Текст книги "Обратная случайность. Хроники обывателя с примесью чертовщины. Книга первая. Встречи и знакомства"

Встреча пятая.

На самом деле личной встречи не было. Произошла встреча с вестником. Этим вестником оказались две женщины возле магазина, куда я зашла прикупить кое-что из продуктов. Выйдя из магазина, я встала недалеко от входа в раздумьях – не забыла ли купить ещё что-нибудь? Метрах в двух от меня встретились две явно знакомые женщины примерно моих лет. Одеты хорошо, но всё равно в их облике было что-то провинциальное. Обрадовавшись встрече, они разговорились,

– Ой, Марковна, где увиделись!

– Здравствуй Наталья! А ты откуда?

– Была в больнице. Теперь зайду кой–куда, и домой, в станицу.

– На автобусе?

– Ага.

– На каком?

– Да на любом. Через нашу Камчатскую все идут.

– Это так. А я вот дочку проведывала, харчей подвезла. Учится в колледже. А мне не повезло. Обещал Родион подбросить на своей машине, да что-то на ней сломалось, так пришлось на автобусе добираться. Вот я и припозднилась.

– Какой Родион?

– Коновалов, в соседнем доме живёт. Не знаешь такого? Хороший мужчина, уважительный и непьющий. Неразговорчивый только.

– Как не знать? Знаю. Так он в соседях у тебя?

– Да.

– Вот как. Давненько я его не видела. Тихий, говоришь? Плохо ты его знаешь. В тихом омуте знаешь кто обитает?

– Да ты что? На него и не подумаешь.

– Остепенился, наверное. Я ведь его ещё молодым помню.

– Озоровал?

– Да так прямо и не скажешь, не буйствовал и не хулиганил. Скорее уж наоборот, спокойный и рассудительный был, а только держаться от него нужно было подальше. Сестра моя старшая, Марина, за малым от него с ума не съехала.

– Ничего себе! А почему?

– Не знаю, какой он сейчас, а смолоду был….

– Что?

– Я тогда маленькая было, но помню его хорошо – красивый он был, прямо как на плакате. Где уж Маринка с ним познакомилась, не знаю, но поплыла она основательно. Подруги ей завидуют, а она хвастает – Родя то, Родя сё, он и в технике, он и в музыке. А потом раз – и всё. Накануне они договорились встретиться вечером, а днём Марина пошла зачем-то до подруги. А идти надо было мимо церкви. Ну вот, идёт она, а возле входа в церкву люди стоят и батюшка. Подошла ближе, глянула, а батюшка и есть её Родион. Она от удивления рот открыла и застолбенела. Он в облачении, людям что-то говорит, увидел Марину, и ей тоже сказал с каким-то вывертом – мол, ты отроковица Марина глаза не выпучивай, а иди домой, да займись работой. И ещё по писанию что-то добавил про Сады Эдемские и про плевелы. Потом повернулся и пошёл в церковь.

Она и отправилась по указанному адресу, как под гипнозом. Пришла домой, села, уставилась в стенку и не шелохнётся, сама не своя. Так до вечера и молчала. Родители забегались, хотели уже в больницу везти, но, слава богу, к вечеру отошла. Спросила: – «Что такое плевелы и отроковица?», и, не евши спать легла. Рано утром встала, и начала полы мыть, что при её лентяйстве испугало. Собралась огород полоть. Мать с трудом заставила её позавтракать, а потом всё-таки разговорила. Когда выяснилось, с чего пошло, то мать кинулась в церковь. Только там был другой батюшка, который её прогнал, и разговаривать не стал.

– Так может ей всё это померещилось?

– Ага! И ещё полусотне человек. А его фотографию в журнале в поповской одежде я видела своими глазами. Но это всё ерунда по сравнению с тем, что узнала мать, когда стала расспрашивать про этого Родиона.

– И что?

– А то, что он….

Тут она нагнулась к уху собеседницы, и конца фразы я не услышала. Зато женщина, которая услышала, отпрянула и перекрестилась. Вид у неё был потрясенный,

– Батюшки святы! Да не может такого быть! Страсть господняя!

