Текст книги "Ариэль"

XIII. Затишье перед бурей

– Мы дышим в лаборатории самым чистым, насыщенным кислородом воздухом. И все же мне чего-то не хватает, – призналась Нора. – Каких-то «воздушных витаминов». Быть может, нам не хватает этих запахов земли, запахов хвои, не хватает созерцания неба, хотя бы этого северного неба… Истинное наслаждение дыханием я испытываю только здесь, наверху.

Мы стояли на балконе небольшой площадки в расщелине кратера с его внешней стороны.

На внешнем склоне горы было несколько таких балконов. Они соединялись покатыми тоннелями с тремя верхними этажами. Каждый тоннель был снабжен лифтом. Эти площадки с балконами могли служить для сторожевых наблюдений. Но ураганный ветер, всасывающий в кратер всех приближающихся к юре, делал совершенно излишним постоянное наблюдение. И привилегированные обитатели верхних этажей пользовались балконами только для того, чтобы подышать «настоящим» воздухом и посмотреть на небо.

Нора облюбовала себе один балкон и с милостивого разрешения Бэйли получила его в единоличное пользование. Она хранила у себя ключ от входа в тоннель, ведущий на балкон (второй ключ от этой двери был у самого Бэйли). Дверь эта находилась недалеко от ее комнаты, и Нора могла подниматься на балкон во всякое время. Она подолгу бывала здесь и любила «беседовать со звездами». Это было совершенно уединенное место, так как выступы скал закрывали балкон и с соседних площадок не видно было, что на нем делается.

Площадка круто обрывалась. Горы кругом были занесены снегом. На темном небе сверкали звезды. Ветра не было.

– «Воздушные витамины»… Это вы хорошо сказали, – ответил я. – Я не чувствую запахов земли, все уже занесено снегом. Но хвоей пахнет. И еще чем-то, как будто далеким дымком.

– А где дым, там жилье, люди…

– Которые также наслаждаются «воздушными витаминами». И всего этого их хочет лишить мистер Бэйли!

– Смотрите!

Я посмотрел на север. От горизонта поднимался бледный световой столб. Все выше, выше, до зенита. Из молочного столб превратился в бледно-голубой, потом в светло-зеленый. Верхушка столба начала розоветь, и вдруг от нее, как ветви от ствола дерева, потянулись во все стороны широкие отростки. А от горизонта поднималась завеса, переливающаяся необыкновенно нежными и прозрачными оттенками всех цветов радуги. Полярная ночь чаровала. На небе разыгрывалась безмолвная симфония красок. И цвета переливались, как звуки оркестра, то вдруг разгораясь в мощном аккорде, то нежно замирая в пианиссимо едва уловимых оттенков.

– Как прекрасен мир! – с некоторой грустью в голосе сказала Нора.

Я взял ее руку в меховой перчатке. Нора как будто не заметила этого и продолжала стоять неподвижно, глядя на расстилающуюся перед нами панораму горных цепей и долин. Белый снег отражал небесные огни и непрестанно менял окраску, то голубея, то розовея. Это была красота, которая покоряет на всю жизнь. Безлюдье… Пустыня… Перекличка прекрасных, но глухонемых огней… Мы как будто были заброшены в совершенно иной, фантастический мир. А там, за горными цепями, на юго-западе и юго-востоке копошился людской муравейник.

– Мисс Энгельбрект, вы говорили с вашим отцом? – прервал я молчание.

Нора точно вернулась на землю из надзвездных высот.

– Да, говорила, – ответила она, опустив голову.

– И чем же кончился ваш разговор?

Нора устало подняла голову.

– Чем кончился наш разговор?.. – переспросила она, как бы не расслышав. – Отец поцеловал меня в лоб, как это делал, когда я еще девочкой уходила вечером спать, и сказал: «Спи спокойно, моя дочурка». И я ушла в свою комнату. Отец! Милый отец, с которым я никогда не разлучалась ни на один день, как будто ушел от меня, стал далеким, непонятным и даже… страшным… Я уже не могу относиться к нему с прежним доверием.

