Текст книги "Капитан Удача"

– Зачем? – Уле заморгал с неподдельным любопытством.

– Чтобы зарегистрировать мой номер.

– Не понимаю. Его просто аннулируют, когда вы перестанете платить.

До въезда в автономии Форт был уверен, что родился, жил и умер в самом свободном и демократичном из обществ. Он с детства затвердил, что Федерация – светоч свободы, и благодать её демократии – предмет зависти всех иномирян, особенно тоталитарных и имперских. Правда, в Федерации систематически случались мелкие и крупные свинства, кто-то мёр с голоду, кого-то убивали, всюду проверяли документы, происходили облавы, иногда бомбили жилые кварталы, обыскивали на улице и молотили дубинками, перлюстрировали бумажную и электронную почту, составляли горы досье на неблагонадёжных – но с этим федералы как-то свыклись, и гордиться свободой оно не мешало.

Но тут он неожиданно осознал, что до сих пор жил, как в Буолиа на выселках, и лишь сейчас узнал, что такое настоящая свобода.

Он мог назваться любым именем и даже огрызком вместо имени, и никто не требовал от него удостоверить свою личность. Он мог разгуливать в карнавальной маске, и никто не заставлял её снять. Он, совершенно чуждый туанцам, непринуждённо разъезжал и расхаживал по их планете, и если им слегка пренебрегали, то лишь по сходству с расой, в незапамятные времена спалившей мир, а в остальном не чинили никаких препятствий.

– Расскажи, что разрешено вашим... в рамках закона, – попросил он Уле.

На завтрак Сихо грела остатки ужина. Всем хватит поклевать, даже тяжёлому Возчику; он неедяка, словно постится.

Сихо думала о Расстриге. С началом суток, едва солнце зашло, Лье плавно свернул ухаживания, и его вынесло из кельи – побалагурить с милицейскими охранниками, узнать, кто поступил за день в Лазурную Ограду. Оч-чень непростой муун этот Расстрига. Притворяется бездельником – а всё примечает, всё на ум берёт. И той ночью... Сихо подёрнуло по телу холодком – двоих ухлопал, как конфету съел! Теперь обхаживает, улещает, чтобы, значит, полюбила и не выдала. Ишь, хитрый! О цветах поёт. Она вздохнула над вкусно дымящим судком и недовольно скосила глаз на затёртые крем-пудрой женские пятна, расползшиеся по тылу кисти. Любовный яд, хуже нет! И в храмовую больницу топать неохота – лежать, ждать, пока насосы прогоняют через себя лимфу...

– К чему ты испытываешь тяготение? – нудил Нию, по немощи способный толковать лишь о законах и профессиональном образовании. – Я бы, поверь опыту, советовал учиться на строителя.

Сихо открыла рот, желая ответить, что скреплять стенные панели ей не по плечу, пусть этим верзилы-нидэ занимаются. Но тут вошёл Возчик – и рот Сихо замер нараспашку.

Не нуждаясь во сне, Форт за ночь обстоятельно изучил её подарок, перечитал все рекомендации визажистов, сделал выводы и подобрал подходящий, на его взгляд, макияж, чтобы вполне соответствовать стандартам ТуаТоу.

Когда он явился компании в полной боевой размалёвке совершенного мужчины, эффект превзошёл все ожидания. Лье издал стон: «Ооо, не могу!!» – и повалился на лежак, стуча руками, как в агонии. Нию так громко сглотнул слюну, словно подавился собственным языком, а Уле в панике вскочил, крича:

– Салфетки! Воды! Какой ужас!

– Что-то не так? – заворочал Возчик головой.

– Не трожь термос!!! – Лье метнулся наперехват, чтобы Уле впопыхах не умыл Возчика кипятком.

Сихо захохотала, потом завизжала со всхлипами, смущённо сунув лицо в ладони.

– Нии, кто тебя надоумил?!

– Прошу, – как положено смехачу-затейнику, Возчик хранил ледяную невозмутимость, – объясните мне, что неправильно.

– Цветистый! – изнемогал Лье, корчась на ложе. – Сухостой в цвету!..

– Нии, так нельзя, – Уле подступал с намоченной салфеткой. – Ты же неплод. Люди засмеют. На, сотри.