Та, которую звали Наталья, усмехнулась и сказала,

– Да, история тёмная, но учти – бабка у него была ведьмой. Настоящей ведьмой, сейчас таких нет, одни шарлатаны. Её даже милиция боялась. Спроси любого, кто на том краю жил. Я и сама её видела не раз, и ворону, служанку её тоже видела. Бабке лет сто, наверное, было. Идёт она на кладбище, да иной раз как зыркнет на тебя глазищами, так аж пятки каменеют, а ворона над ней летает, сопровождает, значит. Мы подсматривали, как она присядет у могилки на лавочку, и что-то бормочет, а ворона сидит на кресте и каркает – как будто разговаривают. Ужас.

– Ну, а с Мариной-то, что?

– Изменилась после этого Марина. Перестала на танцы ходить, всё по дому стала делать, а готовить выучилась так, что пальчики оближешь. А вот, невесёлая. Тогда мама, от греха подальше, отвезла её в город и устроила учиться на ветфельдшера. А там она где-то встретила семинариста, и давай его выспрашивать про Сады Эдема. Ну, и довыспрашивалась. Вышла замуж за него. Теперь она попадья, кучу детей нарожала, а живут на Урале.

– А что в этом плохого? Нормально живут?

– В общем, да. Хорошо. Получше меня. Только я голову наотрез даю, если б этот Родион ей не встретился, то у неё была бы совсем другая жизнь. Сто процентов.

– Ох, и наговорила ты мне Наталья, теперь со страху спать не буду.

– Не переживай, ведь это было давно. Сейчас-то всё уже по–другому. Успокойся.

– Ага, успокойся теперь. Сама-то как? Болеешь?

– Сейчас уже ничего. Назначено через два месяца….

Больше ничего не было слышно, женщины отошли в сторону и вскоре расстались. А я ещё долго стояла, обдумывая последнюю фразу. Такое впечатление, что она была предназначена мне. Мне стало как-то не по себе.

По возвращении домой, я некоторое время сидела, привыкая к услышанному. Попыталась что-то делать, но ничего не клеилось. Не выдержала и позвонила Даше,

– Как там ваш клуб?

– Нормально, а что? Есть новости? Видела Родиона Алексеевича?

– Не видела. Но было другое предсказанное им чудо. Был вестник.

– Какой такой вестник?

Я всё рассказала. Даша помолчала и промолвила,

– Убиться веником! Ну и ну! Ты мама точно сказала – фантазия бессильна против реальности. Ох, и удивлю ребят завтра.

– Знаешь Даша, теперь та баба будет плохо спать от страха, а я от любопытства.

Встреча шестая.

Январь был тёплым. После новогодних праздников люди выглядели вялыми. Но не мой начальник. Утром он вызвал меня и бодрым голосом сказал,

– Собирайся! Мой, так называемый, секретарь–референт заболела, и ты поедешь со мной вместо неё.

Мы отправились в путь на нашей испытанной «Волге» с водителем Мишей за рулём. Уже сидя в машине я спросила,

– Олег Михайлович, а куда мы собственно едем?

– В Камчатскую. Вроде как на разведку. Один добрый человек сказал мне, что там, на местной швейной фабрике имеются две установки пластмассового литья, неведомо как туда попавшие и совершенно им ненужные. А нам необходимые. Попробуем договориться. За деньги, или ещё как.

Я тут же вспомнила о назначенной через два месяца встрече. Меня даже охватил странный азарт – если она состоится, то где и как?

Шеф был в благодушном настроении, и неожиданно ударился в сентиментальные воспоминания, что было для него нехарактерно.

– Да, Вера Максимовна, Довелось мне однажды побывать в этой станице, но случай этот я не забуду. С него, собственно, и началась моя карьера начальника производства. Это происходило давно, где-то в конце семидесятых. Я ещё был молодой, и многое воспринимал совсем не так, как сейчас. Любопытное было время, позже его назовут «застой». Да, сейчас, в перспективе истории, на происходящее тогда я смотрю иначе, и понимаю многие моменты в тех процессах, а в ту пору…

Застой действительно был, только он был не в обществе, это было внутрипартийное явление, идейный кризис. А его и не могло не быть. Он заложен в самом фундаменте идеологии коммунизма. Ведь коммунизм, в сущности, есть религия. Но эта религия особенная, она основана на отрицании. Отрицании любого общественного устройства, как несправедливого, так и нормального. То есть коммунисты, по сути, есть перманентные разрушители любого существующего порядка во имя воображаемых химер.