Мы опять замолчали. А небесный гимн северного сияния все разрастался, ширился, как могучий световой орган, холодный, беззвучный, прекрасный, чуждый всему, что волновало нас…

* * *

Потянулись скучные однообразные дни. Мы с Норой по-прежнему занимались в лаборатории, но девушка работала уже без прежнего энтузиазма. Раньше Норе доставляло огромную радость заслужить одобрение отца. Теперь всю работу она проделывала механически, как подневольный слуга, работающий за кусок хлеба. Она глубоко страдала. Побледнел ее прекрасный румянец, запали глаза, она заметно похудела. У нее появилась рассеянность. Посуда летела из ее рук, она нередко ошибалась. Профессора Энгельбректа я видел только изредка, но и в нем была заметна перемена. Он как-то осунулся, постарел, лицо его потемнело.

По вечерам, после работы Нора и я выходили иногда на нашу площадку полюбоваться северным сиянием, подышать «воздушными витаминами», а главное, побеседовать. Нора была одинока в своем горе, и я был единственный человек, в обществе которого она могла найти моральную поддержку.

Уже несколько дней ветер не бушевал над кратером. Было необычайно тихо.

– Мистер Бэйли, очевидно, решил дать передохнуть воздуху, – как-то пошутил я.

– Да, но этому нечего радоваться, – ответила Нора. – Мы переходим на новый способ сгущения воздуха. Зимой воздух приносил целые тучи снежной пыли. Это затрудняло работу. Снег, удаленный из вентилятора, требовал слишком много места и труда для уборки. Вы видите эту гору? Это искусственная гора. Она не успевает стаивать за лето. Еще через год здесь был бы целый Монблан. Отец призвал на помощь все силы химии и электричества и нашел новые способы поглощения и разложения воздуха. Увы, процессы переработки воздуха пойдут теперь еще быстрее. И скоро земля начнет задыхаться, как в припадке астмы.

– Нора, бежим отсюда! – вдруг сказал я.

Девушка посмотрела на меня.

– Возьмемся за руки и прыгнем с этой площадки? – шутливо спросила она.

Это уже было похоже на кокетство. Не давая мне ответить, Нора в том же тоне продолжала, глядя вниз:

– Пожалуй, мы и не разбились бы. Мы скатились бы вниз и упали бы в мягкий снег. Потом пошли бы вон туда…

Я внимательно смотрел на путь, указываемый Норой. А ведь в самом деле этим путем можно бежать! Здесь нет трубы. Извилистое ущелье может защитить от ветров, если их поднимет «бог ветров» Бэйли.

– Не шутите, Нора, это прекрасный путь для побега, – высказал я вслух мою мысль. – Немножко высоко… Если вы не решаетесь, я бегу один.

Что-то вроде испуга мелькнуло в глазах Норы.

– И оставите меня одну? Нет, я не пущу вас…

– По приказу его величества мистера Бэйли!

– Я не пущу вас, – продолжала Нора. – Вас могут поймать, как и в первый раз, и тогда вам уже не поможет никакое заступничество. Притом вы не приспособлены для такого путешествия. Ваша жертва будет напрасна. Отважиться на такое путешествие имеет право только человек, рожденный в этой мертвой пустыне, – какой-нибудь якут, как ваш Никола… В самом деле, почему бы вам не снарядить его? Он прекрасно справится с задачей. И скоро на наши головы полетят снаряды. И мы «умрем, как герои», – сказала она с горькой иронией.

– Наши войска будут предупреждены, и, может быть, нам удастся избегнуть этой почетной смерти. Вероятно, осажденный мистер Бэйли сдастся, когда убедится, что борьба безнадежна, – постарался я смягчить мрачные перспективы. – Ваше предложение неплохое. Я готов идти на риск, но вы правы: Никола лучше справится с этой задачей.

– А Никола согласится?

– Никола! Вы не знаете его. Это золотой человек. Он столько раз смотрел смерти в глаза, что наш проект нисколько не испугает и не удивит его.

У меня стало легче на душе, Нора тоже повеселела. Круг безысходности как будто разомкнулся. Теперь у нас был определенный план. Мы всячески обдумывали его, и это отвлекало Нору от мрачных мыслей.

Встретившись с Николой в нашей комнате, я подозвал его и тихо шепнул:

– Никола, я нашел, откуда можно бежать. Можешь ли ты пробраться в Верхоянск? Я дам тебе теплую одежду, револьвер и мешок с сухарями и вяленым мясом.

– А ты? – спросил тоже тихо Никола.