– Странно. Я действовал по инструкции, – взяв влажный листок, Возчик стал снимать грим. – Написано: «Между фазами приемлемы фасоны...»

– Где у тебя между? ты же без индекса! – у Лье от смеха выступил наливной румянец. – А... не сердись, хорошо? я только спрошу. У вас, может, свой обычай? ну, в колонии?

– В нашей колонии красятся только мункэ, – Форт избавился от полос и растушевок узора, очистил руки и смял салфетку. Свойство блокировать мимику показалось ему даром Неба. Спасибо, что не вышел так на улицу. В общем, дёшево отделался – всего-то четверых насмешил. Правда, в галерее слышалось со стороны: «Ой, ой!», – но он не догадывался, к чему это относится.

– Возчик, не принимай за обиду! – Лье примиряюще замахал гибкими руками. – Слишком неожиданно это всё выглядело! Ну, ошибся ты, с кем не случается. Колонисты так чудят порой... очень давно вы от людей оторвались!

– Я не думала, – каялась Сихо, – я от чистой души подарила... Хочешь, Возчик, я наложу тебе краски, как надо? Очень тоненько, чуть-чуть.

После, когда Возчик ушёл по делам в город, она призналась Лье:

– Кожа у него как неживая, задубелая. Несчастный он! А руки ловкие. И верно, пахнет, будто вымытый, словно мыло в кожу въелось.

В ответ Лье, едва касаясь, провёл кончиками пальцев по её щеке и втянул её запах. Она захотела дать ему пощёчину, но передумала и лишь предупредила опасливым шёпотом:

– Я тебя боюсь.

Файтау запомнился Форту какой-то туманной, неяркой красотой. Смущало отсутствие твёрдой прямоты пересекающихся улиц, но понемногу он освоился и ощутил, что в какой-то мере может подражать походке туанцев. Он стал более непринуждённо наблюдать за всем вокруг, загнав тревогу поглубже – ей, как сторожевой собаке разума, следует знать своё место, а не будоражить рассудок непрестанным беспокойным лаем.

Дело было даже не в возможности бродить где вздумается, не боясь полиции. Форт прекрасно помнил свой город с его чередованием тесно громоздящихся ввысь бигхаусов, населённых манхлом щербатых руин, охраняемых благополучных районов и серых пространств дешёвых домов на окраинах, с торчащими полицейскими башнями в нимбах багровых сигнальных ламп и штырях следящих антенн. Стелющиеся облака ядовитых заводских дымов и молитвы о перемене ветра, чтобы тучи раздирающей горло взвеси унесло в другую сторону. Сообщения об уровне радиации в утренней сводке погоды и восходящие огни корабельных дюз над космодромом. Искусственная брикетированная еда, похожая на пищу киборгов...

Здесь ничего этого не было и в помине. Он исколесил немало лиг, но не видел ни заржавленных кривых строений, ни дорог в колдобинах, ни холмистых свалок, курящихся тошнотворной гарью, вообще ни клока невозделанной, заброшенной земли. Города туанцев не росли вверх, они стелились извивами вдоль рек, и светлые тонкостенные дома походили на этажерки с цветами, где ярусы жилищ то выступали, то были углублены в тень; сколько-нибудь заметное уплотнение и высота зданий встречались в деловых центрах, но шаг в сторону – крыши разрежались зеленью, тонули в ней, и город быстро рассыпался на кучки пригородов, органично вписанных в рельеф местности. Ни дымка, ни выбросов в атмосферу, ни выхлопов – топливных движков тут словно не знали, зато вращались трёхлопастные ветряки, и крыши отблёскивали солнечными батареями.

И еда. Шука и Эну в поездке пришлось накормить; так он наглядно узнал, чем питаются туанцы. В первый момент подумалось, что продукты – муляжи из синтетических белков и нефтяного жира. Он следил, как льеши едят. Съев по куску, они уставились друг на друга. «Настоящее», – блаженно шепнула Эну, облизывая пальцы, и оба накинулись на содержимое квадратной тарелки-кюветы. «А можно ещё, отец?» Меж тем сидели они не в элитном ресторане, а в вокзальной столовой «скорая пища». В Сэнтрал-Сити продовольствие из фермерских хозяйств доступно далеко не всем и не везде; нередко оно было завозным с других планет, вроде экологически чистой Мегары.