Наилучшая среда для них – войны и революции. А вот мирное течение дел, размеренное обывание для них смерти подобно. Они при этом становятся лишним и абсолютно ненужным элементом в системе. Почему? Дело в том, что партия являет собой власть над властью. Эта власть может быть огромной, но она фантомная. Общество, как живая система, постоянно самоорганизуется, но каковы бы ни были формы организации, всё сводится к системе производителей–исполнителей и организаторов–управителей. Вот эти управители и есть реальная власть, поскольку прямо и конкретно влияют на экономические процессы и общественные связи, непосредственно руководят функционированием, а под каким соусом и названием уже неважно.

Партия может влиять на дела только опосредованно, задавая общее направление и благословляя людей, то есть чисто религиозными методами. Да, она в силах менять руководителей, и даже их расстреливать, но обойтись без них не может, хоть убейся, а потому зависима от них. И рано или поздно реальная власть явно или замаскировано занимает отведённое ей природой общества место, а фантомная власть либо рассеивается, либо занимает свою социальную нишу, вроде церкви.

Действительно, российский царизм и капитализм были несправедливым и социально отсталым строем. Уничтожили его. Установили Советскую власть и уничтожили её врагов. Всё, задача выполнена, можно бы и самораспуститься, а вот дудки! Этакий эффективный механизм на свалку? Но он функционирует только против врагов. А если их нет? Тогда можно назначить. И пошло. А тут ещё внешний враг подвалил. Победа над ним подняла авторитет партии неимоверно.

А вот за тридцать послевоенных мирных лет партия сдохла, кончилась, внутренне рассеялась. Осталась оболочка, структурная форма. К экономике, конкретным производственным процессам крайне трудно прилепить идеологию, она из другой сферы. Земля пашется, урожай снимается, металл плавится, лаборатории исследуют, дома строятся. Всё идёт заведённым порядком, и с какого боку здесь коммунисты и коммунизм? Люди женятся, рожают детей, работают, веселятся, и при этом совершенно не нуждаются в партийном контроле. В мирное время партия просто осталась без дела. Общественное состояние было вполне благополучно, не было безработицы, организованной преступности и наркомании. Реальных врагов советской власти тоже не было, за исключением жалкой кучки далёких от народа диссидентов, да и тех, похоже, держали на развод, чтобы оправдать финансирование органов. Что оставалось? Правильно. Имитация деятельности, иначе возникают нехорошие вопросы. А как это делать? Да очень просто. Обычным производственным процессам придавать идеологическое напряжение. И придавали, используя в основном военную терминологию – «Битва за урожай», «В авангарде науки», «Вести идеологического фронта», «Техника на марше», и тому подобное.

Часто это расходилось с обычным здравым смыслом – «Любой ценой перевыполним план». Ну, зачем составлять план, который необходимо перевыполнять? Тем более что перепроизводство в экономике приносит вреда не меньше чем дефицит. Завалили страну металлоломом и прочими отходами. Вообще, любое вмешательство партии в дела вносило хаос. Поначалу они, пока были в силе, то могли закрывать целые научные направления, но с течением времени всё больше стали работать по мелочёвке – стиляг гонять, дутых героев труда создавать, и всё в таком духе.

Дело в том, что за мирные годы выросло и вступило в жизнь целое поколение хорошо образованных людей, прагматиков, которые не верили в коммунизм, и для которых лозунги были темой для анекдотов. Вот помню такой. Возвращается муж из командировки и застаёт жену с любовником. Мужик здоровый, он начинает любовника жестоко избивать. Вот уже замахнулся ногой для завершающего удара, а жена, чтобы предотвратить убийство, кричит: – «Вася, ты же коммунист»! Вася, скрипя зубами, опускает ногу. Спасённый любовник, выползая, говорит: – «Слава КПСС». Эти слова огромными буквами горели неоном на высотных зданиях практически в каждом городе.