– Нам нельзя вдвоем. Нас могут поймать. Но если не дойдешь ты, тогда отправлюсь я. Впрочем, если ты не хочешь идти один…

– Засем не хоцесь? Мне тут скуцьно. А засем в Верхоянск?

– Ты передашь письмо. Идешь?

– Ну да, – ответил Никола.

– Но только ты подумай хорошенько, Никола, я не принуждаю тебя. Ведь если тебя поймают, то на этот раз ты не отделаешься так легко. Тебя могут убить.

– Медведь бьет и селовек бьет, – формулировал Никола свой фатализм. – А когда идти, сейсяс?

– Нет, подождем немного. Надо все обдумать и приготовить. Притом скоро начнет выглядывать солнце. Зима на исходе.

– Не надо солнца. Я все вижу. Сильно хосю сейсяс.

С большим трудом мне удалось отговорить Николу от немедленного путешествия. Мы начали готовить Николу к побегу. Теплую доху и сапоги я решил отдать свои. Никола мог «украсть» их у меня. Револьвер мне удалось достать у Норы. Оставалось припасти пищу. Это было труднее всего. Приходилось за обедом незаметно класть в карман кусочки хлеба и сухарей. Никола тоже экономил, но я не позволял ему уменьшать свои порции: он должен был набираться сил.

И Нора откладывала запасы. У нее вдруг появился «волчий аппетит». Скоро сумка, хранимая под моей подушкой, значительно наполнилась. Еще несколько дней, и Никола мог двинуться в путь.

Надо было, однако, позаботиться и о том, чтобы на меня не пало подозрение. Если Никола не доберется до Верхоянска и погибнет, то отправлюсь я. Мне необходимо было беречь себя на этот случай.

XIV. «Шутики» мистера Клименко

По моему совету Никола за несколько дней до побега начал говорить в кругу товарищей по работе о том, что ему очень наскучило пребывание в подземном городке и что он решил бежать.

– Товарисц Клименко ничего не знает. Если бы он знал, мне попало бы от него, – говорил Никола.

Все отговаривали Николу, пугали страшною карой, но Никола стоял на своем: зверь бьет, человек бьет – все равно. Он не может больше.

Была опасность, что кто-нибудь из посвященных в тайну Николы донесет Бэйли о предстоящем побеге. Но на этот риск пришлось идти. На всякий случай Никола наводил на ложный след. Он говорил, что хочет повторить свою первую попытку: бежать из выводной трубы. Если бы Бэйли и донесли о планах Николы, Бэйли мог быть совершенно спокоен, зная, что эта попытка заранее обречена на неудачу. Таким образом, все как будто было подготовлено.

Наконец настал день, вернее ночь, побега. Я условился с Николой, что он уже в походном снаряжении придет на площадку, когда все уснут.

В условленный час я и Нора стояли на площадке.

Ночь была довольно темная. Только бледные полосы, как далекий луч слабого прожектора, бороздили иногда небо.

Время шло, а Никола не являлся. Я уже начал беспокоиться, когда дверь на площадку отворилась и Никола вошел.

– Почему ты так запоздал? – спросил я.

Никола широко улыбнулся.

– Я хитрый, – ответил он. – Я был на работе в трубе и поджидал, когда все уйдут. Потом я посол спина вперед, стоб видели мой такой след.

Недаром Никола был завзятым следопытом. Он знал, как звери путают следы, сбивая охотника, и он решил воспользоваться этой звериной мудростью, прибавив к ней человеческую хитрость. Идя задом, он проложил свежий след на остатках снега и мусора в трубе, так что при расследовании могло показаться, как будто он прошел по трубе к выходу.

– Ну, желаю успеха! – сказал я с волнением, передавая ему письмо.

– Нисего, – ответил он. И, посмотрев вниз, сказал: – Однако, высоко. Нисего. Внизу мягко. Прощай, товарисц! – он пожал мою руку и кивнул Норе: – Прощай, девушка.

Потом он смело перешагнул через железную ограду балкончика, повисшего над бездной, спустился на руках до края и, провисев в воздухе секунду, разжал пальцы.

Я нагнулся вниз, жадно разглядывая полумрак. Тело Николы, все уменьшаясь, летело вниз. Ему нужно было пролететь не менее сорока метров, прежде чем достигнуть снежного откоса.