Видимо, подлинное ощущение независимости приходит не от ежедневных мантр-заклинаний о свободе, льющихся из телевизора, а в тот момент, когда ты можешь дышать чистым воздухом, жить не в номерной ячейке, а в доме, есть пищу, а не пластмясо родом из синтезатора, к не чувствуешь, что твой телефон прослушивается, твои слова записываются, а твои воззрения анализируют невидимые некие в погонах и с дипломами психолингвистов.

Вот с верой здесь было напряжно – милиция, суровые обители... Но ведь должны быть у цивилизации хоть какие-нибудь маленькие недостатки!

Уле времени даром не тратил – пока Форт осторожно изучал возможности спутникового телефона, не рискуя пока выходить на «Вела Акин», врач связался со своим Единством, и по возвращении Форт обнаружил в келье двух новеньких – бесполого и мункэ. Скромно одетые в тёмное, они обсуждали с Нию какие-то юридические казусы, связанные с трудоустройством.

– Вот, Возчик Нии, наш клиент, – радушно представил его Уле. – Пройдёмте к нему и поговорим.

– Мы вас слушаем, – бесполый вёл себя с тщательной вежливостью. – Никакой записи не будет. Это предварительное обсуждение; мы выясним, какие у вас трудности, и обсудим, что можно сделать. Брат Книгочей предупредил, что дело ваше – весьма деликатное. Секретность мы соблюдаем полностью.

– Нии, доверяйте им, – подбодрил Уле.

– Меня зовут Фортунат Кермак, – начал Форт. – Я законтрактован контуанской фирмой «Вела Акин» как капитан космического грузового судна «Холтон Дрейг». Мы стартовали с космодрома Икола-2...

Юристы мало что не почернели лицами и, обменявшись безмолвными взглядами, дружно поднялись и вышли из кельи, не прощаясь.

Когда готовишься в мастера устного жанра, после такого дебюта впору задуматься о смене амплуа. Форт в полном недоумении посмотрел на Уле, который тоже заметно изменился в цвете.

– И какую непристойность я сделал на этот раз?..

– Небо святое, пресветлое... – вдохнул Уле, отчаянно поводя головой. – Что же вы раньше молчали про Иколу-2?!!

– Да я вообще про всё молчал! Объясни, что произошло?!

– Вы – эйджи, – Уле схватился за лоб, словно его внезапно охватило жаром лихорадки. – Небо... но до чего вы похожи на неплода!

– Хватит про неплодов, надоело! Говори, в чём загвоздка!

– Единство... мы... О, как бы вам сказать... Мы сейчас боремся с кораблями «Вела Акин». Зачем вы молчали?!.. Фольт, вы оказалась в крайне неприятной ситуации.

– Это я понял ещё на орбите, когда нас подбили военные. Мой бортинженер погиб. Да, я застрелил стражника, но, чёрт подери, почему эти двое встали и ушли?!

– Вам объясняли, зачем вас нанимают? – наклонился Уле; цвет горя стал покидать его лицо.

– Перевозка па Атлар каких-то гранулированных химикалий. Это законная работа, нас обслуживали на легальном космодроме...

– Я не о том. Значит, вам неизвестна подоплёка? Помните, я говорил о забастовке пилотов?

– Да; но что общего между «Вела Акин» и...

– Они воспользовались вашим незнанием языка и обстановки, – почти причитал Уле вполголоса, стискивая переплетённые пальцы. – Фольт, «Вела Акин»– преступная фирма, руководимая ворами. Они наняли корабли, чтобы разрушить забастовку. Сколько вам пообещали заплатить?

– Обещали хорошо – пять тысяч за рейс, три бортинженеру, – у Форта начали закрадываться самые страшные для честного пилота подозрения – что его использовали, как...

– Отов?

– Нет, бассов.

– Переведите в оты!

– Две четыреста для капитана, а для...

– Фольт, это гроши! вас наняли за сущие тиоты! Туанский капитан грузовика не пойдёт в рейс меньше чем за семь тысяч! Вы осознаёте?! На вашем примере цену труда сбросили почти втрое!

– Ты хочешь сказать, что я – скэб? – с болью далось Форту противное, грязное слово. – Штрейкбрехер – так?

– Да, ломатель забастовки.

