки и я ору:

– Вперед! За Родину!

Вид наших громадин, выползающих из леса, вгоняет немцев в панику: они что-то кричат, падают на колени, кое-кто начинает поднимать руки, но поздно! Сегодня пленных не будет – лимит милосердия выбрали давешние парашютисты. Широченные гусеницы размазывают врага по земле, бьют пулеметы, словно им передалась наша злоба и ненависть. Кое-кто пытается от страха забраться на наши танки, и мы благодарим Климента Ефремовича за приказ об установке кормовых пулеметов. Не очень, конечно, приятно, стрелять по своим, но зато на душе становится очень хорошо при виде валящихся на землю убитых немцев.

Массивная туша КВ врезается в тупоносый грузовик, перемешивая не успевшую спрыгнуть пехоту с землей и обломками. Брызжет кровь, наматываются на катки кишки, хрустят под гусеницами кости. Еще, еще! Дави! Бей!..

В душе поднимается что-то древнее, жестокое, варварское… Мы проходим колонну, не оставляя за собой ничего живого. Конечно, всегда найдется кто-то самый хитрый или быстрый, кто успел отскочить, спрятаться в лесу, прикинуться мертвым…

Что ж, пусть, не сейчас – так потом. Но от возмездия не уйдет никто…

Глава 18

Очередной день на войне начинается как обычно, то есть выдергивающей меня из сна рукой дежурного:

– Товарищ комэск! Товарищ старший лейтенант, полк на связи!

Рывком поднимаюсь, встряхиваю головой, бегу к телефону. В трубке гудит голос Гетманова. Ну, все ясно: немедленно прибыть для получения полетного задания. Как говорится, доброе утро, товарищи…

В штабе кроме майора и штурмана полка Лихачева вижу начальника разведки и лейтенанта-метеоролога. Тут же стоит комэск-второй Меспанов.

– Здорово, Володя!

– Здорово, Гриша!

Мы крепко жмем друг другу руки.

– Товарищи командиры, – Гетманов широким жестом приглашает нас к столу, застеленному картами.

Полетное задание повергает нас с Григорием в состояние ступора. Нам предлагается вылететь двумя эскадрильями на уничтожение переправы через Днепр в районе Рогачева. Немцы переправились на левый берег и уже создали там плацдарм. Если удастся выполнить боевую задачу, то у группировки на плацдарме возникнут серьезные проблемы. Вроде все правильно.

Но есть одна загвоздка – истребительного сопровождения у нас не будет: истребителей просто нет. В смысле, свободных, и в смысле, что для нас. Так что ожидает вас, добры молодцы, дальняя дорога с четырьмя сотнями «кэгэ» под брюхом, в пустом небе, под заботливой опекой немецких ястребов. Вот только думаю, что выйдет эта дорога не слишком дальней…

У Меспанова такое выражение лица, словно он жует соленую и наперченную крапиву.

Но нас тут же «успокаивают»: лейтенант-метеоролог, гений военного прогноза с двумя кубарями в петлицах, радостно сообщает, что ожидается облачность в шесть баллов на высоте от 400 до 850 метров. То есть нам предлагается добираться до места в облаках. И вылетать из облачности прямо над самой целью.

Гетманов кивает с видом самовлюбленного пингвина. Гришка не выдерживает:

– Семен Григорьевич, ну вы-то понимаете, что это невозможно?! – почти кричит он. – Как это – добраться за 180 км в шестибалльной облачности, сохраняя строй, да еще двумя эскадрильями?

– А что сложного? – удивляется «мудрый» метеоролог. – Вы же ночью летаете?

От такого идиотизма мне становится жутко. Полет в облачности отличается от ночного так же сильно, как плавание в бурном море отличается от гонки на горной дороге! Ночью ты видишь силуэты самолетов, ночью ты ориентируешься по звездам, ночью… эх, да что говорить! Этот шпингалет готов отправить нас хоть черту в зубы, но майор?! Боевой летчик, воевал, и что?!

– Товарищ майор! Если вы приказываете – мы вылетаем. Но это – безумие. Самоубийство!

– Ну, вот что, товарищи комэски, – голос Гетманова спокоен и тверд. – Обсуждать приказы в армии не принято. Я знаю, что задание не из легких, и все понимаю, но переправу уничтожить надо. Давайте, товарищи, уточним маршрут подхода и – в небо!

Через сорок минут мы с Меспановым, получив инструктаж от Гетманова и полетные кроки от Лихачева, отбываем по своим эскадрильям. А через два часа уже взлетаем.

Эскадрилья не слетана, потому звенья еле-еле держат строй. Я пытаюсь их выровнять, но долго этим заниматься опасно, да и что можно сделать за пять минут? Эх, да пес с ним, в конце-то концов! Долетим как-нибудь…

Лететь в облачности – что плыть по молочной реке, только кисельных берегов и не хватает. Я плыву в гордом одиночестве, лишь смутно угадывая правее размытый силуэт Кузьминского «горбача», другие же, похоже, растворились в этом молоке без остатка.

Мой «ильюшин» подрагивает, перегруженный смертоносным железом. Впрочем, вру, как раз не железом. Уж не знаю, что за умная головушка придумала такую штуку, только сегодня у нас под крыльями и в «брюхе» бомбы из железобетона! Новая штуковина – ФАБ-100НГ. Вещь, может, и неплохая, только нет у меня к ним что-то доверия…

– Я – Зенит-один, я – Зенит-один. Держать строй. Идти точно по курсу. Подтвердить!