Вот его ноги коснулись снега, и все тело нырнуло в снежную массу, точно он сделал прыжок в воду. Я напрягал зрение, но ничего не видел. Никола исчез в снежном сугробе. Быть может, он разбился, потерял сознание?.. Волнистые зелено-розоватые полотна северного сияния заколыхались на небе, осветив снег неверным дрожащим светом. Я разглядел дыру, пробитую в снегу телом Николы, но его по-прежнему не было видно.

– Смотрите, смотрите, вот что-то шевелится внизу… – с волнением сказала Нора.

– Где? Я ничего не вижу. Это вам мерещится.

От вспышек сияния тени двигались, то сгущаясь, то бледнея.

– Да не там! Ниже, гораздо ниже!

Я посмотрел ниже места падения и увидел на расстоянии добрых двух десятков метров от него что-то очень маленькое, копошащееся в снегу.

– Это рука! – воскликнула Нора, которая видела лучше меня.

Я напрягал зрение и, наконец, убедился в том, что из-под снега виднеется действительно рука Николы. Силою падения он пробил рыхлый, еще не слежавшийся верхний пласт снега, пулею пронзил его на несколько десятков метров и теперь прорывал дыру, чтобы вылезти наружу. Вот показалась его вторая рука, лохматая шапка. Вот он вылез наполовину. Наклонившись вниз, он наконец выбрался совсем и обернулся к нам лицом, взмахнув руками в рукавицах.

Я едва удержал готовый вырваться крик приветствия.

Никола еще раз махнул нам рукою, лег на бок и покатился вниз по пологому склону. Так докатился он до самого дна ущелья, превратившись в едва заметную точку. Затем, барахтаясь и увязая в снегу, он пополз к выходу из ущелья. У него не было лыж – мы не могли достать их, – но он этим не смущался. «Сделаю», – говорил он мне.

Да, Никола не пропадет! Он был приспособлен к суровой жизни «окаянного края», так же как звери, на которых он охотился. Только бы он не попался в руки Бэйли, а с природой и четвероногими врагами он справится.

Свет погас. Мы потеряли из виду Николу, но еще долго смотрели в темную бездну.

– Пора идти. Нам нельзя долго оставаться здесь, – сказала Нора.

– Да, идем, – ответил я, отрываясь, наконец, от бездны. – Завтра – день расплаты. Мистер Бэйли, вероятно, призовет меня на допрос… Нора, я хочу обратиться к вам с просьбой. Нет ли у вас второго револьвера?

– Зачем он вам?

– Если Бэйли признает меня виновным в побеге Николы, я… всажу в мистера Бэйли пулю.

Нора задумалась.

– Не знаю… У меня нет другого револьвера. Может быть, у отца. Если я сумею достать, то завтра принесу вам. Приходите пораньше в лабораторию.

Я с благодарностью пожал ее руку. Да, Нора имела характер. Она не побоялась стать соучастницей побега, не боится помочь и в замышляемом мною убийстве.

Я плохо спал. Около двух часов ночи, когда я только что задремал, в дверь громко постучались. Поспешно одеваясь, я спросил, кто стучит.

Я услышал голос Уильяма. «Так! Бэйли все уже известно, и он зовет меня на допрос», – решил я и открыл дверь. Вошел Уильям в сопровождении двух вооруженных людей. Я невольно обратил внимание на их лица – энергичные и породистые. Два «джентльмена» подошли ко мне и тщательно обыскали. В этот момент я порадовался, что не успел получить от Норы револьвер. Затем Уильям и молодые люди тщательно и со знанием своего дела обыскали всю мою комнату. К счастью, в ней не было ничего компрометирующего меня. Покончив с обыском, «джентльмены» повели меня в кабинет Бэйли.

Он встретил меня бурею негодования.

– Это опять ваши шутики! – закричал он, грозно потрясая кулаками. – Вы не можете примириться с тем, что я торгую с Марсом и нарушаю ваш внешторг? О да, мистер Бэйли преступник! Его надо судить Верховным судом! Скажите пожалуйста! Мистер Бэйли лишит воздуха русских рабочих, и воздух будут выдавать только по карточкам, в кооперативах, членам профсоюза? Ха-ха-ха! Не так ли? Английские интриги империалистов? О, я знаю, что вы думаете. А я думаю, что вам придется занять ваше место в пантеоне. Пьедестал давно ждет вас.