Сила, с какой Фольт опустил кулак на пол, испугала Уле. Казалось, всё в келье вздрогнуло, а прозвучавшее ругательство лингвоук не сумел передать иначе, как «Бу-бу!»

– Уле, я говорю правду, – совладав с собой, выговорил Фольт. – Я ничего не знал о пилотах. Клянусь! Иначе я отказался бы от найма. У нас на такое соглашается лишь последняя мразь.

– О, думаю, вы говорите искренне. Но поймите и нас! Мы поддерживаем профсоюз пилотов, иначе Единство рискует потерять авторитет у одной из самых высокооплачиваемых категорий рабочих. Мы выступаем за всех, кто может жить, лишь продавая знания, умения и навыки. Это сложная работа; вы видели, где я оказался из-за неё... И случай пилотов тем сложнее, что у них смешанный кастовый состав – ведь космолётчиков набирают не по знатности, а по особым требованиям к выносливости и быстроте реакции. Вот мы и подключились, потому что помогаем без учёта кастовых различий.

– Выходит, я зря завёл тебя на это, – проговорил Форт, начав подниматься. На нём каменным ярмом лежал позор пусть невольного, но настоящего предательства, пилотского бесчестия. – Я не туанец и не состою в вашем профсоюзе. Мне нечего решать с вами.

– Нет, погодите! – Уле вскочил раньше. – Не уходите! Я сейчас верну юристов. Они сильно расстроены, но дело поправимо. Вы даже представить не можете, как вы нам нужны!

– Это ещё зачем? – насторожился Форт.

– Вы не знакомы с кое-какими подробностями. Конечно, телевидение их почти не освещает, вы и слышать не могли... Вас сбили, ведь так?

– Видимо, атаковали сквозным оружием, – заметив интерес Уле, Форт предпочёл высказаться более округло.

– Вот-вот. Теперь это чрезвычайно важный пункт в споре с «Вела Акин». Единство – я уверен! – предоставит вам помощь, какая понадобится, если вы детально опишете, как случилось, что корабль попал под обстрел.

– Я ни звука не скажу, пока ты не растолкуешь, почему Единству нужны эти сведения, – вновь сел Форт. – И почему они стоят так дорого, что ты готов обещать полную поддержку мне, чужаку. Кстати, где гарантия, что твои дружки сейчас не звонят в полицию?!..

– Храни нас Небо от такого безрассудства! – испуганно побледнел Уле. – Храмовое убежище и тайна! К тому же юристы обещали вам неразглашение.

– Знаешь, люди часто говорят одно, а делают совсем другое. Особенно когда дело касается денег или каких-нибудь групповых интересов.

– Мы, – Уле вытянулся, словно его оскорбили, – потому и существуем, что держим слово и верны принципам. Если бы мы предавали, то давно бы развалились. Кто нам тогда поверит?.. В конце концов, вы тоже рабочий, хоть и из другого мира. Не сомневаюсь, что у вас наниматели так же стремятся снизить заработки, увеличить нормативы и рабочий день. Знаете, во сколько лет я впервые вошёл в фазу?

– Я не спрашивал тебя о личном.

– Считайте, что спросили, – нетерпеливо повёл рукой Уле. – В двадцать! позже всех сверстников! А почему? учился как безумный. Надо мной смеялись: «Книгочей бесполый!» Они становились фазными, а я оставался просто человеком. Трудовая перегрузка и усиленная нервная активность тормозят и заглушают фазовые переходы. Догадываетесь, чем грозит нам усталость? Массовым бесплодием. А размножаться перестанут самые способные – цветы нации, носители лучшей наследственности. Кто будет рождать вместо них? мутанты и бездельники. И это при том, что мы утилизуем каждого восьмого малька и каждого десятого – стерилизуем. Угнетая биологию трудящихся, мы лишаем себя будущего. Ещё лет семьсот-восемьсот, и если ничто не изменится, вся экономика будет работать на прокорм инвалидов и льготников, а космические корабли мы переплавим на костыли и протезы... И не думайте, что это не коснётся вас. Может быть, наши цивилизации и не друзья, но я убедился – вы, как человек, готовы понять, что у нас немало общего, и нас тревожит одно. Помогите нам, и мы отдаримся.

– Конкретно, – твёрдо сказал Форт. – Чего вы от меня хотите?