И вот эти люди почти вынужденно массой попёрли в партию, а в результате партия практически сменила своё содержание, стала ритуальной организацией. Съезды, пленумы и собрания стали ритуалами, иначе их уже не воспринимали. Всё потому, что некоммунисту было почти невозможно занять солидную должность, и вступление в партию стало ритуалом, позволяющим сделать карьеру. Эти новые коммунисты вовсе и не думали строить светлое будущее, а мечтали занять хорошее место в настоящем. И это был конец партии. Хозяйственники давно приспособились к системе – мелких функционеров прикормили, крупных использовали в качестве своеобразного лобби, а рядовых коммунистов держали за идиотов и эксплуатировали по полной. Вообще, я думаю, что если бы всё осталось по–прежнему, без демократической ломки, то лет через десять–пятнадцать партия рассосалась бы сама собой, а СССР стала бы обычной страной государственного капитализма без всяких революций.

Но в те годы коммунисты формально были ещё в силе. Я получил инженерное образование, и как многие вступил в партию. У меня была склонность к производству, но получилось так, что я пошёл по профсоюзной линии. Инженером на заводе я проработал недолго. Как-то заболел профорг, и меня поставили временно замещать. Болезнь затянулась, и по инерции меня переизбрали, так как дело я освоил. Потом был доклад на конференции, меня заметили, продвинули, и к тридцати годам я оказался в Облпрофе на небольшой должности, практически на побегушках. Непосредственным моим начальником был товарищ Ласкирёв, вальяжный такой мужчина, зам главы по строительству.

И довелось мне быть у истоков одного коммунистического движения, история которого прошла у меня на глазах. Закончилась она очень быстро и довольно странным образом. Закрыл это начинание один человек, простой рабочий, который написал всего два слова, оказавшиеся роковыми. Этого человека я больше не встречал, а хотелось бы. Любопытная, и даже загадочная личность.

Я слушала эту нудятину, и под мягкое покачивание машины пыталась не задремать, а Олег Михайлович сменил пластинку и стал рассказывать о конкретном случае, названым мною

Новелла о неудавшемся почине.

Вот как-то вызывает меня Ласкирёв и говорит,

– Есть задание тебе Костин. Сейчас объясню, а ты, если что непонятно – спрашивай, хотя ничего сложного не предвидится. Дело такое – в системе стройтреста есть предприятие, где выступил с инициативой один бригадир, член партии. На орден видно прицелился. Эта инициатива состоит в следующем – бригадир от лица бригады обратился к руководству с просьбой снизить расценки за произведённую продукцию, а взамен обещал увеличить производительность труда, чтобы компенсировать потери в зарплате. Не знаю, как он уговорил бригаду, и чего им наобещал, но с этой идеей вышел на руководителя парторганизации треста Крылова. Тот идею подхватил и вышел на обком. Там это дело одобрили, и поручили Крылову организовать почин, пока в рамках треста, а если пойдёт, то и расширить охват. Ну, так вот, завтра целая комиссия из руководства трестовского, разных экономистов и нарядчиков во главе с Крыловым отправляется в станицу Камчатскую, там есть деревообрабатывающее предприятие трестовское, для внедрения почина. И ты тоже отправишься с ними, как бы наблюдателем от профсоюза. Они заедут за тобой утром. В общем, проведут они там собрание, составят документ, подпишут, и ты подпишешь. А потом отчитаешься и всё. Дело плёвое. Вопросы есть?

– Есть. Я, наверное, что-то не так понял. Вы говорите, что суть почина в том, чтобы рабочие добровольно проголосовали за уменьшение собственной зарплаты? Это же бред! Или я действительно чего-то не догоняю.

– Конечно, не понимаешь. Это не бред, а элементы коммунистического отношения к труду. Вот смотри – отработать даром день в году «за того парня» тоже на первый взгляд бред, а если посмотришь в идеологическом ракурсе, то видишь иное.

– Так «на того парня» вроде как обязаловка, а здесь дело добровольное. Неужели работяги такие идиоты, что сами себе захотят урезать зарплату? Да ни в жизнь!