Остриков подтверждает мгновенно, Лобов – с небольшой задержкой. Наверное, сначала пытался отыскать своих в белом безмолвии. Так, посмотрим по карте. Если все правильно, то минут через десять будем на месте. Осталось девять минут, восемь, семь…

Время! Начали… Выкрикнув слова команды, резко бросаю штурмовик вниз. За те короткие секунды, что остались до выхода из густой природной «дымзавесы», успеваю подумать: а хорошо было бы, если бы наши советские ученые придумали какой-нибудь прибор, который позволяет видеть врагов и своих в тумане. Ну, пусть не видеть, пусть хоть как-то определять, где кто находится. Я слышал, что-то такое вроде есть, «радиолокация» называется. Правда, они, приборы эти, пока чуть великоваты… поболе моего Ила размером…

Все это успеваю обдумать, пока выныриваю из облака и понимаю, что ошибся преизрядно, выскочив аж километрах в сорока от переправы. И, что особенно паскудно, над ней, будто издеваясь, сияет проклятущее июльское солнце! Разрыв облачности. Окно.

Еще я вижу, как в этом окне кружит пара темных точек. И что-то подсказывает мне, что это – отнюдь не беркуты. И даже не коршуны.

Эх, была бы эскадрилья слетанной да опытной, я приказал бы атаковать переправу с разных сторон одновременно! Занырнули бы обратно в облака, подкрались невидимками с трех сторон – и разом в атаку. Но тут так уже не выйдет…

– Зенит-три, Зенит-три! Я Зенит-один. Мы со «вторым» атакуем переправу, а ты со своими – придержи, сколько сможешь, немцев. Потом поможем.

– Я Зенит-три, – звучит сквозь треск и помехи голос Лобова. – Постараюсь, «первый». Только не тяни, не то помогать некому будет, – и короткий смешок.

Эскадрилья снова ныряет в облака. Откровенно говоря, не нравится мне эта затея. Ну сколько там Лобов сумеет продержаться? Так что шанс у нас только один: накрыть переправу с первого же захода. Правда, дохленький он, шанс этот, вот разве что Меспанов одновременно с нами свалится да атакует…

Чуда не происходит. Солнце слепит глаза, я инстинктивно зажмуриваюсь, а когда открываю их снова, сверху уже валятся немецкие истребители. Звено Лобова яростно бросается на пару «мессеров», но без толку. Истребители шутя обходят заслон и одновременно пристраиваются в хвост к Острикову и одному из его ведомых. Назад я даже не оглядываюсь – слишком хорошо знаю, что сейчас будет – так что смотрю только вперед, туда, где через широкое блестящее полотнище Днепра протянуты две струны переправы. Высота 300, 250, 200…

На высоте ниже ста метров, на бреющем, освобождаю бомбы. Теперь – разворот – и вверх. Быстрее, еще быстрее…

Сверху на нас валятся еще две пары немецких истребителей. Один озаряется бледным мерцанием выстрелов, и дымные трассы тянутся вниз, лишь самую малость меня не задевая. Промазал, гад…

А переправа-то, переправа! Первую нитку мы повредили, понтоны разорваны, и видно, как один из них неуклюже дрейфует вниз по течению. Но вторая полоса цела-целехонька, хотя лично я метил именно в нее. То ли промахнулся, то ли эти железобетонные чудеса не взорвались…

Нашу эскадрилью между тем рвут в клочки – вниз валится уже четвертый штурмовик, охваченный веселыми язычками пламени, прорывающимися из разбитого бака. Внезапно вижу, как Ил Кузьмина, окутанный паром из пробитого радиатора, резко сваливается через крыло и устремляется к уцелевшей переправе. Что он задумал?!

– Зенит-пять, назад! Не смей, назад! НЕ СМЕ-Е-ЕТЬ!!!

Четко, как при заходе на учебную цель, младший лейтенант Кузьмин вгоняет свой самолет в шеренгу понтонов. Я не слышу взрыва, но вижу, как над разорванными, измятыми прямоугольниками встает высокий столб воды и пара. Боевая задача выполнена…

Чудом успеваю нырнуть в спасительную облачность. На душе мерзко…

Домой нас возвращается трое, плюс четверка Меспанова, которому так и не удалось дойти до переправы. Мы приземляемся, лишь на земле поверив, что остались в живых. Ну, что, товарищ комполка, наверное, надо объясниться?

Через двадцать пять минут я спрыгиваю с полуторки в расположении штаба. Подходя к большой землянке, в которой находится штаб, расстегиваю кобуру и сдвигаю ее на живот. Сейчас ты мне за все ответишь, товарищ майор. За Митьку Кузьмина, за Степку Острикова, за политрука Ишутина…

– Ты что задумал, дурак? – тяжелая рука падает мне на плечо.

Оборачиваюсь – передо мной стоит Чебатурин.

– Пусти, – пытаюсь сбросить руку с плеча… и от хитрого приемчика лечу носом в пыль.

Сергей наваливается на меня и шипит мне в ухо тихим гадючьим шепотом:

– Ты совсем сдурел? Мало на фронте потерь, ты еще здесь сразу двух толковых летчиков на тот свет спровадить хочешь? Отдай, – он вырывает у меня пистолет и заламывает руку за спину. – И не ори.

– Ты же ничего не знаешь…

– Все знаю. В отличие от тебя. Это ты не знаешь, что вчера Гетманов по телефону сорок минут орал, умолял полк не губить. Просто приказы не обсуждают. Вот ты и не обсуждал. И задание выполнил, – он смотрит на меня в упор своими маленькими глазками-буравчиками. – И я горжусь тем, что ты – из нашего полка.