– Лакут, – Уле присел совсем рядом. – Система Лакут. Вам знакомо это название?

– Положим, – не моргнув глазом, солгал Форт.

– Ваш корабль имел на борту Лакут?

– А как насчёт организовать мне свободный выезд с планеты?

– Так «да» или «нет»?

– Ты не ответил на мой вопрос. И сдаётся мне, твой ответ от моего не зависит. У вас принципы, а мне не хочется сидеть в вашей тюрьме из-за того, что мне продали плохой переводчик.

– Я должен посовещаться с руководством, – отступил Уле. – Я не могу один санкционировать такие... мероприятия.

– Вот и подождём, пока твоё руководство дозреет до решения. Надеюсь, у вас найдется время для раздумий.

Уле едва не заскрипел зубами. Последние корабли, арендованные «Вела Акин», готовились покинуть Иколу-2, а с ними вместе улетал секрет: установили на грузовиках «Филипсен» аппараты Лакут, или они летели не оснащенными? То есть сейчас на оставшихся судах наверняка уже стояло все, что должно стоять – но на сбитом грузовике?..

– Я потороплю их. Но обещайте мне не покидать убежище насовсем. Пожалуйста!

– Ты хочешь вовсе запретить мне выходить из храма?..

– Договоримся так – не дольше, чем на три часа.

– Подходит. Даю слово. Само собой, моё имя и то, откуда я, остаётся в секрете.

– Фольт, – глаза Уле остановились, не мигая, – неужели вы думаете, что я могу разоблачить вас, который меня...

– На твой счёт, душа моя, я ничего не думаю. Но за всех своих ты отвечать не можешь.

– Я сейчас же отведу их в молельню и возьму с них обет молчания. Это вас успокоит?

– Вполне, – кивнул Форт, подумав: «Пора звонить в „Вела Акин". Конечно, они поступили со мной по-свински, но... плоха та мышь, которая одну лазейку знает. Надо разведать, что это за штука – Лакут, и что она значила для нас с Марианом».

Блок 11

«Мэгги Грэхан» покинула Иколу-2 без помех, с часу на час заканчивалась погрузка балкеров «Ватер Хорс» и «Моранж». Судейская палата автономии Договорных Патрициев, где находилась Икола-2, вновь отклонила иски Единства и Главштаба; тормозил и правительский арбитраж – Луи Маколь улыбался, приветствуя ведомственные нестыковки. Затем он мрачнел – армейцы, пользуясь правом промежуточной посадки, опустили на Иколу-2 небольшое судно, доверху начинённое разведывательной аппаратурой, нагло инсценировали поломку и теперь неторопливо изучали на расстоянии терминал химических грузов, где заполнялись «Феланд-44» и «Гвардеро». На «Феланде-44» обвалом сыпались неполадки – то рвался рукав подачи гранулята, то обнаруживались дефекты в переборках засыпных отсеков или выходила из строя магистраль нагнетания газа-наполнителя; всё это вызывало нездоровый интерес технической инспекции и влекло за собой дополнительные траты – тому на лапу, этому на лапу. Нервничая, Маколь отрядил на Иколу-2 своего специалиста (тоже не бесплатно!), но технарь, облазив «Феланд», нашёл лишь то, что корабль стар и сильно нуждается в ремонте.

– Без тебя знаю! – отрезал Луи. – Лишь бы поднялся и до Атлара долетел, а там хоть тресни. Но рукав подачи – он-то наш, почему же лопнул?

– Его уже списали; мне не удалось его исследовать. Господин заместитель директора, у экипажа эйджи есть подозрения, что...

– Что?!

– Что на судне завелись гремлины.

– Кто-о?..

– Вид паранормальной фауны, разумный и зловредный. Это существа ростом около тридцати шести ногтей...

– Ты спятил?!

– Я справился в информотеке. Данных на гремлинов немного, но они есть. Гремлины ненавидят и портят технику. Обычные средства борьбы с корабельными паразитами против них неэффективны, рекомендуется провести над судном религиозный обряд...

– В мясорубку все обряды. Чем ты там надышался в отсеках? Выкинь из головы сказки и ищи вредителей.

– У них перепончатые лапы, – растерянно бормотал техник на том конце линии связи.