– Ну, пойми ты, Костин, дело совсем не в том, умные или глупые рабочие, а в самом факте собрания. Главное, чтобы оно состоялось, а оно состоится. По приказу директора. И, что там рабочие хотят или не хотят, совершенно неважно. Подписывать-то документ будет бригадир, а он подпишет.

– А почему вы в этом уверены?

– Опыт. Всегда так бывает. Против такого количества начальства работяге не устоять. Сробеет и подпишет что угодно.

– А если всё-таки упрётся?

– Чепуха, посулят чего-нибудь, или компромат поднимут, а, в крайнем случае, заменят на другого. Да не переживай ты за это Костин. Там люди опытные, в момент всё провернут, не впервой. А ты понаблюдаешь, подпишешь и всё. Завтра жду с докладом.

Ну вот, на другой день приехали мы в Камчатскую на это предприятие. Кабинет директора маловат, собрались в просторной приёмной. Начальник цеха пошёл звать бригадира, для предварительного ознакомления с вопросом, а директор уединился с Крыловым в кабинете. Зашёл какой-то странный тип, сутуловатый и с папкой подмышкой. Что-то начал расспрашивать, но директор, выйдя из кабинета, довольно грубо его выгнал, а нам сказал,

– Вы, товарищи, пока знакомьтесь с бригадиром, а я пойду готовить собрание, но учтите – он не подарок.

– Алкаш что ли? – спросила солидная дама.

– Да если бы, – вздохнул директор и вышел.

Позже я понял, что он просто смылся. Другая дама, помоложе, заметила,

– Я смотрела сводки по этой бригаде. План выполняется, и это единственная бригада в тресте, на продукцию которой нет рекламаций по качеству. Вообще нет. Необычно как-то. Они даже надбавку за это получают.

Тут вошли начальник цеха и бригадир, который, к моему удивлению, оказался молодым, не старше меня, статным человеком со смышлёными глазами. Начальник цеха сказал,

– Знакомьтесь, бригадир Коновалов.

При этих словах мою дремоту как ветром сдуло, и я стала слушать Костина с напряжённым вниманием.

И, обращаясь к Коновалову, продолжил,

– А это делегация из треста и другие важные представители. Суть дела они тебе сейчас объяснят.

С этими словами начальник цеха присел рядом со мной на свободный стул в углу. Вид у него был угрюмый. Тут зам управляющего треста начал было что-то Коновалову говорить, но тот решительно его перебил, и сказал,

– Товарищи! Насколько я понял, некоторое время нам придётся сотрудничать, а поэтому, давайте знакомиться по– настоящему.

– Вам же сказали товарищ Коновалов, что мы делегация из треста.

– Делегация состоит из людей. Мне как-то неудобно называть вас мужиком в синем пиджаке. Или обращаться к этой женщине со словами «дама в крашеном парике».

Одна из четырёх присутствующих женщин густо покраснела. Коновалов совершенно не был похож на ласкирёвского пролетария, робеющего перед начальством.

Начальник цеха негромко сказал,

– Ну, началось. Говорил же директору, чтобы отвертелся от этого дела, так уверяет, что не смог, надавили.

Он хмуро посмотрел на меня, и продолжил,

– Зря вы сюда приехали.

– Это почему?

– Потому. Не любит Коновалов всякие комиссии и делегации.

– Разве его любовь или нелюбовь имеет значение?

– Имеет. Полгода назад приезжала к нам комиссия по соцсоревнованию, так он им такое устроил, что теперь лет сто сюда носа не покажут. Как бы и вам не перепало.

У меня вдруг возникло чувство, что комбинатовское начальство просто побаивается этого Коновалова. Ну, а то, что было дальше, напоминало цирк, причём в роли клоунов оказались практически все члены делегации. Громким голосом бригадир обратился ко всем,

– Уважаемые товарищи! Вас много, а я один. Меня одного вы запомните легко, а мне запомнить вас трудно. И чтобы не перепутать, я запишу ваши представления. Это быстро.