Я уже был готов к этому нападению и потому хорошо играл свою роль. Выждав, когда Бэйли замолчит, я со спокойным видом, но с «искренним» удивлением спросил его:

– В чем дело, мистер Бэйли? Я не понимаю вас. Мне кажется, я не заслужил упреков. Я усердно работаю в лаборатории и ни в чем не провинился.

– Ложь! Вы все прекрасно знаете. Где Никола?

– Не знаю. Сегодня он не ночевал со мною. Я думал, что он на работе или в чем-нибудь провинился и его отправили в карцер.

– Ложь! Ложь! – закричал Бэйли. – Это ваши шутики! Позвать рабочих, которые были с Николой!

Рабочие явились. Якуты подтверждали, что Никола уже несколько дней назад говорил о побеге, стосковавшись по свободной жизни. Никола говорил, что боится говорить Клименко об этом, что Клименко рассердится. Только они не верили, что он серьезно думает бежать, поэтому и не донесли.

Эти показания несколько охладили гнев Бэйли. Моя непричастность к делу устанавливалась целым рядом свидетельских показаний.

– Я не верю вам и не верю им, – сказал Бэйли. – Одна шайка! Вы покрываете друг друга.

И вдруг, изобразив беспристрастного судью, он неожиданно для меня закончил:

– Но я не могу судить вас без улик. Расследование будет продолжаться. А пока вы остаетесь в подозрении. Идите.

Я вернулся к себе, радуясь, что все обошлось так благополучно. Только бы им не пришло в голову осмотреть долину. Но хитрость Николы с обратными следами должна направить розыски на ложный путь.

Утром, когда я пришел в лабораторию, Нора шепнула:

– Я не нашла револьвера.

– Тем лучше, – ответил я. – Мистера Бэйли не так-то легко убить. Я уже был на допросе.

И я рассказал Норе о ночных событиях. Она выслушала мое сообщение с большим вниманием.

– Только бы не нашли следов в долине, – закончил я свой рассказ.

– Не беспокойтесь, – ответила она. – Рано утром я была на площадке. Снежный буран скрыл следы. Боюсь только, как бы этот буран не скрыл навсегда самого Николу…

– Никола не пропадет, – успокоил я ёе. – Он отлежится. И будет спать в снегу, как в колыбели.

В этот же день вечером ко мне пришел мистер Люк со свертком под мышкой.

– Что это у вас? Новые шахматы? – спросил я его.

– Здесь шахматы и еще кое-что, – ответил он, раскрывая сверток. – Вот это радиоприемник. Я сам сделал его для вас. Мистер Бэйли распорядился, чтобы вы больше не ходили ко мне на радиостанцию. А я знаю, что вы очень любите слушать ваш «Коминтерн». И я решил вам сделать маленький подарок. Вам будет не так скучно.

Я готов был расцеловать Люка за его «маленький подарок». Люк не подозревал, какую огромную услугу оказывал он мне. В награду за это в тот вечер мистер Люк два раза дал мне мат.

Затем он собственноручно установил радиоприемник, испытал его и сказал:

– Слушайте вашу Москву.

Пожелав мне спокойной ночи, он ушел, а я с жадностью начал слушать.

XV. Мир задыхается…

Недели шли за неделями. Я продолжал оставаться на подозрении у мистера Бэйли, но он не трогал меня. По-видимому, он начал убеждаться в моей невиновности. Понемногу я перестал беспокоиться за себя. Зато радиовести очень огорчили меня. Недостаток воздуха ощущался все сильнее. Уменьшение атмосферного давления замечали уже не только ученые, но и рядовые граждане.

Прежде всего разреженность воздуха почувствовали жители горных местностей, и многие из них вынуждены были спускаться в долины. А в долинах недостаток воздуха сказался на больных. Астматики начали умирать во время припадков; туберкулезные задыхались, усиленно дышали, ускоряя этим процесс и вызывая кровоизлияния.

Машины, работа которых была рассчитана на обычное атмосферное давление, отказывались служить. Аэропланные моторы давали перебои даже на незначительной высоте. Поршни и насосы машин капризничали. Все это расстраивало производство и транспорт.

В довершение несчастий наступили сильные холода, сопровождаемые бурями, причем бури эти носили странный характер. Смерчевые вихри носились, как вестники смерти. Как будто чья-то злая рука спешила лишить Землю ее атмосферы, сворачивала воздушные струи в «жгуты» и бросала их за облака. А оттуда, с надзвездных высот, спускались на Землю ледяные потоки холода. Земля остывала. Лишенная значительного слоя своей толстой атмосферной шубы, Земля начала усиленно отдавать мировому пространству свое внутреннее тепло.