– Все перепончатые – из Единства. Я срежу с тебя половину жалованья, если не найдёшь, где они наследили своими лапами. Немедля садись и пиши заявление, чтобы сменили бригаду грузчиков. Да в темпе, в темпе!

– Их профсоюз...

– Ещё раз это слово мне произнесёшь – срежу три четверти. И пойдёшь на доклад к старшим ворам.

Техник встал так, чтобы никто не мог видеть смену цвета на его лице. Просторы Иколы-2 пугали его, бездна неба над головой заставляла опускать глаза долу; его раздражал солнечный свет и нервировали тени осенних облаков – рождённому в искусственном мире КонТуа чужды любые природные явления. Он боялся, что ушастый зверёк, прикормленный обслугой терминала, укусит его за щиколотку. Но угроза отправиться на отчёт к большим ворам была куда страшнее. Владельцы «Вела Акин» просто вычеркнут неугодного, и выметайся с уютной станции на какой-нибудь позорный объект, где по коридорам ходят в кислородных масках, а воздуха в каюту подают ровно столько, чтобы дышать через раз.

– Приложу все усилия, господин заместитель директора. Сделаю как надо. Не сомневайтесь во мне. Да, я видел здесь муунские ароматы местного производства, натуральные, в оригинальной упаковке...

– Привози, – от подношений Луи никогда не отказывался, и это был шанс его задобрить. – Сравним с той пакостью, что продают у нас.

Злосчастный техник вовремя напомнил Луи про оборот контрабанды. Партия агрегатов формата «фабрика-на-кухне», способных вырабатывать за сутки до двух унций суррогата женских соков, застряла на досмотре у кудлатых яунджи. Лохмачи не сумели понять, что это за приборы и для чего предназначены (где им, недоразвитым!), но отказались пропустить как «комбайны хозяйственные многоцелевые, 49 шт». Вымогатели!

– Кто нам мешает?

– Первый таможенный инспектор. Нужна его виза.

– Второй инспектор возьмёт впятеро меньше; знаю я этих псов. Отключите первого деньков на двадцать, чтобы вообще забыл, как визируют. Сотрясение мозга, воспаление печени, обморок – сами придумайте, что. Второй упрётся – его тоже. Но другим способом. Или намекните, что с ним будет то же самое. Про его детей поговорите – как здоровье, не опасно ли ходить из школы. Местные кадры для таких дел надёжны?

– Масонские отщепенцы. Говорят мало, бьют профессионально.

– Меня больше интересует, смогут ли они незаметно положить приправы в еду.

– Сумеют. Повара уговорят.

– Тогда действуйте. Я жду результатов, а не обещаний.

Производить фазовые суррогаты на КонТуа рискованно – у агентов ОЭС превосходные анализаторы, вмиг определят, что концентрация продукта в воздухе на порядок больше, чем число мункэ в помещении. Планетарные имперцы за работу на агрегатах заломят столько, что зашатаешься, опять же вывоз сложен. А наскоро обученные операторы-технологи из тех же эйджи и яунджи стоят какие-то тиоты, развозить же от них суррогаты по колониям просто и дёшево.

Фунты, фунты, целые бушели продукта! Прибыль безумнейшая! А за отравления и половое сумасшествие пусть отвечают те, чьи марки стоят на упаковках.

– «Моранж» и «Ватер Хорс» загружены, господин заместитель директора. Начата предстартовая подготовка.

– Чем скорей, тем лучше, Хъят. Отправляйте их живей, не мешкайте. Все задержки будешь обсуждать с бойцами Ухала, в роли тренировочного чучела.

– Понял, господин Маколь!

– Поторапливайся, душенька.

– Маколь, ты разобрался наконец с тем шофёром? – это Ухал, он тоже ничего не забывает. – Путёвка на зимнюю» сторону Атлара вакантна. Буран, бодрящий холодок, воздух во рту замерзает... Что-то работа у тебя не клеится, Маколь. Слушай, а ты в самом деле кончал университет? Или надул моих кадровиков? Это я шучу, милый. Можешь засмеяться.

– Ха-ха, – обозначил смех Луи. – Хотите, старший сын, я тоже вас повеселю?

– Попытайся, если сможешь.

– На одном из кораблей той партии завелись духи с перепончатыми лапами, ростом в сорок ногтей. Отгрызли рукав подачи и проели переборку. Мистика!