С этими словами он достал большой блокнот и две авторучки – одна обычная, другая красная. Подошёл к крайнему стоящему мужчине, и попросил представиться. Тот пожал плечами и назвал свою фамилию. Коновалов аккуратно записал синей ручкой и продолжил,

– Должность?

– Технолог.

– И последнее – кто вас назначил в делегацию? Желательно назвать фамилию.

Технолог от такого вопроса занервничал,

– Не понял, зачем тебе фамилия? Разве не ясно, что всё организовано парткомом?

– Партком не фамилия. Должен же я знать с кем имею дело, кто именно вас назначил.

– Да с какой стати?

– Ясно. Так и запишем красным – по собственной инициативе. Распишитесь вот здесь.

– Да ты чё, бригадир? Какая роспись? Ещё чего?

– Хорошо, так и запишем красным – от росписи отказался.

Глядя на технолога, пояснил,

– Красный цвет означает сомнение в представленной информации, что даёт повод к её проверке.

Пока технолог хлопал глазами, Коновалов подошёл к следующему члену делегации. Это была дебелая дама, ранее предполагавшая пристрастие бригадира к алкоголю. Звали её Алла Фёдоровна, и она оказалась бухгалтером управления. На вопрос о том, кто её делегировал, дама промолчала, презрительно скривив губы. Но это не смутило Коновалова,

– Прекрасно, так и запишем красным – по собственной инициативе.

– Что вы городите молодой человек? Как можно по собственной инициативе?

– Ну, я не знаю как. Могу только предположить. Узнав, что собирается делегация на наш комбинат, вы взяли отпуск за свой счёт, и втёрлись в коллектив делегации. Вам лучше знать каким способом. Но вот вопрос – зачем? Есть у меня подозрение на этот счёт, и неплохо бы его проверить. Кстати, Пётр Адамович, – обратился он к начальнику цеха, – Там я видел, что склад с рубероидом не закрыт, а на территории посторонние люди. Как бы чего не случилось.

И пристально глядя на женщину бухгалтера, продолжил,

– Хорошо, что они пока на глазах, а потом?

Пётр Адамович ответить не успел. Алла Фёдоровна заревела басом,

– Да ты что? Охренел совсем? Намекаешь, что я приехала сюда воровать рубероид?

– Рубероидом не интересуетесь? Чем же тогда? Может метизами? Петлями никелированными, замочками красивыми? Вон, какая у вас сумка большая! Были тут до вас такие, только номер у них не прошёл. Мы на страже. И у вас не пройдёт, будьте спокойны.

– Да ты ненормальный!

– Напротив. Ненормальный тот, кто думает, что оставленный без присмотра рубероид никто не украдёт. Уведут в момент. Проверено опытом.

Нелепость и абсурдность обвинения ввергла Аллу Фёдоровну в шок, и некоторое время она только по–рыбьи зевала. Тут я заметил, что сидящая в углу за столом секретарша, тряся плечами, зажимала себе обеими ладонями лицо, едва не залезая при этом под стол. Остальные в недоумении переглядывались. Наконец, рыдающим голосом, Алла Фёдоровна обратилась к начальнику цеха,

– Пётр Адамович, да объясните вы этому идиотскому Пинкертону кто я такая!

– Коновалов! Это Алла Фёдоровна Волкова, бухгалтер управления треста.

– Вы уверены?

– Да, я её знаю, как облупленную.

– А когда последний раз вы её видели?

– Недавно, месяца полтора назад.

– Ну, вы даёте, Пётр Адамович! Да за это время её бросил муж, она сошлась с каким-то забулдыгой, поменяла фамилию, и её выгнали с работы за пьянку.

Присутствующие с интересом уставились на бухгалтершу, а у одной женщины от таких новостей открылся рот. С обезумевшими глазами Алла Фёдоровна подбежала к начальнику цеха, и, схватив его за рукав, прохрипела,

– Да скажите же, наконец, что-нибудь этому ублюдку, чтобы он не нёс чепухи!

Тот, неожиданно зло оттолкнул её руки, и сказал,

– Щ–щасс! Вы думаете, что мне хочется стать вашим соучастником?

– Соучастником чего?

– А того, во что вы вляпались. Выбирайтесь сами.