Катастрофа наступала скорее, чем можно было ожидать, судя по огромным запасам воздушного «сырья».

Я спросил у Норы, чем объясняет ее отец наступление всех этих грозных явлений. Нора ответила, что для ее отца и мистера Бэйли все это явилось, по-видимому, некоторой неожиданностью.

– Отец даже хотел с вами посоветоваться, – сказала Нора. – Ведь это больше относится к вашей специальности.

И я удостоился чести быть приглашенным к Энгельбректу. На совещании присутствовал и Бэйли. Он нисколько не был огорчен происходящим в мире, скорее наоборот: продавец воздуха находился в приятном возбуждении, как игрок, уверенный в своих картах.

Совещание наше длилось довольно долго. Мы делали различные подсчеты и пришли к выводу, что воздух, переработанный в подземном городке, составляет еще слишком небольшую часть атмосферы, и убыль его из общей массы окружающего Землю воздуха не могла непосредственно вызвать столь катастрофических явлений.

– Но в чем же дело? – спросил Бэйли, поглядывая на меня и Энгельбректа.

Наконец-то я мог уравнять наше положение! Мистер Бэйли нуждается в моем мнении! Я напустил на себя самый глубокомысленный вид и высказал свое мнение:

– Вентиляторы мистера Бэйли изменили обычные направления ветра, вследствие чего на земном шаре изменилось и «натяжение» атмосферной оболочки: воздух уплотнился там, где обычные воздушные течения совпали с искусственно созданным направлением, и разредился в местах, где раньше существовали противоположные воздушные течения. Вследствие этого увеличилась разница между максимумом и минимумом атмосферного давления. Циклоническая деятельность усилилась. Сталкивающиеся циклоны стали увлекать воздушные вихри вверх, выше области их обычного влияния. Таким образом, нарушилась обычная циркуляция воздуха не только по горизонтали, но и по вертикали…

Я видел, что Бэйли и Энгельбрект слушали мое объяснение с напряженным вниманием.

– Возможно, что эта картина и не совсем точно соответствует действительности, – закончил я, – но в основном, я думаю, мое предположение верно. Основная же моя мысль заключается в том, что вентиляторы мистера Бэйли, нарушив обычную циркуляцию воздуха, явились толчком к тому, чтобы в игре приняли участие стихийные силы… Вы, мистер Бэйли, похожи на доктора Фауста, который вызвал «духа Земли», но не мог с ним справиться.

Сравнение с Фаустом было принято Бэйли благосклонно. Он усмехнулся и сказал:

– Фауст был совершенно непрактичным человеком. Пусть «духи Воздуха» играют на свободе. Все дело в том, чтобы использовать эту игру наиболее выгодным для себя способом.

На этом наше заседание закончилось.

А радио приносило все новые вести. Перед лицом ужасной катастрофы борьба за существование обострилась. Если не выжить, то пережить других должны были сильнейшие. А сильнейшими в мире капитализма были, конечно, капиталисты.

Снабдил ли их сам Бэйли «воздушными консервами», начали ли богачи самостоятельно добывать жидкий воздух, чтобы не умереть от воздушного голода, как бы то ни было, но в руках капиталистов оказалась эта новая, самая дорогая валюта. Жидкий воздух победоносно выступил на рынок, заставив пасть перед собою ниц все другие ценности. Жидкий воздух продавался в особой упаковке, гарантирующей от взрыва и испарения.

На новую валюту богачи начали скупать продукты питания и всевозможные консервы. Охлажденная Земля, по-видимому, не могла больше рождать плодов и злаков. Сельское хозяйство и животноводство должны были погибнуть. Больше всех мог прожить тот, кто собрал наибольшие запасы питания, воды, воздуха и тепла. Надземное строительство прекращалось. Кое-где люди начали уже зарываться в землю, как кроты. Там было теплее, внизу, в герметически закрытых квартирах, можно было свободно дышать, постепенно используя запасы жидкого воздуха.

Удивительно, до чего быстро развертывались события там, вдали от нашего городка!..