– Забавно, – промычал Ухал угрюмо. – Грузчиков сменил?

– Сразу же.

– Распорядись-ка, милый, подать в суд на профсоюз. Пусть и они похохочут. Организуй разбирательство о преднамеренной порче, самое меньшее – о нарушении технологических норм. И помни о шофёре, даже во сне и когда гадишь.

– Ни о чём другом я и не думаю.

Простившись с Ухалом, Луи некоторое время сидел в неподвижности, без мыслей. Баланс обычных производственных затрат и расходов на взятки, шантаж и физические акции отнимал массу нервной энергии. Хотелось утешиться чем-нибудь людским, обычным. Смочив в канцелярской подушечке наконечник гормонального счётчика, Луи приставил его к горлу под челюстью (так, снизу, некоторые стреляют себе в голову), выждал и взглянул на табло индикации. За сутки прирост составил всего 1/400. Превращение затягивается.

Гнусно было бы на взлёте фазы оказаться на Атларе и видеть вокруг лишь зверообразные рожи аларков, скруглённые клювы их носов, редкую шерсть полысевших за зиму черепов – и ни одного тонкокожего личика в зовущем узоре. Кермак молчит. Неужели попался?.. Нет, иначе Главштаб вёл бы себя по-другому.

– Баркутэ! – крикнул он со злостью.

Нидэ была чуть выше его и шире в кости, белым-бело затёртая до ровного оттенка бесчувственного просто человека – одни красные брови намекали на скрытое состояние. Она любила бесить планетарных обритой, как у монашествующего олха, головой, ньягонскими шортами, открытыми ногами и руками.

– Да, господин заместитель директора?

– Баркутэ, ты меня любишь?

– Нет, – нидэ приняла более удобную для стояния позу, скрестила руки на груди. Она вела себя равнодушно, будто он спросил о погоде. Впрочем, на КонТуа о погоде не спрашивают.

– Вот так всегда, – Луи начал искать пульт в ящике стола. Баркутэ следила за его рукой внимательно, но без волнения. Он сердит, конечно, но лишнего не сделает. Код беспроводного доступа к вживлённой в неё системе волокон и узлов-бусинок – его личный. Когда Луи Маколя убьют (ибо мало какой из замов по особым поручениям умер своей смертью), код перейдёт к его преемнику. Возможно, однажды код применит директор Ухал, приказав ей хлопнуть Маколя. Когда это произойдёт? через год? через минуту?

– Тебе не скучно у меня служить?

– Нет. Иногда, когда вам бывает тошно, вы заводите со мной беседы о всякой ерунде. Вас интересно слушать, вы красиво говорите. Может быть, вы самый образованный в семье.

– Спасибо. – Наблюдая за её глазами, Луи активировал пульт. Бусина под затылком ожила, генерируя сигналы, и голова Баркутэ непроизвольно дёрнулась.

– Всегда хотел знать – каково быть управляемым и выполнять то, чего не хочешь?

– Но ведь вами тоже командуют старшие сыновья.

– Мои отношения с ними – иные. Это вопрос воли и выбора. А когда выбора нет? Тогда подчинение должно быть желанным – или совсем наоборот. Всегда очень сложно определить, что испытывает подчинённый, чего от него ждать. Скажем, готов ли он пожертвовать собой для фирмы.

Наклон головы вправо. Влево. Пульт отметил противодействие мускулатуры Баркутэ. Даже в человеке, прошитом волокнами системы, нельзя быть уверенным. Что же говорить о людях без имплантированных структур?

– Потому и встаёт вопрос о любви. Любимому доверяются безрассудно, целиком. Вера, надежда и любовь, как говорят эйджи. Заметь, в эту триаду не включён разум. Но полагаю, что для подчинения хватит надежды с верой.

– Бывает так, что и они кончаются, – Баркутэ захрипела от спазма в горле, посланного Луи.

– Я ловлю одного инородца; по моим предположениям, он и верит, и надеется. Но вдруг, как ты верно заметила, чувства иссякнут? а он опасен. Здесь мне и понадобишься ты. Твои чувства и способности системы.