Совсем одуревшая женщина со стоном опустилась на стул. Коновалов же, как ни в чём не бывало, спокойным голосом её спрашивает,

– А паспорт, гражданочка, у вас при себе?

Алла Фёдоровна собралась что-то ответить, но он, выставив ладонь, её опередил,

– Понимаю, вы правы. По закону у меня нет на это полномочий, но ничего страшного, предъявите паспорт тому, у кого эти полномочия имеются.

Раздался голос Петра Адамовича,

– Коновалов, опять наряд будешь вызывать?

– Не знаю, не решил ещё, может быть, участковым обойдусь.

Пётр Адамович обратился ко всем,

– Товарищи, довожу до сведения – тем, кто отмечен у Коновалова красным, придётся давать объяснения сотрудникам милиции, и скорее всего в самом отделении. Но ничего страшного, скорее всего сразу же и отпустят. Я уверен, что среди вас нет натовских диверсантов. В отличие от Коновалова.

Соседка бухгалтерши спросила,

– У вас, что, и милиция сумасшедшая?

– Нет, милиция у нас как раз нормальная. Просто у них есть тяжёлый опыт общения с товарищем Коноваловым, поэтому они предпочтут пообщаться с вами.

И тут раздался полный ярости голос Крылова, который, выйдя из кабинета, некоторое время пребывал в недоумении,

– Что здесь происходит, чёрт побери? Что всё это значит? Что это за балаган?

Коновалов среагировал мгновенно, и сразу подключился,

– Совершенно верно товарищ! Самый настоящий балаган. Понаехала куча народа непонятно зачем, утверждают, что по собственной инициативе, хитрят, скрывают что-то. А вы, простите, кто? Судя по всему, вы важное должностное лицо, Командирскую повадку не скроешь, видно сразу.

От такого натиска Крылов как-то стих, и назвал себя и свою должность. Коновалов записал в блокноте, и сказал,

– Вам я не буду задавать вопрос о полномочиях, потому что вы действительно сами можете проявлять инициативу. Осталось немного, один звонок, и к делу. Кстати, вы не могли бы показать свой партийный билет?

– Да ты кто такой, бригадир? Очнись! Буду я всякому показывать!

– Ага, значит, не можете. Так и запишем – партбилет показать не может, поскольку его потерял.

От такой наглости Крылов даже растерялся,

– Ты чего там пишешь? Охренел совсем! Как это, потерял?

– Вам лучше знать товарищ Крылов как всё произошло, и каким образом вы его утратили. Может жинка в брюках постирала, а может, где по пьянке посеяли. Это уже не имеет значения.

Надо сказать, что всё происходило в быстром, ненормально ускоренном темпе, вероятно специально заданным Коноваловым. Это даже гипнотизировало. Не успевали отреагировать на одно, а Коновалов подбрасывал уже другое абсурдное утверждение, не давая передышки на осмысление и отпор. Пока Крылов подбирал подходящие к случаю матюги, Коновалов уже говорил секретарше,

– Катя, найди номер товарища Фелюгина, третьего секретаря обкома, сейчас сделаем ему звонок. А вы, товарищ Крылов, не волнуйтесь. Если товарищ Фелюгин в курсе ваших дел, то всё будет в порядке, и мы продолжим сотрудничество.

Крылов взвился,

– Да вы что? При чём здесь Фелюгин?

Коновалов напрягся, и взгляд его стал хищным,

– Так значит товарищу Фелюгину ничего не известно о том, что вы здесь затеваете? Вы это имеете в виду, товарищ Крылов?

– Конечно, не знает. Он же совсем по другому ведомству.

– А вот тут, товарищ Крылов, вы ошибаетесь. Дело оказывается гораздо серьёзнее, чем я думал. И позвонить товарищу Фелюгину теперь я просто обязан. Катя, нашла номер?

– Сейчас, – отозвалась Катя.

Крылов заволновался,

– Да в чём дело? Почему Фелюгин?