Вся эта лихорадка эгоистических мер самоспасения протекала на глазах рабочих, которые во многих странах начали уже волноваться. Ссылаясь на то, что ветер со всех концов земного шара тянул в ледяные пустыни Сибири, буржуазная, а за нею и соглашательская печать убеждали, что ужасная катастрофа, постигшая мир, была делом московских коммунистов, которые решили таким путем «поставить на колени мир».

Безумие охватило весь мир. Европа и Америка лихорадочно вооружались для войны с «извергами человечества».

А капиталисты продолжали свою политику. Рабочие отказывались получать деньги, все более обесценивавшиеся, и требовали «воздушной платы». Капиталисты вынуждены были пойти на эту уступку, однако они установили чрезвычайно низкую норму: жидкий воздух отпускался в особых «термических» баллонах с таким расчетом, чтобы рабочие не могли делать запасов. Так как воздуха во многих местах (особенно в Западной Европе, Африке и Америке) уже не хватало, то рабочим ничего больше не оставалось, как работать за право дышать. В продаже появились маски, подобные противогазовым, и в этих масках появлялось все больше людей в общественных местах. Но так как маски не были снабжены радиостанциями, как скафандры нашего подземного городка, то люди могли изъясняться только жестами.

«Это и к лучшему, – откровенно говорили фашисты, – меньше будет агитации». Впрочем, люди состоятельные обзавелись портативными радиотелефонами. Ими же была снабжена полиция.

Но агитаторы все же умудрялись вести пропаганду при помощи листовок. Классовая борьба резко обострилась и как-то сразу обнажилась. Напряжение дошло до крайних пределов. В разных местах вспыхивали «воздушные бунты»; толпа нападала на склады жидкого воздуха и громила их. На улицах уже пролилась кровь.

Я не спал ночи напролет, слушая радио. Было от чего прийти в отчаяние. Даже мистер Люк потерял свою обычную беспечность. Он по привычке заходил ко мне после дежурства, но без шахмат.

– Скверные дела, – начал он ворчать. – Что толку в деньгах, которые скопил я у мистера Бэйли? Деньги ничего не стоят. Положим, за баллон, даже за бутылку жидкого воздуха я могу купить хорошенький домик. Но зачем теперь мне этот домик? Земля задыхается…

– Кто же в этом виноват? – раздраженно спросил я.

– Паникеры и спекулянты, – ответил он.

– А паника из-за чего?

– Из-за глупости. Хватило бы на наш век воздуха. Мистер Бэйли всего не сожрал бы.

Нет, Люка не привлечешь на свою сторону. Даже перед лицом мирового несчастья он остался все тем же: домик и собственное благополучие у него по-прежнему были на первом плане. Люк начал действовать мне на нервы. Я делал вид, что у меня болит голова или много работы, и старался скорее отделаться от него, чтобы засесть за свой радиоприемник.

Нервы мои совсем расшатались. Работа валилась из рук. Нора также чувствовала себя плохо. От ее прекрасного румянца не осталось и следа. Бледная, похудевшая, сидела она, устремив глаза в одну точку.

– Все гибнет, – тихо шептала она. – Мы дышим здесь чистым, насыщенным кислородом воздухом, а там – там гибнут люди, задыхаются дети… И никто из них не знает о причине…

Пришел день, когда я решился ответить ей, как должен был, может быть, ответить давно.

– Они узнают, – сказал я. – Никола погиб, это очевидно. Сегодня ночью я отправлюсь в путь… Мистер Бэйли занят своими американскими «конкурентами» и новой перестройкой, надзор ослаблен, и, я думаю, мне удастся бежать…

Нора повернула ко мне лицо и, как сомнамбула, беззвучно сказала:

– Вы тоже погибнете, как Никола. – И в ее лице было выражение безнадежности, почти равнодушия.

– Пускай погибну. Лучше смерть, чем это ужасное бездействие в то время, когда тысячи людей близки к гибели.

– Да, лучше смерть, чем это… – так же беззвучно проговорила Нора.

В этот день она рассталась со мной без обычной улыбки. С каждым днем ее улыбка бледнела, делалась все более печальной и теперь, наконец, угасла, как и ее румянец.

– Прощайте, – сказал я, протягивая ей руку.

– Прощайте, – ответила она.

– Вы… придете провожать меня? На площадку?

– Приду, – ответила она. – Куда? На площадку? Ах да, да… – и она опять поникла головой.