Механизм каскадного наращивания силы мог запускаться автоматически, на всплеск гормона агрессии, но Луи включил его вручную. Баркутэ задышала чаще, даже привстала на носках; под кожей выпуклыми контурами обозначились мышцы.

– Столик, – показал Луи. Белая фигура в шортах и жилете невесомо взметнулась и обрушила удар стопы на невинный столик; хрупкая мебель разлетелась на куски.

– Светильник.

Баркутэ взвилась винтом, вскинув ногу к потолку. Свет померк, посыпались осколки пластика.

– Стоимость оплатишь ты.

– Есть! – Встряхнув головой, Баркутэ в восторге ощерила зубы. Мышцы её, подрагивая, расслаблялись.

– Вот что такое любовь, – нравоучительно поднял пульт Луи. – Это когда позволено всё. И тот, кто позволяет – любимый. Чтобы насладиться так самой, надо впасть в ярость, встать рядом со смертью. А я дарю счастье нажатием пальца. Когда я делал это в прошлый раз?

– Давно. – Она никак не могла отдышаться; такой подъём не сразу отпускает. – Неделю назад.

– Могу и чаще. Если захочешь.

– Если вам будет угодно, – Баркутэ сузила глаза, скрывая их блеск.

Отложив пульт, Луи взял коробочку, где перекатывались пилюли.

– Но не всё зависит от меня. Кое-что и от тебя. – Он держал синий шарик двумя пальцами, как ювелир – жемчужину. – Настоящий продукт. Никакой синтетики, только природные компоненты. Сделано по индивидуальному заказу.

Маленькая синяя сфера отражалась в зеркалах её глаз.

– Иначе взмахи наших маятников разойдутся.

– А вы можете точно обещать, что будете чаще включать каскад?..

– Нет. Отвечаю так же, как ты мне вначале. Только вера и надежда.

Она было протянула руку, но он взглядом показал, что ждёт не этого. Тогда Баркутэ опустилась перед ним и потянулась губами к его пальцам. Луи сжал пальцы, заставляя её потрудиться. Наконец пилюля оказалась у неё во рту.

– Глотай здесь. Не вздумай унести из кабинета за щекой.

– Поверьте, я так не сделаю.

– Я никому не верю, Баркутэ. Такова моя работа.

Встав, она машинально очистила ладонями колени, хотя губчатый ковёр у ног Луи был безупречно вымыт. Взоры обоих были холодны, но подлинный холод царил в зрачках Луи. Игра потешила его, однако сейчас усталость возвращалась, подавляя гаснущий огонёк удовольствия. Ничтожная победа, гордиться нечем. Нечто сродни шутке Ухала. И думать не стоит, чтобы унизиться до встреч с наёмной охранницей, усиленной кибер-вставками в тело.

– Я надеюсь... – оглянулась Баркутэ на выходе, но тут прозвучал телефон, вызывая Луи.

– Слушаю.

– Говорит Кермак. Я нахожусь в городе Сабауда на Хатис. Вы готовы со мной встретиться?

Белые называют такое – «приманил Судьбу». Ещё один, верующий в небылицы подобно Баркутэ, и опять акт слепой веры связан с шаром – с той разницей, что его надо не принять, а вручить в подтверждение своей преданности. Вручить – и испытать крушение надежд. Лаконичная и ясная финальная комбинация. Луи с клавиатуры задал телеметристам уточнить местоположение Кермака по цепи ретрансляции и одновременно ответил:

– Да.

– Завтра у нас 8 бинна, день йо. 9-го числа в 05.00 я буду ждать вас в доме свиданий Вешний Сад, в Файтау. Спросите комнату Возчика Нии, представитесь как господин Желанный Гуэ.

– Со своей половиной, – поневоле восхищаясь тем, как быстро Кермак освоился в чужих местах, Луи жестом остановил Баркутэ. Где базируется сей блуждающий пилот?.. Сабауда и Файтау не так уж близко друг от друга. Не иначе, эйджи кочует по приютам, путая следы. Так его не выследишь и врасплох не захватишь – но он сам идёт навстречу Судьбе, словно манаа-воитель. Ближе, ближе, душенька; я – твоя Судьба...

– Значит, имя вашей половины будет...

– ...Скромница Нути.

– Согласен.

– Итак, мы обо всём условились. До свидания, Кермак.

– Опоздание на час я буду считать отказом от контакта.