– Товарищ Фелюгин имеет немалый авторитет среди рабочих нашего цеха, он для нас образец человека и коммуниста. Более того, он является кандидатом в почётные члены нашей бригады, и было бы неправильно оставлять его в неведении относительно творящихся здесь дел. И хорошо, если вы прибыли сюда с добром. Но вам не сойдёт с рук, если вы приехали агитировать против советской власти или за свободный выезд за границу. А вдруг вы, страшно даже подумать, явились к нам с целью опорочить имя самого товарища Фелюгина?

Нет и нет! Я сейчас же сообщу товарищу Фелюгину, что некто, называющий себя Крыловым, человек, потерявший партбилет, проник на территорию с неясными целями, возможно подрывными. А может быть ты, чмо брюхатое, диссидент, специалист по идеологическим диверсиям? Тогда надо сразу в «контору». С такими гадами у меня разговор короткий. Нет, всё-таки сперва Фелюгину, а потом по обстановке.

В этот поток попытался вклиниться зам управляющего,

– Послушайте Коновалов, не сходите с ума, мы же пытаемся вам объяснить….

Но Коновалов резко его перебил,

– Ага! Сообщник! Сядьте на место и не делайте резких движений, иначе я буду вынужден вас связать. Учтите – у меня есть армейский опыт задержания шпионов. Упакую в момент.

Ну и хитрецы! Даже баб понабрали для прикрытия, в расчёте на нашу простоту. Не пройдёт! Катя, скоро?

Все оторопело молчали. Я думал о Ласкирёве. Если бы сейчас его сюда, то что бы он сказал теперь о тёртых партработниках, легко обрабатывающих бригадиров? Послышался голос Петра Адамовича, который злобно глядел на Крылова и бормотал,

– Идиот! Будет тебе сейчас почин. Предупреждали же русским языком – нечего здесь делать. А теперь готовься.

– К чему? – спросил я.

– Разве не видите? Коновалов их специально провоцирует на какую-нибудь грубость или глупость. Как коршун ждёт повода, и тогда….

– Что?

– Да свяжет ремнём, кляп в рот, и сдаст в КГБ. Для него не проблема, не впервой уже. Лось здоровый, при нужде всех тут уложит. Пока оправдаешься – карьера к чёрту, а ему хоть бы хны, он же не коммунист.

Женщина рядом сказала,

– Боже, как во сне. В жизни бы не подумала, что такое бывает. А почему вы не вмешаетесь Пётр Адамович?

– Неохота рядом с Крыловым связанным лежать, а потом оправдываться неизвестно за что. Я Коновалова получше вас знаю, рисковать не хочу.

Но Крылов сломался. Глянув в горящие азартом глаза Коновалова, он понял, что этот дуболом действительно сейчас позвонит ничего не подозревающему Фелюгину, и вывалит тому всю эту ахинею. Дальнейшее представлять было сложно, к тому же времени на анализ уже не было – секретарша набирала номер телефона.

– Товарищ, э–э, Коновалов, если вы хотите звонить в обком, то звоните товарищу Кирееву, он в курсе нашего мероприятия. И это, партбилет я не терял, если желаете, то можете взглянуть.

Коновалов положил трубку, подошёл и посмотрел на раскрытую книжечку в руках Крылова, внимательно сличил фотографию с оригиналом, и, просияв, сказал,

– А что? Я вам верю. Вон, какие на фотографии у вас честные глаза. Преданность партии из них так и прёт. Всё. Снимаю с вас подозрения товарищ Крылов.

И, обращаясь ко всем,

– Надеюсь, вы товарищи не обижаетесь на мою бдительность. Сами понимаете – живём в империалистическом окружении, да и внутренний враг не дремлет. Лучше уж перебдеть, как говорил кто-то из великих, кажется Дзержинский. Впрочем, неважно кто, важна актуальность. Итак, продолжим знакомство. Я думаю, красная ручка уже не понадобится.

И процесс пошёл быстро. Женщина рядом оказалась экономистом Еленой Павловной. Я, не колеблясь, назвал Ласкирёва и его должность.

Коновалов задумчиво произнёс,

– Знакомая фамилия. Однако спасибо товарищу Ласкирёву. Радетель. Послал представителя. Надеюсь, в случае ущемления прав рабочих, вы обязательно доложите по линии. А где товарищ Мылов?